Текст книги "Летящий и спящий (сборник)"

Автор книги: Генрих Сапгир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

откуда виден как из-под воды

в тесной металлической оправе

ОХРАНИТЕЛЬ

он влез в мой рассказ без разрешения

кривоногий поперек себя шире

с усиками

в цветастой рубашке

и конечно в бермудах (от слова «муде»)

он постоянно куда-то шел

в этих отвисающих парусах

на узкой полоске набережной

в толпе отдыхающих

сначала один

потом по-моему с братом

(короткий в косынке и плавках)

он кажется знал всех местных

от него исходила угроза

он был на работе

нет сомненья он был на работе

непонятно какой

я не видел чтобы он что-нибудь

у кого-нибудь отнимал

не видел чтобы он кого-нибудь охранял

не видел чтобы он с кем-нибудь дрался

он просто ходил и везде попадался

то эта глыба маячит на причале

то на танцплощадке

то (черные цветы смазанные красным)

рубашка

выходит из тьмы на фонарь

в писательском парке

откуда почему-то исчезли писатели

то среди белого утра

(я шел по тропинке к вулкану)

вдруг из-за скалы

выскочила пасть Баскервилей

(черное смазанное красным)

мчалась на меня беззвучно лая

даже не успел испугаться

груда мышц проскочила мимо

я увидел красно-черную спину

плоский затылок

и бегущие кривые ноги

и я понял в чем его работа

что он охраняет

признаюсь преисполнился почтенья

потому что эти горы это море…

БЕЗ НАЗВАНИЯ

Евгению Рейну

убегая от ревнивой депрессии

и тоскуя как Фауст по молодости

целыми днями валялся – вялился на пляже

усох до черноты

поэт – вобла воображения

и все-таки она тебя настигла

по-женски загнала в угол

бросила в подушку —

и ты увидел себя со спины

в перевернутый бинокль…

не воображай что ты совсем один

слышишь хруст и шорох —

за тобой ступает на гальку

целая толпа живых и умерших

входят в глаза и в уши

как в собственный дом

пожалуй полетят с тобой и в Париж

и в Америку – в иллюминаторе

милая компания в облаках – все те же —

то зеленым то красным —

на мигающем крыле «боинга»…

и когда издыхающим крабом

ты еле двигаешься и не хочешь жить

они взлетают смеясь

на гребне волны

в мраморном изломе

на излете рассыпаются пылью

чтобы после навещать тебя во сне

умалчивая что уже умерли

ты обречен своим современникам

ты постоянно поверяешь им себя

а про них ты и так все…

мусор и водоросли…

и вас все меньше то есть все больше

многие из вас уже памятники

их рубашки – пыльные хламиды

мятые брюки в античных складках

вылепил себя – постарался

на века…

даже если ты остался совсем один

на равнине среди изваяний

из известняка и песчаника

друг для друга вы – теплые живые

в застиранных больничных халатах

цвета моря с тесемками

СЕМЬЯ

в школе ее звали Оля

по метрике она была Виктория

в ней было четыре сущности

одна из них безымянная

другая откликалась на «Максим Петрович»

Виктория считалась лучшей баскетболисткой

в команде курса факультета

Оля на троечки дотягивала

Институт дорожного транспорта

Максим Петрович обычно скучал и брюзжал

Олю уводил долговязый студент

Виктория в шутку тискала своих подруг

смеялись – слезы на глазах!

Максиму Петровичу нравились игры девушек

Оля отдалась на скамейке в парке —

не разглядела кому

Максим Петрович не одобрил

Виктория быстро выскочила замуж

Оля родила девочку

воспитывала ее Виктория

Максим Петрович чувствовал себя в некотором роде отцом

Виктория чертила что-то на листе ватмана

между тем Оле надо было всюду успеть

И Максим Петрович поневоле занимал очередь

гулял с коляской

впрочем не жаловался

Оля была счастлива

Виктория несчастна

Оля еще надеялась и носила мини

Виктория старела критиковала мужчин

впрочем тоже носила мини

Максим Петрович иронически хмыкал

но любил обеих

все-таки клан клон семья…

одна безымянная личность

всегда молчала

она была не из этого клона клана —

вообще не из этого плана

здесь по ошибке

и никак не могла проявиться

лишь изредка

когда Оля Виктория и Максим Петрович

клубком засыпали в обнимку

безымянная

выходила за ограду дачи

или на пустынные улицы города

белая маска дергалась

шла неизвестно куда

вся в смятении распадаясь

собирая себя на ходу

шугая кошек

редких прохожих пугая до обморока…

когда возвращалась

нежные губы Оли

обнажали в чувственной улыбке

хищный оскал Виктории

лишь Максим Петрович вздрагивал во сне

ПАРТ

И

событие нескладное по сути своей

всегда распадается

на неравные куски

собираешь потом —

остается в памяти

совершенно не то

вот недавно

приклеил я к одному типу

чужие усики

надел свою пеструю рубаху

и заставил объясняться по-английски

между тем

этот Джим из Нью-Джерси

возбужденно

потягивая очередной джин-джус

мне поведал на ломаном «пиджи»

что ему нравятся мои «муви»

что у них в Самаре был симпозиум

что они будут рыдать от радости

«вери-вери»

если я приглашу их в свою Вирджинию Вулф

«всю Самару?» – глупо спросил я

«только наш клуб – наш клаб» —

деловито поправился он

«на вожделенный конкурс джужасов» —

«что ж – ждем»

и он удалился в другую комнату

в туалет в зазеркалье

потому что когда он вернулся —

это была женщина

крупная с высоким бюстом

и целым биллиардом на шее

погромыхивая которым

стала наступать на меня

похохатывая что с благотворительной целью

возможно это и был Джим

но он не говорил по-английски

катринка не скалдывалась

калтинка не скрадывалась

не складыварась…

ЧУЖОЙ

еще на лестнице я проскользнул

между мамой и дочкой

так вильнул бедром —

слава Богу не задел никого…

на улице

меня можно принять за пьяного

собаки облаивают

отпрыгиваю от встречных

взвизгнули тормоза

такая была широкая – во весь тротуар

и все-таки он тянет тянет руку

о Боже! облился потом…

потом долго мыл руки в туалете

как леди Макбет

(у меня и мыло с собой)

нюхаю – всё пахнут чужим

сквозь сирень

бывает и бутерброд не могу

проглотить

царапает гортань

а полный желудок? кишки?

извергнуть извергнуть

извергнуть из себя!

так и живу – каша и теплое молоко

лучше всего в ванне

температура 36 и 6

собственное тело не мешает

белый кафель

глаза закрываются

вот она сущность

всему чужой

откуда я?

заберите меня назад

пожалуйста

ДВОЙНИК

из такой арктической дали

он бежит

и всегда успевает

недоуменно-лукавым глазом

едва обернусь

он знает обо мне больше

иначе почему всегда —

а я о нем:

вот виски

поседели курчавятся

если ближе —

разглядишь бородавку на веке —

куриной перепонкой

дергается

еще с детства

упирались лоб в лоб

плавали – плавили

толстое стекло

глаза буравили меня

наливался жестокостью и злобой

никто из домашних

школьные коридоры с окнами

где отражалось

просто в голову никому

сразу раскровянил нос и губы

стоило ему вскинуться

схватил за волосы

таскал по полу как тряпку

в его же кровище

если бы не оттащили

и это был товарищ и друг

ей было больно! больно!

ты ненавидел их всех! всех!

вечером в темном стекле

лампа и люди чужие

позже когда гасили свет

твоя тонкая рука —

под кроватью: гантели

ведь это были чужие родители

у него была противная привычка…

слава Богу утром

снова просыпался собой

солнце на потолке

всех вас люблю

но краем глаза —

молнией тени

ты ускользал

пытался тебя подстеречь —

но ты всегда подставлял

черный свой зад – амальгаму

НАШЕСТВИЕ МЕДУЗ

в сумерках при свете фонарей

с причала

разглядеть внизу в волнах

розовую пушку

двигается толчками

глубоководные —

целое стадо

почему их с моря пригнало столько?

честное слово я видел:

ладная фигурка

мелькнула над перилами —

в глубине обняла

поросенка

захрюкал

повлек потащил

в набегающую

темноту

там вдали два огонька —

белый и красный

левее зеленый – уже берег

а стадо чудовищ несло и несло

выкатывало на пляж

голубые свиные туши

обнаженные женщины подростки

в беглом свете прожектора:

влажные кудри

задранные пятки

сырыми мазками бедра

лопались лампочки

с проводов соскакивали искры

дул сильный ветер

в щели настила плескалось и там

мелькало такое

напряженно-лиловое

из чьих-то эротических фантазий…

и терлось о причал

рыбачье судно —

поднималось опускалось

на палубе залитой электричеством

блестела белая плоть в бочках

салака

парень в каляном брезенте

щедро зачерпывал миской

и сыпал присевшим вверху хозяйкам

между колен

блестящим потоком

в пластиковые пакеты…

но разве море – не женщина?

ПРОИСШЕСТВИЕ

вдруг

стоявший на горке автобус

без водителя

бесшумно поехал вниз – по Мичурина

никто и опомниться не успел

зацепил по живому акацию

снес ползабора

и въехал к соседям —

завяз в грядке огурцов

нависая над голенькой

двухлетней Верой

которая бесстрашно

уставилась снизу вверх

на отражение неба и зелени

в выпуклом темном стекле

(мать бросилась ее подхватить —

до сих пор трясутся руки)

но разве мы не увидели

в плане возможного

вдавленное в грядку тельце

– Даша! Даша! —

закричала другая мать

«Господи! сбило

лежит вся в бинтах под капельницей»

– мама я здесь —

Даша открыла калитку в воротах

когда виновника переполоха

вытянули тросом

я нашел на взрытой земле

раздавленную стрекозу

пестрое крылышко

и увидел в небе как в зеркале

другие полуденные коктебели

где кровью и болью

страданием и ужасом

мертвыми детьми и стрекозами

отразилось это событие

– слава Богу все обошлось! —

прижимая девочку к груди

повторяла хозяйка

но знаю в плане возможного

в тонких слоях бытия

еще едет и рушится

громоздкий автобус

в сад —

бесчисленное количество раз

(отражение неба и зелени

сыплется тонким стеклом)

свилеватая ткань дерева

руки бедра

раздирается на волокна

пронзительные женские крики —

не обошлось

ПАНАСОНИК

кусок гофрированного картона

с неровными краями

очертаньями похожий на Австралию

грубо отодран

от большой коробки

что в ней могло быть?

белеет краешек наклейки

P A N A

телевизор P A N A S O N I C?

стиральная машина (той же фирмы)?

или верблюд (фирма та же)?

почему бы в ней не быть верблюду (в коробке)?

и почему это часть чего-то?

возможно это целый материк

(той же формы) —

треугольный коричневый плоский

(той же фирмы) —

P A N A U S T R A L I A

и я там бегу бегу

к волнистому горизонту —

марафон

к гофрированному краю

где брошусь в океан и поплыву

живым и резвым панасоником

в восхитительной соленой воде…

но коробится

картонное небо

сухой картонный воздух

рвет легкие —

картонную коробку

я выдохся

и стал среди пустыни

…а прочитать наоборот

А Н А П А

так и стою

на улице Москвы

задумчивым и странным силуэтом

опираясь на хвост —

Панасоник

ВОВА-МАРИНА

родилась красивой двухголовой

одну голову назвали Мариной

другую – Вовой

в младенчестве головы колошматили друг друга

чем ни попадя:

ложка – ложкой!

кошка – кошкой!

башка – башкой!

руки только две тем не менее

в школе Марина была отличницей

Вова тянул на подсказках (балбес)

Марина рано пошла работать (умница)

большой универмаг

в четыре глаза гляди

а Вова только строил глазки

скучающим подругам

ах вы руки руки

чем вы были заняты?

зачем вы Наташу

хлопали по попке?

покупатель просил кружева показать

а она мне свои кружева показала

Вдруг скандал!

кожаную куртку

цыган унес

Марине расчет

виноват Володя

у Марины друг был

славный тоже в коже

лишняя голова

делу не помеха

решил подумав:

«сразу две свадьбы»

батюшка говорит:

«если по любви – можно»

на двух машинах муж катается

на пяти предприятиях директор

и Вовину голову

по-родственному пристроил —

телохранителем на пол-оклада

Наташа родила (дуреха)

семиголового —

по три кило каждая

растет на свободе

семейное дерево

как заревут хором

оглохнуть можно

(семь худых коров Иосифа)

сами посудите

если бы не мутанты чернобыльские

откуда бы взялись эти стихи!

ОРНАМЕНТ

одна две три елочки

мальчик на набережной внимательно

развернулись – и дальше

главное не можем найти

дали ей выпить – повеселела

и местная в платочке не могла точно

пылим-пилим дальше

где-то тут свернуть

пусть поет

первый второй третий поворот

одна две три елочки

у киоска внимательный мальчик

по-моему мы дали круг

все-таки спросим

хотела выпрыгнуть

даже туфлей песок зачертила

хочешь жить сиди

нет все-таки спросим

ничего внятного не сказал

сутулая спина

держи ее крепче

закрой дверцу

снова набережная

спросим у того мальчика

где же он

там у киоска стоял

дайте ей еще выпить

не тот киоск

опустите стекло – пусть дышит

одна две три

вот он киоск – и мальчик знакомый

чего у него спрашивать

отвернулся – не смотрит

обиделся

развернулись и запылили

а вот и наш пенсионер в платочке

дайте ребята я спрошу

совсем по-другому объяснил

а я говорю была старушка

поднимите стекло – дышать нечем

в прошлый раз тоже сюда повернули

я же помню как

влейте ей в глотку

брыкается

едем дальше – опять набережная

опять эти елочки

опять этот мальчик

сейчас я его застрелю

что он рисует на пыльном стекле

грязным пальцем?

одна две три четыре – это же не те

не тот мальчик

не та машина

да и мы не те

те давно повернули куда надо

получили благодарность и деньги

пьют джин из ледяных толстых стаканов

ублюдки

а мы снова развернулись

и опять запылили по кругу…

одна елочка две три елочки

такой снег – ни киоска ни мальчика не разглядишь

ЛЮБОВЬ К ШОКОЛАДУ

герой еще не написанной повести

боится женщин

украдкой ест шоколад

в темноте

поэтому жена у него – черная палка

(не говоря о том что у мамы – помнит —

был любовник – сухой армянин)

уничтожая шоколад

думает перед сном:

часто страдаю запорами

поэтому жена у меня и т. д.

горечь и сладость но больше горечь

сухие листья – уходит в леса

в черном пальто

гладкие неблестящие

не оборачиваясь

уходит в леса

из забытья переходит в сон

черная

между стволами деревьев

куда ни глянешь – везде она

окликнешь —

не оборачиваясь быстро уходит

то ли в мантилье

то ли в монашеской рясе

да она вообще из чужого романа

скорее всего символиста

герой еще не написанной повести

гонится за женщиной из чужого романа

по редким лесам в лунном свете

(не забыть упомянуть о желудях)

и уже под утро

она оборачивается в тумане

и сбрасывает накидку

длинное темное сухое тело —

стручок на подстилке из горьких листьев

полураскрытые губы негритянки

незнакомый пряный запах

(и хрустит блестящая обертка)

серый пучок листьев

судорожно схватила рука

ТИХИЙ АНГЕЛ

иссякла

и любовники куда-то подевались

даже не снятся

любит внука – это пухлое тельце

давеча снилось что рожает

как по маслу

дайте посмотреть

а он взрослый

такой ладный складный

юноша в пеленках

да это покровы свиваются

мать ведь ты ангела родила

смотрю: и впрямь ангел

сквозь ресницы улыбается тихий

значит не истощилась еще

любви – целый склад

пусть их – нелюбы!

эти вечные попреки и укоры

кусками сердце из груди вырывают

дети дети что я вам сделала?

буду теперь ангелов рожать

тонкую плоть

душевную ткань

темен человек душен

а то приходи вечером поскучаем

снова слышишь ангел пролетел

делать нечего

старые женщины ангелов рожать стали

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

молодому человеку

лучше с бородой

сунуть в руки автомат

просто любо-дорого!

а если посадить задом

на горячую броню

в яркий день

хоть снимай на кинохронику!

такой пыль-порох с бородой едет

глядят небось (ага!)

идет рослая пара (ненавижу таких)

что-то ей (про меня) – обернулась

да как она смеет (при мне)

такую короткую юбку

такие длинные ноги носить!

его – к стенке (ага!)

запрыгала челюсть

ее – в заброшенный сад

юбку – на голову

засыплю всю лепестками шиповника!

будет она у меня плакать

будет смеяться счастливая

глажу нежно

гладкое темное железо

утешаю глупую: да ты

у меня как за каменной стеной —

в укрытии

бьет где-то близко

щелкают осколки

сыплются срезанные ветки

а мы

нашли забытый воинский склад

еще с прошлой войны

столько ящиков банок бутылок

тушенка французский коньяк

красивую жизнь проживем

погоди погоди я сейчас…

почему-то приходится в резком солнце

бежать и стрелять

и вжиматься в каждую щель…

на асфальте в луже крови

женщина смотрите сидит

силится приподняться —

только дергаются обрубки…

погоди погоди – ты у меня будешь

все у меня будет

вот сейчас добегу… добегу…

ПРЕДМЕТЫ ПРИРОДЫ

профиль римского цезаря

лысеющая головка —

старуха в кресле на колесах

«жуки-древоточцы съедают

великолепную мебель

и под лаком труха и разруха»

у нее не было ног

зато были мозги

в глубокой тени не просыпались еще

сухие венки бессмертников

мы сходились на молитву

сосуд камень раковина-рапан —

на досках стола

светили предметы природы

всякий своей извилиной

отсветом или изъяном

Учитель учил что природа —

идеальный почтовый ящик

вот он сам – клинышком бородка

посылает свое посланье

(он всегда глядит на темный габриак

свилеватый похожий на женщину)

в полдень когда солнце по-хозяйски

располагалось

под ветхим навесом

и вечером когда удалялось

перебирая венки

на каменной стене

мы снова сходились на молитву

мы были община

больше чем семья

никто не знал кто с кем спит

потому что света по ночам не зажигали

в двухэтажном доме —

шорохи перебежки впотьмах

глухие вскрики стоны

а утром – святые предметы

но однажды ночью

Бог исполнил все наши просьбы

пятеро не явились к утренней молитве…

как установило следствие

сосуд камень заточенная раковина —

идеальное средство

отравить убить перерезать горло

(учитель жил со старухой и внучкой

муж которой Витя жил с долговязым Борей)

мы были община

больше чем семья

но жуки-древоточцы —

тайная работа

превращала нас всех в труху

ИЗНАНКА

рассеянно чертил по листу бумаги

справа и слева:

сначала редкая решетка

потом штриховка все чаще и гуще

такой частый ельничек

дальше непролазные заросли

и в самой середине —

середке

возникла извилистая

чернота —

промежность

жуткое дело но я туда полез

не раздумывая…

с трудом протискиваюсь

сжимаемый влажными стенками

затем меня стало проталкивать

все сильнее —

больнее и судорожней

я завопил благим матом

снаружи басовито сказали:

головкой идет

и родился

с другой стороны

естественно сразу все забыл

все забывают

я рос

и теперь

лежа с закрытыми глазами —

ощупью продвигаться вспять

до самого испода

стать этим дном —

тонким рядном бумаги

и услышать как кто-то ее берет

перекладывает с места на место

говорит по телефону:

да я вернулся – прилетел

из Германии

хорошо

конечно надо повидаться

обязательно

и мне хочется с ним повидаться

кто это?

я подозреваю

что это я

но зачем я летал в Германию?

что касается меня

я там не бывал

ДЕЛО БЫЛО ОКОЛО

давно это было – до войны

во дворе летом

бывший кавалерист

в расстегнутой гимнастерке

с гитарой

присаживался на край

садового стола

на гимнастерке – орден

иногда выносил именную шашку

мы, дети, его не боялись

контуженный

«изрублю в ка-капусту!»

пел почти не заикаясь:

«дело было около

у поселка Сокола

очередь за квасом

очередь за мясом

за десятком яиц

бегаешь как заяц…»

выбрит до сизого блеска

в глазах стекленеет

свирепое веселье —

за что боролись?

шашка и гитара – на стене

но стакан с утра – регулярно…

в конце концов за ним приехали

то ли белые ангелы с красным крестом

то ли черные вороны в штатском —

увезли бедолагу

тридцать три жизни прошло на Москве

некоторые – многие умерли

а стихи слышу как вчера их сочинил

поэт-кавалерист

ТЕЛО ГУЛАГА

врал художник за стаканом водки:

входишь в барак – на нарах

баб навалом —

голые толстые булки

ба! кто к нам пришел…

воистину лагерное воображение

с седоватым венчиком

веничком бородки

новый Чернышевский:

интереснейшие люди!

таежный университет!

мой покойный тесть з/к

карточки перебирал в спецчасти

каждая фамилия —

чья-нибудь судьба

все же отложил себя вниз

в шахту в забой

к братьям по духу по сроку

видел я черный квадрат на снегу

человеческий дышащий

каждое утро его ровняли

лагерные малевичи в погонах

в ремнях и овчине – скрипит на морозе —

не размышляя о супрематизме

мама моей Милы реабилитированная:

утром поднимают на развод

волосы от стенки не оторвать

с ночи примерзли

по словам Сысоева да и сам знаю:

горяча похлебка – рыбьи кости на муке

селедочный глаз со дна миски

удивленно пялится:

как? вы все еще живы?

«на снегу на лиловатом

раны рваные траншей

грязно-серые бушлаты

расползлись как куча вшей» —

писал я – солдат с натуры

и еще на овощехранилище

бригадирша – нестарая женщина

с черными как нарисованными бровями

жалела мою серую шинель

картошкой угощала печеной

о консерватории вспоминала

била своих девушек наотмашь —

в кровь как по клавишам

(то-то мне снится картошка в сетке)

бушлаты как с иголочки

красивые ушанки

хромовые сапоги чеканят шаг

Господи! если бы видели

эти кинодети-американцы

как уныло тащится

подгоняемое окриками

– а те сколько верст оттопали

железо ладони прихватывает —

стегано-сатиново-бахильное

хитрое дурное снежно-пыльное

жилистое матерком повитое

рваное голодное немытое

битое овчарками травленное

стреляное резаное давленое

тело ГУЛАГа

ПОХОРОНЫ

мой брат был честный коммунист

на рынке – август и астры

в квартире от горя черно

все были растеряны

и не знали как надо

но кто-то привычно командовал

и дело двигалось:

ушибая гроб о стенки

вынесли тело —

автобус еще не подъехал

– автобус подъехал!

– где тело? несите тело!..

на кладбище

две белокурые женщины

так плакали убивались —

родственники? кто это?

гроб катил по дорожке

как именинник

кого-то забыли

кисли лиловые астры

в изголовье – лицо брата —

сырой нашлепок

видно долго мяли —

приводили в порядок

все равно не похоже

но вдова упала закричала —

пожелтела березовая прядь

запахли сыростью комья

наступила осень

старые коммунисты верны себе

у могилы произносили

товарищи —

на поминках вставали:

товарищи

седые с впалыми висками:

себя не жалел! —

если что – жилистые

ни себя ни тебя не пожалеют…

бедная моя Мария!

горе – нож с черным черенком

столько резали – сам притупился

а его втыкали в колбасу и мясо

покраснев осатанев от водки

всё вставали

всё произносили…

честные коммунисты

они и подумать не могли

что пришельцы их изучают

что мафия давно купила город

что родился Антихрист

и что брат мой снова родится

на этот раз у мулатки в Аргентине

ПОЛЕТЫ

1

главное найти подходящую свалку

и средство передвижения

вернее канал

не всякая труба годится

выхлопная слишком узка

застрянешь

банка из-под пива оливок

больно ударишься о дно

вот водопроводная с фланцем

правда кривая и ржавая

ну уж куда-нибудь выведет

нагибаюсь

сложив мысом руки

и ныряю

в темный тоннель

лечу

стенки слава Богу гладкие

главное выскакивая

не порезаться о края

Боже! меня всего выворачивает

одежда на мне винтом

это резьба

вывернулся —

вернулся на свежий воздух

выпрыгнул —

весь как штопор

прибыл благополучно

2

домой вернулся

кругом как всегда мечталось

будто дали кулаком —

сплющили

а потом долго завязывали узлом:

такая улица

такое небо

такие трамваи

хромая на обе

увлеченно ковыляю за кривобокой

(восхитительно извилистые ножки!)

и прохожие навстречу

изламываются

вроде идут перпендикулярно даже —

вообще вижу выпукло:

– кривет креветка!

хочешь кривушку

пенного крива? —

зацепило на крючок

закорючку

поехали в мою кривую квартиру

на стенах у меня – кривопись

хромая хромированная кривать

кривой писсуар —

к соседям!

моя волнушка —

так ей понравилось —

вся зигзагами пошла:

– если бы ты еще одноруконогий был!

– сама говорю не очень ступенчатая…

повеселились

вывинтился я из алчных губ

посмотрела камбалой:

– а ты говорит подозрительно ровен…

презрительно искривилась —

и фью! – кривет

меня даже всего затрясло:

выпрямление личности!

не хочу прежнего!

это моя кривородина! моя!

где мои родичи-кривичи?

я волнуюсь волнуюсь

(просто кривое зеркало

выпрямляет мое кривцо)

дома я! дома!

по экрану бегут волны волны

оратор: «волнительно!..»

откроешь Библию: точно —

вначале была Волна

ДЫРА

если идти в сторону от

не доходя до

в котловине среди невысоких гор

сожженных зноем —

дыра

ни огня ни дыма ни пепла —

и никогда никого

нет какая-то фигура

бредет ко мне

обгорелые лохмотья

красный лоб

сумасшедший белый глаз:

– где я? —

объясняю

– откуда вы?

– там беда

нет вы не думайте – там как и здесь…

но как-то проснулись —

топает и топает в мозгу

хоть о стенку голову разбей

многие разбили —

повыпрыгивали из окон

бежали в трусах и пижамах…

тут и открылось:

если топать самим

постепенно стихает

скоро весь мир топал в реве рока

в наушниках:

разговаривает – топ-топ

ест – топ-топ под столом

ночью вскочит – топ-топ

привычка —

не у меня не у меня

не могу топ-топ (подпрыгнул)

отвратительное топ-топ (подпрыгнул)

почему вы не топаете?

где я? —

объясняю

– и жена у меня топ-топ

и начальник на меня топ-топ

все топают как сумасшедшие

в результате сумасшедший я

пришлось бежать и спасаться

где я? —

объясняю

– а у вас небо не топает?

облака… а не топает…

может быть не умеете?

надо так

(он дважды притопнул в пыли

растоптанными кроссовками)

– топай дурак! твое счастье —

вдруг повернулся и пошел

побежал притопывая приплясывая

среди кустиков полыни и каперсов

рассыпались сухие колючки

под ударами его подошв

обернулся:

– вы – обреченный мир!

и никто про вас не узнает…

в зыбком зное

фигура его растворилась

казалось

исчезла в серой дыре топ-топ

стало слышно:

посвистывают суслики

подошел ближе:

дыра и дыра куда-то вбок

вдруг

дважды притопнул

камешки и песок посыпались вниз

ПЯТОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ГУЛЛИВЕРА

к загородному поместью Форда

я подъехал на исходе дня

(облака летели белыми Тойотами)

человека поставил в гараж

навстречу по асфальтовой дорожке

спускался хозяин

тупоносый слегка старомодный

и его подруга —

великолепная Мерседес-Бенц

на лужайке

иронически посверкивая фарами —

Кадиллак последней модели

избранное общество

у каждого тысяча или две

обслуживающего персонала

хозяин мне предложил

стакан бензина

– спасибо Генри с утра не пью

– милая Вольво ты здесь…

Роллс-Ройс он почти развалился

но Вольво ему улыбалась

всем своим никелем

– куда старикашка? —

потеснил его бампером

скрежещет

подмигнула мне красным

назревала драма

а тут еще глупая Шкода:

– не правда ли славный подарок

бриллиант у нее на капоте? —

в лучах заката

сверкал зловеще

я завелся с полуоборота

закашлялся

– что с тобой?

– барахлит зажигание…

тут хозяин предлагает развлечение:

охоту за диким человеком —

профессором

улю-лю-лю! —

мы профессора гнали по лугу

в свете фар он метался как заяц

выхлопы – выстрелы

в темноте завыла сирена

замигала синяя мигалка

полицейский Джип

все растерянно подъехали к обрыву

Боже! там разбитая Вольво —

вверх колесами

смята в лепешку – ужасное зрелище

ну естественно меня арестовали —

показания хозяина и Шкоды:

были слышны выстрелы

а я… у меня барахлило зажигание

десять лет в подземном гараже

отсидел и вышел человеком

вышел человеком и вернулся

бриллиант так и не был найден

я подозреваю Мерседес

ПРАЖСКИЕ ИГРЫ

Над Прагой

летали мои воспоминания

и никак —

сложиться во внятное

обломки осколки

иные могли задеть

убить ненароком

над кнедликами со свининой

головы не поднять

мраморный глаз

бетонная мышца (ох!)

с торчащей арматурой

носились как сумасшедшие

уверяя (дело давнее)

что я их любил

я замахал руками

и обломки девушки

рассыпались известковой пылью

при моей теперешней готовности

смешивать миры

могло произойти

что угодно

город Голем

пусть оружие сюрреалистов

а я поставил

ратушу и соборы

на ладонь —

хорошо стоят —

и спрятал в карман

сувенир на добрую память

обретенная свобода

заставляет меня быть

заставляет быть особенно

внимательным к деталям

и пока толпы туристов

ржавой накипью

прокатываются

по Карлову мосту

и достигают

Вышеграда

чтобы стекать

на закате

желтым извергнутым пивом

во Влтаву

я приветствую их

жестом епископа

бронзовым кружевом

чугунным лицом

шариком-ониксом

в моей пепельнице

главное не надо

ничего придумывать

и тогда свободно

продырявить небо

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ПРЯТКИ

еще тени обломков империи

проносились над желтыми коробками…

в глубине за Невским проспектом

город прятался от меня

будто совершил преступление —

в общем я искал театр-студию

верней человека-театр

думал: найду его в кресле

кучевые облака надо лбом

ног естественно нет —

Саваоф Понизовский

С Невского я свернул в арку —

длинный как зубная боль

в конце – дыра

в достоевский колодец

пошарив по всем углам

и не найдя прохода

(можно по пожарной через крышу)

вернулся где и обнаружил

(ну конечно вечная стройка)

кучерявится родное – Боря!

славно тиражирован —

над каждым окном медальон

поднялся по тупенькам

(с конечно всюду отбили)

на обшарпанной клеенке мелом

и на кнопке обрывок бумаги

буква «Т» его тоже уличала —

в скрежете пружины – голоса

по пустыне этажа

долго блуждал

большие пустые коробки

стружка

веер школьных тетрадей

даже спинка дивана в цветочек

но ни Бори

ни его студийцев

пахло нежилым

дверь меня ударила в спину

дружески

лишь выйдя на Невский

вдруг меня осенило – догадался

(под мостом в воде рябой и темной

что-то от меня отражалось)

стружка войлок

табурет безногий —

это был великий Понизовский

а картонная коробка – сцена

ведь она всегда пустая даже если

а тетради – роли актеров

ведь самих и нет никогда

а цветочки на спинке дивана —

тут и объяснять ничего не надо

пахло затхлостью —

запах искусства

и шлепок двери

мне в назиданье

ПОДКИДНОЙ ДУРАК

как ни разложи

все равно выходит удивляться

сказывал мне собеседник

седоватый крестовый король

каменным веером

ложились

московские улицы

шла игра:

то на площади

выдвигались танки

то смешенье всех —

и пики пики! —

народ

кипит и движется

то в машинах

козырные люди

неслись

по пустынным проспектам

то проигравшиеся

красные масти

вопили о мести

на Лобном месте

говорят Москва всегда в выигрыше

посмотрите на лица

этих бледных игроков —

блефуют?

ну кто бы подумал

во дворце генерал-губернатора

недаром похож на карточный домик —

тузы и шестерки!

власти бьют в бубны

а все проели черви

говорят москвичи

а когда-то здесь безусым валетом

я всегда находил себе даму —

как мы ночью в центре тасовались!

я давно хотел отсюда уехать

сказал собеседник

то одно подкинет

то другое —

вот я и остался

московский подкидной дурак

ВИНОВАТАЯ ЛАМПА

лампочка светилась тускло и мигала

как заяц в ночном небе

и вообще это была не лампочка а мышь

которая испуганно бегала по столу

не зная куда деваться —

и постоянно мигала

вдруг – огненный прочерк —

метнулась со стола

вот нахалка! она сидела на краю

нет не светилась – просто мигала

скрестив свои узкие ноги

покачивая ими

тогда я ударил женщину

этой медной лампой наотмашь

… лежала между столом и диваном

опрокинутая настольная лампа

с разбитым затылком —

и все-таки светилась

но тускло и мигала

СВИДЕТЕЛЬСТВО

выскочил из витрины

облепил длинноногую с голой спиной

хоть с мясом отдирай —

шелковый плащ

неописуемо пестрой расцветки

схватился за шею руками —

красное лицо

вот-вот хватит удар —

галстук душил пожилого господина

в переулке

сшибая мусорные баки

гнался

за красивой молодой парой —

и когда ускользнули

в узкую дверь в стене

«мерседес» рассыпался от огорчения

чавкающий плотью ананас —

отвратительное зрелище

избегаю поэтому собираться и праздновать

а что ем держу под замком

каждое утро газеты читают людей:

развернешь

ослепительно белый лист

а там

постепенно проступает

грязь

копаясь в урне

бережно разгладил

и спрятал в клеенчатой сумке украдкой —

информацию собирает

может и укусить

обросший как бродячая собака

журналист

все щупают

никто не покупает

цена действительно кусается

видел пострадавших окровавленных —

главное никто не знает

что это

двое подростков

изучают кровеносную систему