Текст книги "От сумы и от тюрьмы… Записки адвоката"

Автор книги: Генрих Падва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава 17
Владимир Высоцкий

Работа, как ни банально это звучит, лечит от тревог и служит лучшим укрытием в минуты горестных переживаний. Мои дела не только «лечили» меня, но и сводили с удивительными людьми, моими современниками.

Я искренне благодарен судьбе за то, что мне привелось быть знакомым с замечательным артистом и бардом Владимиром Высоцким.

После смерти Владимира Семеновича вдруг, откуда ни возьмись, возникло множество его друзей или, во всяком случае, людей, приписывающих себе очень близкую дружбу с ним. Насколько я знаю, таких близких друзей у Володи было очень немного: он был закрытый человек и в свою душу пускал далеко не каждого.

Я знал о дружеских взаимоотношениях Высоцкого с писателем и сценаристом Артуром Макаровым, актером Всеволодом Абдуловым, режиссером Александром Миттой, актером и концертным администратором Валерием Янкловичем, еще двумя-тремя близкими ему людьми. Я, конечно же, не относился к числу его друзей – мы были просто добрыми знакомыми.

Знакомство наше произошло, как и многое другое в жизни, совершенно случайно. В начале 70-х годов, вскоре после нашего переезда в Москву, возник вопрос, куда на лето «пристроить» дочку. Моя кузина Алла предложила мне отправить Ирку вместе со своим сыном Алешей Егоровым в детский лагерь ВТО [23]23
  Всероссийское театральное общество (ВТО) – одна из старейших творческих организаций, объединяющая театральных деятелей РСФСР. Возникла в 1883 г. в Петербурге как «Общество для пособия нуждающимся сценическим деятелям».


[Закрыть]. Там мою дочь посетила первая девичья любовь, которая, как я убежден, чаще всего сначала бывает у девочек между собой.

Девочка, с которой подружилась моя дочь, носила известную фамилию Абдулова и была дочерью Всеволода Абдулова, артиста Московского Художественного театра. После возвращения из лагеря девчонки продолжали часто встречаться, «в запой» дружили. Юля Абдулова нередко бывала у нас дома, а Ирка пропадала у нее.

В один прекрасный день мне позвонила незнакомая женщина и представилась мамой Юли.

– А не пора ли нам, родителям Юли и Иры, познакомиться между собой, коль скоро девочки так дружат? – сказала она.

Так мы были приглашены домой к Всеволоду Абдулову, жившему тогда на улице Москвина.

Нас встретили чрезвычайно моложаво выглядевший Всеволод Осипович, которого мы вскоре стали называть просто Сева, и его к тому времени уже бывшая жена Наташа, мама Юли. В нашу честь был приготовлен торжественный обед. Во главе стола восседала мама Севы, обед прошел чинно, но довольно тепло. Так мы подружились с этой семьей, и я стал встречаться с Севой и в связи с нашими девчонками, и по иным поводам.

Помню, однажды мы с ним взяли наших Ирку и Юлю и пошли вчетвером обедать в ресторан ВТО на улице Горького, где Сева был завсегдатаем. Официантки с большим интересом разглядывали нас, а потом Сева мне рассказал, как они корили его за то, что возраст девушек, с которыми мы пришли, был далек от совершеннолетия. Поверить, что это были наши дочери, они долгое время никак не хотели. Им, конечно, было интереснее подозревать в нас чуть ли не педофилов!

Время от времени я слышал от Ирки отрывочные упоминания о Высоцком, который, как я понял, был близким другом Севы. Из рассказов дочери я узнал, что Сева и Володя часто встречаются, бывают друг у друга, и Юля знала Владимира Семеновича довольно хорошо. Я о Высоцком, конечно, тогда много слышал, как слышал и его песни. Видел его на экране, но знакомы мы не были.

Однажды Сева привел ко мне необыкновенно красивую молодую женщину по имени Надя. У нее были проблемы, связанные с разделом имущества при разводе, главным имуществом тогда была квартира. Мы договорились, что я попробую помочь Наде и приму поручение на защиту ее интересов.

Занимаясь этим делом, я часто встречался с Надей и узнал, что у них с Севой были романтические отношения, но к этому моменту случился разлад – то ли временный, то ли обещающий быть окончательным. Как бы то ни было, они уже жили раздельно, и у нас с Надей возник бурный роман.

Надя, редактор в одном из московских журналов, благодаря Севе прекрасно знала всю артистическую Москву. Однажды она позвала меня посмотреть на съемки фильма «Место встречи изменить нельзя». Съемка происходила в ресторане-«поплавке» на Яузе, напротив Дома на набережной – снималась сцена, когда Жеглов задерживает нэпманов в ресторане.

На съемочной площадке к нам присоединился Сева, у него была роль милиционера Соловьева, Петюни. Я отозвал друга в сторону и честно рассказал о нашем с Надей романе. Он пожал плечами: «Что ж, обычная история». На этом выяснение отношений закончилось, и мы остались с ним по-прежнему друзьями.

Именно здесь, на Яузе, я впервые увидел Высоцкого и режиссера Говорухина за работой. А еще через несколько дней Надя позвала меня в Театр на Таганке, чтобы встретиться там с хорошо знакомыми ей артистами. Тут я впервые близко увидел Владимира Семеновича, который подошел к Наде и оживленно с ней заговорил.

Надо сказать, что до личного знакомства с Высоцким я представлял себе если не богатыря, то крупного мужчину, с внешностью биндюжника или бурлака. Вместо этого передо мной стоял небольшого роста, щуплый молодой человек, модно одетый, в особенно запомнившихся мне узконосых туфлях.

При первом знакомстве Высоцкий приветствовал меня сурово – подчеркнуто холодно. Как потом объяснила мне Надя, Володя знал уже о нашем романе и был обижен за своего друга Севу. Однако, узнав от Севы, что я был честен по отношению к нему и что он не очень переживает разрыв с Надей, Высоцкий вскоре тоже «простил» мне мое прегрешение. С тех пор мы время от времени в компаниях встречались с Володей, чаще всего в самом театре, несколько раз я бывал у него дома. Вскоре же мне представилась возможность оказать Высоцкому профессиональные услуги.

Я со своим другом Колей Лотоевым отдыхал на юге. Мы проехали на моей машине по побережью Черного моря, потом по Военно-Грузинской дороге добрались до Тбилиси. Это было изумительное путешествие, достойное отдельного рассказа.

В Тбилиси мы вдруг увидели афиши Театра на Таганке, который в это время, как оказалось, тут гастролировал. Тут же возникла мысль пойти в театр, встретиться со знакомыми артистами и, может быть, посмотреть их спектакль.

Мы быстро нашли клуб, в котором играл Театр на Таганке, вошли внутрь и направились к артистическим уборным. Нам навстречу по длинному коридору шли три человека. Они разговаривали, и я услыхал неповторимый голос Володи. Когда я подошел, он всплеснул руками: «Вот, туды-растуды, и сам Герка здесь!»

Я был удивлен таким приветствием, но вскоре узнал, что они как раз говорили о том, как бы меня найти в связи с внезапно возникшими обстоятельствами. А я тут как тут, нежданно-негаданно, в Тбилиси!

Выяснилось, что накануне к ним приезжал следователь из Ижевска, который допрашивал Володю и Валеру Янкловича в связи с гастролями в тех краях Высоцкого. Стало известно, что администраторы концертов были арестованы и обвинялись в присвоении денег за часть проданных билетов. Один из арестованных был чрезвычайно известный и чтимый в артистическом мире человек – Василий Васильевич Кондаков, которому большинство артистов хотело чем-нибудь помочь.

Именно поэтому Высоцкий и Янклович вспомнили меня и собирались найти, чтобы либо просто посоветоваться, либо убедить меня принять на себя защиту Кондакова. Из рассказов Володи и Валеры об их допросах я понял, что следствие заинтересовано не только в привлечении к ответственности администраторов, но и в том, чтобы опорочить самого Высоцкого. К его чести, он озабочен был только судьбой Василия Васильевича, лишь о нем говорил и за него просил. В дальнейшем, поближе узнав Высоцкого, я убедился, что это было его характерной чертой: он заступался за своих друзей, готов был помочь каждому и свою популярность использовал часто не к своей выгоде.

Именно озабоченные судьбой арестованных, Володя и Валера заговорили обо мне. И вот, едва они меня вспомнили, я оказался перед их светлыми очами, и мы тут же практически договорились, что я буду защищать этого знаменитого администратора.

Об уголовном деле, возбужденном в 1979 году в Ижевске, говорил потом весь Советский Союз. Порой этот процесс называли даже «делом Высоцкого», хотя популярный актер и певец фигурировал в нем лишь в качестве свидетеля.

Кстати, Высоцкого в тот день в Тбилиси я на сцене не увидел. Хотя мне очень хотелось посмотреть спектакль, Валера Янклович уговорил меня посидеть с ним и подробно обсудить ситуацию с Кондаковым, а спектакль, мол, я еще десятки раз успею посмотреть в Москве. И мы засели в буфете. Как только Володя освобождался, он прибегал со сцены к нам в буфет, продолжал горячо обсуждать создавшуюся ситуацию и исчезал, как только наступало время его нового появления на сцене. После окончания спектакля Володя снова подбежал, и я подтвердил ему, что приму на себя защиту Кондакова. Увидеть Володю в этом спектакле мне так и не удалось. Так бывало неоднократно и в Москве: каждый раз Валера уговаривал меня потрепаться с ним на ту или иную тему, и я так никогда и не видел Высоцкого в «Гамлете». Это чрезвычайно обидно, по общему признанию, он был великолепным Гамлетом, и в Англии его исполнение этой роли назвали чуть ли не лучшим во все времена. Я же, часто бывая на Таганке и лично зная Высоцкого, не удосужился ни разу побывать на этом спектакле! Люди приезжали смотреть на Гамлета-Высоцкого откуда угодно, а я… Не могу себе и Валере этого простить.

Последний год был для Высоцкого очень сложным. В новогоднюю ночь он, управляя автомобилем, совершил аварию, в связи с чем решался вопрос о возбуждении против него уголовного дела. В Ижевске следователь, враждебно настроенный против столичных артистов вообще, а в отношении Высоцкого – еще и в связи с его гражданской позицией, жаждал как-то опорочить его имя и доказать, что именно на его концертах совершались хищения: мол, если уж он прямо и не был в этом замешан, то его друг и администратор Валерий Янклович имел к аферам самое непосредственное отношение!

Это было, конечно, вранье, и мне удалось отстоять добрые имена и того, и другого. Суд исключил из обвинения Кондакова эпизоды, связанные с хищениями на концертах Высоцкого, признав полную непричастность как Владимира Семеновича, так и его импресарио к каким-либо махинациям.

За время суда над Кондаковым, который длился в Ижевске несколько месяцев, я несколько раз прилетал домой в Москву. В это время мы встречались с Володей. Однажды он приехал ко мне домой, чтобы в очередной раз обсудить ситуацию. Он был в скверном состоянии, очень неспокоен, весь дергался. Злился на следователей, которые так необъективно провели расследование всего дела.

Я хорошо помню, что суд закончился в самом начале июля 1980 года. Пятого числа я вернулся в Москву и прямо из аэропорта заехал на Таганку, сообщить Володе, что все в отношении него и Валеры закончилось благополучно. Я видел его буквально несколько минут, но успел рассказать ему в двух словах результат по делу. Он очень обрадовался, и мы договорились встретиться, чтобы подробно обо всем поговорить. Потом мы еще несколько раз перезванивались, я был на Таганке, но встретиться «фундаментально» нам так и не удалось. Каждая встреча была буквально на ходу и длилась две-три минуты.

Через несколько дней после возвращения из Ижевска я вместе с Янкловичем заехал днем к Высоцкому домой. Его состояние заставило меня усомниться в том, что он вечером сможет играть в спектакле. Договориться о чем-либо с Володей было невозможно, он был небрит, неодет, качающейся походкой он быстро прошел из комнаты в туалет, затем, ни слова не сказав, вернулся в спальню. Поняв невозможность общения, мы с Валерой уехали, договорившись встретиться вечером на Таганке.

Я был поражен, увидев вечером Володю в театре перед спектаклем подтянутым, гладко выбритым и аккуратно одетым. Он бодро спускался по лесенке, а увидев меня, несколько смутился и спросил: «Я был нехорош сегодня днем?» Я пробормотал что-то вроде: «Все нормально».

Я знал, что Володя пытался упорно бороться со своим недугом. Ситуация осложнялась и неустроенностью личной жизни. Встреча с Мариной Влади и бурный роман с ней живительным образом подействовали на Володю в свое время. Он страстно полюбил, и Марина стала не только его женой, но и его музой, он посвящал ей стихи, и она вдохновляла его творчество. Однако раздельная жизнь и бесконечные поездки из Москвы в Париж и обратно постепенно разрушали их отношения. Вокруг Володи в Москве был сонм влюбленных и страждущих его девиц. Среди знакомых было немало таких, которые искали в нем только собутыльника. А состояние Володи было все хуже и хуже.

В тот день, когда я приехал к нему на Таганку, после спектакля мы с Валерой ждали его, но он ускользнул, уехал на своей машине. Больше я его не видел: через несколько дней рано утром мне позвонили и сказали, что Володя умер.

Уж не помню почему, но на Таганку к началу прощания с Высоцким я не поспел и вынужден был пробираться через толпы народа и милицейские оцепления. Удавалось мне это не слишком успешно, и к цели я продвигался медленно.

Неожиданно я увидел почти рядом с собой Старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР Юрия Зверева. Я хорошо его знал и по совместной учебе в юридическом институте, и по работе, поскольку порой участвовал в качестве защитника по ряду расследовавшихся им дел. Хотя в этих делах мы и были, так сказать, по разные стороны баррикад, отношения наши сохраняли вполне корректный характер.

– Ты что здесь, – спросил я. – По заданию?

– Нет, ты что, – как будто бы даже слегка обиделся Юра. – Я обожал Высоцкого, у меня целая фонотека его песен, я не мог не прийти на его похороны!

Это было для меня неожиданностью. Юра был известен как исправный служака, преисполненный верноподданническими чувствами, прославившийся своими визитами к академику Сахарову с требованиями изменить его поведение. Казалось, он должен и в Высоцком видеть если не врага, то хотя бы явного оппозиционера власти. А он, оказывается, его верный поклонник. Вот уж поистине «меня к себе зовут большие люди»… [24]24
  Стихотворение В. Высоцкого:
  Прошла пора вступлений и прелюдий.
  Все хорошо, не вру, без дураков.
  Меня к себе зовут большие люди,
  Чтоб я им пел «Охоту на волков».


[Закрыть]

Что ж, неожиданно, но прекрасно. И вот мы стали вместе пробираться к театру. Впрочем, теперь уже не пробираться, а победоносно шествовать, ибо Юра предъявлял свое служебное удостоверение, и нас беспрепятственно пропускали, да еще и приветствовали под козырек. Так мы очень быстро оказались недалеко от гроба с телом Владимира Высоцкого.

Я с болью и грустью смотрел, прощаясь, на лицо, еще недавно такое одухотворенное и живое. «Дожить не успел…» [25]25
  Стихотворение В. Высоцкого «Кони привередливые»:
  Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
  Вы тугую не слушайте плеть!
  Но что-то кони мне попались привередливые —
  И дожить не успел, мне допеть не успеть.


[Закрыть]

После выноса тела из театра скорбная процессия направилась к Ваганьковскому кладбищу. Мы с Юрой Зверевым нашли мою машину, оставленную далеко от театра, и тоже поехали на кладбище.

Пробраться к могиле нам также помогла прокурорская ксива. Вокруг были люди, их были многие тысячи, на лицах – неподдельная скорбь, у многих – слезы: хоронили любимого актера, поэта, барда, гражданина.

От Ваганьково, уже без Зверева, а с Володиным другом Вадимом Тумановым и кем-то еще на моей машине вслед за многими родными и друзьями мы приехали в дом, где жил перед кончиной Высоцкий. И снова прощание, и слова скорби и любви…

Только после смерти Владимира Семеновича я познакомился с его второй женой – Людмилой и с третьей – Мариной Влади, с его сыновьями Никитой и Аркадием.

Также только после смерти Володи я стал поддерживать более тесные отношения с его большим другом Вадимом Тумановым, которого впоследствии защищал дважды, по двум различным делам, и оба раза успешно – в обоих случаях его обвиняли несправедливо. Но об этом уже написано многое и им самим, и его друзьями, в том числе и мной [26]26
  В частности, книга «Но остались ни с чем егеря…» – сборник статей и новелл о Вадиме Туманове, среди авторов: Станислав Говорухин, Генрих Падва, Владимир Высоцкий.


[Закрыть].

Глава 18
Адвокат и общество

Моя профессиональная деятельность была тесно связана со многими процессами, происходившими в обществе. В эпоху, кем-то остроумно названную «поздним реабилитансом», мне приходилось участвовать в делах по реабилитации незаконно осужденных.

Хорошо помню одно из них – дело немолодой уже уборщицы в каком-то сельском клубе. Она, убираясь перед очередным торжественным праздником, пыталась хорошенько отчистить портрет товарища Сталина, висевший под стеклом. Стекло это было засижено мухами, и она, недолго думая, поплевала на него. Но на ее беду кто-то заметил ее неосторожные плевки, сообщил о них куда следует, и бедную женщину осудили на 10 лет за осквернение портрета вождя.

Помнится и другое дело, несколько анекдотичное. В одном из совхозов, славившемся прекрасными быками-производителями, комиссия из области знакомилась с опытом работы. Вдруг неожиданно раздался крик: «Сталин, Сталин!» Недоумевающие члены комиссии стали озираться, не понимая, что происходит. Как выяснилось, так звали быка – лучшего производителя хозяйства. Сейчас такая кличка быку кажется почти невероятной, а в то время именами вождей называли все что угодно. Не только паровозы «Иосиф Сталин» или танки «Клим Ворошилов», но и все, что только могло взбрести на ум верноподданническим чинушам! Я помню, что на ширинке моих брюк – на молнии – было написано: «Фабрика имени Шкирятова». Но вот назвать Сталиным быка, да еще погонять его при этом хворостиной и прикрикивать! Неудивительно, что несчастный директор совхоза тоже оказался арестованным.

На фоне этих дел фраза одного московского инженера о том, что Троцкий был значительно лучшим оратором, чем Ленин и Сталин, действительно кажется достойной внимания тогдашнего КГБ. И те же 10 лет, которые получил этот знаток ораторского искусства, в сравнении с преступлениями и сроками старательной уборщицы и незадачливого директора совхоза могут показаться вполне справедливым наказанием!

Реабилитация этих людей, которым мне удалось помочь, была для меня событием каждый раз – необычно радостным, конечно же, не только с точки зрения профессиональной, но и в связи с растущей надеждой на изменения в жизни общества в целом.

Люди моего возраста и те, кто изучает и знает историю нашей родины, помнят чудовищное дело, возникшее незадолго до смерти Сталина, когда группа ведущих ученых и врачей была обвинена во вредительстве, в том, что их усилиями, в частности неправильным лечением, были погублены некоторые крупные государственные и партийные деятели.

В тюрьме тогда оказались многие ни в чем не повинные люди – светила медицинской науки и практики. Большинство из них были евреями. Государственный антисемитизм расцвел в ту пору махровым цветом, по слухам, всерьез обсуждались планы депортировать представителей этой национальности на Дальний Восток, как в свое время были депортированы многие ни в чем не повинные крымские татары, осетины, чеченцы, немцы.

Полновластие, которым наделены были первые секретари ЦК нашей партии, не давало возможности противостоять самодурству, жестокости и откровенным глупостям малообразованных и невежественных правителей. Как не вспомнить принятое в 1946 году постыдное постановление ЦК КПСС «О журналах «Звезда» и «Ленинград»» в отношении Ахматовой и Зощенко и о шельмовании других блистательных представителях русской интеллигенции – музыкантов, поэтов, писателей и ученых.

Реабилитация врачей, начавшаяся чуть ли не сразу после смерти Сталина, казалось бы, однозначно свидетельствовала о том, что от худших и подлейших методов своей деятельности правящая партия начала отказываться. Последовавшая через некоторое время «оттепель» тоже вселяла надежду на то, что все крайности строительства коммунизма в нашей стране остались позади. К сожалению, не всем надеждам суждено было сбыться.

Один из отцов «оттепели», Никита Хрущев, которому, конечно, народ должен был бы воздвигнуть памятник и за XX съезд, и за эту самую «оттепель», был, к сожалению, крайне непоследователен и непредсказуем в своей деятельности. Людям старшего поколения памятны разносы, которые устраивал Хрущев художникам и писателям уже в 60-е годы.

Я хорошо помню, как болезненно было воспринято и как пережито и мною, и всеми, кого я близко и хорошо знал, вторжение наших войск в Чехословакию. Примерно через год после этого я попал в Карловы Вары на лечение и на себе почувствовал, как враждебно относились ко всем нам, представителям СССР, жители Чехословакии – и врачи, и санитарки, и администраторы, и рабочие. В глаза и за глаза они называли нас оккупантами и не желали иметь с нами ничего общего. Это было очень больно и неприятно, но принималось как заслуженная и естественная реакция на подавление попыток демократизации и построения «социализма с человеческим лицом».

Все это было. Все это, конечно, не проходило незамеченным, но я не ставил себе задачи создать труд по истории или хотя бы написать исторический очерк. Мне хотелось просто поведать о том, как была прожита жизнь моя. Интересно ли это читать сегодня? Не мне судить. Отношения человека и истории давно изучены философами. А я, как и многие мои современники, историю своей страны проживал каждый день.

Переживая вместе с моими современниками важнейшие политические события и даже в некоторых из них косвенно принимая участие в силу характера доверяемых мне дел и порой позиций моих клиентов, я все же старался от политики дистанцироваться.

В детстве, как и все мои сверстники, воспитанные школой и пионерией, я был, конечно же, уверен, что дедушка Ленин – самый лучший из всех живших на земле людей, а сразу после него – товарищ Сталин. Я очень живо следил за всеми разворачивавшимися тогда на международной арене событиями, например за борьбой коммунистов в Испании, пламенно ненавидя фашистов.

Утром 22 июня я был на спектакле «Синяя птица» в Художественном театре. В спектакле играла наша родственница, в антракте я зашел к ней за кулисы, – она и сообщила мне о том, что Германия напала на Советский Союз. По радио выступал Молотов. Я вернулся домой чрезвычайно возбужденный и радостный. Еще бы, наконец-то мы им покажем! Я ворвался к родителям с криком: «Поздравляю, началась война!» – и получил оплеуху от отца. Только после этого до меня дошел трагизм ситуации. А ведь я был уверен, что «нам всё нипочем, бьем фашистов кирпичом»!

Родители мои никогда не говорили о политике. Отец в особенности остерегался любых разговоров, воспоминаний, оценок, так что дома я был от всего этого огражден. Но порой, конечно, я что-то мельком слышал, чья-то скептическая фраза иногда оседала в мозгу. Когда я уже сам начал хоть немного интересоваться этими вещами и критически оценивать правление Сталина, как-то вдруг в разговоре с дядей Митей я высказал предположение, что уж Ленин-то точно этого безобразия не допустил бы. Но дядя, который был для меня высочайшим авторитетом, своим скепсисом заставил меня усомниться и в этом.

Когда умер Сталин, я пролез в Колонный зал, где стоял для прощания его гроб, но в этом совершенно точно было больше мальчишеского любопытства, чем поклонения вождю. Сталин в гробу меня поразил. Ведь я его представлял в основном по картинам «Утро нашей родины» и «Сталин и Ворошилов в Кремле» – мне он казался огромным, величественным красавцем. И вдруг я увидел ужасное лицо, все в оспинах, толстые пальцы, о которых так точно сказал Мандельштам – как «черви, жирны» [27]27
  О. Мандельштам «Мы живем, под собою не чуя страны…»:
  Его толстые пальцы, как черви, жирны,
  И слова, как пудовые гири, верны,
  Тараканьи смеются усища,
  И сияют его голенища.


[Закрыть]. Ничего прекрасного, ничего героического…

Окончательно я прозрел в институтские годы и в начале работы. Впрочем, во мне всегда жил какой-то смутный протест против официальщины. Мне никогда не было интересно в пионерах, я не рвался в комсомол. В Минске, правда, была у меня некая вспышка социальной активности, но сейчас я думаю, она была вызвана тем, что я изо всех сил старался «заслужить» возвращение в Москву. Но в целом до окончания института политика меня не занимала. Я, как и все, учил и сдавал историю ВКП(б) – КПСС, пытался зазубривать наизусть работы Сталина – но не более того. Названия некоторых из них навсегда запечатлелись в памяти: «Марксизм и вопросы языкознания» [28]28
  Работа Сталина, опубликованная в 1950 г. сначала в газете «Правда», а потом массовым тиражом отдельной брошюрой. Статья фактически завершила дискуссию о так называемом «новом учении о языке» Н. Я. Марра, который разработал теорию происхождения, истории и «классовой сущности» языка.


[Закрыть], «Экономические проблемы социализма в СССР» [29]29
  Опубликованная в 1952 г., книга считается политическим завещанием Сталина. В ней предельно кратко изложены базовые положения сталинской политики в области общественно-экономического устройства.


[Закрыть]– но я в них ровным счетом ничего не понимал.

Политика не стала меня сильно занимать и в зрелом возрасте. У меня есть свои твердые убеждения, пристрастия и понимание, что хорошо и что плохо. А политика – сама по себе ужасное занятие. Я увидел это однажды изнутри, когда меня в интересах вновь созданного Союза адвокатов убедили выдвинуть свою кандидатуру в Верховный Совет СССР. Признаться, я очень вяло вел свою кампанию, не слишком стремясь попасть во власть, к счастью, так и не попал, но в свой короткий предвыборный период увидел столько грязи, что это отбило бы у меня охоту заниматься политикой, даже если бы она у меня была.

* * *

Мне, а впрочем, и другим адвокатам тоже, очень часто задают вопрос, который волнует обывателя: как же вы можете защищать человека, совершившего такое злодеяние – убийство, террористический акт, надругательство над ребенком? Иной раз спрашивают и такое: как же ты можешь защищать, если ты достоверно знаешь, что он действительно совершил преступление – а ты его защищаешь?! К сожалению, вопросы эти вызваны полным непониманием самой сути правосудия.

Мне много приходилось размышлять о моральных и этических нормах деятельности адвокатуры в попытках сначала хотя бы для себя определить нравственную основу защиты по уголовным делам.

Время от времени в своих интервью или статьях я уже пытался раскрыть смысл существования этого института для общества – не говоря уж о его роли в судьбе конкретного человека. В чем смысл существования защиты в современном правосудии?

Для более ясного и глубокого понимания я хочу остановиться на одном, вроде бы частном, вопросе, имеющем между тем огромное общее значение.

Вопрос о том, что страшнее для общества – оправдание виновного или осуждение невинного человека, – нередко возникает не только у юристов. Само собой, находятся сторонники и той, и другой точки зрения, хотя я убежден, что никакого спора тут не может быть.

Действительно, оправдание виновного – крайне опасная для общества судебная ошибка. Ведь в этом случае преступник, будь то вор или убийца, остается в обществе, угрожая ему все новыми и новыми преступными действиями. И конечно же, надо делать все возможное, чтобы виновные не были оправданы. Это всё так.

Но теперь давайте задумаемся над тем, что же означает осуждение невиновного? Ведь если осужден невинный человек, то виновный, как и в случае «прямого» оправдания его судом, фактически тоже оказывается оправданным. Раз из приговора суда следует, что преступление совершил не подлинный преступник, а другой человек, то в этом случае злодей остается в обществе, смеясь над правосудием, над тем, что вместо него наказание за его деяния отбывает другой человек.

То есть ужасные последствия осуждения невиновного состоят в том, что косвенно оправдывается подлинный преступник, но, помимо этого, еще и в том, что ни в чем не повинный человек несет наказание, порой даже приговаривается к смерти! Так совершается уже двойная ошибка.

Это прекрасно понимали наши предки. Недаром еще в российском Воинском уставе 1716 года черным по белому было записано: «Лучше есть десять винных освободить, нежели одного невинного к смерти приговорить» [30]30
  Военный устав, утвержденный Петром Первым 30 марта 1716 г., является одним из основных документов, положенных в основу петровских реформ юридической системы Российской империи.


[Закрыть](часть 2-я, глава 5-я, параграф 9). Примерно то же самое применительно ко всем вообще наказаниям говорилось в Своде законов Российской империи [31]31
  Свод законов Российской империи являлся официальным собранием действующих законодательных актов Российской империи, расположенных в тематическом порядке. Впервые напечатан в 1832 г. Манифестом 31 января 1833 г. «Свод законов» был объявлен действующим источником права с 1 января 1835 г., и он оставался таковым до революции.


[Закрыть](статья 311, часть 2-я, 15-й пункт).

Именно поэтому человечество стремилось создать такую систему правосудия, которая максимально предотвращала бы малейшую возможность осуждения невиновного.

Даже сейчас, в эпоху победившей научно-технической революции, не создан еще механизм или машина, которая могла бы принимать безошибочные решения и выносить аргументированные приговоры. Ничего лучше, чем устроить в суде состязание между обвинением и защитой, человечество не придумало. Только прослушав спор противоборствующих сторон – обвинения и защиты – и обдумав представленные сторонами аргументы, суд может находить справедливые решения.

Поэтому задача защитника в первую очередь заключается в том, чтобы представить суду разумные и серьезные доводы, опровергающие доводы обвинения.

И именно для этого в уголовный процесс допущен защитник обвиняемого в лице профессионального юриста – адвоката. Одной из основных целей защиты является предотвращение самой ужасной ошибки – осуждения невиновного или исправление этой ошибки, если она была допущена.

Я хотел бы пояснить роль защитника в правосудии примером в такой понятной всем сфере жизнедеятельности, как строительство жилья. Представим себе, что на каждой стройке учреждена некая специальная должность. Занимающий ее человек наделен определенными, весьма своеобразными правами: как только заканчивается строительство и можно, вроде бы, заселяться в дом, он получает возможность в течение трех, скажем, дней попытаться разрушить этот дом при помощи молотка и дрели, которые новоселы немедленно пустят в дело, вколачивая гвоздики и просверливая дырочки для своих житейских нужд.

При этом наш специалист должен знать все болевые точки, наиболее характерные недоделки и недостатки строений. И если он за эти дни дом развалит, то люди должны ему за это сказать спасибо, а горе-строителей гнать в шею! Ведь если всего лишь за три дня с помощью нехитрых приспособлений можно разрушить дом или хотя бы сделать его непригодным для жилья, то туда ему и дорога, в нем жить невозможно, он представляет угрозу для его будущих жителей.

А вот если оказалось невозможным дом разломать, то работа такого специалиста давала бы уверенность, что дом построен на совесть и можно в нем спокойно спать и детей растить без страха. И следовательно, это чрезвычайно полезная и необходимая для общества деятельность.

В этой нехитрой аллегории заключаются идея и смысл роли адвоката в уголовном процессе, значение деятельности защитника для общества. Обвинитель строит здание обвинения, только вместо кирпичиков в нем – доказательства вины. И если можно эти кирпичики развалить так, что здание обвинения зашатается и рухнет, значит, туда ему и дорога! Значит, и доказательства, и обвинение в целом не имеют права на существование.

Этим, конечно же, не исчерпывается значение защиты. Помимо определения виновности гражданина, представшего перед судом, необходимо точно, юридически грамотно и правильно оценить его действия (квалифицировать их определенной статьей), затем определить справедливое наказание, если гражданин его заслуживает. Причем сделать это надо исходя из того, что собой представляет подсудимый, истинных мотивов его действий, его отношения к содеянному, с учетом конкретной ситуации, в которой совершено преступление, и еще десятков и сотен других тончайших нюансов, которые должны быть учтены судом. Эти вопросы бывает чрезвычайно трудно разрешить правильно и справедливо. Уложить конкретную жизненную ситуацию в прокрустово ложе отдельных статей Уголовного кодекса далеко не так просто, как представляется на первый взгляд.