Текст книги "Мемуары маркизы де Ла Тур дю Пен"

Автор книги: Генриетта-Люси де Ла Тур дю Пен Гуверне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава III

I. Ежегодные поездки мадемуазель Диллон в Лангедок с 1783 по 1786 год с ее двоюродным дедом, архиепископом Нарбоннским. – Как путешествовали в то время. – Экипажи. – Еда. – Архиепископ Лиона господин де Монтазе: популярность этого прелата в своей епархии. – II. Дорога в Лангедок. – Гостиница в Монтелимаре. – Происшествие при переправе через поток. – Проезд через Конта-Венессен. – Въезд в Лангедок. – Внешность и характер архиепископа Нарбоннского. – Ним: Амфитеатр и Квадратный дом; господин Сегье. – Прибытие в Монпелье. – Господин де Перигор. – III. Представление королю «добровольного дара». Депутация. – Прогулка в Марли. – Процветание Лангедока. – Обустройство в Монпелье. – Аббат Бертолон и его уроки физики. – Обеденный этикет. – Ливрея Диллонов. – Общество Монпелье. – Господин де Сен-При и император Иосиф II. – IV. Возвращение господина Диллона во Францию. – Он женится на госпоже де Ла Туш. – Противодействие этому браку со стороны госпожи де Рот. – Господин Диллон принимает назначение на должность губернатора Тобаго. – Первые проекты замужества мадемуазель Диллон. – Доверенность, оставленная ее отцом архиепископу Нарбоннскому. – V. В Але. – В Нарбонне. – Испуг. – В Сен-Папуль. – Знакомство с семейством Водрей. – Претенденты. – VI. Пребывание в Бордо. – «Генриетта-Люси». – Другое семейство Диллон. – Предчувствия: граф де Ла Тур дю Пен. – Граф де Гуверне.

I

В ноябре месяце 1783 года я узнала, что моя бабка теперь станет сопровождать моего дядю-архиепископа на заседания Генеральных Штатов Лангедока. Это решение доставило мне большую радость. В те времена ежегодный съезд Штатов был очень блестящим событием. Только что был заключен мир[18]18
  Арпан – старинная французская мера длины (180 парижских футов, то есть 58,52 м) и площади (примерно 3424,6 м²).


[Закрыть], и англичане, в течение трех лет лишенные возможности приезжать на континент, ринулись туда толпой, как это было потом в 1814 году. В Италию в те времена ездили гораздо меньше. Красивых дорог через Монсени и Семплон еще не существовало. Пароходов не было. Дорога по горному карнизу вдоль побережья была почти непроходима. Климат юга Франции, прежде всего Лангедока и в особенности Монпелье, был еще в моде.

Меня все радовало в мысли о предстоящем путешествии, можно сказать, первом в моей жизни. Я все еще жалела, что не была в поездке в Бретань, а путешествие в Амьен, куда я ездила попрощаться с отцом в начале войны, было единственным, которое я до того времени совершила. Я расскажу здесь один раз, как проходила поездка в Монпелье, и не буду повторяться, поскольку каждый раз все бывало примерно так же до 1786 года, когда я туда ездила последний раз.

Наши приготовления в дорогу, покупка припасов, упаковка вещей были для меня занятием и удовольствием; потом, в дальнейшей моей беспокойной жизни, сборы еще успели мне наскучить. Мы выезжали в большой дорожной карете-берлине, запряженной шестерней: дядюшка и бабка сидели сзади, я спереди вместе с состоявшим при дядюшке клириком или секретарем, а на переднем сиденье двое слуг. Эти двое по прибытии бывали утомлены больше, чем те, кто ехал верхом, так как в то время сиденья не имели рессор, а крепились на деревянные столбики, опиравшиеся на раму, вследствие чего езда была тряской, как в телеге. Вторая берлина, тоже запряженная шестерней, везла горничную бабки, мою горничную мисс Бек, двоих лакеев и, на переднем сиденье, двоих слуг. Метрдотель и шеф-повар ехали в почтовой карете.

Было также три курьера, один из которых ехал на полчаса раньше, а двое других вместе с экипажами. Мой учитель господин Комб выезжал за несколько дней до нас дилижансом, называвшимся тюрготин, или почтовым экипажем, представлявшим собой род длинной двухколесной тележки с оглоблями. Такой экипаж брал только одного путешественника.

Каждый год министры задерживали моего двоюродного деда в Версале так долго, что он едва успевал добраться до Монпелье к открытию Штатов, которое происходило в определенный назначенный день. Заседания могли начаться только в присутствии архиепископа Нарбоннского, непременного президента. Однако же, если бы он оказался задержан несчастным случаем или болезнью, на место его должен был бы заступить вице-президент, архиепископ Тулузский, – такой случай доставил бы большое удовольствие занимавшему эту кафедру честолюбцу, впоследствии кардиналу де Ломени.

Задержавшись из-за министров, приходилось ехать так скоро, как только возможно, – необходимость весьма тягостная в эту пору поздней осени. Мы ехали на восемнадцати лошадях, и приказ по почтовому ведомству опережал нас на несколько дней, чтобы лошади для нас были готовы. На ночлег мы останавливались лишь ненадолго. Выехав в 4 часа утра, останавливались только на обед. Почтовая карета и первый курьер опережали нас на час, благодаря чему мы находили стол накрытым, огонь разожженным и несколько хороших блюд приготовленными или подправленными нашим поваром. Он вез из Парижа в своем экипаже бутылки с готовыми соусами и подливами – все, что надо было, чтобы исправить скверные трактирные обеды. Почтовая карета и первый курьер снова пускались в путь при нашем прибытии, и мы, когда останавливались на ночлег, находили все приготовления уже оконченными, как и утром.

В пути бабка брала меня к себе в комнату, что мне очень не нравилось, поскольку она забирала себе лучшую постель, еще и улучшенную за счет половины моей. Она занимала все место у огня, а ее многочисленные туалетные принадлежности совсем не оставляли мне места. Она меня ругала по малейшему поводу и не позволяла мне идти спать сразу по прибытии, хотя я почти каждый день была без сил от усталости, поскольку она не давала мне ни поспать в экипаже, ни даже опереться на подушки. Однажды – кажется, это было в 1785 году – я так сильно заболела в Ниме, что ей там пришлось остаться со мной на два дня. У меня уже не было сил доехать до Монпелье.

Мы останавливались на несколько часов в Лионе, когда тамошний архиепископ был в городе. Однако мой дядюшка не особенно его ценил. Этот прелат был не в ладах с двором и редко ездил в Париж. Я не помню, чтобы я когда-нибудь его там встречала, даже во время съездов духовенства. У него была интрига со знаменитой герцогиней Мазарини, но не это было причиной немилости к нему в те распутные времена, когда строгость нравов составляла исключение среди высшего духовенства. Я полагаю, напротив, что его чурались из-за одного доброго дела, которое он, возможно, совершил хвастовства ради, но которое не стало от того менее полезным. Город Лион обратился с просьбой, чтобы в больницах поставили железные кровати. Министры то ли отказали, то ли не дали разрешения произвести расходы, и тогда архиепископ Лионский господин де Монтазе дал на эти цели из собственных средств 200 000 франков. Министры увидели в этом некий урок, который им не понравился – им, но не королю. Этот превосходный государь был всегда расположен ко всем делам благотворительности, но слабость или робость его характера слишком часто приводила к тому, что он отвергал идеи, с первого взгляда показавшиеся ему хорошими, и вот именно эта чрезмерная скромность и недоверие к своим собственным понятиям и оказались для нас столь фатальными.

Щедрость архиепископа Лионского заслужила ему большую популярность в городе и вызвала ревность его коллег. Они предпочитали тратить свои средства на постройку епископских резиденций или красивых загородных домов, а не на устройство благотворительных заведений; и в тех же самых епархиях, где строились епископские дворцы, способные принять тридцать приглашенных гостей, было немало кюре скудного достатка, чьи дома плохо защищали их от непогоды.

II

Я возвращаюсь к дороге в Лангедок. В то время дорога, идущая вдоль Роны до Пон-Сент-Эспри, была так плоха, что экипажи в любой момент рисковали перевернуться. Форейторы требовали дополнительной платы при каждой смене лошадей, заявляя, что они нас везли не по главной дороге, а по проселкам, где и проехать нельзя. Мы ночевали в Монтелимаре, где была очень хорошая гостиница, пользовавшаяся доброй славой у англичан, направлявшихся на юг Франции. Там все останавливались на ночь. Бывало иногда, что пересекавшая этот городок речка, через которую обычно переправлялись вброд, так наполнялась от дождей или, весной, от талых вод, что приходилось несколько дней дожидаться конца наводнения.

В коридорах и на лестнице этой гостиницы все стены были покрыты медальонами с именами знатных людей, бывавших там. Чтение этих имен, в особенности тех, кто проезжал там в последнее время и кого мы ожидали встретить в Монпелье, очень меня занимало.

В какой-то год мы подверглись большой опасности при переправе через речку. Воды было столько, что она подняла экипаж, и пришлось открыть дверцы, чтобы она могла протекать насквозь. Мы – я и моя бабка, – поджав ноги, цеплялись за сиденье. Мужчины забрались на скамью. К рессорам прикрепили деревянные подножки, на которых стояли люди с длинными пиками, чтобы не дать экипажу перевернуться. Все это забавляло тогда меня, юную любительницу приключений, но моя бедная бабка ужасно трусила и жестоко страдала. К несчастью, страх ее всегда обращался дурным настроением, которое неизменно отзывалось на мне. Когда я вижу прекрасные мосты, по которым мы теперь пересекаем реки, пароходы и все свершения промышленности, мне трудно поверить, что всего лишь пятьдесят пять лет назад я переносила все эти трудности и препятствия, делавшие таким долгим наш путь в Монпелье. Если бы в чувствах и добродетелях наблюдался такой же прогресс, как в промышленности, мы бы уже были ангелами, достойными рая, – но это далеко не так!

От почтовой станции Ла Палюд начиналась область Конта-Венессен, принадлежавшая папе. Я радовалась, видя пограничный столб с нарисованными на нем ключами и тиарой. Мне казалось, что я въезжаю в Италию. Здесь мы покидали большую дорогу на Марсель и дальше ехали по прекрасной дороге, которую папское правительство позволило построить лангедокским Штатам и которая вела в Пон-Сент-Эспри более прямым путем.

В Ла Палюд дядюшка переодевался. Он надевал дорожное облачение из лилового сукна, а когда было холодно, еще и подбитый ватой редингот с подкладкой из шелка того же цвета, лиловые шелковые чулки, туфли с золотыми пряжками, свою голубую ленту и треугольную священническую шляпу, украшенную золотыми желудями.

Как только экипаж проезжал последнюю арку моста Сент-Эспри, пушка на небольшом предмостном укреплении, которое тогда еще сохранялось, давала двадцать один выстрел. Барабаны выбивали сигнал «в поход», гарнизон во главе с офицерами выходил при полном параде, и все светские и религиозные власти являлись к дверям кареты. Если не было дождя, дядюшка выходил, пока запрягали восемь лошадей в его экипаж.

Он выслушивал обращенные к нему торжественные речи и отвечал на них милостиво и с несравненной любезностью. Он имел благороднейшую фигуру, высокий рост, красивый голос и вид одновременно любезный и уверенный. Он осведомлялся о делах, которые могли быть интересны жителям, немногословно отвечал на петиции, которые ему представляли, и никогда ничего не забывал из просьб, с которыми к нему обращались в прошлом году. Все это продолжалось примерно с четверть часа, после чего мы уезжали быстрее ветра, поскольку не только форейторов добавлялось вдвое, но и править экипажем такой важной персоны считалось большой честью.

Президент местных Штатов в сознании жителей Лангедока стоял далеко впереди короля. Мой дядюшка был чрезвычайно популярен, несмотря на свое изрядное высокомерие, которое, впрочем, проявлялось всегда лишь в отношении тех, кто полагал себя выше его. Так, в пору, когда он был архиепископом Тулузским, а кардинал де Ла Рош Эймон – архиепископом Нарбоннским, тот отказался ехать председательствовать на съезде Штатов, заявляя, что нет средства быть выше господина Диллона и придется нехотя ему уступить.

Мы ночевали в Ниме, где у дядюшки всегда были дела. В какой-то год мы там провели несколько дней у епископа, что дало мне время в подробностях рассмотреть древности и фабрики. Хотя к античным памятникам относились тогда далеко не с такой заботой, как сейчас, Амфитеатр тогда уже начали расчищать и раскопали из-под новых построек Квадратный дом, где была найдена надпись: «Каю и Луцию Агриппе, князьям молодежи». Этим большим открытием город Ним обязан некоему господину Сегье, замечательному археологу; он нашел эту надпись по следам гвоздей, которыми крепились составлявшие ее бронзовые буквы[19]19
  Версальский мир 1783 г., завершивший войну за независимость США и связанную с ней войну Англии с Францией и Испанией.


[Закрыть].

Дядюшка устраивал так, чтобы приезжать в Монпелье уже после захода солнца, – так удавалось избежать пушечной пальбы в его честь и пощадить самолюбие графа де Перигора, коменданта провинции и королевского комиссара на открытии съезда Штатов, которому такой привилегии не полагалось – жалкая слабость в таком большом вельможе, причем в деле совершенно не личного свойства, а только церемониального этикета. Архиепископ Нарбоннский, наделенный такими прерогативами, в данном случае был ровней графу де Перигору по рождению, но будь он даже из крестьян, все равно пушка стреляла бы в его честь.

Мой двоюродный дед ставил себя выше такого рода тщеславия. Он был слишком умен, чтобы ему предаваться. Графу де Перигору этого качества не хватало, и двор совершал большую ошибку, отправляя такую посредственность в качестве королевского комиссара отстаивать интересы государственных финансов перед Штатами крупной провинции.

III

Вопрос, стоящий перед Штатами, сводился в конечном итоге к тому, какой денежный взнос можно будет от них получить. Двор всегда имел виды на увеличение безвозмездного дара, в котором Штаты имели право отказать, если утеснялись их привилегии. Королевский комиссар обсуждал интересы провинции с синдиками[20]20
  В древности Ним (Nemausus), перестроенный при Августе и ставший римской колонией, был одним из крупнейших городов римской Галлии. Здесь сохранились амфитеатр (ок. 60 г. н. э.), храм, освященный пасынками Августа (последние годы до н. э.), известный как «Квадратный дом» (Maison Carree), самый высокий из сохранившихся до наших дней акведуков – Пон-дю-Гар (Pont du Gard) и др. Уже в XVIII в. эти великолепно сохранившиеся памятники стали объектом археологических исследований. В издании 1913 г. комментатор Э. де Лидекерке Бофор приводит полный латинский текст надписи: «С. Caesari Augusti F. L. Caesari Augusti F. Cos. Designato Principibus Juventutis» – и комментарий: «Кай и Луций были сыновьями Агриппы и внуками Августа, который усыновил их как наследников».


[Закрыть] Штатов, которых было двое – в мое время это были господа Ромм и де Пюиморен, и тот и другой люди весьма толковые. Они каждый год по очереди ездили в Париж с депутацией Штатов отвозить королю безвозмездный дар своей провинции.

Эта депутация состояла, как мне помнится, из одного епископа, одного барона, двух депутатов третьего сословия, одного из синдиков и архиепископа Нарбоннского, который и представлял депутацию королю. Король принимал депутацию в Версале с большой помпой; к приехавшим присоединялись и те лангедокцы, принятые при дворе, которые в это время (дело всегда было летом) оказывались в Париже. После обеда, даваемого у первого камергера, депутацию вели на прогулку в сады Трианона или Марли. По этому поводу там запускали фонтаны. Я однажды сопровождала депутацию, и нас – меня и мою бабку – для прогулки усадили в кресла на колесах, которые везли швейцарские гвардейцы. Эти самые кресла служили еще при дворе Людовика XIV. После того как мы осмотрели все прекрасные боскеты Марли и полюбовались великолепием фонтанов, в одной из больших гостиных нас ожидало красиво сервированное угощение. Кажется, это было в 1786 году. Это был единственный раз, когда я видела Марли во всем его блеске, хотя потом я там еще не раз бывала. Этого прекрасного места больше не существует[21]21
  Синдик – юрист, ведущий судебные дела какой-либо организации.


[Закрыть]. От него не осталось ни малейшего следа, и это столь скорое разрушение служит для нас объяснением тому запустению, которое царит вокруг Рима.

Вернемся в Монпелье. Я не стану входить в объяснения по поводу состава Штатов Лангедока. Пятьдесят семь лет спустя я помню только результаты.

Проехав 160 лье по отвратительным разбитым дорогам, где приходилось с риском для жизни переправляться через реки без мостов, мы наконец пересекали Рону и выезжали на дорогу прекрасную и ровную, как в самом лучшем саду. Мы ехали дальше по превосходным, отлично построенным мостам, по городам, где процветала промышленность, по прекрасно возделанным полям. Контраст был разителен даже на взгляд пятнадцатилетней девочки.

В Монпелье мы жили в красивом, просторном, но очень мрачном доме, располагавшемся на узкой темной улице. Дядюшка арендовал дом со всей обстановкой, и мебель была очень хорошая, обитая красным узорчатым шелком. Комнаты во втором этаже, которые занимал дядюшка, были полностью застелены очень красивыми турецкими коврами, весьма распространенными в то время в Лангедоке. Дом был выстроен по четырем сторонам квадратного двора; одну сторону занимала столовая на пятьдесят кувертов, а другую гостиная того же размера в шесть окон, обитая красивым малиновым узорчатым шелком и с такой же мебелью; в гостиной был огромный камин старинной работы, который сейчас нам был бы очень кстати.

Мы с бабкой жили в нижнем этаже, где уже в 3 часа пополудни делалось темно. Утром мы дядюшку никогда не видели. Мы завтракали в 9 часов, после чего я шла гулять с моей английской горничной. Три последних года я по три раза в неделю ходила в устроенный Штатами прекрасный кабинет физических опытов, где главный профессор, аббат Бертолон, любезно давал уроки для меня одной. Это мне позволяло знакомиться с приборами, выполнять опыты вместе с ним, повторять их заново, расспрашивать обо всем, что приходило в голову, и приобрести вследствие этого гораздо более познаний, чем это было бы возможно на публичных лекциях. Эта учеба интересовала меня чрезвычайно. Я относилась к ней с величайшим прилежанием, и аббат Бертолон был доволен моим умом. Горничная, которая меня сопровождала, почти ничего не понимала по-французски и занималась тем, что протирала и мыла приборы, к большому удовольствию профессора.

Ровно к трем часам надо было быть одетой и даже наряженной к обеду. Мы поднимались в гостиную, где всякий день, кроме пятницы, находили пятьдесят человек приглашенных. По субботам мой дядюшка обедал вне дома, либо у епископа, либо у какого-нибудь важного депутата Штатов. Женщин, кроме моей бабки и меня, никогда не бывало. Между нами двумя сажали самого важного из присутствующих. Когда бывали иностранцы, особенно англичане, их сажали рядом со мной. Я, таким образом, привыкала правильно держаться и вести разговор, находя тот род остроумия, который мог подойти моему соседу, часто человеку важному и степенному или даже ученому.

В то время каждый, у кого был достойно одетый слуга, ставил его прислуживать себе за столом. Ни графинов, ни бокалов на стол не ставили, но на больших обедах на буфете помещали серебряные ведра с бутылками вина и подставку с дюжиной бокалов; те, кто хотел получить бокал того или иного вина, отправляли за ним своего слугу. Слуга стоял всегда позади стула своего хозяина, имея в руке тарелку и приборы на замену тем, которые использовались.

Считалось невоспитанностью не знать всех нюансов застольного этикета. Я думаю, что я их усвоила с самого раннего детства; когда я первый раз оказалась в провинции и увидела депутатов третьего сословия, действительно гротескных, сопровождаемых столь же гротескными слугами, мне стоило большого труда удержаться от смеха. Но я быстро привыкла к такого рода смешным чертам и часто находила и ум, и образованность под грубой с виду оболочкой.

У меня был свой личный слуга, который одновременно служил мне и куафером. Он носил мою ливрею; мы вынуждены были использовать для слуг красные ливреи, хотя в Англии ливрея была синяя, потому что галуны у нас были в точности такие, как у Бурбонов. Если бы еще и ливреи у нас были синие, они были бы похожи на королевские, а это не дозволялось.

После обеда, продолжавшегося не более часа, все возвращались в гостиную, которая была уже полна депутатов Штатов, пришедших к кофе. Прием продолжался стоя, и через полчаса мы с бабкой спускались к себе в комнаты. Часто после этого мы отправлялись делать визиты – в портшезе с носильщиками, единственном средстве транспорта, использовавшемся на улицах Монпелье. Красивого квартала, построенного позднее, тогда еще не существовало. Площадь Пейру была за пределами города, и в окружавших ее больших рвах разводили сады – там никогда не чувствовался холод.

Основу общества Монпелье составляли жены президентов и советников счетной палаты и жены дворян – они весь год жили у себя в поместьях, и съезд Штатов был для них ежегодным развлечением. Кроме них общество включало в себя знатных иностранцев, родственников епископов, приехавших на съезд Штатов, военных и офицеров лангедокских гарнизонов, которые отпрашивались съездить немного развлечься в это время. В городе был театр, куда бабка водила меня два или три раза, и балы у графа де Перигора, в интендантстве и в нескольких частных домах, но никогда ни у моего дядюшки, ни у кого-либо из епископов.

В мой первый приезд в Монпелье был еще жив старый господин де Сен-При, отец того, который был послом в Константинополе. Его второй сын сменил его на посту интенданта[22]22
  Дворец Марли был построен в 1679–1684 гг. для отдыха короля в узком кругу. После смерти Людовика XIV он был почти заброшен и пришел в запустение, а в 1806 г. снесен. Сохранился только дворцовый парк, расчищенный в конце XIX в. силами энтузиастов и в наши дни охраняемый государством. Композицию этого дворца повторяет дворец Марли в Петергофе (1720–1723), хотя и не являющийся простым подражанием французскому прототипу.


[Закрыть]. Это был красивый старик, очень остроумный, рассказывавший весьма пикантно подробности пребывания в Лангедоке императора Иосифа II в ту пору, когда тот объездил большую часть Франции под именем графа Фалькенштейна. Цветущее состояние этой провинции, прекрасные дороги, совершенство учреждений привели его в высшей степени дурное настроение. Он чрезвычайно ревниво отнесся к тому, как хорошо Штаты управляли провинцией, и старательно выискивал все, что могло бы очернить это управление. Господин де Сен-При рассказывал множество забавных анекдотов. Я уже забыла, а может быть, никогда и не знала, что за интрига привела к смещению второго сына господина де Сен-При с поста интенданта Лангедока. Я к этому еще вернусь.