Текст книги "Мемуары маркизы де Ла Тур дю Пен"

Автор книги: Генриетта-Люси де Ла Тур дю Пен Гуверне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Между тем революционного Молоха было уже не остановить; революция требует жертв, и требует их непременно. 21 сентября 1792 г. Франция была объявлена республикой; 21 января 1793 г. король Людовик XVI был казнен, а спустя полгода на эшафот поднялась Мария-Антуанетта; в марте был арестован отец супруга Люси, занимавший в начале революции пост военного министра, но в этот раз его отпустили. Люси с мужем и маленьким сыном уезжают в фамильный замок Буй недалеко от Бордо, однако в августе на замок был наложен секвестр, и Люси с сыном была вынуждена поселиться у знакомых в Бордо, между тем как ее супруг скрывался у прежних слуг их семьи.

В сентябре 1793 г. Люси родила дочь Серафину. Положение в Бордо, где революционный трибунал каждый день выносил смертные приговоры и где она постоянно слышала ужасный стук падающего ножа гильотины, делалось все более опасным. Благодаря помощи Терезы де Фонтене, будущей супруги комиссара Конвента Жана-Ламбера Тальена, Люси удалось получить для себя, мужа и детей паспорт для выезда в Америку, и в марте 1794 г. они отплыли в Бостон на маленьком суденышке «Диана». Плавание продолжалось более полутора месяцев.

В Америке семья пробыла два года, с 1794 по 1796 г. Из Бостона, куда они прибыли, беглецы перебрались в Олбани. В Америке в это же время оказался и Ш.-М. Талейран, которому Дантон выправил паспорт, и тот буквально чудом успел уехать из Франции в Англию, а потом в Америку. Но если Талейран к жизни в Америке не привыкнет, хоть и попытается, как обычно, заработать деньги на финансовых спекуляциях, то Люси и ее муж, не меньшие аристократы, чем он, здесь, в молодом американском государстве, только что завоевавшем независимость, будут вести настоящую жизнь фермеров. Они купили небольшую ферму, у семьи было восемь коров, а Люси научилась делать превосходное масло: «Мое масло вошло в большую моду. Я его аккуратно формовала в небольшие брусочки, используя специальную форму с нашим шифром, и красиво укладывала в чистую корзинку на тонкую салфетку. Это все предназначалось покупателю… Сливки у меня были всегда свежие. Это мне приносило каждый день немало денег.» Вот вам и неприспособленные к жизни аристократы.

Понятно, ферма предполагала иные наряды, нежели Версаль или светские салоны, и наша героиня начала носить ту же одежду, что и ее соседки-фермерши, что тут же сделало ее очень популярной в округе. Наряд ее был таков: «…шерстяная юбка в черно-синюю полоску, кофточка из крашенной в бурый цвет хлопковой ткани, цветной платок, зимой серые или синие шерстяные чулки с мокасинами или мягкими туфлями из кожи буйвола, а летом – хлопковые чулки с туфлями.»

Как-то семью наших фермеров навестил князь Талейран, и Люси оставила яркую и откровенную характеристику этого сноба: «Господин де Талейран был любезен, как он всегда неизменно бывал со мной, и показывал ту приятность в беседе, какой никто никогда не обладал так, как он. Он меня знал с моих детских лет и поэтому держался со мной в некотором роде по-отечески и с чарующей благосклонностью. Можно было внутренне пожалеть о том, что есть столько причин не уважать его. Послушав его час, нельзя было удержаться, чтобы не прогнать все дурные воспоминания, которые он вызывал. Сам по себе ничего не стоящий, он испытывал – и это создавало особенный контраст – отвращение к тому, что было дурного в других. Не зная, кто он такой, по его речам можно было счесть его за добродетельного человека».

Люси даже станет хозяйкой четырех рабов, купив у прежних хозяев сначала мужа, а потом и его жену, соединив тем самым семью. Как пишет Люси, в соответствии с обычаем, если какой-либо негр был недоволен своим положением, он шел к мировому судье и обращался к своему хозяину с официальной просьбой продать его. Тот, в соответствии с обычаем, должен был позволить ему искать хозяина, который заплатил бы за него условленную сумму. Со своей стороны, негр искал человека, который был бы расположен его купить. Вот она и купила эту пару, а когда настал черед уезжать из страны, поставила перед мужем условие: непременно предоставить рабам свободу.

В Америке она узнала о казни своего отца, Артура Диллона, и своего свекра. В 1795 г. инфекционная болезнь унесла маленькую Серафину. После событий 9 термидора (27 июля) 1794 г. и свержения якобинцев во главе с Максимилианом Робеспьером появилась возможность вернуться во Францию, но семья не спешила. Эти известия, по словам Люси, «…свалились на нас посреди наших мирных занятий, как горящая головня, которая внезапно зажгла в сердцах всех вокруг меня мысли о возвращении на родину, предвкушение лучшей жизни, честолюбивые надежды – в общем, все те чувства, которые одушевляют жизнь мужчин. Я, со своей стороны, испытывала совершенно иные чувства. Франция оставила у меня память только страшную. Я потеряла там свою молодость, порушенную бесчисленными и незабываемыми ужасами». Только угроза того, что замок Буй может перейти в государственную собственность, заставила наших героев поспешить. В 1796 г. через Испанию они вернулись на родину, куда отправился и Талейран, но на другом судне.

Однако в сентябре 1797 г. вышел декрет, предписывающий всем эмигрантам в восьмидневный срок покинуть Францию, и Люси с мужем и детьми вновь пришлось уехать, на этот раз в Англию, где у семьи были родственники. Вернулись они только в начале 1800 г. На пути через ганноверские земли Люси родила еще одну девочку, Сесиль.

Вернувшись во Францию, Люси была представлена Жозефине. Через несколько лет она снова оказалась при дворе, теперь уже Наполеона, который в 1799 г. в ходе переворота 18 брюмера стал Первым консулом, а в 1804 г. провозгласил себя императором. О Наполеоне наша героиня всегда отзывается с уважением и восхищением, он для нее – великий человек. К Жозефине, приходившейся кузиной ее мачехе, она более строга, хотя и отдает должное ее достоинствам. «В Париже я нашла многих своих знакомых, уже вернувшихся из эмиграции. Все молодые люди в этот момент обращали свои взоры к восходящему солнцу – госпоже Бонапарт, поселившейся в Тюильри в апартаментах, отделанных заново, как по волшебству. У нее уже были повадки королевы, но королевы самой милостивой, самой любезной, самой предупредительной. Хотя и не обладая особенно острым умом, она все же хорошо поняла планы своего мужа. Первый консул доверил своей жене миссию привлечь к нему высшее общество. Жозефина на самом деле убедила его, что сама принадлежала к этому обществу, что было не вполне так. Была ли она представлена ко двору? Бывала ли в Версале? Мне это неизвестно, но благодаря имени ее первого мужа, господина де Богарне, это было вполне возможно».

Или вот как она описывала свой визит к Жозефине в ее прекрасный Мальмезон: «Однажды утром я поехала в Мальмезон. Это было после сражения при Маренго. Госпожа Бонапарт приняла меня наилучшим образом и после завтрака, устроенного в очаровательной столовой, повела меня посмотреть свою галерею. Мы были там одни. Она воспользовалась этим, чтобы нарассказать мне вгоняющих в сон историй о происхождении имевшихся там шедевров и восхитительных небольших картин. Вот эту прекрасную картину Альбани ее заставил принять в подарок сам папа. „Танцовщицу“ и „Гебу“ она получила от самого Кановы. Вот то и вот это ей подарил город Милан. Я и не подумала тогда, что не стоит принимать ее слова всерьез. Но, испытывая большое восхищение перед победителем при Маренго, я бы больше уважала госпожу Бонапарт, если бы она мне сказала просто, что все эти шедевры были добыты его шпагой. Эта женщина была лгунья по натуре. Даже когда простая правда была бы более интересна или пикантна, чем ложь, она предпочла солгать».

В 1806 г. у Люси родился младший сын Эймар, а в 1808 г. ее муж Фредерик-Серафен был назначен префектом департамента Диль, и Люси поехала к нему в Брюссель вместе с дочерьми и маленьким Эймаром; старший сын Юмбер к тому времени уже поступил на службу в Антверпене.

Наполеон Бонапарт, разведясь в 1809 г. с Жозефиной Богарне, не родившей ему наследника, в 1810 г. женился на Марии-Луизе Австрийской. Генриетта-Люси дала весьма жесткую характеристику новой французской императрице, именуя ее «незначительной женщиной, столь недостойной того великого человека, судьбу которого она разделяла».

Между тем империя Наполеона оказалась колоссом на глиняных ногах. Проницательный Талейран назвал Русскую кампанию «началом конца», а Люси просто поверить не могла, что французская армия могла совершить поход в Россию и дойти до Москвы: «Мы не были готовы к мысли, что французская армия может пойти на Москву. Так, когда господин де Ла Тур дю Пен, съездив на несколько дней в Париж, привез оттуда красивую карту Германии, Польши и России, мы удивились тому, что картограф Лапи добавил на полях небольшой квадратик, на котором располагалась Москва. Карта не доходила до меридиана этого города, и, когда мы ее прикрепили к обоям в гостиной и все стали ее рассматривать, каждый не преминул высказаться, что это совершенно излишняя предусмотрительность со стороны географа. Это было предсказание!»

Судьба наполеоновской империи была предрешена. В 1813 г. супруг Люси был смещен с поста префекта, и она поехала в Париж, добилась приема у Наполеона и выхлопотала новое назначение в Амьен. Там они и встретили новость об отречении Наполеона в Фонтенбло, вступлении союзников в Париж и реставрации Бурбонов. Ее переживания об этом времени – это чувства патриота своей родины: «Падение великого человека, завоевание нашей страны, унизительная доля принимать у себя победителей – ничто из этого, похоже, ее (речь идет о госпоже де Дюрас. – Н. Т.) не беспокоило. Со своей стороны, я испытывала чувство стыда, которое, вероятно, никто больше не разделял». Ее поражал цинизм Талейрана, который, как мы знаем, за свою жизнь успел присягнуть четырнадцати режимам. Люси приводит свой разговор с ним накануне отречения Наполеона: «„Вы видели Императора. Как он? Что он делает? Что он говорит после поражения?“ – „Да оставьте же меня в покое с вашим Императором. Это конченый человек“. – „Как конченый? – произнесла я. – Что вы хотите сказать?“ – „Я хочу сказать, – отвечал он, – что это человек, который будет прятаться под кроватью!“»

После воцарения на французском престоле Людовика XVIII, брата казненного короля Людовика XVI, Генриетта-Люси стала бывать на приемах в Тюильри, где обосновался новый король: «Как проходило мое время после реставрации монархии? Я отправлялась сначала в Тюильри, когда король принимал дам, – это было примерно раз или два в неделю. В качестве прежней придворной дамы королевы я была там принята. Это означало, что вместо того, чтобы смешиваться с толпой женщин, толкавшихся в первой гостиной, так называемой гостиной Дианы, в ожидании, пока король прокатится – ходить он не мог – по тронному залу, я сразу занимала место на расставленных в зале диванчиках вместе с другими дамами, пользовавшимися такой же привилегией. Там были и многие мужчины, которые тоже имели туда доступ, и мы, удобно устроившись, беседовали до момента, пока сакраментальное слово „Король!“ не заставляло нас подняться на ноги и принять более или менее приличную и почтительную позу. Затем мы одна за другой проходили мимо королевского кресла. Король всегда находил что-нибудь смешное или любезное сказать мне».

Тем временем ее муж отправился в Вену, участвовать в составе французской делегации, возглавляемой Талейраном, в работе конгресса, вершившего судьбы Европы. Там участников «танцующего конгресса» и застало известие о высадке Наполеона в бухте Жуан. Наша героиня очень точно обрисовала поведение стран-победительниц, до этого буквально грызшихся на конгрессе: «Каждый бежал со всех ног, и державы, всегда готовые стать врагами, помирились перед лицом общей опасности. Все уже думали только о том, как заставить Францию дорого заплатить за прием, оказанный ею своему герою, который сделал ее столь могучей и славной и в то же время приобрел ей столько врагов».

На этом дневник маркизы де Ла Тур оканчивается. Она проживет долгую жизнь; ее старший сын погибнет на дуэли, а обе дочери умрут от туберкулеза. После Июльской революции 1830 г. и восшествия на престол Луи-Филиппа Орлеанского ее муж-дипломат подаст в отставку, как и многие легитимисты, сторонники свергнутого короля Карла Х. Младший сын Эймар за участие в 1832 г. в неудавшемся легитимистском заговоре герцогини Марии Каролины Беррийской, невестки короля Карла Х и матери его внука, герцога Бордоского, будет заочно приговорен к смерти. Ему удастся покинуть Францию, и родители присоединятся к нему в эмиграции. В 1837 г. Люси похоронит мужа, а сама умрет в Пизе 2 апреля 1853 г. в возрасте восьмидесяти трех лет.

На страницах этого дневника упоминается еще много других известных имен: это и «железный герцог» – герой Ватерлоо Артур Веллингтон, с которым Люси была знакома с детских лет; и невероятная Жермена де Сталь, властительница дум тогдашней Европы; и маркиза Виктория де Ларошжаклен, вдова одного из лидеров Вандейской войны Луи дю Вержье де Ларошжаклена, оставившая воспоминания об этой войне. Все эти и многие другие исторические персонажи ждут вас на страницах этой книги, написанной просто женщиной и матерью, хоть и настоящей маркизой, жившей в эпоху грандиозных потрясений.

Наталия Таньшина

Том I

Глава I

I. Намерения автора. – II. Окружение, в котором прошли первые годы жизни мадемуазель Диллон. – Ее двоюродный дед Артур Диллон, архиепископ Нарбоннский. – Ее отец Артур Диллон, шестой владетельный полковник Диллоновского полка. – Ее мать, придворная дама. – Ее бабка госпожа де Рот: ее высокомерный и несдержанный характер, ее ненависть к своей дочери. – III. Воздействие этого на мадемуазель Диллон, автора мемуаров. – Ее грустное детство и ранний жизненный опыт. – Ее уберегает от заразы ее служанка, крестьянка Маргарита. – IV. Нравы в обществе в конце XVIII века, перед Революцией. – Состояние и образ жизни архиепископа Нарбоннского. – Наряды мужские и женские. – Обеды и ужины. Балы, более редкие, чем теперь. – V. Замок Отфонтен: жизнь, которую там вели. – Людовик XVI ревнует к славе отфонтенской охоты. – В десять лет мадемуазель Диллон ломает ногу на охоте. У ее постели для нее разыгрывают театральные пьесы, ей читают романы. – Зарождение у нее вкуса к творениям воображения. – VI. Поездка в Версаль в 1781 году. – Бал гвардейцев-телохранителей по поводу рождения первого Дофина. – Сопоставление этого блестящего благополучия и последующих несчастий. – Королева и дамы семейства Полиньяк. – Дружеские чувства королевы к госпоже Диллон. – VII. Генеалогический очерк о семействе Диллонов, владетельных полковников полка, носившего их имя. – Краткая история Диллоновского полка.

I

1 января 1820 г.

Когда кто-то пишет книгу, это почти всегда делается с намерением, чтобы ее прочли до или после смерти автора. Но я пишу не книгу. Что же тогда? Просто дневник моей жизни. Для не слишком интересного рассказа об одних только событиях хватило бы нескольких листков бумаги; если же составлять историю моих взглядов и чувств, дневник моего сердца, то это дело более трудное, ведь чтобы нарисовать свой портрет, надо познать себя, и не в пятьдесят лет следовало бы начинать. Пожалуй, я стану говорить о прошлом и расскажу о своих молодых годах, отдельными фрагментами и без особого плана. Я не претендую на исповедь; но все же, хоть мне и претит предавать гласности свои ошибки, я хочу показать себя такой, какая я есть, какой была прежде.

Я никогда ничего не писала, кроме писем к тем, кого люблю. У меня нет ни особого порядка в мыслях, ни методичности. Память моя уже сильно ослабела. Воображение иногда заносит меня так далеко от предмета, которым я хотела бы заняться, что бывает трудно связать обратно нить повествования, разорванную этими блужданиями. Сердце мое еще так молодо, что мне приходится посмотреть на себя в зеркало, чтобы убедиться, что мне уже не двадцать лет. Воспользуемся же тем теплом, которое во мне еще остается и которое немощи возраста могут истребить в любой момент, чтобы поведать о некоторых обстоятельствах жизни бурной, но, возможно, гораздо менее омраченной событиями, ставшими известными публике, чем тайными горестями, в которых я давала отчет одному лишь Богу.

II

В самые ранние мои годы я была свидетелем всего такого, что должно было бы испортить мой разум, извратить сердце, развратить меня и уничтожить во мне всякое понятие о морали и религии. С десятилетнего возраста я присутствовала при беседах самых вольных, где высказывались самые безбожные принципы. Будучи воспитана в доме архиепископа, где повседневно нарушались все правила религии, я знала и видела, что религиозные догмы и доктрины преподаются мне не более серьезно, чем история или география.

Моя мать вышла замуж за Артура Диллона, которому приходилась кузиной по линии матери. Она воспитывалась с ним вместе и смотрела на него только как на брата. Она была прекрасна, как ангел, и ангельская ее доброта вызывала к ней всеобщую любовь. Мужчины ее обожали, и у женщин это не вызывало ревности. Кокетства в ней не было, но она, может быть, проявляла недостаточно сдержанности в отношениях с мужчинами, которые ей нравились и которых свет полагал влюбленными в нее.

Один из них в особенности проводил все время в доме моей бабки и моего дяди-архиепископа, где проживала моя мать. Он сопровождал нас и в деревню. Принц де Гемене, племянник печально знаменитого кардинала де Рогана, в глазах света считался, таким образом, любовником моей матери. Я не думаю, чтобы это было правдой, поскольку герцог де Лозен, герцог де Лианкур, граф де Сен-Бланкар бывали у нее с таким же постоянством. Граф Ферзен, которого называли любовником королевы Марии-Антуанетты, тоже бывал у нас почти что каждый день. Моя мать понравилась королеве, которая всегда поддавалась очарованию всего блестящего; госпожа Диллон была в большой моде – ради одного этого она должна была быть принята в ее свиту. Так моя мать стала придворной дамой. Мне тогда было семь или восемь лет.

Моя бабка, женщина чрезвычайно высокомерного характера и самой неприкрытой злобы, доходящей временами до ярости, пользовалась тем не менее любовью своей дочери. Моя мать была подавлена, подчинена бабкой, полностью покорна ее власти. Будучи в полной от нее зависимости в отношении своего состояния, она никогда не осмеливалась заявить, что в качестве единственной дочери должна была бы владеть по меньшей мере состоянием своего отца графа Рота, умершего, когда ей было десять лет. Моя бабка силой завладела поместьем Отфонтен, купленным на деньги ее мужа. Она сама, дочь очень небогатого английского пэра, имела от отца лишь какие-то крохи. Но моя мать, выданная семнадцатилетней за молодого человека восемнадцати лет от роду, воспитанного вместе с ней и имевшего за душой лишь свой полк, сама никогда не набралась бы смелости заговорить с бабкой о денежных делах. Королева открыла ей глаза на ее интересы и побудила потребовать отчета. Бабка пришла в ярость, и невообразимая ненависть, какую описывают в романах и трагедиях, заняла в ее душе место материнской любви.

III

Мои первые мысли, первые воспоминания связаны с этой ненавистью. Будучи постоянно свидетельницей ужасных сцен, которые моей матери приходилось переносить, я должна была не подавать виду, что это замечаю. Продолжая наряжать кукол и учить уроки, я стала понимать сложность моего положения. Скрытность, сдержанность стали для меня абсолютно необходимы. Я приобрела привычку скрывать свои чувства и своим умом судить о поступках моих родственников. Когда в пятьдесят лет я возвращаюсь к тем своим суждениям в десятилетнем возрасте, я нахожу их столь обоснованными, что вижу правоту утверждения, повторяемого многими философами, что мы при рождении уже несем в себе разум и суждение более или менее здравые и справедливые.

Я припоминаю, как меня шокировало, что моя мать жаловалась своим друзьям на мою бабку; я находила, что они подливают масла в огонь вместо того, чтобы гасить его. Мой отец вставал на сторону моей матери, мне это казалось совершенно естественным. Но я уже знала, что у него были большие денежные обязательства перед нашим дядей-архиепископом, и его положение казалось мне неудобным. Действительно, поскольку мой дядя, точнее, двоюродный дед, был на стороне моей бабки, я полагала, что мой отец должен чувствовать себя неудобно, разрываясь между долгом перед ним и любовью к моей матери – любовью, впрочем, лишь братской.

Такие мысли в голове десятилетней девочки развили в ней не по годам взрослые идеи и опытность, что весьма опасно. У меня не было детства. Мне не досталось этого беспримесного счастья, этой сладостной беззаботности, которую мне потом приходилось видеть в детях. Все печальные мысли, все извращения греха, все неистовства ненависти, все гнусности клеветы свободно развернулись передо мной в пору, когда разум мой еще недостаточно сформировался, чтобы ощутить весь ужас этого.

Лишь одна душа уберегла меня, может быть, от этой заразы, выправила мои мысли, научила видеть и различать зло, направила мое сердце к добродетели, и была это женщина, не умевшая ни читать, ни писать!

Ко мне была приставлена добрая молодая крестьянка из окрестностей Компьеня. Она от меня не отходила и любила меня страстно. Небо наделило ее здравым рассудком, верным суждением и силой духа. Принцы, герцоги, сильные мира сего представали перед судом двенадцатилетней девочки и двадцатипятилетней крестьянки, не знавшей ничего, кроме своей захолустной деревни и дома моих родителей.

Те не подлежавшие обжалованию приговоры, которые мы с ней выносили, основывались на моих докладах об услышанном в комнатах у матери и бабки, за столом, в гостиной. Я знала, что Маргарита ни за что не проболтается; она бы скорее умерла, чем скомпрометировала меня неосторожным словом. Благодаря ей я впервые оценила, как хорошо иметь верную подругу. Сколько раз с тех пор я мысленно помещала на одну чашу весов людей, занимавших самое высокое положение в свете, а на другую – мою служанку Маргариту, и сколько раз ее чаша перевешивала!