Текст книги "Верноподданный"

Автор книги: Генрих Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

– Майор Кунце сейчас уйдет. Он не подходит к этой роли, но что вы хотите, майор – член правления «Гармонии», он единственный, кто сумел понять и растолковать всем художественную ценность пьесы.

Пока Дидерих, без особого труда узнав майора, который нисколько не переменился, смотрел на сцену, авторша скороговоркой объяснила ему все, что там происходит. Молодая крестьянская девушка, с которой разговаривает Кунце, это его побочная дочь, следовательно, графская дочь, откуда и название пьесы «Тайная графиня»… В эту минуту Кунце, желчный, как всегда, брюзгливо просвещал на этот счет свою дочь. Объявив затем, что выдает ее за бедного родственника и завещает ей половину своих владений, он ушел, а графская дочь и ее приемная мать, добродетельная арендаторша, шумливо выражали свою радость.

– Кто эта ужасная особа? – нечаянно вырвалось у Дидериха.

Фрау фон Вулков удивленно взглянула на него.

– Да ведь это комическая старуха из городского театра. Мы больше никого не нашли для этой роли, но моя племянница с большим удовольствием играет с ней.

Дидерих перетрухнул. Он имел в виду именно племянницу, когда говорил об ужасной особе.

– Ваша уважаемая племянница прелестна, – немедленно заверил Дидерих президентшу и восхищенно заморгал, глядя на толстую краснощекую физиономию, насаженную прямо на плечи, на вулковские плечи! – Да и талантлива! – прибавил он для верности.

Фрау фон Вулков прошептала:

– Смотрите!

Из-за кулис вышел асессор Ядассон. Какая неожиданность! Его брюки были тщательно отутюжены, во внушительном вырезе визитки красовался громадных размеров галстук, в котором рдел красный камень соответствующей величины. Но, как ни сверкал камень, уши Ядассона, только что остригшегося, рдели еще ярче. Оголенные, они торжествующе торчали и, точно два фонаря, освещали все великолепие его праздничного наряда. Ядассон развел руки в желтых перчатках, словно требовал в обвинительной речи многолетнего заключения для подсудимого. Он и в самом деле наговорил ошеломленной вулковской племяннице и рыдающей комической старухе кучу неприятных вещей… Фрау фон Вулков прошелестела:

– Это злодей.

– Еще какой! – убежденно сказал Дидерих.

– Вы разве знакомы с моей пьесой?

– Ах, вот оно что! Нет, не знаком, но мне уже ясно, что он задумал.

А дело было в том, что Ядассон, сын и наследник старого графа Кунце, все подслушал и отнюдь не был склонен уступить половину ниспосланных ему господом богом владений вулковской племяннице. Тоном повелителя он приказал ей немедленно очистить поле битвы, иначе он объявит ее лженаследницей и велит арестовать, а Кунце лишит права опеки.

– Какая низость, – сказал Дидерих, – ведь она его сестра.

– Совершенно верно, – объяснила ему президентша. – Но, с другой стороны, он прав: стремясь превратить все земли отца в майоратное владение [100]100
  Майоратное владение– порядок наследования, при котором все владения феодала ради сохранения могущества рода нераздельно переходили или к старшему в роде, или к старшему из живых сыновей умершего.


[Закрыть], он отстаивает интересы рода и ради них готов любого убрать с дороги. Для тайной графини это, конечно, трагедия.

– Трезво рассуждая…

Дидерих очень обрадовался. Такая аристократическая точка зрения и ему на руку: он сам ничуть не склонен делать Магду совладелицей предприятия, когда она выйдет замуж.

– Графиня, ваша пьеса превосходна, – проникновенно сказал он. Но фрау фон Вулков в страхе дернула его за рукав: в зале поднялся какой-то шум – шарканье, чиханье, хихиканье.

– Он шаржирует, – простонала фрау фон Вулков. – Говорила же я…

Ядассон действительно вел себя неслыханно. Он загнал вулковскую племянницу и комическую старуху в угол за столом и заполнил всю сцену шумными проявлениями своей графской индивидуальности. Чем сильнее протестовали зрители, тем больше давал он волю своим страстям. Кто-то зашикал, и даже больше того – многие поглядывали на дверь, за которой стояла, вся дрожа, фрау фон Вулков, и шикали. Быть может, это объяснялось тем, что дверь скрипела, но президентша отпрянула от нее, уронила пенсне и в ужасе растерянно тыкалась во все стороны, пока Дидерих не подал ей пенсне. Он старался ее утешить.

– Все это пустяки, ведь Ядассон, надо думать, скоро уйдет.

Они прислушивались через закрытую дверь.

– Да, слава богу, – с трудом проговорила она: у нее зуб на зуб не попадал. – Он кончил, сейчас моя племянница с комической старухой убегут, а потом опять выйдет Кунце с лейтенантом, понимаете?

– В пьесе есть и лейтенант? – спросил Дидерих с почтительным удивлением в голосе.

– Да, вернее, он еще гимназист, это сын председателя суда господина Шпрециуса, понимаете? Тот самый бедный родственник, которого граф прочит в мужья своей дочери. Он обещает старику, что весь свет обыщет, а тайную графиню найдет.

– Вполне понятно, – заметил Дидерих. – Это в его собственных интересах.

– Вот увидите, как он благороден.

– Но Ядассон! Смею сказать, графиня, вам не следовало бы давать ему роли, – с упреком и затаенным злорадством продолжал Дидерих. – Одни уши чего стоят!

Вконец расстроенная фрау фон Вулков сказала:

– Я не думала, что со сцены они произведут такое впечатление. Вы полагаете, он провалит пьесу?

– Графиня! – Дидерих приложил руку к сердцу. – Такую пьесу, как «Тайная графиня», убить нелегко.

– Не правда ли? Ведь в театральном искусстве важнее всего художественное достоинство пьесы.

– Разумеется. Правда, такая пара ушей тоже не безразлична для… – И Дидерих с тревогой посмотрел на автора пьесы.

Фрау фон Вулков умоляюще воскликнула:

– А ведь второй акт еще лучше! Действие происходит в семье зазнавшегося фабриканта, у которого тайная графиня служит горничной. Там же – учитель музыки, человек сомнительный, он даже поцеловал как-то одну из дочерей, а теперь делает предложение графине, и та, конечно, решительно отвергает его. Учитель музыки! Разве она согласится на такое!..

Дидерих подтвердил, что это совершенно исключено.

– Но дальше-то и начинается трагедия: дочь, та самая, которую поцеловал учитель музыки, обручилась на балу с неким лейтенантом. Когда лейтенант приходит в дом, то оказывается, что это тот самый, который…

– О боже, графиня! – Дидерих, потрясенный столь запутанной интригой, как бы защищаясь, выставил вперед обе руки. – И как вам все это приходит на ум?

Фрау фон Вулков восторженно улыбнулась.

– Вот это как раз интереснее всего. Я и сама не пойму… Какой-то загадочный процесс. Порой мне кажется, что это у нас в роду.

– В вашем уважаемом роду много писателей?

– Я бы не сказала. Но если бы мой великий прадед не выиграл сражения под Крехенвердой, кто знает, написала ли бы я «Тайную графиню»… Наследственность – это, знаете ли, основа основ.

При упоминании о битве под Крехенвердой Дидерих шаркнул ножкой и уж не посмел продолжать расспросы.

– Занавес скоро опустится. Вам что-нибудь слышно?

Он ничего не слышал; только для автора не существовало ни дверей, ни стен.

– Теперь лейтенант клянется в вечной верности далекой графине, – шепнула она, и кровь отхлынула у нее от лица.

Но через секунду фрау фон Вулков так и вспыхнула: публика зааплодировала. Нельзя сказать, чтобы это была буря аплодисментов, но все же публика аплодировала. Авторша приоткрыла дверь. Занавес снова взвился, и когда молодой Шпрециус и вулковская племянница вышли на вызовы, хлопки усилились.

Вдруг из-за кулис стрелой вылетел Ядассон, он оттеснил молодую чету и прорвался вперед с таким видом, точно хотел весь успех закрепить за собой. Ядассона встретили шиканьем. Фрау фон Вулков негодующе отвернулась. Когда теща бургомистра Шеффельвейса и супруга председателя суда Гарниша поздравляли ее, она заявила:

– Асессор Ядассон немыслим как прокурор. Я скажу об этом мужу.

Дамы поспешили разнести приговор супруги фон Вулкова и имели большой успех. В зеркальной галерее разбившаяся на группы публика только и говорила, что об ушах Ядассона. «Фрау фон Вулков написала прелестную вещь, но вот уши Ядассона…» Однако, узнав, что во втором действии Ядассон не участвует, публика была разочарована. Вольфганг Бук с Густой Даймхен подошли к Дидериху.

– Вы уже слышали? – спросил Бук. – Ядассону, как официальному лицу, придется, говорят, конфисковать собственные уши.

– Я никогда не острю за счет тех, кому не повезло, – назидательно сказал Дидерих.

Он жадно перехватывал взгляды, которыми присутствующие окидывали Бука и его спутницу. При виде этой пары лица у всех оживлялись, Ядассон был моментально забыт. От дверей доносился пронзительный фальцет учителя Кюнхена: перекрывая многоголосый шум, Кюнхен выкрикивал что-то вроде «стыд и срам». Супруга пастора Циллиха, стараясь урезонить его, взяла его за рукав, но он повернулся и ужа совершенно явственно крикнул:

– Да, да, беспримерный срам!

Густа оглянулась, глаза ее сузились.

– Там тоже говорят об этом, – загадочно сказала она.

– О чем? – пробормотал Дидерих.

– Мы уже знаем. И кто пустил слух, я тоже знаю.

Дидериха прошиб пот.

– Что с вами? – спросила Густа.

Бук, искоса поглядывавший через боковую дверь на буфетную стойку, хладнокровно произнес:

– Геслинг осторожный политик, он предпочитает затыкать уши, когда при нем говорят, что бургомистр, с одной стороны, прекрасный супруг, но, с другой стороны, и теще не может отказать.

Дидерих побагровел:

– Какая низость! И кто только сочиняет подобные мерзости!

Густа захихикала. Бук и бровью не повел.

– По-видимому, так оно и есть, ведь фрау Шеффельвейс накрыла обоих на месте преступления и рассказала обо всем одной из своих приятельниц. Но и без того ясно.

– Вот видите, господин доктор, вы-то никогда не догадались бы. – И она, влюбленно глядя на жениха, подмигнула ему.

Дидерих метнул испепеляющий взор.

– Так вот оно что! – холодно сказал он. – Теперь мне все понятно.

И он повернулся к ним спиной. Значит, они сами измышляют мерзости, да еще о бургомистре! Дидерих вправе высоко держать голову. Он примкнул к компании Кюнхена, которая шествовала в буфет, распространяя вокруг себя волны благородного негодования. Теща бургомистра, вся пунцовая, клялась, что отныне на пушечный выстрел не подпустит к себе «эту братию», и несколько дам присоединились к ней; владелец универсального магазина Кон убеждал не торопиться с выводами, – все это пока очень и очень сомнительно: совершенно исключено, чтобы столь заслуженный либерал, как господин Бук, способен был на подобное отступление от нравственных норм. Учитель Кюнхен считал, что, напротив, чрезмерный радикализм разрушает нравственные устои. Даже доктор Гейтейфель, устраивавший воскресные собрания для свободных людей, обронил замечание, будто старик Бук всегда отличался избытком родственных чувств, иными словами – непотизмом. И если он намерен переженить своих внебрачных детей с рожденными в законном браке, лишь бы деньги остались в семье, то для него, Гейтейфеля, диагноз ясен: это старческое перерождение природной склонности, которую до сих пор эти люди умели сдерживать в нормальных пределах.

При этих словах дамы сделали испуганные лица, а пасторша срочно отослала Кетхен в гардеробную за носовым платком.

По дороге Кетхен встретила Густу Даймхен, но не раскланялась с ней, а потупила взор. Густа смешалась. В буфете наблюдали эту сцену и высказали осуждение, подслащенное жалостью. Густе поделом, пусть знает, что значит грешить против общественной нравственности. Возможно, что она жертва обмана, что на нее оказывали плохое влияние, но фрау обер-инспекторша Даймхен? Она-то ведь знает, да к тому же ее и предупреждали! Теща бургомистра рассказывала о своем визите к матери Густы и о напрасных стараниях разбудить совесть и вырвать откровенное признание у этой очерствевшей старухи, для которой законная связь с домом Буков является, несомненно, осуществлением мечты ее молодости…

– Ну, а адвокат Бук! – фальцетом кричал Кюнхен. – Кого этот господин надеется уверить, будто он знать не знает и ведать не ведает о новом позоре, покрывшем его семью? И разве ему неизвестно, какое преступление творится в доме Лауэров? А все же у него хватает совести публично копаться в грязном белье сестры и зятя, только бы заставить говорить о себе!

Доктор Гейтейфель, который из кожи лез, стараясь загладить, хотя бы задним числом, свое поведение на процессе, объявил:

– Какой из него защитник, – комедиант, да и только!

А когда Дидерих заметил, что у Бука есть пусть спорные, но все же честные взгляды на политику и мораль, ему заявили:

– Господин доктор, вы его друг, и ваше желание взять его под защиту делает вам честь, но вам не удастся втереть нам очки, – после чего Дидерих с удрученным видом отступил, не преминув, однако, бросить взгляд в сторону редактора Нотгрошена, который скромно жевал бутерброд с ветчиной и все слышал.

Внезапно наступила тишина: в зале, недалеко от сцены, все увидели старика Бука, окруженного роем молодых девушек. Он, по-видимому, рассказывал им о былой жизни, отраженной в выцветшей, но сохранившей свой жизнерадостный колорит росписи стен, задававшей тон всему залу: о канувших в вечность лугах и садах, что опоясывали город, о людях, которые некогда шумели в этом праздничном зале, а ныне изгнаны в иллюзорные дали поколением, что теперь шумит здесь… На какое-то мгновенье всем даже почудилось, что девушки и старик точно сошли со стенной росписи. Они стояли как раз под аркой городских ворот, откуда выходил господин в парике, с цепью бургомистра на шее, тот самый, чей мраморный барельеф венчал парадную лестницу. Из цветущей очаровательной рощи, – теперь там дымит бумажная фабрика Гаузенфельд, – навстречу ему, приплясывая, бегут радостные дети, вот они накидывают на него венок и хотят всего его увить гирляндами… Отблеск розовых облачков падает на его счастливое лицо. Такая же счастливая улыбка играла в этот миг и на лице старого Бука; он сдался в плен девушкам, а они окружили его, как живой венок, и теребили со всех сторон. Все отказывались понять его беспечность. Неужели он до такой степени утратил человеческий облик, что собирается свою внебрачную дочь…

– Наши дочери не какие-нибудь незаконнорожденные, – молвила супруга Кона. – А моя Сидония под руку с Густой Даймхен!..

Бук и девушки не заметили, что позади них образовалось пустое пространство. У входа в зал стеной выстроилась враждебно настроенная публика; глаза метали молнии, храбрость росла.

– Эта семейка хочет царить здесь до скончания века! Номер первый уже попал в тюрьму, скоро к нему присоединится номер второй…

– Типичный совратитель! – слышалось глухое ворчание.

– Смотреть тошно! – сказал кто-то.

Две дамы стряхнули с себя оцепенение, набрались смелости и пересекли пустое пространство. Супруга советника Гарниша катилась шариком, волоча за собой красный бархатный шлейф; секунда в секунду подошла она к финишу вместе с одетой в желтое фрау Кон; одним и тем же движением схватили они одна свою Сидонию, другая свою Мету и с каким триумфом вернулись!

– Я думала, в обморок упаду, – сказала пасторша, когда – слава богу! – Кетхен также оказалась у нее под боком.

Хорошее настроение восстановилось, острили над старым греховодником и сравнивали его с графом из пьесы фрау фон Вулков. Конечно, Густа не тайная графиня; в пьесе, в угоду президентше, таким обстоятельствам можно и посочувствовать. Впрочем, там-то все еще более или менее терпимо, ведь графиня собирается замуж всего лишь за своего кузена, тогда как Густа…

Старик Бук, обнаружив, что все, кроме будущей невестки и одной из племянниц, его оставили, удивленно вскинул брови; больше того, видно было, что под перекрестным огнем устремленных на него взглядов он почувствовал себя неловко. В публике обратили на это внимание, и Дидериха даже взяло сомнение: а может быть, скандальная небылица, рассказанная матерью, и вправду самая настоящая быль? Видя, что призрак, которого он же пустил гулять по свету, обретает плоть и кровь и вырастает в нешуточную силу, Дидерих содрогнулся. На сей раз удар нанесен не какому-нибудь Лауэру, а старому господину Буку, наиболее почтенной фигуре времен дидериховского детства, отцу города, олицетворявшему его гражданский дух, человеку, приговоренному к смертной казни в сорок восьмом! В душе у Дидериха что-то восставало против им же самим затеянного похода. Да и абсурд это, конечно: такой удар далеко не сломит старика. Если откроется, кто зачинщик, тогда надо быть готовым, что все от него, Дидериха, отвернутся. Но все же удар нанесен и попал в цель. Теперь уже речь шла не только о семье, которая разваливалась, но все еще тяжким грузом висела на старом Буке: брат – без пяти минут банкрот, зять – в тюрьме, дочь – уехала с любовником, а из сыновей – один мужик мужиком, второй неблагонадежен и по убеждениям, и по образу жизни; а теперь впервые заколебалась почва под ногами у самого старика. Пусть же он падет, дорогу Дидериху Геслингу! И все же Дидериха обуял такой страх, что он выскочил в коридор на поиски туалета…

Дидерих бежал. Уже прозвенел звонок ко второму акту. И вдруг он столкнулся с тещей бургомистра, которая тоже спешила, хотя и по другой причине. Она поспела вовремя: зять по наущению жены направлялся к Буку с намерением поддержать старика своим авторитетом.

– Авторитетом бургомистра прикрыть такой срам! – Теща была вне себя, она даже охрипла. Супруга же тоненьким, пронзительным голоском упорно доказывала, что Буки как были, так и остаются самыми благородными людьми в городе, только вчера Милли Бук дала ей прелестнейшую выкройку. Обе теребили его, исподтишка награждали пинками и тянули каждая в свою сторону; он попеременно соглашался то с одной, то с другой, его бесцветные бачки взлетали то вправо, то влево, а глаза были совсем как у зайца. Проходившие мимо люди подталкивали друг друга и как очередную сенсацию шепотом передавали из уст в уста то, что Дидерих уже слышал от Вольфганга Бука. Ввиду столь важных событий Дидерих забыл о коликах, остановился и, вызывающе щелкнув каблуками, отвесил поклон бургомистру. Тот приосанился, оставил своих дам и протянул Дидериху руку.

– Милейший доктор Геслинг, очень рад! Прекрасный бал, не правда ли?

Но Дидерих, видимо, не склонен был поддаваться на эту пустопорожнюю приветливость, столь свойственную бургомистру. Он выпрямился – грозный, как рок… Испепеляющее око…

– Господин бургомистр, чувствую себя не вправе скрывать от вас некоторые факты, которые…

– Которые? – повторил, бледнея, доктор Шеффельвейс.

– Которые имеют место, – жестко отчеканил Дидерих.

Бургомистр молил о снисхождении.

– Мне уже все известно… Вы имеете в виду эту злополучную историю с нашим всеми уважаемым… Я хотел сказать – грязные делишки старика Бука? – шепнул он на ухо Дидериху.

Тот не шелохнулся.

– Вам не следует обманывать себя, господин бургомистр. Я подразумеваю вас лично.

– Молодой человек, я все же просил бы вас…

– К вашим услугам, господин бургомистр!

Доктор Шеффельвейс ошибался, если думал, что эту горькую чашу легче отвратить протестом, чем мольбой! Он был в руках у Дидериха. Зеркальная галерея опустела. Обе дамы бургомистра затерялись в сутолоке у входа в зал.

– Бук и компания стараются нанести контрудар, – сухо произнес Дидерих. – Они разоблачены и мстят.

– Мне? – Бургомистр подскочил.

– Поклеп. Повторяю: на вас возведен гнусный поклеп. Ни один человек этим измышлениям не поверит, но в наше время – время политических схваток…

Он не договорил, лишь пожал плечами. Доктор Шеффельвейс ссутулился. Он хотел посмотреть Дидериху в лицо, но взгляд его скользнул мимо. Дидерих заговорил голосом самого правосудия:

– Господин бургомистр! Вы, надеюсь, помните наш разговор у вас дома в присутствии асессора Ядассона. Уже тогда я предупреждал вас, что в нашем городе возьмет верх дух нового времени. Демократическое слюнтяйство отжило свой век! Нынче требуется непримиримый национализм. Я вас предупреждал!

– Мысленно я всегда был на вашей стороне, дорогой друг, – оправдывался доктор Шеффельвейс, – тем более что я пламеннейший приверженец его величества. Наш несравненный молодой кайзер столь оригинальный мыслитель… весь порыв и действие… и…

– Личность исключительная, – строго закончил Дидерих.

– Исключительная… – повторил бургомистр. – Но мое положение обязывает меня считаться и с одной стороной, и с другой стороной, поэтому я и сейчас могу вам лишь повторить: создайте новые факты.

– А мой процесс? Я сразил врагов его величества.

– Я вам препятствий не чинил. И даже поздравил вас.

– Мне ничего об этом не известно.

– По крайней мере – в душе.

– Нынче, господин бургомистр, необходимо открыто становиться на ту или на другую сторону. Его величество изволил сам сказать: кто не за меня, тот против меня! Пора нам наконец очнуться от спячки и самим разгромить бунтарские элементы…

Шеффельвейс потупился. Зато Дидерих принял позу повелителя.

– А что делает бургомистр? – воскликнул он, и вопрос этот так долго звенел в грозной тишине, что доктор Шеффельвейс решился наконец взглянуть на Дидериха, Ответить он так и не смог. Весь вид Дидериха: глаза, мечущие молнии, всклокоченные белобрысые волосы, одутловатое лицо – так подействовал на бургомистра, что у него язык отнялся. Он дрожал, он лихорадочно думал: «С одной стороны… с другой стороны…» – и как завороженный смотрел, непрестанно моргая, на представителя нового поколения, которое знает, чего хочет, представителя беспощадного времени, что идет на смену старому!

Дидерих, опустив уголки губ, принимал эту дань преклонения. Он переживал одну из тех минут, когда его собственное «я» перерастало себя и он уже действовал в духе августейшей особы. Бургомистр был на голову выше, но Дидерих смотрел на него сверху вниз, точно с высоты трона.

– Скоро выборы городских гласных: тут все зависит от вас, – произнес он милостиво и лаконично. – Процесс Лауэра вызвал перелом в общественном мнении. Меня боятся. Всех, кто захочет мне помочь, я приветствую, тех же, кто вздумает стать мне поперек дороги…

Доктор Шеффельвейс не дожидался конца фразы.

– Я совершенно того же мнения, – угодливо зашептал он. – Нельзя допустить избрания сторонников Бука.

– Этого требуют ваши кровные интересы. Крамольники посягают на ваше доброе имя. Устоите ли вы, если благомыслящие не опровергнут гнусные поклепы?

Наступила пауза, доктора Шеффельвейса трясло. Наконец Дидерих повторил, приободряя его:

– Все зависит от вас.

– Ваша энергия, – залепетал бургомистр, – ваш благопристойный образ мыслей…

– Мой высоко благопристойный образ мыслей!

– Конечно, конечно… Но в политике не следует проявлять такой горячности, мой юный друг. Наш город еще не дорос до вас. Какими средствами вы полагаете справиться с ним?

Вместо ответа Дидерих вдруг отступил на шаг и шаркнул ножкой. В дверях стоял Вулков.

Выставив вперед мерно колышущееся брюхо, он подошел, положил свою темную лапищу на плечо доктору Шеффельвейсу и прогрохотал:

– Что это вы, голубчик, соло? Выгнали вас ваши гласные?

Доктор Шеффельвейс слабо хихикнул. Между тем Дидерих все время озабоченно оглядывался на дверь в зрительный зал, которая была открыта. Он стал позади фон Вулкова так, чтобы загородить его, и шепнул несколько слов, после чего регирунгспрезидент отвернулся, привел в порядок свой туалет и сказал Дидериху:

– А вы, миляга, действительно полезный человек.

Дидерих просиял.

– Я счастлив, господин регирунгспрезидент, что вы обо мне столь лестного мнения.

– Вы, кажется, на многое можете пригодиться, – милостиво изрек Вулков. – Мы еще вернемся к этому разговору.

Он мотнул головой и, повернув к Дидериху широкоскулое, в коричневых пятнах лицо, воззрился на него монгольскими щелками глаз, в которых было столько плотоядного коварства и жестокости, что Дидерих громко засопел. Такой результат, видимо, удовлетворил Вулкова. Он щеткой расчесал перед зеркалом бороду, но, так как держал голову по-бычьи, его борода, прижатая к манишке, тут же смялась.

– А теперь пошли! – сказал он. – Этот трам-тара-рам, наверно, в полном разгаре?

И, сопровождаемый с одной стороны Дидерихом, с другой – бургомистром, он уже готов был войти в зал и своим помпезным появлением помешать лицедейству, как вдруг из буфетной донесся замирающий голос:

– О боже, Оттохен!

– Она уже тут как тут! – буркнул Вулков и пошел навстречу супруге. – Так и знал, в решительную минуту она сдрейфит. Больше кавалерийской лихости, бесценная моя Фрида!

– О боже, Оттохен, ты не можешь себе представить, как я боюсь! – И, обращаясь к Дидериху и бургомистру, она быстро, хотя и дрожащим голосом, затараторила: – Я, конечно, знаю, в бой нужно идти с верой в сердце…

– Особенно, – к месту ввернул Дидерих, – если бой заранее выигран. – И он отвесил рыцарский поклон.

Фрау фон Вулков коснулась его веером.

– Доктор Геслинг уже составил мне компанию в фойе во время первого действия. Он тонкий ценитель искусства и может дать полезный совет.

– Имел случай убедиться, – сказал Вулков. Дидерих, расшаркиваясь, отвешивал благодарные поклоны то ему, то его супруге. Регирунгспрезидент предложил: – Давайте уж и останемся в буфете.

– Таков и мой план военных действий, – болтала фрау фон Вулков, – к тому же я нашла здесь маленькую дверь, откуда видна сцена. Мы приоткроем ее и, оставаясь в стороне от событий, в чем я сейчас чувствую необходимость, будем все же в курсе дела.

– Бургомистерчик, – сказал Вулков и прищелкнул языком, – рекомендую салат из омаров. – Он дернул доктора Шеффельвейса за ухо. – А в деле с городской биржей труда магистрат опять сыграл незавидную роль.

Бургомистр покорно ел, покорно слушал, а Дидерих, стоя рядом с фрау фон Вулков, смотрел на сцену. Там Магда Геслинг брала урок музыки, и учитель, темнокудрый виртуоз, пылко целовал свою ученицу, чему она отнюдь не противилась. «Если бы Кинаст видел», – думал Дидерих, но он и сам почувствовал себя задетым.

– Вы не находите, графиня, – сказал он, – что учитель музыки слишком натуралистично играет?

– Но это вполне соответствует моему замыслу, – удивленно ответила она.

– Я, видите ли, полагал лишь… – неуверенно пробормотал Дидерих и испуганно умолк: из-за кулис показалась не то фрау Геслинг, не то какая-то другая дама, очень на нее похожая. Эмми тоже оказалась тут, молодую чету застукали, поднялся крик, плач. Вулков повысил голос.

– Не-е-т, бургомистр. Стариком Буком вам теперь не отговориться. Пусть он и протащил резолюцию насчет городской биржи труда: все дело в том, как проводить ее в жизнь, а это уж от вас зависит.

Доктор Шеффельвейс хотел сказать что-то в свое оправдание, но Магда закричала, что у нее и в мыслях нет выйти за такого человека, для него, дескать, и служанка хороша.

– Ей следовало бы взять еще более вульгарный тон, – заметила авторша. – Ведь они parvenus [101]101
  выскочки (фр.)


[Закрыть].

И Дидерих, улыбаясь, поддакнул, хотя вся эта передряга в доме, так напоминавшем его собственный, привела его в полное смятение. Про себя он согласился с Эмми, которая заявила, что такого положения нельзя больше терпеть ни минуты, и позвала служанку. А когда та появилась, – вот чертовщина! – оказалось, что это тайная графиня. Неожиданно в тишине, вызванной ее появлением, прогудел бас Вулкова:

– Да бросьте вы меня морочить разговорами о вашем гражданском долге. Разрушать сельское хозяйство – это, по-вашему, гражданский долг?

В публике многие оглянулись; президентша в ужасе прошелестела:

– Оттохен, бога ради!

– Что там такое? – Он подошел к двери. – Пусть только попробуют пикнуть!

Но никто не сделал такой попытки. Вулков повернулся к бургомистру.

– Ведь ясно, что вашей биржей труда вы отнимаете рабочую силу у нас, землевладельцев Восточной Пруссии [102]102
  …землевладельцев Восточной Пруссии– К востоку от Эльбы наиболее полно в Германии сохранились юнкерские хозяйства. Крупные помещики сосредоточили здесь в своих руках пятьдесят процентов всей обрабатываемой земли. Юнкерские хозяйства в основном существовали за счет полуфеодальном эксплуатации батраков.


[Закрыть]. И кроме того: на этой несчастной бирже есть даже представители рабочих – а вы берете на себя еще и посредничество в сельском хозяйстве. К чему это приведет? К объединению батраков, конечно. Так ведь, бургомистерчик? – Его лапища опустилась на податливое плечо доктора Шеффельвейса. – Все ваши махинации мы насквозь видим. И не потерпим их!

На сцене вулковская племянница обращалась к публике: семье фабриканта не положено было слышать ее монолог.

– Как? Мне, графской дочери, стать женой учителя музыки? Никогда! Хоть эти люди сулят мне приданое, но пусть другие унижаются ради денег. Я знаю, к чему обязывает меня мое высокое происхождение!

В зале зааплодировали. Фрау Гарниш и фрау Тиц утирали слезы, вызванные благородством чувств тайной графини. Однако слезы полились вновь, когда племянница сказала:

– Но где мне, служанке, найти жениха столь же высокого происхождения?

Бургомистр, очевидно, отважился на какое-то возражение, потому что Вулков сердито крикнул:

– Устраивать безработных – не мое дело! Я ради них разоряться не намерен. В свой карман залезать не позволю!

Тут Дидерих не мог больше сдержаться и, расшаркавшись, отвесил поклон регирунгспрезиденту. Но и у президентши были все основания отнести поклон на свой счет.

– Знаю, – прошептала она, умиленная, – это место мне удалось.

– Ваше искусство, графиня, находит прямой путь к сердцам, – сказал Дидерих. И так как Магда и Эмми шумно хлопнули крышкой рояля, а потом дверьми, он прибавил: – Высокодраматическое искусство! – И тут же, повернувшись в другую сторону: – На следующей неделе состоятся выборы двух гласных на места Лауэра и Бука-младшего. Хорошо, что Вольфганг Бук отказался добровольно.

– Позаботьтесь, – сказал Вулков, – чтобы на их места попали приличные люди. У вас как будто хорошие отношения с «Нетцигским листком»?

Дидерих таинственно понизил голос:

– Я пока еще держусь в тени, господин президент. Так лучше для блага националистической идеи.

– Смотрите-ка! – сказал Вулков и сам пристально посмотрел на Дидериха. – Вы, я вижу, сами не прочь выставить свою кандидатуру?

– Готов принести такую жертву. В органах городского самоуправления слишком мало надежных людей – с националистической точки зрения.

– А что бы вы сделали, если бы вас избрали?

– Позаботился бы о скорейшей ликвидации биржи труда.

– Ну конечно, – сказал Вулков, – вполне естественно для националистически мыслящего немца.

– Я офицер, – говорил между тем на сцене лейтенант, – и не потерплю, дорогая Магда, чтобы с этой девушкой, пусть она всего лишь бедная служанка, плохо обращались.

Лейтенант из первого акта, неимущий кузен, которому прочили в жены тайную графиню, – жених Магды! Зрители дрожали от волнения. Фрау фон Вулков сама это заметила.

– Драматические ситуации – моя сильная сторона, – сказала она потрясенному Дидериху.

У доктора Шеффельвейса не было времени предаваться художественным эмоциям, его томило предчувствие больших неприятностей.

– Никто, – уверял он, – не приветствовал бы так радостно новые веяния…

– Знаем мы эти песни, голубчик. Радостно приветствовать, когда это ничего не стоит, на это вы мастак.

– Необходимо провести решительную черту между преданными монархистами и бунтарями! – подхватил Дидерих.