Текст книги "Мемуары маркизы де Ла Тур дю Пен"

Автор книги: Генриетта-Люси де Ла Тур дю Пен Гуверне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

IV

Нравы и общество настолько переменились со времени Революции, что я хочу теперь описать подробно то, что помню об образе жизни моих родственников.

Мой двоюродный дед, архиепископ Нарбоннский, навещал свою епархию очень редко. Будучи, в силу своего сана, президентом провинциальных Штатов Лангедока[1]1
  До самой Революции в отдельных провинциях (Лангедок, Бретань, Бургундия, Прованс, Дофине, Беарн и др.) сохранялись собственные сословные собрания – провинциальные штаты. Такие провинции назывались pays d'Etats, в отличие от «провинций с избирательным правом» (pays d'election), где роль штатов играли особые коллегии, давно утратившие свой выборный характер.


[Закрыть], он ездил в свою провинцию лишь для того, чтобы председательствовать на заседаниях Штатов, которые продолжались шесть недель в ноябре и декабре. Как только заседания заканчивались, он возвращался в Париж под тем предлогом, что интересы провинции настоятельно требовали его присутствия при дворе, – а на самом деле для того, чтобы вести жизнь вельможи в Париже и придворного в Версале.

Помимо архиепископства Нарбоннского, приносившего 250 000 франков, у него было аббатство Сент-Этьен в Каэне, приносившее 110 000, и еще одно аббатство поменьше, которое он потом обменял на аббатство Синьи, приносившее 90 000. Он получал более 50 000 или 60 000 франков на то, чтобы давать обеды каждый день во время заседаний Штатов. Казалось бы, при таком богатстве он мог бы жить достойно, ни о чем не беспокоясь, но ему тем не менее все время приходилось изворачиваться. При этом в доме особой роскоши не было. В Париже дом был поставлен по-благородному, но просто. Повседневная жизнь была изобильной, но в разумных пределах.

В то время никогда не устраивали больших обедов, потому что обедали рано, в половине третьего или в три самое позднее. Женщины к обеду бывали иногда причесаны, но никогда не наряжались. Мужчины, напротив, почти всегда были одеты нарядно, причем не во фрак и не в мундир, а в парадный сюртук, расшитый или однотонный, смотря по возрасту и вкусу. Хозяин дома и те, кто вечером не выезжал в свет, бывали во фраках и в утреннем платье, поскольку необходимость надевать шляпу угрожала нарушить тщательно завитые и напудренные букли. После обеда беседовали; иногда устраивалась партия в триктрак[2]2
  Триктрак – французский вариант игры в нарды.


[Закрыть]. Дамы отправлялись одеваться, мужчины ожидали их, чтобы ехать в театр, если должны были смотреть спектакль из одной ложи. Если оставались дома, то все послеобеденное время принимали визиты, и только в полдесятого приезжали те, кто собирался ужинать.

Вот это был момент, когда начиналась настоящая жизнь общества. Было два сорта ужинов – ужины у тех, кто давал их каждый день, что позволяло некоторому числу людей приходить к столу, когда захотят, и званые ужины, более или менее многолюдные и блестящие. Я говорю о времени моего детства, то есть с 1778 по 1784 год. Все туалеты, вся элегантность, все, что парижское высшее общество могло предложить изысканного и соблазнительного, все встречалось на этих ужинах. В те прекрасные времена, когда никто еще не думал о представительных органах власти, список приглашенных на ужин был делом очень важным. Сколько интересов надо было учесть! Сколько людей свести вместе! Сколько докучливых гостей не подпустить близко! Чего только не стали бы говорить про мужа, который возомнил бы себя приглашенным в какой-то дом лишь потому, что туда приглашена его жена! Каким глубоким знанием всех условностей и интриг надо было обладать! Я уже не видала таких роскошных ужинов, но я видела, как моя мать наряжалась, собираясь ехать к супруге маршала Люксембурга, в особняк Шуазелей, в Пале-Рояль, к госпоже де Монтессон.

В то время было меньше балов, чем стало потом. Наряды дам, конечно, должны были превращать танец в пытку. Тонкие каблуки в три дюйма высотой, приводившие ногу в такое положение, как если, стоя на цыпочках, тянешься взять книгу с самой верхней полки книжного шкафа; тяжелый жесткий каркас из китового уса, далеко выступающий справа и слева; прическа высотой в фут, поверх которой еще помещалась шляпка, называемая «пуф», с перьями, цветами и бриллиантами; целый фунт помады и пудры, при малейшем движении осыпавшейся на плечи, – все это нагромождение не позволяло танцевать с удовольствием. Но ужин, за которым довольствовались беседой да иногда музицированием, не нарушал дамских уборов.

V

Вернемся к моим родственникам. Мы уезжали в деревню рано, еще с весны, и на все лето. В замке Отфонтен было двадцать пять покоев для приема гостей, и они часто бывали все полны. Однако большой выезд случался только в октябре месяце. Тогда полковники возвращались из своих полков, где провели четыре месяца, за вычетом тех часов, которые тратились на возвращение в Париж, и разъезжались по замкам к родне и друзьям.

В замке Отфонтен была псарня и охотничий экипаж, расходы на который делились между моим дядюшкой, принцем де Гемене и герцогом де Лозеном. Я слыхала, что расходы эти не превышали 30 000 франков, но в эту сумму не входили верховые лошади для господ, а только траты на собак, плата егерям, которые были из англичан, лошади для егерей и прокорм для всех. Охотились летом и осенью в лесах Компьеня и Вилле-Котре. Охота была поставлена так хорошо, что бедный Людовик XVI сильно этому завидовал, и, хотя он был большой любитель поговорить об охоте, нельзя было его сильнее рассердить, чем рассказав о каком-нибудь подвиге отфонтенских гончих.

В семь лет я уже ездила на охоту верхом раз или два в неделю, а в десять лет на охоте сломала ногу в день святого Губерта[3]3
  Св. Губерт (ок. 650–727), первый епископ Льежа, считается покровителем охотников. День его памяти у католиков – 3 ноября.


[Закрыть]. Говорят, я выказала большое мужество. Меня несли пять лье[4]4
  Лье (lieu) – около 4 км.


[Закрыть] на носилках из веток, и я даже вздоха не издала. С самого раннего детства я всегда питала отвращение к преувеличенным и показным чувствам. От меня нельзя было добиться ни улыбки, ни ласки к тем, кто не вызывал у меня симпатии; в то же время преданность моя тем, кого я любила, была безгранична. Мне кажется, один лишь вид таких пороков, как двуличие, хитрость, клевета, причиняет мне такую же боль, как если бы мне нанесли рану, оставляющую после себя глубокий шрам.

Время, которое я провела в постели со сломанной ногой, осталось в моей памяти как самое счастливое время моего детства. Друзья моей матери во множестве жили в Отфонтене, где мы остались на полтора месяца дольше обычного. Мне целый день кто-нибудь читал. Вечером у изножья моей кровати разворачивали маленький кукольный театр, и куклы каждый день представляли то трагедию, то комедию, а роли за них говорили из-за кулис светские дамы и господа. Они и пели, если это была комическая опера. Дамы забавлялись, делая куклам на ряды. Я до сих пор помню мантию и корону Артаксеркса и полотняную ризу Иоава. Эти забавы были небесполезны; они познакомили меня со всеми хорошими пьесами французского театра. Мне прочитали от начала и до конца «Тысячу и одну ночь», и, наверное, именно в ту пору зародился у меня вкус к романам и всяческим творениям воображения.

VI

Первый раз я была в Версале, когда в 1781 году родился первый Дофин. Как часто воспоминание об этих днях роскоши и блеска королевы Марии-Антуанетты приходило мне на ум, когда рассказывали о тех мучениях и бесчестьях, коих она была несчастной жертвой! Я ходила посмотреть на бал, который давали в ее честь гвардейцы-телохранители в большой театральной зале Версальского дворца. Она открывала бал об руку с простым молодым гвардейцем, одетая в синее платье, сплошь усеянное сапфирами и бриллиантами, прекрасная, молодая, всеми обожаемая, только что подарившая Франции наследника, не помышлявшая о возможности обратного хода в той блестящей карьере, в которую увлекала ее судьба; а уже тогда она была рядом с пропастью. На какие только мысли не наводит подобное сближение!

Я не претендую описывать здесь интриги двора, о которых по своему малолетству я не могла не только судить, но даже и понимать их. Мне уже прежде случалось слышать о госпоже де Полиньяк, к которой королева тогда начинала испытывать привязанность. Она была очень хорошенькая, но не острого ума. Ее золовка, графиня Диана де Полиньяк, постарше годами и большая интриганка, давала ей советы, как войти в фавор. Их друг граф де Водрей, чья привлекательность и приятность в обращении снискали ему расположение королевы, тоже старался в пользу этого возвышения, которое впоследствии так усилилось. Я припоминаю, что господин де Гемене пытался предостеречь мою мать насчет этого зарождающегося фавора госпожи де Полиньяк. Но моя мать безмятежно пребывала в любви у королевы, не помышляя воспользоваться этой благосклонностью, чтобы увеличить свое состояние или составить состояние своим друзьям. Она чувствовала уже натиск той болезни, которой предстояло меньше чем через два года погубить ее. Мучимая постоянно моей бабкой, она не могла снести бремя несчастья, от которого не имела сил избавиться. Что до моего отца, то он был в то время в Америке, командуя на войне[5]5
  Речь идет о войне за независимость США (1775–1783), в которую с 1778 г. официально вступила и Франция.


[Закрыть] первым батальоном своего полка.

VII

Диллоновский полк поступил на французскую службу в 1690 году, когда Яков II после битвы при Бойне утратил всякую надежду вернуть себе трон[6]6
  Речь идет о событиях Вильямитской, или Якобитской, войны (16891691), когда Яков II Стюарт, свергнутый с английского престола в результате «Славной революции» 1688 г., пытался вернуть себе власть, опираясь на шотландское и особенно на ирландское национальное движение. В решающей битве на реке Бойн (1690) ополчение, собранное Яковом II и поддержанное несколькими французскими полками, потерпело поражение. После этого король бежал во Францию, но ирландцы, оставшиеся без вождя, сопротивлялись еще более года.


[Закрыть]. Этим полком командовал мой прадед, Артур Диллон.

Поскольку дети мои, может быть, сохранят эти отрывки, я помещу здесь генеалогию той ветви моей семьи, которая поселилась во Франции, и краткую историю Диллоновского полка.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ДИЛЛОНОВСКОГО ПОЛКА

Теобальд, лорд и виконт Диллон, пэр Ирландии и тогдашний глава этого славного дома, в конце 1688 года набрал на своих землях в Ирландии и снарядил за свой счет полк для службы королю Якову II. В 1690 году этот полк перешел на французскую службу под командованием его второго сына Артура Диллона. Полк был в составе тех ирландских войск, численностью 5371 человек, которые высадились в Бресте 1 мая 1690 года и были отданы Яковом II Людовику XIV в обмен на шесть французских полков.

После капитуляции при Лимерике[7]7
  Лимерикское соглашение (1691), завершившее Якобитскую войну, предоставило ирландцам-католикам (сторонникам Якова II) лишь право эмиграции, а также относительную свободу культа, вскоре сведенную на нет.


[Закрыть] в 1691 году численность ирландских войск, перешедших на французскую службу, значительно возросла и перевалила за 20 000 человек. С того времени и вплоть до французской Революции они служили под именем «ирландской бригады» во всех войнах, которые приходилось вести Франции, и всегда с самым блистательным отличием.

Артур Диллон, первый полковник Диллоновского полка, стал генерал-лейтенантом в возрасте 33 лет, получив этот чин, а затем и следующий чин полевого маршала, не по рангу, а за отличия в бою. Он долгое время был комендантом в провинции Дофине, губернатором Тулона, а 28 августа 1709 года разбил возле Бриансона савойские войска под командованием генерала Ребиндера, пытавшиеся вторгнуться во Францию[8]8
  Одно из сражений войны за испанское наследство (1701–1714).


[Закрыть]. Он завершил славную карьеру в 1733 году в возрасте 63 лет, оставив пятерых сыновей и пять дочерей.

В 1728 году он передал свой полк Чарльзу Диллону, старшему из своих сыновей. Чарльз Диллон, став главой семьи в 1737 году со смертью своего троюродного брата Ричарда, лорда Диллона, на время сохранил полк за собой, а затем передал его своему брату Генри Диллону.

Генри Диллон со смертью в 1741 году своего брата Чарльза, лорда Диллона, унаследовал его титулы и семейный майорат, но, тем не менее, сохранил за собой командование полком, во главе которого продолжал служить до 1743 года. После битвы при Деттингене[9]9
  Битва при Деттингене (ныне Карлштейн, юго-восточнее Франкфурта-на-Майне) – сражение в войне за австрийское наследство (1740–1748). В этой битве австрийцы, англичане и ганноверцы под командованием короля Георга II одержали победу над французской армией маршала де Ноайля.


[Закрыть] англичане из вспомогательных участников, которыми были прежде, превратились в одну из сторон в войне. Лорду Генри Диллону, чтобы сохранить за собой титул пэра Ирландии и не допустить конфискации своих земель, нужно было оставить французскую службу, что он и сделал с согласия и даже по совету Людовика XV.

Джеймс Диллон, рыцарь Мальтийского ордена, третий из братьев, был тогда произведен в полковники этого полка, командуя которым и был убит при Фонтенуа в 1745 году[10]10
  Сражение при Фонтенуа (в Эно, ныне в Бельгии, 11.05.1745) также было частью войны за австрийское наследство. Французы под командованием Морица Саксонского нанесли в этой битве поражение союзным войскам – англичанам, австрийцам и голландцам.


[Закрыть].

Эдвард Диллон, четвертый из братьев, прямо на поле боя был произведен Людовиком XV в полковники этого полка и, подобно своему брату, погиб в бою, командуя полком в битве при Лауфельде в 1747 году. В живых оставался только пятый из братьев, Артур-Ричард Диллон, но он незадолго до того принял постриг; он умер в Англии в 1806 году в сане архиепископа Нарбоннского.

Со смертью Эдварда Диллона, убитого при Лауфельде, Людовика XV уговаривали распустить полк под тем предлогом, что не осталось больше Диллонов, чтобы им командовать. Но король ответил, что Генри, лорд Диллон, недавно женился и что он не может согласиться, чтобы из этой семьи ушло владение, которое закрепляют за ней пролитая кровь и доблестная служба, до тех пор, пока есть еще надежда, что семья эта возродится. Вследствие этого Диллоновский полк с 1747 года пребывал последовательно под командованием подполковника и двух полковников до тех пор, пока 25 августа 1767 года его не получил достопочтенный Артур Диллон, второй сын лорда Генри Диллона, достигший возраста 17 лет.

Во время французской Революции от ирландской бригады оставалось три пехотных полка: Диллоновский, Бервикский и Уолшский. В 1794 году остатки этих полков, в том числе большая часть офицеров, эмигрировавших в Англию, перешли на жалованье Его Величества короля Британии. Диллоновский полк, или та его уцелевшая часть, которой Англии было угодно дать это имя, был отдан достопочтенному Генри Диллону, третьему сыну лорда Генри Диллона и брату Артура Диллона, последнего полковника этого полка во Франции, погибшего на эшафоте в 1794 году. Этот новый полк набрал пополнение в тех же самых землях, которые дали самых первых его солдат в 1688 году. Вскоре после того он отплыл на Ямайку, где понесенные им потери были столь значительны, что полк уволили со службы[11]11
  Вероятно, это произошло во время так называемой второй марунской войны (1795–1796) – восстания беглых рабов на Ямайке. Часть полка осталась во Франции. Согласно ордонансу от 1 января 1791 г., прежние части французской армии были реорганизованы, а наследственные полки упразднены, и Диллоновский полк вошел в состав 87-го пехотного полка.


[Закрыть]. Полковые знамена и значки были привезены в Ирландию и с должным тщанием переданы в руки лорда Чарльза Диллона, главы семьи и старшего брата командира полка.

ГЕНЕАЛОГИЯ ДОМА ЛОРДОВ ДИЛЛОН

Пэры Ирландии и владетельные полковники Диллоновского полка на французской службе со времени английской революции 1688 г. до французской революции 1789 г.

Глава II

I. Болезнь госпожи Диллон. – Ей прописывают воды в Спа. – Гнев ее матери госпожи де Рот. – Вмешательство королевы. – Отъезд в Брюссель. – Виконт Чарльз Диллон и леди Диллон. – Леди Кенмар. – II. Учеба мадемуазель Диллон. – Ее учитель, органист Комб. – Ее пылкое желание всему учиться. – Она предчувствует жизнь, отмеченную приключениями. – Скверные условия, в которых она воспитывается. – Ее разлучают с ее служанкой Маргаритой. – III. Пребывание в Брюсселе. – Визиты к эрцгерцогине Марии-Кристине. – Самая прекрасная в Европе коллекция гравюр. – Пребывание в Спа. – Господин де Гемене. – Герцогиня Инфантадо и маркиза дель Висо. – Граф и графиня Северные. – Английская горничная пытается оказать дурное влияние на мадемуазель Диллон. – Ее предпочтения в чтении. – Ее расположение к преданности. – IV. Возвращение в Париж. – Смерть госпожи Диллон. – V. Мнение автора мемуаров о причинах Революции. – VI. Описание поместья Отфонтен. – Подробности о состоянии. – Госпожа де Рот. – Ее скверный характер. – Печальные последствия этого для ее внучки. – VII. Перемена образа жизни и места жительства. – Покупка поместья Фоли-Жуаёз в Монфермее. – Работы по обустройству этого поместья. – Их влияние на практические познания мадемуазель Диллон.

I

У моей матери был один сын, умерший в возрасте двух лет, и после тех родов она постоянно хворала. Ее мучила молочная лихорадка, которая перешла на печень и лишила ее аппетита. Ее кровь, иссушенная непрерывным огорчением, которое причиняла ей моя бабка, воспалилась и с силой прилила к груди. Она не берегла себя, ездила верхом, охотилась на оленей, пела вместе со знаменитым композитором Пиччини, который был без ума от ее голоса. И наконец, в апреле месяце 1782 года, когда ей был 31 год, у нее сильно пошла горлом кровь.

Моя бабка, с недоверием относившаяся к болезням своей дочери, была все же вынуждена тогда признать, что та серьезно больна. Но, с другой стороны, ее неукротимая ненависть и подозрительный характер предрасполагали ее видеть во всех поступках моей бедной матери некий расчет, направленный на то, чтобы выйти из-под ее власти. Вот и в тот раз она была убеждена, что это кровохарканье было притворством, чтобы только не ехать в Отфонтен. Она не соглашалась ни на один час задержать отъезд. Моя мать, на свое несчастье, обратилась к врачу по имени Мишель, пользовавшемуся тогда большой известностью. Он объявил, что кровь, которой она кашляла, шла из желудка, и прописал ей ехать на воды в Спа. Трудно описать немыслимую ярость моей бабки при мысли, что ее дочь может отправиться туда. Она не желала ее сопровождать и не давала денег на поездку. Я думаю, что это королева тогда пришла на помощь моей матери. Мы выехали из Отфонтена в Брюссель, где провели месяц.

Мой дядя Чарльз Диллон женился на мисс Фиппс, дочери лорда Мелгрейва. Он проживал в Брюсселе, не смея жить в Англии по причине своих многочисленных долгов. В то время он был еще католиком. Это позже он проявил непростительную слабость – сменил веру и стал протестантом, чтобы наследовать своему двоюродному деду по материнской линии лорду Личфилду, который обставил этим условием наследство в пятнадцать тысяч фунтов стерлингов. Супруга Чарльза Диллона была очень хороша собой. Она приезжала в Париж за год до того с леди Кенмар, сестрой моего отца, которая тоже была большая красавица. Они ездили на бал к королеве с моей матерью, и эти три дамы из одной семьи вызывали всеобщее восхищение. Прошел всего лишь год, и все три были уже в могиле. Они умерли одна за другой с промежутком в неделю.

II

Как я уже говорила выше, у меня не было детства. В двенадцать лет образование мое было уже очень продвинуто. Я чрезвычайно много читала, но без разбора. С семилетнего возраста ко мне приставили учителя. Это был органист из Безье по имени Комб. Он начал учить меня игре на клавесине, потому что фортепиано тогда еще не было или, по крайней мере, они были очень редки. У моей матери было фортепиано, чтобы аккомпанировать ее пению, но мне не дозволялось к нему прикасаться. Господин Комб получил хорошее образование; он продолжал свою учебу и признавался мне потом, что часто специально задерживал мои уроки из боязни, чтобы я не превзошла его в том, что он сам в то время изучал.

Я всегда с невероятным пылом стремилась учиться. Мне хотелось знать все, от кухни до химических опытов, смотреть на которые я ходила к аптекарю, жившему в Отфонтене.

Садовник у нас был англичанин, и моя горничная Маргарита каждый день водила меня к его жене, которая учила меня читать на своем языке, чаще всего по «Робинзону»; я была совершенно увлечена этой книгой.

У меня всегда было предчувствие, что меня ждут приключения. Воображение мое без устали представляло разные превратности судьбы. Я измышляла себе необыкновенные ситуации. Я хотела знать все, что может пригодиться в любых жизненных обстоятельствах. Когда моя горничная навещала свою мать, два или три раза за лето, я заставляла ее рассказывать мне все, что делалось у них в деревне. Потом на протяжении многих дней я только и думала, что бы я делала, будь я крестьянкой, и завидовала судьбе тех женщин, которых часто посещала в деревне, – им не приходилось, как мне, скрывать свои вкусы и мысли.

Постоянная вражда, царившая в доме, держала меня непрерывно в напряжении. Если моя мать желала, чтобы я что-то сделала, бабка мне это запрещала. Каждый хотел, чтобы я для него шпионила. Но моя природная честность восставала при одной мысли о такой низости. Я молчала, и меня обвиняли в бесчувственности, в неразговорчивости. Я была мишенью дурного настроения тех и других, на меня сыпались несправедливые обвинения. Меня били, запирали, подвергали покаянию за сущие пустяки. Образование мое осуществлялось без разбора. Когда я бывала взволнована каким-нибудь замечательным историческим деянием, надо мной смеялись. Каждый день я слышала рассказы о какой-нибудь непристойности или отвратительной интриге. Я видела своими глазами все пороки, я слышала тот язык, на котором они изъяснялись, в моем присутствии никто не стеснялся. Я шла к своей горничной, и ее простой здравый смысл помогал мне во всем разобраться, оценить по достоинству и разложить по полочкам.

Когда мне было одиннадцать, моя мать сочла, что я плоховато говорю по-английски, и взяла мне «элегантную» горничную, которую ради этого выписали из Англии. Ее приезд смертельно меня огорчил. Меня разлучили с моей Маргаритой; хотя она и осталась в доме, но в комнату ко мне больше почти никогда не заходила. Моя любовь к ней от этого только возросла. Я постоянно сбегала, чтобы навестить ее или встретиться с ней где-то в доме, и это стало новой причиной для выговоров и наказаний. Как надо заботиться при воспитании детей о том, чтобы не ранить их чувства! Не стоит полагаться на их видимое легкомыслие. Когда я в пятьдесят пять лет описываю те унижения, которым подвергали мою горничную, у меня сердце переворачивается от негодования, как и в то время. Англичанка, впрочем, была приятная особа. Она мне даже слишком понравилась. Она была протестантка, поведения более чем легкого и кроме романов никогда ничего не читала. Она мне нанесла много вреда.