Текст книги "Секретный архив Шерлока Холмса [антология]"

Автор книги: Генри Слизар

Соавторы: Крэг Шоу Гарднер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Я увидел чисто выбритого молодого человека с темно-рыжими волосами, дрессирующего маленькую собачонку с лохматой мордочкой. Собака стояла на задних лапках, сложив передние на груди, навострив уши и вертясь туда-сюда, словно в танце. Когда я проходил мимо, молодой человек пронзительно крикнул прямо мне в ухо: «Хорошая собачка, Роки!» Звук отозвался у меня в голове, как заряд дроби. Человек явно не рассчитывал на подобный эффект – когда его карие глаза встретились с моими, он смущенно улыбнулся и, как мне показалось, произнес извинение. Я не был уверен, так как в этот момент какофоническое звучание оркестра лишило меня способности мыслить. Рэндалл находился в нескольких шагах впереди от меня – нас разделяли только небольшая лужа и застрявшая повозка. Я двинулся дальше, но оторвавшееся от повозки колесо ударило меня в живот.

Когда я пришел в себя, Рэндалл исчез из поля зрения.

Я вернул колесо вознице, который был рад получить его от меня, а не от одного из мальчишек, которому бы пришлось платить. Передо мной тянулся ряд шатров. Большие афиши обещали невероятные аттракционы.

«ДИКАРЬ!» На афише был изображен явно безумный, почти голый ярко-красный человек, скальпирующий желтого.

«САМЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК В МИРЕ!» На плакате красовался мужчина в чайной чашке.

«ЛЕДИ-ЛЯГУШКА!» Афиша демонстрировала зеленую лягушку с лицом женщины, плывущую на листе кувшинки.

Количество афиш казалось бесконечным. Цыганки в ярких платках предлагали погадать. Одна из них взяла меня за руку и посмотрела мне в глаза. Ее рука была теплой, а черные глаза окружали густые ресницы.

– Твое сердце хочет спросить меня о чем-то, – заговорила девушка низким голосом.

В тот день у моего сердца было достаточно вопросов. Я открыл рот, но не знал, о чем спрашивать.

– Ну, – подбодрила меня девушка. – Что ты желаешь узнать?

– Где Виттория?

– Принцесса цирка? – Она сразу же перестала улыбаться, возможно, обиженная моим вопросом, но указала худой смуглой рукой на проход между двумя большими желтыми шатрами. – Там.

Я обернулся, чтобы поблагодарить, но цыганка уже скрылась в толпе. Быстро пройдя между шатрами, я оказался на площадке, где жонглеры, чревовещатели и фокусники в шелковых костюмах репетировали свои номера, а цирковые дети кувыркались и расхаживали на ходулях. Я видел, как один джентльмен проглотил, очевидно, для практики, четыре полупенни, а другой быстро понес куда-то пять марионеток (в том числе собаку и черта), вероятно, для представления с Панчем и Джуди. [64]64
  Персонажи английской кукольной комедии.


[Закрыть]При таком количестве бесплатных развлечений было удивительно, что сюда допустили посторонних. К счастью, никто не обратил на меня внимания. В обязанности артистов не входили полицейские функции. Но никто из присутствующих никак не мог быть Витторией. Если я спрошу о ней, не прикажут ли мне удалиться?

По близости от меня, возле палатки с играми, лежал молодой парень и громко храпел.

– Молодой человек! – донесся откуда-то громкий женский голос. – Посмотрите-ка наверх!

– Он спит, – отозвался я, имея в виду парня.

– Не он, а вы! Посмотрите наверх!

Я повиновался и увидел весьма необычную женщину на резном балкончике в верхней части деревянного фургона. Дородная, с толстой шеей и выпуклыми зелеными глазами, она была облачена в короткое платье без рукавов из ярко-зеленого атласа, которое, очевидно, застегивалось сзади и давало возможность видеть зеленые замшевые сапожки. Из плеч и бедер торчали миниатюрные ручки и ножки, безупречные сами по себе, но настолько непропорциональные со всем остальным, что их обладательница казалась лишенной конечностей. Густые темные волосы были искусно причесаны. В одной руке она держала кусок жареного бекона, а в другой ломоть хлеба. Рядом с ней лежали зеленые атласные перчатки с пуговицами из ракушек.

Увидев, как я пялюсь на нее, женщина рассмеялась.

– Привет, дорогуша! – сказала она. – Принесите-ка мне эля с задней лестницы, ладно? – Она указала направление рукой с куском бекона.

Я принес бутылку и открыл ее.

– Угощайтесь, если хотите, – предложила женщина.

Я поблагодарил, и мы вдвоем выпили теплый эль. Я хотел спросить ее о Виттории, но боялся обидеть ее, как цыганку, слишком быстрым вопросом, поэтому похвалил эль, действительно оказавшийся вкусным.

– Какой приятный молодой человек! Как вас зовут?

– Джон Уотсон. Рад с вами познакомиться. Женщина засмеялась. Ее смех был настолько заразителен, что я тоже улыбнулся.

– А я Сэди Букбайндер, – сказала она. – Правда, никто больше так меня не называет.

– Сэди – красивое имя, – заметил я. Женщина снова засмеялась.

– Да, но теперь я артистка. «Сэди – леди-лягушка».

Я вспомнил афишу с изображением лягушки с женским лицом.

– Вы совсем не похожи на лягушку, – сказал я. Не думаю, что это была подобающая фраза, но эль, очевидно, развязал мне язык.

– Но и на леди я тоже не похожа, – весело отозвалась она, – тем не менее никто из зрителей не требует деньги назад. Я знаю все о лягушках! Например, группа лягушек называется армией. Это чистая правда – я читала в книге. Знаете, сколько существует разных видов лягушек? Куда больше, чем людей! Некоторые их них поют приятнее, чем птицы! Можете не сомневаться – я лучшая «леди-лягушка» из всех, что когда-либо выступали в цирке. А у вас какая профессия, мистер Джон Уотсон?

– Пока никакой.

– Да ну? У такого молодого человека, как вы! Но ведь чем-то вы должны заниматься?

– Я учусь в университете.

– Ну и ну! Да вы, оказывается, джентльмен! – воскликнула Сэди, допивая эль.

Я покраснел, хотя леди казалась мне очаровательной.

– В моей семье все – переплетчики, [65]65
  Воokbinder (букбайндер) – переплетчик (англ.).


[Закрыть]– продолжала она. – Все, кроме меня. Значит, университет! И что вы там изучаете?

– Медицину, – ответил я.

– Медицину? Отлично! Как раз то, что мне нужно! Принесите-ка еще бутылочку, доктор.

Я облегченно вздохнул. Пожалуй, теперь можно будет спросить о Виттории. Но как только я потянулся за бутылкой, ее ухватила другая рука – смуглая и самая большая, какую я когда-либо видел.

– Кто вы такой, а? – осведомился мужской голос.

Я задрал голову, чтобы посмотреть на нового собеседника.

Мне сразу стало ясно, каким образом Сэди забралась на высокий балкон – ее подсадил туда этот молодой великан, облаченный только в кожаную юбку, похожую на шотландский килт.

– Доктор! Фредерик! Дайте мне наконец эту бутылку!

Фредерик протянул ей бутылку, не открывая ее.

– Зачем тебе понадобился доктор?

– Я еще не… – запротестовал я.

– Я спрашиваю свою жену, док, а не вас.

– Но, Фредди, – возразила она, – ты же знаешь, что мы не женаты!

Он начал терять терпение.

– Я спросил, зачем тебе доктор!

– Из-за моих коленей, милый. – Она снова стала смеяться. – Да и локти у меня распухли – посмотри сам! Молодой доктор предупреждал, что мне нужно перестать кувыркаться. Но кем же мне быть, если не акробаткой? Я больше ничего не умею делать. А вот и мои лошадки!

Фредерик вздохнул.

– Все ее веселье от эля! Я говорил ей: «Не пей, Сэди, это скверно отражается на твоих выступлениях!» Но она не может без бутылки. – Он пожал плечами, потом протянул мне руку. – Я Фред Берк, дикарь, самый высокий и самый сильный человек в мире, змеиный король, африканский гигант…

Пока Фредерик перечислял свои впечатляющие титулы, дюжина лошадей и пони, украшенных султанами и цветными попонами и управляемых ярко наряженными наездниками, проскакала мимо нас к большому шатру, где выстроилась перед входом высотой в десять футов.

На последней лошади – лоснящемся гнедом мерине – ехала явная предводительница группы, легко и свободно стоя на седле. Словно этой позы было недостаточно, всеобщее внимание тотчас же привлекли к ней грива красных (не рыжих!) волос длиной в ярд; большие овальные карие глаза и полные чувственные губы придавали лицу оживленное, слегка насмешливое выражение.

Одежда наездницы, за исключением корсета, казалась выбранной исключительно для удобства и легкости движения и лишь впоследствии снабженной разного рода украшениями. Тонкая, скроенная по косой линии и усыпанная золотыми стеклянными бусинками блузка выглядела продолжением блестящей, слегка веснушчатой кожи. Рукава расширялись к плечам. Поверх корсажа блузки красовалось шелковое болеро с золотым кружевом. Юбку заменяли легкие, почти прозрачные брюки, доходящие до лодыжек, чуть замаскированные длинной вставкой спереди и сзади и также украшенные золотыми кружевами и бусинками. Балансируя босыми ногами в такт медленным движениям лошади, женщина покачивалась, словно турецкая танцовщица.

– … и притом я самый скучный человек во всем мире, – дружелюбно закончил Фредерик.

– Кто это?

– Наездница с длинными волосами? Это Кей Данн. Чудо, не так ли?

– Я пришел сюда в поисках Виттории, принцессы цирка.

– Ну? – Фредерик озадаченно смотрел на меня.

– Как я могу ее найти?

– Здесь не нужны формальные представления.

– Да, но где мне ее искать?

– Кого искать, сэр? – Он тряхнул головой, словно стараясь вытряхнуть что-то из ушей.

– Витторию, разумеется!

– Вы уже ее нашли, – сказал Дикарь. – А вот меня едва не запутали окончательно.

Только теперь я все понял.

Внезапно я заметил Рэндалла, быстро направляющегося к Кей Данн – точнее, к Виттории. Я видел, как он обратился к ней. Она кивнула, все еще стоя на лошади, потом не спеша двинулась к нам с радостным видом, словно ребенок, катающийся на карусели. Рэндалл шел рядом. Казалось, он стал меньше ростом.

– Моя Сэди так назвала ее в прошлом сезоне, – с гордостью продолжал Фредерик. – Тогда она была немного навеселе (я имею в виду Сэди – мисс Кей никогда не пьет во время выступлений). Сэди наблюдала за представлением с сеновала, громко заявляя, что с этого дня Кей нужно называть Витторией, принцессой цирка. Так и вышло. Нам позволяют смотреть представления, в которых мы не заняты, но только не среди публики. Наш хозяин говорит, что это сбивает цену…

Мне не нравится вспоминать о своей грубости, но я обязан честно сообщать о моих промахах. Возможно, то, что студентам приходится проводить много времени в одиночестве за книгами, способствует появлению дурных манер. Конечно, я был бы рад все свалить на молодость и обстоятельства. Но что толку в оправданиях? Короче говоря, я без единого слова прощания отошел от этого человека, который был так любезен со мной, и решительно зашагал к Виттории и Рэндаллу, надеясь опередить его. Не знаю, что мог сказать я, посторонний, чтобы внушить ей недоверие к нему, но мне казалось важным произвести должное впечатление.

Очевидно, мое лицо «телеграфировало» стремление поговорить с ней, так как при виде меня Виттория подала мне знак, щелкнув пальцами, чтобы я отошел с дороги. Я повиновался. Без видимых усилий Виттория опустила руку на уровень лодыжек и ухватилась за то, что мне показалось передней лукой седла – большую прикрепленную ручку – на которой она проделала (несомненно, ради Рэндалла) стойку на руке. Силы ей было не занимать. Даже не покачнувшись, Виттория вытянула ноги вертикально к небу. Ее брюки скользнули вниз, обнажив полосатые чулки, оканчивающиеся бусинками из черного янтаря над босыми ступнями.

Впрочем, видно было и еще кое-что. Конечно, это не для публикации, но я не знал, что у женщин бывают такие мускулистые ноги. Виттория была великолепна во всех отношения (кроме, возможно, имени), и мне казалось, что она хорошо это знает.

– Раджа! – скомандовала она властно красивым голосом. Уши лошади напряглись. – Наклони голову!

Мерин неторопливо вытянул в грязь передние ноги и выгнул спину, пригибая к земле переднюю часть туловища; его хозяйка все еще стояла на нем вверх ногами. Затем тело Виттории задрожало, как у кошки перед прыжком, и каким-то непостижимым образом она описала в воздухе дугу, опустившись на землю загорелыми ступнями рядом с огромной головой Раджи. Сделав кувырок (при этом ее волосы взметнулись, как красный флаг на ветру), она хлопнула в ладоши, разрешая лошади подняться.

Ее поза и выражение лица явственно говорили о том, как хорошо быть Витторией и уметь так безупречно координировать движения конечностей и мышц на радость зрителям.

Угостив чем-то лошадь из мешочка на поясе, женщина повернулась ко мне и Рэндаллу.

– Мисс Виттория, – начал я, – могу я с вами поговорить?

– Сожалею, – отозвалась она без всякого сожаления в голосе, – но у меня нет времени на светские разговоры перед выступлением.

– Пожалуйста! – взмолился я. – Это очень важно! Рэндалл отвернулся. Виттория выглядела скучающей.

– Мне постоянно это говорят.

Я подошел ближе. Раджа казался удивленным.

– Мисс Данн, – продолжал я, – у меня есть основания предполагать, что вам грозит опасность.

– Это происходит ежедневно. Благодарю вас за заботу, но не стану это обсуждать. Возможно, инспектор манежа вас успокоит. Всего вам доброго, сэр.

Я был готов рассказать ей все и даже ударить Рэндалла, если он вздумает мне помешать, но они вместе удалились в проход между палатками, не пригласив меня; к тому же Раджа преграждал мне путь.

Я попытался прислушаться к их негромким голосам, но из-за лошади не мог видеть почти ничего. Рэндалл что-то объяснял, а Кей Данн – она же Виттория, принцесса цирка – с признательностью ему отвечала.

Заиграл духовой оркестр. Кто-то в костюме, расписанном разноцветными звездами, грубым голосом окликнул:

– Виттория!

– Да, Энцо, сейчас иду, – отозвалась она, возможно, задержавшись для поцелуя. Впрочем, это всего лишь мое предположение, хотя Виттория и появилась слегка раскрасневшейся. Положив руку на седло, она подтянулась и ловко вскочила на лошадь.

Я видел, как Виттория пристроилась в конец очереди лошадей и пони и скрылась в шатре под звуки аплодисментов. Потом я огляделся в поисках Рэндалла, но его нигде не было. Я посмотрел в проход между палатками. Никого. Очевидно, он вышел с другой стороны.

Я вернулся к фургону, где беседовал с Сэди и Фредериком, но оба ушли. Не было даже бутылок с элем. Очевидно, они отправились смотреть представление или участвовать в нем. Не видя никакой пользы в том, чтобы оставаться здесь, я решил отправляться в долгий путь домой, если только не найду перо и чернила, чтобы написать записку, которую блистательная Виттория, возможно, выбросит, не читая.

Возможно, завтра я вернусь и поговорю с инспектором арены или с полицией. Но как я объясню появление у меня этих сведений? Ведь я не могу сделать ничего, способного запятнать репутацию мисс Мэдлин Сноу.

Размышляя об этом, я отошел от фургона, чувствуя себя усталым и постаревшим. Сзади доносились аплодисменты и крики толпы. Видимо, представление имело успех.

Внезапно я услышал женский крик и вслед затем взволнованный шум толпы. Я обернулся к большому шатру и увидел бегущего ко мне Фредерика.

– Доктор Уотсон! – крикнул он. – Виттория упала с Раджи и ударилась головой! Идемте скорее!

Я попытался вновь оспорить приписываемую мне докторскую степень, но это трудно сделать, когда гигант поднимает вас, взваливает на плечо, словно куль с мукой, и, поддерживая вас за ноги, бежит изо всех сил. Мы быстро добрались к входу в шатер, но я задыхался, хотя не сделал ни шагу: моя диафрагма лежала на плече великана, и когда он швырнул меня на кучу соломы, я даже не мог спросить, где Виттория.

Тут я увидел, что ее несет к нам крепкий, нарядно одетый мужчина. Выражение лица у него было такое, как будто он помогал нести гроб.

– Доктор, помогите ей! – взмолился он.

Глаза и рот Виттории были открыты. Увидев сломанный передний зуб, я подумал, что это произошло сейчас, потом вспомнил слова Рэндалла: «У нее плохой передний зуб».

Зуб был не так уж плох, но то, что я увидел потом, было в самом деле скверным. На виске Виттории багровела рана. Кровь походила на варенье.

– Слушайте, я не… – начал я, но гигант сердито уставился на меня. Глаза Виттории казались безжизненными. – Один я не справлюсь, – снова заговорил я. – Наверное, среди публики есть врачи.

– Мы звали врача, знахаря, кого угодно, – ответил нарядно одетый мужчина. – Какой-то проповедник из Юты предложил помолиться, и тогда Фредерик вспомнил о вас.

Я снова посмотрел на рану. Оттуда выделялись кусочки серого вещества, похожие на хлебные крошки.

Я почувствовал, как внутри у меня холодеет.

Один из первых известных медицинских текстов в древнегреческом свитке, копия которого хранилась в легендарной Александрийской библиотеке, гласил, что если в ране пациента содержится серое мозговое вещество, то пациент обречен. Профессор Белл [66]66
  Белл Джозеф – профессор медицины Эдинбургского университета, где учился А. Конан Дойл; один из прототипов Шерлока Холмса.


[Закрыть]утверждал в своих лекциях, что это правило действует поныне и, по-видимому, будет действовать всегда.

– Не верю! – воскликнул я и протянул руку к шее Виттории, чтобы нащупать пульс. Он отсутствовал или был совсем слабым. – Принесите мне ручное зеркало!

– Фредерик, принеси мое зеркало из фургона, – донесся с сеновала голос Сэди.

Гигант быстро вернулся, но в любом случае было уже поздно. Я поднес зеркало к раскрытым губам Виттории, но его поверхность не затуманилась.

Все молчали, прекрасно понимая, что это означает. Я подышал на зеркало, вытер его и попробовал еще раз. Результат был тот же. Отложив зеркало, я положил руку на низ ее живота и ощупал его – живот под туго зашнурованным корсетом был твердый. Закрыв глаза и сдвинув челюсти Виттории, я сложил ее руки на груди.

До сих пор я считаю этот день самым худшим в моей жизни.

Подошел констебль выяснить, что произошло. Инспектор манежа сообщил, что Виттория, стоя на спине лошади, покачнулась, начала задыхаться и потеряла сознание.

– Стоя на спине лошади? – переспросил констебль. – Ну, я бы не назвал такое поведение подходящим для женщины.

Сначала она умерла, а теперь этот человек упрекает ее в том, что создавало ей славу при жизни! Никто из присутствующих ему не ответил.

Сэди что-то шепнула Фредерику, тот подошел к Виттории и стал осторожно приводить в порядок ее волосы и одежду. Констебль уставился на черного гиганта в кожаном килте.

Я отошел, чтобы не мешать Фредерику, потом вышел через высокую заднюю дверь, куда гигант недавно внес меня на своем плече.

Услышав позади шаги, я обернулся. За мной следовал высокий худощавый человек. Судя по одежде, он работал в цирке, но в его лице я не увидел той слабости и растерянности, которая была на лицах других.

– Как ваше имя? – спросил он. – Вы Уотсон?

– Да, – ответил я. – Они считают меня доктором, но я пока что им не являюсь.

– Вы что-нибудь видели?

– Прошу прощения?

– Что вы видели сегодня?

– Мертвую женщину. Горе. А кто вы такой?

– Я? – Он рассмеялся, указав на свое облачение. – Работаю тут и там… Вообще-то я уборщик. Цирк – одно из лучших мест для наблюдения за животными, включая людей. Меня интересуют разные события и их причины.

– Я студент, и меня тоже интересуют такие вещи, – кивнул я, – но без особой пользы. Во всяком случае сегодня.

– Но ведь вы еще не располагаете всеми фактами, чтобы прийти к такому выводу.

– Что вы имеете в виду?

– То, что день еще не кончен.

– Знаете, сэр, если бы вы пережили за этот день столько, сколько я, то не испытывали бы благодарности к человеку, который говорит вам, что это еще не конец.

Он рассмеялся, отчего его скулы и подбородок заострились еще сильнее.

– Очевидно, вы правы. Тем не менее до конца дня вы, возможно, еще успеете принести пользу.

– Ну, если только с вашей помощью. Но делать за вас уборку я не буду.

Мужчина снова засмеялся. Что-то в его рассуждениях казалось мне привлекательным, как если бы предлагаемый им здравомыслящий подход мог принести облегчение. Именно подобные импульсы побудили меня заняться медициной, в то время как события вроде сегодняшних заставляли считать свою жизнь – в том числе профессиональную – абсолютно никчемной.

Посмотрев ему в глаза, я принял вызов.

– Вы хотите знать, видел ли я что-нибудь?

– Да.

– И кому вы об этом расскажете?

– Не я, а вы.

– О чем?

– Вы сами решите, что делать с имеющимися у вас сведениями. Можете изложить их письменно и передать человеку, которому доверяете. В том числе все медицинские факты и вообще все, что вы видели, исключая меня. В обмен на это обещаю никому ничего не рассказывать, слово джентльмена.

– Джентльмена?

Он коснулся цирковой шапочки и громко расхохотался.

– Ну, если не джентльмена, так мужчины. Что скажете?

Я молча смотрел на него.

– Вы мне не доверяете? – осведомился он.

– Вовсе нет.

Я рассказал ему, что видел одного человека (не упоминая, кого именно) выходящим из аптеки, и показал ему место, где встретились Виттория и Рэндалл. Это его заинтересовало. Он хотел знать, где именно они стояли, но я не мог показать точное место, так как мне мешала лошадь. Наш разговор, казалось, пробудил в нем энтузиазм.

– Можете считать, что вы уже принесли пользу, сэр! – воскликнул он и продолжал распространяться обо всем и в то же время ни о чем конкретно. Я начал всерьез предполагать, что этот костлявый болтун безумен. Мне было не по себе – мы стояли между палатками, где нас никто не видел, – но он отошел и стал приподнимать ногой настилы палаток, вглядываясь в грязь под ними. Мне ничего не оставалось, как наблюдать за его действиями, так как я слишком устал, чтобы делать что-то самому.

– Конечно, это нелегко, – заметил он, – но все же легче, чем искать подобное орудие в стоге сена. Как говорят тибетцы, «нет лекарства лучше терпения». Они также говорят, что «хорошим людям нравится слышать правду». Когда-нибудь я намерен посетить Тибет.

Незнакомец продолжал изучать одну полоску грязи за другой. Он делал это невероятно медленно, возможно, давая себе время закончить странную лекцию. Тогда я сомневался в каждом его слове, но спустя годы узнал, что многие из них были абсолютно правдивы. Впрочем, я помню далеко не все.

– У младенцев нет коленных чашечек, – продолжал незнакомец. – Они развиваются от двух до четырех лет. Наши глаза практически не увеличиваются с момента рождения, чего не скажешь о носе и ушах… Смотрите, вот бечевка от пакета!.. У осьминога зрачок прямоугольный, и у козы тоже. Помимо человека, черные лемуры – единственные приматы, у которых бывают голубые глаза. Такие глаза более чувствительны к свету. Глаз страуса больше, чем его мозг. У некоторых людей тоже, судя по их поступкам. У пурпурного зяблика даже глаза красные. Уши у тасманийского сумчатого дьявола розовеют, когда он сердится, а вот у кошки уши никогда не меняют цвет, хотя в каждом из них тридцать два мускула. Зато у людей уши краснеют, а зрачки расширяются, когда… Ага! Что это?

Мой собеседник что-то увидел, но не мог дотянуться до этого предмета, не опуская палатку. Придерживая край палатки ногой, он крикнул:

– Скорее, Уотсон, иголка найдена!

Я пошарил в грязи и вскоре обнаружил маленький стеклянный шприц, испачканный в земле, но абсолютно целый. Положив шприц на ладонь незнакомца, я увидел внутри при солнечном свете остатки жидкости. Мой компаньон тут же извлек поршень, понюхал отверстие и улыбнулся, словно вдохнул цветочный аромат, после чего спрятал шприц в карман куртки.

– Отдайте мне шприц! – потребовал я. – Что там за запах?

– Шприц вам не понадобится, – ответил он. – Даже полиция ничего в нем не обнаружит. Вы ведь помните, из какой аптеки выходил тот негодяй? Это куда важнее. Отправляйтесь туда и спросите продавца, запомнил ли он, как тот человек покупал шприц.

Сначала я подумал, что незнакомец шутит, но он и не собирался возвращать мне находку.

– Идите в аптеку, – сказал он, выведя меня из прохода, – а потом напишите об этой трагедии человеку, которому вы доверяете.

Я выполнил его указания, хотя это явилось безумным окончанием изнурительного дня. Когда молодой продавец вспомнил Рэндалла, я поплелся домой. Все казалось не имевшим никакого смысла. Если бы я не освежился водой из фонтана по дороге, я вряд ли смог бы вернуться дотемна.

Добравшись до своей двери, я обнаружил, что цирковые воришки, воспользовавшись моей рассеянностью, лишили меня последних двух пенсов. Эта небольшая потеря доконала меня окончательно.

У себя в комнате с пообедал вчерашним хлебом и водой из графина. Слишком взволнованный, чтобы спать, заниматься и даже читать, я взял несколько листов бумаги, обмакнул ручку в подаренную отцом чернильницу и начал писать письмо родителям.

Однако беда никогда не приходит одна. Едва я приступил к письму (естественно, не собираясь упоминать в нем о сегодняшних событиях), как перо сломалось и чернила пролились на дешевую бумагу, оставив на ней быстро расползающиеся пятна. Других перьев для ручки у меня не было. Я снял манжеты, стараясь их не испачкать, закатал рукава до локтей и начал экспериментировать с обломком пера на полях. Но ручка соскальзывала, разбрызгивала чернила и упорно не желала писать. Я решил впредь расходовать деньги на пищу, жилье, почтовые расходы, но только не на перья для ручек.

Выбросив промокшие остатки письма, я порылся в ящике, нашел гусиное перо, видавшее лучшие дни, привел его в рабочее состояние при помощи перочинного ножа и начал писать снова, но вскоре обнаружил, что пишу отнюдь не домой:

«Моя дорогая Мэдлин!

Надеюсь, это письмо застанет Вас отдохнувшей телом и душой. Передайте мои наилучшие пожелания Вашей кузине Джейн – без ее заботливого внимания я не мог бы сегодня Вас покинуть, настолько меня беспокоило и беспокоит до сих пор Ваше состояние. Не стану упоминать события, о которых лучше забыть, за исключением того, что мне известно местопребывание Рэндалла в последующие часы. Он отправился в маленькую аптеку (где его хорошо запомнили, благодаря щегольскому наряду), а потом встретился с Витторией наедине в цирке, после чего (я сообщаю об этом с глубочайшим сожалением) артистка упала с лошади, что стоило ей жизни. Это произошло на публике и завтра, вероятно, станет предметом обсуждения всего города. Что же касается действий Рэндалла, то этими сведениями я делюсь только с вами.

Пожалуйста, соблюдайте осторожность, говоря с кем-нибудь об этих событиях, ради Вашей безопасности, моя дорогая кузина, а также безопасности Джейн и даже моей. Надеюсь, что молодой граф будет придерживаться своего обещания относительно ростовщических условий займа, который он предоставил Вашему дяде вскоре после кончины Вашего отца.

Не стану оправдываться за свое сегодняшнее поведение у Вас дома, ибо я придерживался данного Вам слова. Тем не менее моя совесть неспокойна, поэтому умоляю Вас сжалиться над моей мужской гордостью и понять, что Вы окажете мне дурную услугу, если, нуждаясь в чем-либо, не обратитесь за помощью ко мне и не позволите исполнить то, что я считаю своим долгом.

С любовью, становящейся сильнее с каждым днем,

Ваш покорный слуга

Джон Г. Уотсон».

Едва я написал эти строки, как по моему плечу осторожно постучали.

– Пошли, – сказал Холмс. – Все равно в вашей ручке кончаются чернила. Мы должны засвидетельствовать наше почтение…

– Почтение? – Это слово пробудило меня от грез. – Кому?

– Живым, друг мой. Мы ведь с вами трудимся ради живых. Поговорим по дороге.

Захлопнув мою книгу, Холмс взял у меня ручку, закрыл ее и положил мне в карман. Прежде чем я успел поблагодарить его за удивительный подарок, он взял меня за руку, поднял со стула и вывел из комнаты.

Мы шли по Бейкер-стрит, когда я остановился и удивленно спросил:

– Интересно, когда зашло солнце?

– Как обычно, на закате, – сухо ответил Холмс. – Пошли.

– Да, но… – Я потянулся за часами, забыв, что Мэри недавно отнесла их к часовщику для чистки и ремонта. Сколько же времени я пробыл в трансе? – Право, Холмс, я должен знать…

– Должны знать, когда садится солнце? Этот вопрос стар, как мир, мой дорогой Уотсон. Пойдем дальше, и я вам отвечу. – Мы свернули на Оксфорд-стрит, и при виде обувного магазина Латимера я успокоился, зная, что скоро увижу большие, как уличный фонарь, часы перед зданием банка.

Холмс продолжал говорить:

– Иудаизм придает большое значение времени захода солнца – все праздники, даже каждый новый день, начинаются на закате. Согласно обычаю, моментом захода солнца считается тот, когда вы перестаете отличать черную нитку от красной. Я восхищаюсь подобной точностью, а вы?

В другой раз я нашел бы это весьма интересным, но тогда я мог только уставиться на банковские часы. Они показывали четыре. Неужели это правда? Должно быть, часы сломались! Но бронзовая секундная стрелка быстро вращалась по эмалированному циферблату. Я посмотрел на небо, черное, как сажа. На улице не было никого, кроме нас, как будто мы одни пережили солнечное затмение.

– Неужели сейчас четыре часа ночи, Холмс?

Он кивнул и извлек, словно из воздуха, что-то завернутое в белый носовой платок. Развернув его, я обнаружил ломоть хлеба, кусок чеширского сыра и три печенья «Мадлен». При свете фонарей продукты казались золотыми. В животе у меня заурчало. Мне пришло в голову, что Холмс, по-видимому, забывает о времени куда чаще меня. Конечно, ведь у него нет жены, которая бы о нем заботилась. Я с ужасом подумал, что Мэри, наверное, вне себя от беспокойства за меня, но Холмс словно прочитал мои мысли.

– Вам незачем бежать домой, Уотсон. Несколько часов назад я послал записку в Кенсингтон, передал ее миссис Хадсон, когда она приходила с подносом. Один из наших «нерегулярников» ждал снаружи, чтобы отнести ее.

– Вы шутите!

– Нет. Я послал Уиггинса, но он наверняка свалил поручение на Симпсона, а тот на какого-нибудь новичка.

Я не решался спросить, почему он так уверен, что Мэри получила записку и что она не забеспокоилась снова к этому времени, а также куда мы направляемся среди ночи.

– Но с тех пор прошла целая вечность, – полушутя заметил я. – Сейчас еще май?

– Да, только следующего года, – пошутил в ответ Холмс, вынув из кармана пиджака трубку из вишневого дерева и клочок бумаги, который он протянул мне. Я сразу узнал изящный почерк моей дорогой жены.

«Дорогой мистер Холмс! – прочитал я. – С Вашей стороны было очень любезно написать мне. Теперь, когда Джон на вашем попечении, я наконец успокоилась и жду его, как вы предупредили, завтра утром, нуждающимся в отдыхе, но упрямо это отрицающим. Скажите ему, что завтра его часы вернутся из ремонта.

Искренне Ваша Мэри М. Уотсон».

– Итак, Уотсон, это памятное бодрствование завершится с восходом солнца, – сказал Холмс. – Насчет восхода не существует еврейских правил, но Шекспир указывает на определенных птиц, чье пение свидетельствует о начале утра. Так что пока мы не услышали жаворонка, пожалуйста, ответьте на несколько вопросов.

Я шел и ел, позволяя ему сформулировать свои вопросы. Чеширский сыр был сладким и рассыпчатым. Воздух вблизи Темзы был сырым и влажным, и я чувствовал, что если бы пребывал в одиночестве, это путешествие к дому покойного казалось бы мне куда более печальным.

– Не знаю, сколько и что именно вы написали в этой книге, – сказал Холмс, – но уверен, что вы освежили в памяти причины ваших эмоций, относящихся к тому лету. За что именно вы считаете ответственным Рэндалла?