Текст книги "От сумы и от тюрьмы… Записки адвоката"

Автор книги: Генрих Падва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 13
«Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее» [19]19
  «Песнь Песней».


[Закрыть]

Когда я еще работал в Торжке, в Калинине у меня появился товарищ, тоже адвокат и тоже москвич, Миша Иоффе. В квартире, которую он снимал, я чаще всего останавливался, когда приезжал с ночевкой в Калинин. Да и в Москву, кстати, мне тоже удобнее было ездить через областной центр.

И вот однажды, когда я так в очередной раз наведался в Калинин, мы с Мишкой прогуливались по набережной Волги.

Надо сказать, что к этому времени мы – и я сам по себе, и вместе с Мишкой – вели довольно разгульный образ жизни. Я любил работать и много работал, но при этом не отказывал себе в самых различных удовольствиях.

Я уже рассказал о моей первой, еще совсем незрелой, наивно-целомудренной влюбленности в Рениту. Действительно, я долгое время сохранял в душе романтико-платонические чувства к девушкам и поздно вступил «на путь греха». Однако плоть в какой-то момент победила, и уж победа ее была полной до поры до времени. Но все же только до поры, когда вновь восторжествовал дух и обуздал плоть. Пришла потребность любви. Она явилась раньше, чем само чувство и чем ее объект. Я думаю, так часто бывает: человек созревает для любви, еще не встретив ту или того, кого он полюбит.

Именно в таком состоянии – ожидании, потребности, предчувствии любви – я однажды приехал в Калинин к Мише.

Так вот мы идем с моим другом по набережной, треплемся… И вдруг я вижу – на скамейке сидят молоденькая девчонка и какой-то парень. Когда я увидел ее, то остолбенел в буквальном смысле слова – встал и говорю:

– Миша, вот женщина, которая мне нужна.

Он посмотрел тоже:

– Да, ничего.

А я стою и не представляю, что делать дальше, не могу никуда двинуться. Миша меня тащит: мол, пойдем, неудобно, она с парнем, что ты стоишь…

С набережной Миша меня потихонечку уволакивает, но я понимаю, что должен найти эту девушку. Без этого моя жизнь больше уже не будет иметь смысла. Она была воплощением моего идеала красоты: тонкие, безупречно правильные черты лица рафаэлевской Мадонны и ослепительная белозубая улыбка голливудской звезды. Невысокого роста, аккуратно и скромно одета. Ей шея двадцать первый год.

Я стал расспрашивать всех знакомых, описывать ее. И мне, в конце концов, рассказали, кто это: студентка медицинского института, приехала вместе со своим вузом из Ленинграда. Тогда был период, когда Хрущев «разукрупнял» и Москву, и Ленинград, и некоторые институты переезжали в провинцию. Так и медицинский институт из Ленинграда вместе со своими студентами переехал в Калинин. Я узнал, как зовут мою мечту – Аля, Альбина. Но как ее найти?..

Какое-то время спустя с торжокским моим приятелем, Юрой Хлебалиным, мы вместе поехали в Москву через Калинин. Путь этот был не прост и занимал около четырех часов. Сначала надо было на местной паровозной тяге доехать из Калинина до Клина – более двух часов тащился этот поезд из трех-четырех вагончиков. А уже потом, в Клину, приходилось брать еще один билет и на электричке ехать в Москву.

И вот на вокзале в Калинине, где мы берем билеты до Клина, я вдруг вижу – и сердце бешено заколотилось – Алю: они вдвоем с подругой тоже покупают билеты на тот же поезд. Мы, конечно, за ними – в вагоне садимся напротив на скамейку и начинаем разговор. Точнее, пытаемся завязать беседу, но Аля со мной не очень-то разговаривает. Смысл ее ответов был, грубо говоря, такой: «Отстаньте, чего вы к нам пристали». К счастью, ее подруга, которую звали Луиза, более снисходительно к нам отнеслась и кое-как поддерживала разговор – если не со мной, то с моим другом Юрой. Как потом выяснилось, он ей сильно понравился.

Мы вышли в Клину, купили билеты на электричку и сели в вагон – конечно же, опять напротив «наших» девушек. И тут все-таки какой-никакой разговор завязался. Выяснилось удивительное совпадение: оказывается, они через некоторое время, буквально через пару месяцев, едут в Торжок на практику. А сейчас у них закончились занятия, и они едут в Москву. Мы обрадовались:

– А мы из Торжка, приезжайте, мы вас встретим…

В конце путешествия мы расстаемся уже знакомыми. Я на седьмом небе, она нравится мне безумно.

Через два-три месяца мой друг Володя Гельман, судмедэксперт и патологоанатом, сообщает долгожданную весть:

– Ребята, к нам в больницу на практику приехала команда студентов-девчонок из Калининского медицинского института.

Я, конечно, тут же помчался в больничный городок. Хожу, ищу: одна, другая, «моей» все нет и нет. Где же она? И вдруг смотрю – идет девушка, еще лучше, значительно лучше, чем Аля. Эх, думаю, бог с ней, с той Алей (до чего я был тогда легкомысленным!)… И только когда я подошел к этой «другой» и мы с ней заговорили, я понял – это и есть та самая Аля, о которой я мечтал.

Просто в моей памяти не сохранилась вся та красота, которой она обладала.

Всю их практику с утра до вечера я пропадал в больничном городке – забросил всё и вся… Но в первые же встречи Аля мне рассказала, что она совсем недавно вышла замуж. Потому она сначала, в поезде, так не хотела со мной знакомиться. Муж ее, Юра, будущий военный медик, учился в Харькове. Торжества в честь их бракосочетания уже вовсю готовились и в Москве, где жила Юрина мама, и в Риге, где жили родители Али и куда они оба должны будут приехать: она – после практики, он – после окончания учебного года. Уже назначен день, приглашены гости, куплены подарки – и вдруг я тут со своей любовью!

Однако это меня не охладило. Я с тем же рвением, хоть и с заплатой на заднице (новых брюк я себе еще не завел), продолжал ухаживания. Вскоре я начал понимать, что мои чувства находят отклик, моя любовь – взаимна. А практика между тем заканчивалась, и приходило время принимать какие-то решения. Аля была тверда – она даже отдала мне обручальное кольцо, сказав:

– Все, я развожусь.

Однако перед самым концом практики, к тому времени, как наши чувства с Алей достигли апогея, раздался звонок – это был Юра, муж! Он говорит, что ждет ее, когда ее встречать? Но в ответ слышит, что ни встречать, ни ждать не надо. Она не приедет, и их свадьбы не будет.

Юра все понял, но сказал:

– Знать ничего не хочу – я тебя люблю. Мало ли что ты там по молодости… Ты должна ехать, я – твой муж, ты – моя жена. Забудь его, и я никогда в жизни не вспомню и не упрекну.

Аля пытается возразить, но он со словами: «Всё, я выезжаю к тебе!» – бросает телефонную трубку.

Еще сегодня, под утро, провожая Алю, я был наверху счастья и блаженства. А сейчас оказался на грани ужаса и отчаяния. Она смотрит на меня – и в глазах ее вопрос и нерешительность. У меня же в голове рой полубезумных идей. Уехать с ней – но куда? И как ей на это решиться?! Спрятаться, закрыть въезд в Торжок, преградить ему дорогу… Мне казалось, я схожу с ума. А у Али на глазах слезы.

И вот он приезжает, и они уединяются. Муж и жена! А кто я?

Пока Аля выясняет отношения с мужем, я с Юркой Хлебалиным сижу в ресторане и пью горькую. А ее подружки бегают, как челноки, от больницы, где происходит «семейная сцена», ко мне, носят новости. Все они сочувствуют мне, потому что мы все за это время подружились, а Алиного мужа никто не знал и знать не хотел. Кроме того, девчонки считали, что и Аля более склонна ко мне, а не к нему – так что чего это он тут…

Наступает развязка. Мы встречаемся, и Аля говорит:

– Я ничего не могу поделать. Как я от него уйду?! Что скажет моя мама, что скажет мой папа? Папа у меня военный, такой абсолютно правильный, железный мужик… Я же замужем! Я должна ехать.

Вот только обручальное кольцо при этом осталось у меня, она его не потребовала обратно.

Отъезд супругов назначили на следующее утро. А я, в отчаянии от того, что происходит, и от своего бессилия что-либо изменить, кинулся на работу:

– Дайте мне какую-нибудь командировку – в Лихославль или куда-нибудь, я не могу, мне надо уехать.

Такая возможность для меня нашлась, и на следующее утро я тоже выехал из Торжка. Меня кто-то (уже не помню сейчас) вызвался отвезти на машине. Но отъехали мы недалеко, так как с автомобилем что-то случилось, и мы остановились на обочине. Пока водитель что-то там чинил, я праздно стоял рядом.

И вдруг вижу: едет автобус Торжок Москва, и в нем у окна – моя Аля. Дороги тогда были крайне плохие, автобус полз медленно. Аля тоже видит меня, наши глаза встречаются, она становится белее снега… и автобус медленно уезжает. А я уезжаю в Лихославль.

Там у меня более полутора суток идет судебный процесс. По возвращении в Торжок я обнаруживаю две ожидающие меня телеграммы. Первая дана тем же днем, когда и она, и я уехали из Торжка: «Жду тебя сегодня в семь часов вечера в Москве возле Метрополя». Но это же уже вчерашний день!

Вторая телеграмма была более поздней – Аля не дождалась меня в семь часов вечера и на следующее утро снова телеграфирует: «Жду тебя у Центрального телеграфа». Но меня нет и на следующий день, я ведь все еще в Лихославле. И никаких обо мне вестей нет тоже. Что она передумала и перечувствовала в это время, она никогда мне так и не сказала…

Я не знаю, что делать, несусь в Москву в надежде что-то выяснить, ведь в Москве живут Алины дедушка с бабушкой и мама Юры – но я не знаю ни где они живут, ни номеров их телефонов…

Позднее выяснилось: в Москве Аля поехала вместе с Юрой к его маме, по дороге в какой-то момент ухитрившись дать мне телеграмму о встрече в семь часов. У свекрови их ждал обед, после которого Аля под каким-то предлогом сумела на некоторое время отлучиться из дому и съездить к Метрополю: она надеялась, что после встречи со мной ей уже не придется возвращаться к мужу. Но меня не было, и вернуться пришлось.

Но что делать дома? Вечером пора идти спать, а она отказывается ложиться с мужем. Он бежит за веревкой: «Я сейчас повешусь!» Но Алю его отчаяние не останавливает, и она уже практически ночью уезжает к своим бабушке и дедушке.

Те в совершенном недоумении, не понимают, что происходит. А там дед – человек, надо сказать, довольно крутой! Не приходится рассчитывать, что он поймет внучку в ее метаниях. Аля, тем не менее, ночует у них и наутро следующего дня снова дает мне телеграмму – и опять меня нет. Тогда она покупает билет и уезжает к родителям в Ригу.

В Риге разражается скандал. Аля вынуждена объяснить: она приехала одна, без Юры, потому что любит другого. Родители в полном смятении. Отец кричит:

– Кого я воспитал! Как ты могла?!

Мама причитает:

– Приглашены гости, они купили подарки, как я буду им смотреть в глаза?!

Мать каким-то фантастическим образом узнает, кто я такой и как меня разыскать, – в Алькиных записях, видимо, нашла. Она приезжает в Москву, звонит моему дяде Мите, где я обычно останавливался, когда приезжал в Москву, и зовет к телефону адвоката из Торжка. А я случайно там в это время, совершенно случайно!

Митя, помню, меня подзывает: мол, там тебя какая-то женщина спрашивает. И я слышу:

– Здрасьте, это мама Али, я хотела бы с вами встретиться.

Я хоть и счастлив, что нашлись какие-то концы, но встреча с разъяренной мамашей не сулит мне ничего приятного. Однако мы встречаемся – я помню, почему-то у Курского вокзала. И она меня пару-тройку часов уговаривает: «Оставьте в покое мою дочь, я понимаю, вы поигрались – но всё. У нее потрясающий муж, такой заботливый, он ее любит по-настоящему, он красавец, он прекрасный». При этом Нина Александровна, так звали Алину маму, убеждала меня, что я не смогу быть счастлив с Алей, потому что у нее очень тяжелый характер, да к тому же слабое здоровье (она перенесла тяжелую болезнь и операцию). Я в ответ пытаюсь убедить, что расстаться с Алей я не могу – я ее люблю.

Мы ни до чего не договорились, а через некоторое время я получаю письмо от Али: «Я не понимаю, где ты и что ты. Если ты меня еще не забыл, пиши мне до востребования в Ригу». И я начал писать. Писал по несколько писем в день. Писал о любви, и снова, и снова о любви. Писал страстные, ласковые, нежные признания и призывы. Сколько же можно об этом и говорить, и писать – все о любви?! Как выяснилось – бесконечно. К счастью, писал я не в пустоту. Аля отвечала, хотя нечасто: ей нелегко было под неусыпным материнским надзором изловчаться писать и посылать письма.

Между тем, Алины каникулы подходят к концу, приближается и день назначенной свадьбы. Они с мамой едут в Москву. Мама, которая так и не узнала, что мы переписывались с ее дочерью, созванивается с Юрой: «Аля просидела весь месяц дома, на диване. Я думаю, она его уже забыла, все образуется. Встречай нас, все будет нормально».

Но Аля не забыла. По приезде в Москву она еще на Рижском вокзале ухитряется каким-то образом выскользнуть ненадолго из-под материнского надзора и позвонить мне. Я с бьющимся сердцем слышу любимый голос: «Мы с мамой приехали, сейчас поедем к бабушке с дедушкой, давай в семь часов встретимся у Центрального телеграфа».

Дальше они вместе с Юрой едут к родным, где их ждет торжественный обед – с выпивкой, заздравными тостами… Но в начале седьмого Аля поднимается и начинает собираться.

– Ты что?

– Я ухожу.

– Куда?

– Я иду к нему.

Несмотря на жуткий скандал, она все-таки уходит из дома. Мы встречаемся и проводим совершенно волшебный вечер: сидим в Александровском садике и целуемся – деться нам больше некуда. Аля потом часто вспоминала, как к нам в тот вечер подошла цыганка и протянула мне розочку: «Купи цветочек». Цену, которую она запросила, мы оба запомнили на всю жизнь: 25 рублей. По тем временам это было все равно, что сейчас сказать: 25 тысяч. Одна розочка! Но для меня не существовали тогда деньги, хотя у меня кроме этих 25 рублей больше не оставалось ни копейки. Я покупаю эту розу, Аля ее берет, мы садимся вдвоем где-то на скамеечке… А часов около одиннадцати она говорит:

– Мне надо идти – там мама, там бабушка, дедушка. Когда смогу – позвоню.

И я пошел ее провожать, но не до самого дома…

Рано-рано утром – телефонный звонок (а я ночую все там же, у Мити): «Приезжай на Ленинградский вокзал». Я мчусь туда и вижу Алю – у нее чуть-чуть рассечен лоб, вся она как-то взлохмачена, небрежно одета (притом что всегда была очень аккуратна!), с какой-то авоськой. Что случилось?! Встретили ее неласково, почти всю ночь выясняли отношения, оскорбляли.

Услышав это, я не стал выяснять подробности, а взял ее за руку, мы подошли к кассе, купили билеты и уже днем были в Калинине. Так началась наша совместная жизнь…

Глава 14
Вместе

Через некоторое время мы получили от Юры письмо с единственной просьбой к Але: «У меня скоро выпускные экзамены, давай не будем пока официально разводиться, потому что это плохо отразится на моем распределении». Конечно, мы эту просьбу выполнили, Юра ведь не был ни в чем перед нами виноват. Так мы около года прожили «во грехе» – и Аля была отвергнута своими родителями. Они категорически с ней не общались, не отвечали на письма, не звонили – ведь дочь их опозорила!

Но мы целый год прожили счастливо. А через год Алины родители переехали из Риги в Феодосию – ее отца, первоклассного летчика-аса, перевели туда командиром авиационного полка. Перед самым их переездом я настоял на том, чтобы Аля еще раз написала им письмо. Я видел, что она страдает, и понимал, что без восстановления отношений с родителями покой невозможен. И вот однажды я фактически продиктовал ей письмо к родителям, в котором объяснял, что она уже долго живет со мной, убедилась в своей любви и правильности своего поступка, но она не может быть счастлива без их, так сказать, благословения. И вот, наконец, мы получили от них письмо в ответ! Мама писала ей: «Приезжайте, посмотрим на этого твоего…» (она-то, впрочем, меня видела).

Мы приехали в отпуск в Феодосию. Честно говоря, у меня тряслись поджилки: как примут меня, простят ли Алю? Родители встретили нас на вокзале, на служебной машине отца привезли в дом, где гостили в то время и Алины бабушка с дедушкой. Как водится, усадили за стол. Первоначально все были очень напряжены. Но как ни удивительно, вскоре обстановка разрядилась, завязался разговор, родители явно оттаяли.

Правда, ее отец, хоть и признал меня, и даже, смею думать, полюбил, хоть и выпито, и говорено, и пережито вместе с ним потом было немало, все равно, даже через многие годы, время от времени повторял: «Нет, я все-таки не понимаю, ну как она могла! Она же была замужем! Ну какая же может быть любовь?! Я сам, кроме Альки и мамы, никого в жизни не любил». Как это ни удивительно, жену свою он никогда не включал в список любимых женщин.

Я пробыл в Феодосии чуть меньше месяца и уехал раньше Али – мне нужно было на работу. И тут не обошлось без некоторых сложностей. Не успел я добраться до дома, как Аля стала просить побыстрее прислать ей денег на обратную дорогу – она хотела поскорее уехать. Я не понимал, в чем дело. Соскучиться так быстро она вряд ли могла, в доме с папой и с мамой отношения наладились и были очень дружественными и любовными, погода была превосходная, море ласковое, а она плавать и загорать обожала. Оказалось, все просто: стоило Але одной показаться на пляже, как тут же появился настойчивый и наглый ухажер, от которого она вынуждена была буквально убегать. Нахальный воздыхатель стал преследовать мою жену, и ей не у кого было искать защиты, так как отец почти круглые: сутки был на службе. Мне пришлось побегать в поисках денег, но требуемая сумма была найдена, и через пару дней я уже встречал Алю на вокзале в Москве.

Наша счастливая жизнь в Калинине продолжалась. Ближайшими друзьями нашей семьи были Володя Гельман и его жена Нина Чернова. Нина была из той же «команды» практиканток, приезжавших в Торжок, что и моя жена. Их роман с Володей, без таких сложностей и драматизма, как у нас с Алей, протекал параллельно, и мы с тех пор дружили и все время проводили вместе – благо Володя Гельман тоже перебрался из Торжка в Калинин, так что разлучаться с друзьями не пришлось.

Постепенно компания разрасталась. Однажды мы с Мишей Иоффе были в Москве, в Верховном суде. Когда уже собрались уезжать и я сел в машину, мой друг остановился и разговорился с каким-то человеком, показавшимся мне пожилым. Когда Миша наконец подошел и я спросил, кто это, он сказал:

– Это очень хороший парень.

Я засмеялся:

– Это же старик!

– Да нет, ты что, он незначительно старше меня, – сказал Мишка и рассказал мне, что это необыкновенно талантливый и умный юрист, который блестяще окончил наш же институт и был направлен на работу в Ижевск. Звали его Марк Окунь.

Марк пришел в институт после фронта, две кафедры рекомендовали его в аспирантуру, но он имел несчастье быть евреем и вместо аспирантуры загремел по распределению в Удмуртию. Мишкин рассказ о замечательном человеке так вдохновил и меня, и моего друга, что у нас возникла мысль перетащить Марка в адвокатуру Калинина.

Вскоре нам действительно удалось это сделать, и Марк начал работать – сначала не в самом Калинине, а в одном из районов области (если мне не изменяет память, в Калязине). Он оказался действительно умницей, вдумчивым, серьезным юристом и образованным человеком, любил и хорошо знал историю и художественную литературу. Отличительной его чертой была необыкновенная тактичность. Деликатен он был до крайности. Однажды, в самом начале моего с ним знакомства, приехав поздно вечером из Калягина в Калинин, он пришел в квартиру, где жил Миша и где часто останавливался я, и позвонил в дверь. К несчастью, самого Миши не было, а я был в это время в его квартире. Подойдя к двери, но не открывая, я спросил, кто там, на что услыхал вежливый вопрос: «Нет ли дома Михаила Адольфовича?» Я ответил, что нет, и получил слова извинения в ответ. Марк отправился на улицу и более двух часов бродил возле дома в ожидании Михаила – назвать себя и представиться нашим коллегой Марк постеснялся, а я его в то время почти еще не знал и по голосу, конечно, узнать не мог.

Когда мы с ним оба уже жили в Калинине и были дружны, то одно время снимали две комнаты в одной квартире и жили через стенку. Однажды ночью мы с женой проснулись от каких-то странных звуков: два-три отрывистых стука, неуверенных и звучавших через большие паузы. Спросонья мы никак не могли понять, откуда шел звук, и сначала нам показалось, что он раздавался снаружи, с улицы (мы жили на первом этаже). Аля была напугана, но когда я встал и выглянул в окно, там никого не было. Стук вроде бы прекратился совсем, мы снова легли, но заснуть нам не удалось – стук возобновился. До самого утра он время от времени возникал и снова пропадал. Наконец, когда уже рассвело, я вышел из комнаты и замер – из-под двери комнаты Марка раздался его приглушенный голос:

– Герка, помоги хоть советом.

Я ничего не понял, но внезапно из нашей комнаты раздался веселый Алин смех:

– Пусть использует цветочную вазу! – моя жена быстрее соображала.

Оказалось, Марк среди ночи попытался выйти из комнаты в туалет, но сломал ключ. Поэтому он стал стучать в стену, вернее, не в стену, а в разделявшую наши комнаты голландскую печь. Но так как он очень стеснялся и боялся нас потревожить, он два-три раза робко стукал и замирал надолго. Такая вот забавная деликатность – хотя весь смысл его стука заключался как раз в том, чтобы прервать наш сон и попросить помощи, он в то же время опасался нас будить. Вот такой был Марк Окунь.

Много друзей у меня было и среди врачей, что неудивительно, поскольку и моя жена Аля, и ближайший друг Володя Гельман, и его супруга Нина – все были медицинскими работниками. Так в нашу компанию влились Андрей Никольский с женой Руфой и Мурат Саламов с женой Светланой.

Особенно тесно мы сошлись с Муратом, нейрохирургом, родившимся во Владикавказе, но всю сознательную жизнь прожившим в Центральной России. Позднее он почти одновременно со мной и Володей Гельманом переехал в Москву и работал в одной из больниц Москвы заведующим нейрохирургическим отделением – добрый, мягкий, безупречно порядочный и очень интересный человек…

Заводилой многих наших застолий и гулянок стал Коля Лотоев, уроженец горного селения Сурами, в сердце Грузии. Помесь армянина с грузином, он был самым младшим из нас, энергичным, веселым, знавшим толк в вине и его производстве. Коля многие годы сам готовил вино на калининской земле, и его дети по старому крестьянскому грузинскому обычаю давили виноград ногами.

Между тем незаметно наступил момент, когда Алина учеба в институте подошла к концу и уже пора было получать распределение. Для того чтобы остаться в Калинине, ей нужна была какая-то причина – и ею, конечно, являлся бы брак с жителем областного центра. И тогда (только тогда!) мы вдруг опомнились, что нужно придавать юридический статус нашим отношениям, и побежали регистрировать брак. В загсе с нас потребовали за это 15 рублей, а у нас не было и трех. Побежали брать деньги в долг. Вернувшись вскоре, зарегистрировались – так мы сыграли свою свадьбу. Не было ни белого платья, ни фаты, ни даже бутылки шампанского. А счастье – было.

Наша дочь Ирина появилась на свет в Риге, куда уехала рожать моя жена – там снова жили ее родители, вернувшись из Феодосии. А я в это время оказался в армии на двухмесячных военных сборах, неподалеку от Калинина. Так что о рождении дочери я узнал, находясь далеко от семьи.

Признаться, я был обескуражен: мне и Аля, и теща, и акушерки, и бабки, и врачи – в общем, абсолютно все говорили, что будет мальчик по всем приметам! И вот на тебе – звонит теща и по телефону сообщает: «Поздравляю, у тебя родилась дочь!» Как дочь?! Не могу сказать, что я был огорчен – но все же ведь должен был быть сын!

Поехать в Ригу я смог только недели через полторы после того, как стал отцом. Только тогда я и увидел свою дочь. Какие чувства я испытал? В первую очередь – невероятное недоумение и изумление: что это, откуда, как это так – моя дочь? При этом (я даже просил потом у Ирки прощения за свои чувства, но надо быть честным) я почувствовал ужасную брезгливость! Это было совсем некрасивое, какое-то мокрое, странное существо. Хорошо помню и свой ужасный страх. Когда я видел, как теща уверенно и, мне казалось, неосторожно и даже грубо пеленала мою дочь, мне хотелось закричать, отнять у нее ребенка – так я боялся, что она поломает эти крошечные ручки и ножки! Но никакой нежности, любви и ласки я первые два-три дня не испытывал.

Ирка, как это бывает со многими детьми, ночами плохо спала, плакала, и ее нужно было брать на руки.

Аля с ней, конечно, сбивалась с ног. Так что в какой-то момент, ночью, увидев, как жена снова который час мучается с плачущим ребенком, я вызвался ее сменить. Помню, как я неловко взял дочку на руки, походил с ней по комнате, покачивая… И вдруг она слегка заворочалась, устраиваясь поудобнее, повернула ко мне мордашку, прижалась к моей груди, почмокала губами и заснула. И вот тут я погиб: такая нежность меня затопила, такой любовью облилось сердце, так вдруг стало понятно мое предназначение – защитить это существо от трудностей жизни… В этот момент я почувствовал себя отцом – раз и навсегда, и чувствую по сей день.

Появление на свет внучки я пережил совсем иначе. Я не испытывал уже того недоумения и той брезгливости, но страх был удесятеренный, потому что ничего и никого более тоненького и маленького я не встречал ни до, ни после. Выражение «руки как спички» всегда воспринимается как преувеличение. Но поверьте мне, ручки и ножки моей внучки были как спички без всякого преувеличения! Что уж говорить о крошечных пальчиках… А голосок был ну совершеннейшим писком! Вся она была, как маленький клопик. Клопиком я ее и прозвал и называю так до сих пор. Но надо было дать и имя, так сказать, официальное. Мы решили назвать ее в честь бабушки Али. Так она стала Алькой, Альбиной.

С рождения Алька отличалась одним удивительным качеством: она никогда не хотела есть – хотела только спать. Когда ее расталкивали, она с трудом брала «титю», пару раз сонно чмокала и снова засыпала. Так что для того, чтобы накормить мою внучку в младенчестве, ее приходилось непрерывно будить и тормошить. Да и когда она подросла, сцены кормления были чем-то выдающимся! Отсутствие аппетита осложнялось невероятной твердостью характера. Однажды рассерженная мать не разрешила ей выйти из-за стола после обеда, не дожевав котлеты. С котлетой за щекой Аля просидела за столом до ужина.

Худенькая и тоненькая, она обладала, как я уже сказал, невероятно высоким голоском, при этом могла удивительно точно воспроизводить им разные звуки, что было очень забавно и трогательно. В моем сердце, казалось бы, целиком заполненным любовью к дочери, нашлось место и для внучки, и она прочно в нем укоренилась. Впоследствии наши отношения переросли в нежную дружбу и взаимное уважение, она выросла чрезвычайно интересным, своеобразным, способным, добрым и преданным человеком.

Какое же это счастье – любить и отдавать любимым, родным и близким себя без остатка! Ощущать тепло и ответную нежность – мамы, жены, дочери, внучки… И мне выпало это счастье в жизни.

После появления на свет Иришки мой папа не раз просил нас сфотографироваться всем вместе, вчетвером. Долгое время по разным причинам мы никак не могли собраться и выполнить, в общем-то, такое простое и естественное желание отца и деда. Наконец, однажды мы пошли все вместе гулять, и папа все же завел нас в какое-то фотоателье. Фотограф принялся нас рассаживать и делал это с таким важным видом, так нелепо и искусственно, а Иришка и ее дедушка были так преисполнены осознанием торжественности происходящего, что Але и мне стало безумно смешно, и мы не смогли удержаться от хохота. Это возмутило фотографа и вызвало явное неодобрение старшего и младшего в нашей семейке. Все это Але и мне казалось чрезвычайно комичным, и мы смеялись до той поры, пока не стал очевидно назревать скандал. Только тогда мы сумели обуздать свое веселье и, подавив смех, заняли указанные нам фотографом места. Так появилось фото, где я и Аля с напряженными лицами запечатлены рядом с бесконечно любимыми моим отцом и нашей дочерью.

Однажды дочка поразила нас самым неожиданным образом. Моя жена захотела сходить на калининский ипподром, посмотреть бега. Для нее это было ново и интересно, и мы отправились втроем, прихватив дочку, которой тогда было не больше пяти лет.

Меня на скачки еще в ранней юности водил дядя Митя, потом я время от времени там бывал, а заядлым игроком не стал – не заразился, так сказать. Но в Калинине был тотализатор, и мы решили сыграть. Конечно, ничего о тех лошадях, что были указаны в программке, мы не знали, поэтому предоставили выбор ребенку. Мы прочитали дочке клички всех лошадей, участвующих в заезде, и спросили, какая прибежит первая. И Ира немедленно, ни мгновенья не раздумывая, назвала какую-то из лошадок. На нее мы и поставили. И выиграли!

Второй забег – мы снова просим «поставить» нашу дочь, и вновь наша прорицательница, не задумываясь, выбирает кличку одной из лошадей. Мы выигрываем и второй раз. Потом – и третий. Тут уже вокруг нас образовалось некое «общество», которое начало следить за нашими ставками, видя нашу удачу. Наконец, в четвертый раз мы снова спрашиваем Иру, на какую лошадь ставить, а она вдруг говорит:

– Не знаю.

Я хорошо помню, что одну из лошадей звали Улыбка, и по всем объективным характеристикам она имела шансы на победу. Мы убедили и дочку, и себя, что надо ставить на нее, но удача от нас уже отвернулась – больше мы ничего не выиграли, а Ира категорически отказывалась снова называть имена будущих победителей забегов.