Текст книги "Верноподданный"

Автор книги: Генрих Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Бургомистр умоляюще воздел руки.

– Господа! Не поймите меня превратно. Я на все готов. Но что пользы от черты, если у нас почти все, кто не голосует за свободомыслящих, голосуют за социал-демократов?

Вулков яростно хрюкнул и взял с буфетной стойки сардельку. Но Дидерих сохранял несокрушимую веру в успех.

– Если выборы без вмешательства не обещают положительных результатов, значит, надо вмешаться, только и всего.

– Но как это сделать? – сказал Вулков.

Вулковская племянница тем временем опять взывала к публике:

– Он не может не узнать во мне графини, ведь он – отпрыск того же аристократического рода, что и я!

– О графиня, – воскликнул Дидерих, – я сгораю от любопытства: узнает он в ней графиню?

– Конечно, узнает, – ответила президентша. – Уже по хорошим манерам они узнают друг друга.

И в самом деле, лейтенант и племянница переглянулись; Магда и Эмми вместе с фрау Геслинг ели сыр с ножа. Дидерих стоял, раскрыв рот. Публику невоспитанность семьи фабриканта рассмешила. Племянницы Бука, фрау Кон, Густа Даймхен – все ликовали, И Вулков тоже прислушался. Он слизнул жир с пальцев и сказал:

– Ну, Фрида, твое дело в шляпе, они смеются.

Сочинительница и впрямь удивительно расцвела. Ее глаза за стеклами пенсне лихорадочно блестели, из груди вырывались вздохи, ей не сиделось на месте, осмелев, она даже высунулась из буфетной в зал, тотчас же многие повернули головы и устремили на нее любопытные взгляды, а теща бургомистра помахала ей ручкой. Взбудораженная сочинительница громко шепнула через плечо:

– Господи, битва выиграна.

– Если б и у нас это так же быстро делалось, – молвил ее супруг. – Итак, милейший доктор, как же вы думаете прибрать к рукам нетцигчан?

– Господин президент! – Дидерих прижал руку к сердцу. – В Нетциге воцарится истинно монархический дух, ручаюсь головой и всем своим достоянием.

– Прекрасно, – сказал Вулков.

– Ибо, – продолжал Дидерих, – у нас есть агитатор, которого я назвал бы первоклассным. Да, первоклассным, – повторил он, объемля этим словом все. – И это его величество, это сам кайзер!

Доктор Шеффельвейс торопливо подтянулся.

– Исключительнейшая личность… Весь порыв и действие… Оригинальный мыслитель…

– Конечно, – сказал Вулков. Он уперся кулаками в колени и разглядывал пол, точно призадумавшийся людоед. Дидерих и бургомистр заметили вдруг, что он искоса примеривается к ним взглядом. – Господа, – он замялся, – ну, так и быть, скажу вам. Я полагаю, что рейхстаг будет распущен.

Дидерих и доктор Шеффельвейс подались вперед, они прошептали:

– Господину президенту это доподлинно известно?..

– Недавно мы с военным министром были на охоте у моего кузена господина фон Квицина.

Дидерих расшаркался. Он что-то лопотал, он сам не знал что. Он это предрек! Еще в тот вечер, когда его принимали в ферейн ветеранов, он ссылался на слова, якобы сказанные его величеством, – а может быть, и не «якобы»?.. Ведь Дидерих в своей речи прямо заявил от имени кайзера: «Я разгоню всю эту лавочку». И вот так оно и будет – совершенно так, как если бы он, Дидерих, действовал сам. Его охватил мистический трепет… Тем временем Вулков продолжал:

– Эйген Рихтер и компания отжили свой век. Если они не проглотят законопроект о военном бюджете, им крышка. – И Вулков провел кулаком по губам, точно пир людоедов начинался.

Дидерих овладел собой.

– Это… это величественно! Нет никаких сомнений, все это личная инициатива кайзера.

Доктор Шеффельвейс побледнел.

– Значит, предстоят новые выборы в рейхстаг? А я так радовался, что у нас там столь надежный депутат… – Он еще больше перепугался. – То есть Кюлеман, конечно, тоже друг Рихтера…

– Злопыхатель! – фыркнул Дидерих. – Бродяга, не помнящий родства! – Он вращал глазами. – На сей раз Нетциг с ними покончит! Мне бы только в гласные пройти, господин бургомистр!

– И что тогда? – спросил Вулков.

Дидерих сам не знал. К счастью, в зале произошел какой-то переполох: там задвигали стулья и кто-то попросил открыть главные двери. Это был Кюлеман. Больной старик, с трудом неся свое грузное тело, торопливо прошел по зеркальной галерее. В буфетной нашли, что со времен процесса он сильно сдал.

– Будь его воля, он оправдал бы Лауэра, но большинством голосов было решено иначе, – сказал Дидерих.

– Камни в почках, говорят, ведут к смертельному исходу, – заметил доктор Шеффельвейс.

– А в рейхстаге мы для него те же почечные камни, – сострил Вулков.

Бургомистр подхихикнул. Дидерих сделал круглые глаза. Он наклонился к уху Вулкова и прошептал:

– Его завещание…

– А что там такое?

– Он оставляет свое состояние городу, – важно объяснил доктор Шеффельвейс. – Возможно, мы построим на эти деньги приют для грудных младенцев.

– Приют для грудных младенцев? – презрительно фыркнул Дидерих. – По-вашему, это предел патриотизма?

– Вот оно что! – Вулков кивнул Дидериху в знак одобрения. – Сколько у него монет?

– По меньшей мере полмиллиона, – сказал бургомистр и поспешил заверить: – Я был бы счастлив, если б удалось добиться…

– Это очень просто, – уверенно сказал Дидерих.

Вдруг в зале засмеялись, и засмеялись совсем не так, как прежде, а искренне, от души и, без всякого сомнения, – злорадно. Президентша, словно спасаясь бегством, кинулась за стойку, казалось, она готова забраться под нее.

– Боже праведный! – заныла фрау фон Вулков – Все погибло!

– Да ну? – протянул ее супруг и, грозно насупившись, стал в дверях. Но и это не смогло сдержать веселье в зале.

Магда говорила тайной графине: «Поворачивайся живей, деревенская чушка! Подай господину лейтенанту кофе!» – «Чаю!» – поправлял чей-то голос. «Кофе!» – повторяла Магда; голос настаивал на своем. Магда – на своем. Публика поняла, что это пререкаются Магда и суфлер. К счастью, лейтенант нашел выход из положения, он звякнул шпорами и сказал: «Прошу того и другого», – после чего публика засмеялась уже добродушно. Но президентша кипела от негодования.

– Вот вам публика! Она была и остается зверем! – скрежеща зубами, проговорила фрау фон Вулков.

– На всякую старуху бывает проруха, – сказал супруг и подмигнул Дидериху.

– Но если люди понимают друг друга, – так же многозначительно ответил Дидерих, – прорухи никогда не будет.

И тут он счел за благо всецело посвятить себя фрау фон Вулков и ее творению. Пусть бургомистр тем временем предает своих друзей и обещает Вулкову исполнить все его пожелания относительно выборов.

– Моя сестра – дура, – сказал Дидерих. – Дома я ее проберу.

Фрау фон Вулков пренебрежительно усмехнулась.

– Бедняжка, она делает, что может. Но публика! Какая нестерпимая беззастенчивость, какая неблагодарность! Ведь только что автора так вознесли, так восхищались его идеалами!

– Поверьте, графиня, – проникновенно сказал Дидерих, – не вам одной приходится делать столь горький вывод. Такова уж общественная жизнь. – Он думал об энтузиазме, который всех обуревал после его столкновения с оскорбителем величества, и об испытаниях, посыпавшихся затем на его голову. – В конечном счете правда все-таки торжествует! – заключил он.

– Вы тоже такого мнения? – сказала она с улыбкой, точно пробившейся сквозь тучу. – Да. Доброе. Истинное. Прекрасное. – Она протянула ему тонкую руку. – Верю, друг мой, что мы с вами найдем общий язык.

Дидерих, понимая, что несет в себе это мгновенье, смело приложился к пальчикам фрау фон Вулков и щелкнул каблуками. Прижав руку к сердцу, он сказал проникновенным голосом:

– Поверьте мне, графиня…

Вулковская племянница и юный Шпрециус остались наедине, он наконец узнал в ней униженную графиню, она в нем – неимущего кузена; им было уже известно, что они предназначены друг для друга, и вот они вдвоем мечтают о будущем блеске, о зале, сверкающем позолотой, где они вместе с другими избранниками смиренно и гордо будут упиваться лучами монаршей милости…

Президентша вздохнула.

– Вам я могу признаться, – произнесла она. – Я здесь очень тоскую по двору. Если по рождению принадлежишь, подобно мне, к дворцовой знати… А теперь…

Дидерих увидел за стеклами ее пенсне две слезинки. Эта нечаянно открывшаяся ему трагедия из жизни аристократов так его потрясла, что он стал во фронт.

– Ваше сиятельство, – сказал он сдержанно и отрывисто. – Значит, тайная графиня?.. – Он испугался и умолк.

Как раз в эту минуту бургомистр своим бесцветным голосом говорил на ухо фон Вулкову, что Кюлеман не будет больше выставлять свою кандидатуру, а на его место свободомыслящие собираются выдвинуть доктора Гейтейфеля. Он соглашался с Вулковом, что надо уже сейчас, пока еще никто не ждет роспуска рейхстага, предпринять необходимые контрмеры…

Дидерих осмелился наконец прервать молчание, он сказал тихо и бережно:

– Но надеюсь, графиня, что все кончится хорошо? Их ведь никто больше не разлучит?

Фрау фон Вулков овладела собой и с большим тактом перешла от интимного тона душевных излияний к тону непринужденной болтовни:

– Боже мой, господин доктор, что вы хотите, этот злосчастный денежный вопрос! Разве могут наши молодые люди быть счастливы?

– Почему бы им не обратиться в суд? – воскликнул Дидерих, оскорбленный в своем чувстве законности.

Но фрау фон Вулков поморщилась:

– Fi donc! [103]103
  Что вы! (фр.)


[Закрыть]Это привело бы к тому, что молодой граф, то есть Ядассон, объявил бы своего отца психически неполноценным. В третьем акте, который вы сейчас увидите, Ядассон угрожает этим лейтенанту в сцене, по-моему, удавшейся мне. Неужели лейтенанту взять такой грех на душу? А дробление родового имущества? В вашей среде это, быть может, не встретило бы особых возражений. Но у нас, видите ли, многое, невозможно.

Дидерих поклонился.

– Высшие сферы руководствуются понятиями, недоступными нашему пониманию. Да, пожалуй, и пониманию судей.

Президентша кротко улыбнулась:

– И вот лейтенант очень деликатно отказывается от тайной графини и женится на дочери фабриканта.

– На Магде?

– Разумеется. А тайная графиня выходит за учителя музыки. Так угодно высшим силам, дорогой доктор, перед которыми там, – в голосе ее послышались глухие нотки, – остается лишь склониться.

У Дидериха было еще одно сомнение, но он затаил его. Почему бы лейтенанту не жениться на молодой графине без приданого? Дидериха, с его мягким, чувствительным сердцем, такая идиллия вполне удовлетворила бы. Но увы! В нынешние суровые времена иные взгляды на вещи.

Занавес опустился, и публика, поборов волнение, вызванное спектаклем, наградила щедрыми аплодисментами молодого лейтенанта и служанку, – они, конечно, долго еще будут страдать от своей тяжелой участи, ведь они лишены доступа ко двору.

– Это действительно ужасно! – вздыхали фрау Гарниш и фрау Кон.

Возле буфетной стойки Вулков сказал в заключение беседы с бургомистром:

– Мы еще вправим мозги этой банде! – Затем тяжело опустил свою лапищу на плечо Дидериху. – Ну что, милейший доктор, моя жена уже пригласила вас на чашку чая?

– Само собой, и приходите поскорее! – Фрау фон Вулков протянула ему руку для поцелуя, и Дидерих, совершенно счастливый, удалился. Сам Вулков выразил желание встретиться с ним! Он готов плечом к плечу с Дидерихом завоевать Нетциг!

Пока супруга президента, окруженная восхищенными зрителями, принимала в зеркальной галерее поздравления, Дидерих обрабатывал общественное мнение. Гейтейфель, Кон, Гарниш и еще несколько человек мешали ему. Они – правда, очень сдержанно – давали понять, что пьеса, на их взгляд, чистейшая дичь. Дидериху пришлось выразительно намекнуть на превосходный третий акт, и только тогда они замолчали. Он подробно продиктовал все, что ему было известно о драматурге, редактору Нотгрошену, который очень спешил, – номер газеты уже верстался.

– Если насочините какого-нибудь вздору, я отхлещу вас по щекам вашей же стряпней! Поняли, вы, писака?

Нотгрошен поблагодарил и простился. Кюнхен, слышавший весь разговор, ухватил Дидериха за пуговицу и визгливо затараторил:

– Послушайте, драгоценнейший! Одно только вы должны были еще сказать нашему господину обер-сплетнику…

Редактор, услышав свое прозвище, вернулся, а Кюнхен продолжал:

– Дивное творенье достопочтеннейшей фрау фон Вулков было уже однажды предвосхищено, и не кем иным, как нашим непревзойденным мастером Гете в его «Побочной дочери» [104]104
  «Побочная дочь»– пьеса в стихах Гете (1749—1832), написана в 1803 г. Главная героиня пьесы является побочной дочерью герцога.


[Закрыть]. А высшей похвалы, надо полагать, нельзя и придумать для писательницы.

Дидерих не был уверен в полезности кюнхенского открытия, но счел излишним поделиться с ним своими сомнениями. Старикашка уже несся с разлетающимися волосами сквозь толпу; издали видно было, как он шаркает ножкой, излагая фрау фон Вулков результаты своих сравнительных изысканий. И, разумеется, он потерпел фиаско, какого даже Дидерих не мог предугадать. Президентша отрезала ледяным тоном:

– Вы что-то напутали, господин профессор. И вообще разве «Побочная дочь» сочинение Гете? – спросила она, недоверчиво морщась.

Кюнхен уверял ее, что тут не может быть ошибки, но тщетно.

– Во всяком случав, вы читали в журнале «Семейный очаг» мой роман, а я его только инсценировала. Все мои произведения строго оригинальны. Я полагаю, что присутствующие, – она обвела взглядом окруживших ее нетцигчан, – в корне пресекут злостные слухи.

Она кивком отпустила Кюнхена, и он отошел, судорожно ловя открытым ртом воздух. Дидерих, с ноткой презрительной жалости в голосе, напомнил ему о Нотгрошене, который уже испарился вместе с опасными сведениями, и Кюнхен бросился за редактором, чтобы предупредить катастрофу. Окинув взглядом зал, Дидерих увидел, что картина переменилась: публика теснилась не только вокруг жены президента, но и вокруг старого Бука. Это было поразительно, но таковы уж люди; они раскаивались, что дали сегодня волю своим инстинктам. Один за другим они благоговейно подходили к старику, и на лицах их читалось желание забыть о случившемся. Так велика была, невзирая на тяжелые потрясения, власть исстари признанной традиции! И Дидерих решил, что лучше не отставать от большинства, это может обратить на себя внимание. Удостоверившись, что Вулков уехал, он направился к Буку засвидетельствовать свое почтение. Возле старика, который сидел в мягком кресле, специально для него поставленном у самой сцены, в эту минуту никого не было; его рука как-то удивительно трогательно свисала с подлокотника. Он поднял глаза на Дидериха.

– Вот и вы, мой дорогой Геслинг. Я часто сожалел о том, что вы ни разу больше не зашли… – сказал он очень просто и благожелательно.

Дидерих мгновенно почувствовал, как на глаза у него навертываются слезы. Он протянул старику руку, обрадовался, что Бук задержал ее в своей, и забормотал что-то о делах, заботах и, «честно говоря», – его обуяла внезапная потребность в честности, – о сомнениях и колебаниях.

– Как хорошо, – сказал старик, – что мне не приходится только догадываться о ваших сомнениях и колебаниях, а вы сами признаетесь в них. Вы молоды и, конечно, поддаетесь господствующим умонастроениям. Мне не хотелось бы впасть в старческую нетерпимость.

Дидерих опустил голову. Он понял – это прощение за судебный процесс, стоивший гражданской чести зятю старого Бука; у него перехватило дыхание от такого великодушия и… такого безграничного презрения. Старик, правда, прибавил:

– Я уважаю борьбу и хорошо знаю, что это такое, вот почему я далек от ненависти к тем, кто борется против моих близких.

Дидерих, боясь, что эта тема слишком далеко заведет их, стал от всего отпираться. Он, дескать, сам не знает… Иной раз тебя вовлекают в такие дела… Старик выручил его:

– Понимаю. Вы ищете себя и еще не нашли.

Его седая остроконечная бородка нырнула в шелковый шарф, а когда вынырнула, Дидерих понял, что разговор примет новый оборот.

– Вы так еще и не купили соседний дом? – спросил господин Бук. – Ваши планы, по-видимому, изменились?

Дидерих подумал: «Он все знает», – и ему уже казалось, что раскрыты все его тайные помыслы.

Старик хитро и добродушно усмехнулся:

– Вы, очевидно, хотите сначала перевести свою фабрику на новое место и уже затем расширить ее? Мне представляется, что вы задумали продать свой дом и только ждете подходящего случая… а у меня как раз наметился такой случай… – И, внезапно взглянув в глаза Дидериху, он сказал: – Город предполагает учредить приют для грудных младенцев.

«Старый пес! – подумал Дидерих. – Да это же ставка на смерть его лучшего друга». В то же мгновение у него блеснула идея: вот оно! Теперь он знает, что предложить Вулкову для завоевания Нетцига.

– Нет, нет, господин Бук, – пробормотал он. – Отцовское наследие я продавать не собираюсь.

Старик еще раз взял его руку в свою.

– Я не хочу быть искусителем. Ваше уважение к памяти отца делает вам честь.

«Осел», – подумал Дидерих.

– Что ж, придется нам подыскать другой участок. Быть может, вы нам посодействуете? Бескорыстное служение обществу, дорогой Геслинг, всегда очень ценно, даже если оно временно устремляется на ложный путь. – Он поднялся. – Если вы захотите выставить свою кандидатуру в гласные, обещаю вам поддержку.

Дидерих уставился на него, ничего не понимая. Глаза старика светились глубокой синевой, он предлагал Дидериху почетный пост, с которого Дидерих спихнул его зятя. Остается одно из двух: либо клюнуть, либо сгореть со стыда. Дидерих предпочел щелкнуть каблуками и корректно поблагодарить.

– Вот видите, – ответил господин Бук на изъявление благодарности, – служение обществу перебрасывает мост от молодого поколения к старому и даже к тем, кого уже нет в живых.

Описав рукой широкий полукруг, он указал на стены: из нарисованных глубин смотрели прошлые поколения, запечатленные живописцами в веселых, уже выцветающих тонах. Старик Бук улыбнулся девушке в кринолине и одновременно своей племяннице и Мете Гарниш, проходившим мимо. Когда Бук повернулся лицом к старому бургомистру, который выходил из городских ворот, окруженный детьми и цветами, Дидериха поразило необычайное сходство между обоими. Бук показывал то на одну, то на другую фигуру стенной росписи.

– Об этом господине я много слышал. А с этой дамой был лично знаком. Разве не похож тот священник на пастора Циллиха? Нет, между ними не может быть серьезных расхождений. Мы, люди доброй воли, связаны обетом стремиться ко всеобщему прогрессу; связаны хотя бы теми, кто оставил нам «Гармонию».

«Хороша гармония, нечего сказать», – подумал Дидерих, помышляя об одном: под каким бы предлогом улизнуть. Старик, по обыкновению, перешел от деловых разговоров к сентиментальной болтовне. «Как ни верти, а писака проглядывает», – снова сказал про себя Дидерих.

Мимо них прошли Густа Даймхен и Инга Тиц. Густа держала Ингу под руку, а та расписывала волнения, которые ей пришлось пережить за кулисами.

– А какой был ужас, когда они там завели: кофе, чай, кофе, чай…

– В следующий раз Вольфганг сочинит драму получше этой, – уверяла Густа, – и я получу в ней роль.

Инга выдернула руку и отстранилась от Густы, в глазах у нее стоял испуг.

– Вот как? – произнесла она, и наивное оживление, игравшее на пухлом лице Густы, сразу померкло.

– А почему бы и нет? – возмущенно спросила она плачущим голосом. – Чего ты так вскинулась?

Дидерих, который слышал вопрос Густы и мог бы ей ответить, поспешно повернулся к старому Буку. Тот продолжал болтать:

– Тогда, как и теперь, у нас были друзья, но были и враги. Хотя бы вон тот изрядно слинявший железный рыцарь, это пугало, которым стращают детей, вон там, в нише у городских ворот. Жестокий дон Антонио Манрике, генерал от кавалерии, в Тридцатилетнюю войну разоривший наш бедный Нетциг; если бы не Рикештрассе, названная по твоему имени, Манрике, последний его отзвук давно бы развеялся… Он тоже был один из тех, кому не по вкусу пришлось наше свободомыслие и кто стремился сокрушить нас.

Старик вдруг затрясся от беззвучного смеха и взял Дидериха за руку.

– Вам не кажется, что он похож на нашего фон Вулкова?

Дидерих придал своему лицу еще более сдержанное выражение, но старик ничего не замечал, он оживился, ему пришла в голову какая-то новая мысль. Он повел Дидериха в уголок, загороженный кадками с комнатными растениями, и показал две фигуры, изображенные на стене: пастушок страстно простирает руки к пастушке, между ними ручей. Пастушка собирается перепрыгнуть к нему.

– Как, по-вашему, соединятся они? – зашептал старик. – Это знают теперь лишь немногие, я в том числе. – Он оглянулся по сторонам – не наблюдают ли за ними – и вдруг открыл маленькую дверцу, которую непосвященный никогда бы не обнаружил. Пастушка на дверях двинулась навстречу возлюбленному. Еще мгновение, и в темноте за дверью она непременно упадет в объятия пастушка… Старик указал в глубь комнаты:

– Она называется «Приют любви».

Свет фонаря, который горел где-то во дворе, падал через незанавешенное окно на зеркало и тонконогую кушетку. Старик вдыхал удушливый воздух, хлынувший из комнаты, невесть сколько времени не проветриваемой, и блаженно улыбался каким-то своим, далеким воспоминаниям. Постояв немного, он прикрыл маленькую дверцу.

Дидерих же, которого все это не очень занимало, увидел нечто, сулившее более сильные ощущения. Это был член окружного суда Фрицше; да, Фрицше. По-видимому, отпуск его кончился, он вернулся с юга и явился на вечер, правда, с опозданием и без Юдифи Лауэр, – ее-то отпуск затягивался на все время, пока супруг сидит за решеткой. Где бы Фрицше ни проходил, как-то странно дергаясь и тем выдавая свое смущение и неловкость, вслед за ним несся шепоток, и все, кто с ним раскланивался, украдкой косились на старика бука. Фрицше, как видно, понимал, что ему необходимо что-то предпринять, он подтянулся и решительно двинулся в атаку. Старик, никак не ожидавший его появления, вдруг увидел его перед собой. Он так побледнел, что Дидерих испугался и уже протянул руки, готовый поддержать его. Но все обошлось благополучно, старик овладел собой. Он стоял, напряженно выпрямившись, судорожно откинув назад плечи, и холодно смотрел прямо в лицо человеку, совратившему его дочь.

– Так скоро вернулись, господин советник? – громко спросил он.

Фрицше сделал попытку весело улыбнуться.

– Прекрасная погода была нынче на юге. Но то что в наших краях! А искусство!

– Здесь мы видим лишь его слабый отблеск. – И старик, не спускавший глаз с Фрицше, указал на стены. Его выдержка произвела впечатление на многих, кто следил за ним, подстерегая мгновенье слабости. Он стоял неколебимо, он держал себя с достоинством, а ведь в его положении была бы простительна известная несдержанность. Он держал себя с достоинством, один за всех – за свою разрушенную семью, за тех, кто некогда следовал за ним и теперь покинул его. В это мгновенье он снискал симпатии кое-кого из присутствующих, – и это было все, что он выиграл взамен столь многого, утраченого им… Дидерих слышал, как он сказал сухо и четко:

– Лишь во имя сохранения этого дома и этой живописи я добился, чтобы в план реконструкции старого города были внесены изменения. Пусть это всего лишь картины прошлого, но художественное произведение, увековечивающее свою эпоху и ее нравы, вправе рассчитывать на вечность.

И Дидерих незаметно скрылся – ему стыдно было за Фрицше.

Теща бургомистра спросила у него, что сказал старик по поводу «Тайной графини». Дидерих стал припоминать, и оказалось, что тот даже не упомянул о пьесе. Оба были разочарованы.

Вдруг Дидерих заметил, что Кетхен Циллих бросает на него насмешливые взгляды, но уж кому-кому, а ей бы следовало держать себя тише воды, ниже травы.

– Интересно знать, фрейлейн Кетхен, – довольно громко сказал он, – что вы думаете о «Зеленом ангеле»?

– О зеленом ангеле? – повторила она еще громче. – Это вы, что ли? – И рассмеялась ему в лицо.

– Вам бы не мешало быть поосторожнее, – сказал он, наморщив лоб. – Я считаю своим долгом поговорить с вашим уважаемым отцом.

– Папа! – тотчас же крикнула Кетхен.

Дидерих испугался. К счастью, пастор Циллих не услышал.

– Я, конечно, немедленно рассказала папе о нашей маленькой прогулке. Что в ней зазорного, ведь это были только вы.

Она чересчур зарвалась. Дидерих засопел:

– А для любителей красивых ушей там был Ядассон. – Видя, что попал в цель, он прибавил: – В следующий раз, когда мы встретимся в «Зеленом ангеле», мы выкрасим ему уши в зеленый цвет, это создает настроение.

– Вы думаете, вся суть в ушах? – спросила она, взглянув на него с таким безмерным презрением, что он решил любыми средствами проучить ее.

Они стояли в углу, в том самом, где были кадки с комнатными растениями.

– Как вы думаете, – спросил он, – удастся пастушке перепрыгнуть через ручей и осчастливить пастуха?

– Овца вы, – сказала она.

Дидерих пропустил ее слова мимо ушей, подошел к стене и стал ее ощупывать. Вот и дверь.

– Видите? Она прыгает!

Кетхен подошла поближе и, с любопытством вытянув шею, просунула голову в дверь. Вдруг – толчок в спину, и она очутилась в потайной комнате. Дидерих захлопнул дверь и, прерывисто дыша, молча обхватил Кетхен.

– Выпустите меня, я буду царапаться! – взвизгнула она и хотела поднять крик. Но ее вдруг разобрал смех, и она обессилела.

А Дидерих все подталкивал ее к кушетке. Рукопашная с Кетхен, ее обнаженные руки и плечи окончательно лишили его самообладания.

– Ну вот, – пыхтел он, – теперь я вам покажу. – При каждой отбитой пяди он повторял: – Теперь я вам покажу овцу! Ага, кто считает девушку порядочной и питает серьезные намерения, тот – овца. Ну, я вам покажу овцу.

Он еще поднатужился и повалил ее на кушетку.

– Ой! – крикнула она и задохнулась от смеха. – Что еще вы мне покажете?

Вдруг она стала отбиваться всерьез и вырвалась; в полосе света от газового фонаря, падавшего через незанавешенное окно, она сидела встрепанная, разгоряченная, устремив взгляд на дверь. Дидерих повернул голову: на пороге стояла Густа Даймхен. Она ошеломленно уставилась на обоих; у Кетхен глаза чуть не выскочили из орбит. Дидерих, стоявший коленями на кушетке, едва не свернул себе шею… Густа притворила за собой дверь; решительными шагами она подошла к Кетхен.

– Потаскуха! – вырвалось у нее из глубины души.

– От такой же слышу! – быстро ответила Кетхен.

Густа задохнулась. Она ловила ртом воздух, она смотрела то на Дидериха, то на Кетхен так беспомощно и возмущенно, что в глазах у нее блеснули слезы.

– Фрейлейн Густа, это же только шутка, – сказал Дидерих.

Но его слова встретили плохой прием. Густа крикнула:

– Вас-то я знаю, от вас всего можно ждать!

– Вот как, ты его знаешь, – насмешливо протянула Кетхен.

Она встала, Густа шагнула ей навстречу. Дидерих, улучив удобный момент, с достоинством отступил в сторону, предоставив дамам самим переговорить друг с другом.

– И вот такое приходится видеть!

Кетхен в ответ:

– Ничего ты не видела. Чего ради вообще тебе смотреть?

Теперь и Дидериху все это показалось странным, тем более что Густа молчала. Кетхен явно брала верх. Высоко вскинув голову, она сказала:

– С твоей стороны это вообще странно. У кого так подмочена репутация, как у тебя!..

Густа сразу встревожилась.

– У меня? – протянула она. – Это почему же?

Кетхен приняла вид оскорбленной невинности, и Дидерих отчаянно перетрухнул.

– Сама знаешь. Мне совестно об этом говорить.

– Ничего я не знаю, – жалобно прохныкала Густа.

– Даже не верится, что на свете бывают такие вещи, – сказала Кетхен и презрительно наморщила нос.

– Да что ж это, наконец, такое! – вспылила Густа. – Что вы все взъелись на меня?

Дидерих предложил:

– Давайте лучше уйдем отсюда.

Но Густа топнула ногой:

– Я с места не двинусь, пока не узнаю, в чем дело. Весь вечер пялятся на меня так, будто я бабушку родную зарезала.

Кетхен отвернулась:

– Ничего удивительного. Будь довольна, если тебя вообще не вышвырнули отсюда вместе с твоим сводным братом Вольфгангом.

– С кем?.. С моим сводным братом?.. Почему братом?

В глубокой тишине слышно было, как тяжело дышит Густа: она обводила комнату блуждающим взглядом. И вдруг поняла.

– Какая низость! – в ужасе крикнула она.

По лицу Кетхен расползлась блаженная улыбка. А Дидерих от всего открещивался и уверял, что он здесь ни при чем. Густа показала пальцем на Кетхен.

– Это все вы, негодницы, выдумали! Вы завидуете моим деньгам!

– Как же! – сказала Кетхен. – Кому нужны деньги с такой придачей?

– Ведь это все неправда! – взвизгнула Густа, бросилась ничком на кушетку и горестно заплакала. – О боже, боже, что ж это такое!

– Теперь ты понимаешь? – сказала Кетхен без тени сочувствия.

Густа всхлипывала все громче. Дидерих дотронулся до ее плеча.

– Фрейлейн Густа, вы ведь не хотите, чтобы сюда сбежались люди. – Он пытался утешить ее. – Все это одни догадки! Сходства между вами никакого.

Но такое утешение лишь подхлестнуло Густу. Она вскочила и перешла в атаку.

– Ты… ты вообще известная птичка, – зашипела она в лицо Кетхен. – Я всем расскажу, что видела!

– Так тебе и поверят! Так и поверят! Таким, как ты, ни одна душа не поверит. А обо мне все знают, что я порядочная девушка.

– Порядочная! Одерни хоть юбку!

– С такой низкой особой…

– Можешь сравниться только ты.

Обе вдруг испугались, замолкли на полуслове и как вкопанные застыли друг против друга с искаженными от страха и ненависти толстощекими лицами, очень похожие друг на друга. Выпятив грудь, вздернув плечи, руки в боки, они надулись так, что, казалось, их воздушные бальные платья вот-вот лопнут. Густа еще раз предприняла вылазку:

– А я все равно расскажу!

Но Кетхен закусила удила:

– В таком случае поторопись, не то я опережу тебя и повсюду раззвоню, что не ты, а я нашла эту дверь и застукала здесь вас обоих.

В ответ Густа только заморгала. Тогда Кетхен, внезапно протрезвев, прибавила:

– Должна же я думать о своей репутации, для тебя-то все это, разумеется, уже не имеет значения.

Дидерих встретился глазами с Густой, взгляд его скользнул по ее фигуре и нашел сверкавший на мизинце бриллиант, который они вместе выудили в тряпье. Он рыцарски улыбнулся, а Густа покраснела и почти вплотную придвинулась к нему, точно хотела прильнуть. Кетхен кралась к дверям. Склонившись над плечом Густы, Дидерих тихо сказал:

– Однако ваш жених надолго оставляет вас и одиночестве.

– Ах, что о нем толковать, – ответила она.

Он еще ниже склонил голову и прижался подбородком к плечу Густы. Она не шевелилась.

– Жаль, – сказал он и так неожиданно отступил, что Густа едва не упала.

Она вдруг поняла, что ее положение коренным образом изменилось. Ее деньги уже не козырь, цена такому мужчине, как Дидерих, куда выше. В глазах ее появилось жалкое выражение.

– На месте вашего жениха, – сдержанно сказал Дидерих, – я действовал бы иначе.

Кетхен с величайшей осторожностью прикрыла за собой дверь и вернулась.

– Знаете, что я вам скажу? – Она приложила палец к губам. – Третье действие началось и, думаю, давно уже.