Текст книги "Элисса"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Пчела еще жива и по-прежнему исподтишка занимается колдовством, хотя при правлении белых это запрещенное занятие. На ее черной руке сверкает золотой перстень в виде змеи с рубиновыми глазками. Пчела очень гордится этим украшением.

Месть Майвы

Глава I
Гобо выходит из подчинения

Однажды – наверное, через неделю после того, как Аллан Квотермейн рассказал мне историю о «Трех львах» и трагической смерти Джим-Джима, – мы с ним возвращались домой с охоты. Вокруг имения, которое он приобрел в Йоркшире, было около двух тысяч акров охотничьих угодий, из них более ста акров леса. Шел второй год, как Квотермейн жил в Грандже, и к этому времени он развел здесь уже довольно много фазанов, поскольку охотник он был разносторонний и с удовольствием ходил не только на крупную дичь, но и на птицу. В тот день мы поначалу охотились втроем – Генри Куртис, старик Квотермейн и я, но в середине дня сэру Генри пришлось нас покинуть: он должен был встретиться со своим управляющим и съездить на одну из дальних ферм, чтобы решить вопрос о какой-то хозяйственной постройке. Тем не менее он собирался вернуться к ужину и привести с собой капитана Гуда, поскольку Брейли-Холл находился милях в двух от Гранджа.

Поохотились мы неплохо, хотя обошли лишь несколько дальних садков для птицы. На нашем счету было двадцать семь вальдшнепов и три куропатки из взлетевшей стаи. Обратный путь лежал мимо живой изгороди – длинной рощицы, где любили прятаться вальдшнепы и нередко попадалась парочка фазанов.

– Как вы думаете, – спросил Квотермейн, – не заглянуть ли нам сюда напоследок?

Я согласился, тогда он подозвал лесничего, который шел чуть поодаль с группой загонщиков, и велел ему начать выгонять дичь.

– Слушаюсь, сэр, – ответил тот, – но уже почти стемнело, и ветер разыгрался не на шутку. По-моему, охотиться сейчас – только зря время тратить.

– Поднимите нам птицу, Джеффриз, а остальное – наша забота, – отрезал Квотермейн, не терпевший возражений, когда дело касалось охоты.

Лесничий повернулся и пошел к роще. Я услышал как по дороге он бросил в сердцах кому-то из свои: спутников: «Хозяин он, конечно, хороший, грех жаловаться, только в этой темнотище, да еще и на ветру ничего ему не подстрелить, могу побиться об заклад».

Думаю, до Квотермейна тоже долетели эти слова но он промолчал. Ветер крепчал с каждой минутой и к тому моменту, когда загонщики принялись выгонять вальдшнепов, начался настоящий ураган. Я встал у правого края рощицы, которая узкой подковой огибала небольшую поляну, Квотермейн разместился слева, шагах в сорока от меня. Я даже не успел толком приготовиться, как в небо взмыл старый фазан; от ветра все перья у него на хвосте торчали в разные стороны. Я вскинул ружье – первый выстрел оказался никуда не годным, зато второй достиг цели, фазан свалился мне под ноги. Никогда еще я не был так доволен собой, ибо охотиться в таких условиях мне прежде не доводилось: даже Квотермейн одобрительно кивнул головой. Тут в шуме и треске деревьев раздался возглас загонщика: «Птица впереди! Птица справа!» И сразу же к нему присоединились остальные «Птица справа!» «Птица слева!» «Птица сверху!»

Я поднял голову и увидел вальдшнепа, который стрелой летел по ветру в мою сторону. Следить за ним в темноте было очень трудно, вдобавок он петлял между голыми верхушками деревьев. Собственно говоря, я видел не его самого, а скорее движение его крыльев. Вот он был уже почти рядом. Я спустил курок – очередной взмах крыльев… Промах. Я выстрелил снова, на этот раз абсолютно не сомневаясь в успехе. Нет, как ни в чем не бывало вальдшнеп уходил влево.

«Стреляйте!» – крикнул я Квотермейну и немного подался вперед, чтобы на фоне холодного, гаснущего неба разглядеть его силуэт, к тому же мне было интересно, сумеет он повторить мой успех с фазаном или нет. Конечно, думал я, стреляет он отменно, но эта птичка даже ему будет не по зубам.

Я увидел, как он приподнял ружье, слегка наклонился… и в этот миг вверх взметнулись сразу два вальдшнепа: один – тот самый, в которого я не попал, – справа от него, другой – слева. И сразу же услышал новый возглас: «Птица сверху!» Я посмотрел вверх – высоко над рощицей, как сухой лист на ветру, прямо на Квотермейна несся третий вальдшнеп. Вот тут старик и показал все, на что способен. Первая птица летела довольно низко, и он решил начать с нее, поскольку она раньше остальных могла скрыться из виду. Впрочем, и сейчас, в темноте обычный глаз различил бы ее с трудом. Но от орлиного взора Квотермейна укрыться не удавалось еще никому – вальдшнеп камнем упал на землю. Квотермейн резко повернулся и следующим выстрелом ярдов с сорока пяти сбил второго. В это время у него над головой как молния пронесся третий. Он летел на очень большой высоте, футов сто, если не выше. Старик взглянул в его сторону, поворачиваясь, мгновенно открыл ружье, вынул правую гильзу и вставил новый патрон. Вальдшнеп был уже ярдах в пятидесяти. Вскинув ружье, Квотермейн выстрелил ему вслед и убил на лету. Яростный порыв ветра подхватил мертвую птицу, как сорванный с дуба листок, и унес ее вдаль, ярдов на сто тридцать.

– Послушайте, Квотермейн, – спросил я, когда охота закончилась, – и часто вам удаются такие чудеса?

– Да как сказать… – произнес он с невозмутимой улыбкой. – Последний раз, когда мне пришлось стрелять и перезаряжать с такой скоростью, дичь была покрупнее. Слоны… На трех слонов три выстрела, как и сегодня с вальдшнепами. Правда, тогда все чуть не обернулось иначе. В общем, они сами меня едва не прикончили.

Тут подошел лесничий. «Ну как, сэр, удалось что-нибудь подстрелить?» – спросил он, явно не рассчитывая на утвердительный ответ.

– Разумеется, Джеффриз, – сказал Квотермейн, – одного вальдшнепа вы найдете там, возле рощи, а другого – ярдах в пятидесяти от нее, если пойдете влево по пашне.

Лесничий в полном недоумении хотел было идти за дичью, но старик снова его окликнул: «Постойте, Джеффриз. Видите вон то дерево, ярдах в ста сорока отсюда? Так вот, там, в поле, шагах в сорока от него должен быть и третий».

«Скажи кому, так ни за что не поверят», – только и пробормотал Джеффриз и ушел. Мы отправились домой. Как и было условлено, к ужину пришли сэр Генри Куртис и капитан Гуд. Гуд вырядился в такой узкий и живописный костюм, каких я отроду не видел На жилете у него, помнится, красовались пять розовых пуговиц из настоящего коралла.

За столом мы много разговаривали, шутили. Квотермейн пребывал в отличном расположении духа находясь под впечатлением от своего триумфа над неверующим Джеффризом. А Гуда буквально распирало от желания поделиться с нами своими охотничьими подвигами. Мы услышали совершенно фантастическую историю о том, как он охотился в Кашмире на каменных козлов, или козерогов. Он выслеживал их днем и ночью без сна и отдыха четверо суток. И вот, наконец, к утру пятого дня ему удалось напасть на группу из пяти-шести самок и старого красавца вожака с такими огромными рогами, что написать здесь, какой они были длины, я, пожалуй, не рискну. Гуд полз за ними по-пластунски, с трудом укрываясь за камнями, пока не оказался ярдах в двухстах. Он взял было самца на мушку, однако выстрелить помешало непредвиденное обстоятельство: на одной из дальних вершин чрезвычайно некстати появились какие-то туземцы. Самки повернулись и, прыгая с камня на камень, мгновенно скрылись из виду. Вожак же поступил более решительно. Перед ним простиралась глубокая расселина, футов тридцать шириной. Он попытался перескочить через нее, но выстрел Гуда настиг его прямо в момент прыжка. Козерог перевернулся в воздухе, полетел вниз, зацепился рогами за выступ на противоположной скале и так и повис. Долго и мучительно Гуд перебирался с одной скалы на другую – а крюк был немалый – и там, ловко и элегантно набросив на старого красавца веревочную петлю, вытащил его наверх.

Эта волнующая история из жизни дикой природы была встречена с незаслуженным скептицизмом.

– Ну, знаете ли, – возмутился Гуд, – если вы ставите под сомнение мой рассказ, совершенно, кстати, достоверный, предложите нам что-нибудь поинтереснее. Я готов выслушать все, что угодно: будь то сказка или правда. – И он гордо замолчал.

– Слушайте, Квотермейн, – не выдержал я, – вы не можете просто так отдать Гуду лавры победителя. Расскажите, как вы убили трех слонов, ну, тех самых, о которых зашла речь после сегодняшней охоты на вальдшнепов.

– Должен вам заметить, – промолвил Квотермейн невозмутимо, но с какой-то смешинкой в карих глазах, – что соперничать с Гудом – задача не из легких. И вообще, если бы не тот знаменитый выстрел, – помните, Куртис, когда он с трехсот ярдов подбил бегущую жирафу, – я бы ни за что не поверил в эту историю с козерогом…

Тут Гуд всем видом изобразил оскорбленную невинность.

– Но раз вы просите, – продолжал старик, – у меня, пожалуй, тоже найдется, чем вас поразвлечь.

Я, помнится, рассказывал недавно про трех львов и про то, как львица убила моего несчастного проводника Джим-Джима. Так вот, после этих печальных событий я решил сменить образ жизни и рискнул открыть в Претории лавку на паях с одним весьма оборотистым типом, который убедил меня, что торговать следует исключительно за наличные деньги.

Я имел кое-какой капитал, он – опыт, с этим каждый из нас и вступил в дело. Но партнерство наше длилось недолго. Буры решительно не желали платить наличностью, и к концу четвертого месяца опыт был уже у меня, а капитал – у него. Короче, я понял, что торговля – дело не мое. На оставшиеся четыреста фунтов я отправил сына учиться в Наталь, а себе купил хороший охотничий костюм и начал готовиться к новой экспедиции. Я решил отправиться за слоновой костью в такие дикие места, где до сих пор охотиться мне еще не доводилось. За несколько фунтов я купил в Дурбане билет на торговый бриг, доплыл до бухты Делагоа и оттуда в сопровождении двадцати носильщиков направился в глубь континента. План был такой: двигаться на север к реке Лимпопо, стараясь по возможности держаться параллельно линии побережья на расстоянии ста пятидесяти миль.

Первые двадцать дней мы очень мучались от лихорадки, вернее сказать, мучались мои носильщики, – меня она не берет. Но из-за нее мне пришлось кормить весь лагерь, что было нелегко, так как, хотя места эти населены очень мало, дичи там почти не водилось. За все время мне не удалось подстрелить ничего крупнее водяного козла, а водяной козел, сами знаете, – добыча не слишком аппетитная. Дней через двадцать мы вышли к довольно широкой реке – Гонороо – и, переправившись на другой берег, двинулись дальше, к огромной горной цепи, которая была продолжением Драконовых гор, огибавших провинцию Наталь в континентальной части. Эта цепь голубоватой тенью виднелась далеко на горизонте, а от нее миль на пятьдесят в сторону океана простирался большой отрог, заканчивавшийся гигантской остроконечной вершиной Я знал, что по отрогу проходила граница двух племен – к северу от него лежала земля вождя Вамбе, к югу – Налы. Нала правил племенем бутиана, одной из отдаленных ветвей зулусов, а Вамбе – гораздо более многочисленным племенем матуку, с явно выраженными признаками басу то, к тому же много у них перенявшим. Они, например, делали двери в своих хижинах, пристраивали к ним веранды, прекрасно обрабатывали шкуры и носили мучи, а не простые набедренные повязки. Лет двадцать назад бутиана подверглись неожиданному нападению со стороны матуку, были безжалостно перебиты и с той поры находились у них в подчинении. Правда, теперь племя потихоньку восстанавливалось и, как вы понимаете, особой любви к северному соседу не питало.

Так вот, я слышал, что в густых горных лесах со стороны, принадлежавшей Вамбе, водилось очень много слонов. Доходили до меня и ужасные рассказы об этом царьке, который жил на склоне горы в краале, окруженном могучими стенами, что делало его практически неприступным. Вамбе называли самым кровожадным вождем в этой части Африки и говорили, что лет семь назад он хладнокровно убил восьмерых англичан, которые охотились на слонов в его владениях. Проводником у них был мой старый приятель Джон Эвери. Как часто я оплакивал его безвременную кончину! Тем не менее я твердо решил отправиться за слоновой костью, и никакой Вамбе не смог бы меня остановить. Туземцев я и раньше не боялся и отнюдь не собирался пасовать перед ними теперь. Вы знаете, друзья, я в некотором роде фаталист и поэтому решил: если судьбе будет угодно, чтобы Вамбе отправил меня вслед за моим другом Эвери, значит, так тому и быть. В общем, особых страхов на сердце у меня не было.

Через три дня после того, как нам впервые открылась огромная вершина, мы оказались в ее царственной тени. Двигаясь вдоль реки, которая вилась у подножия горы среди деревьев, мы вступили на территорию грозного Вамбе. Правда, перед этим у нас с носильщиками обнаружилось некоторое несовпадение точек зрения, ибо как только мы подошли к невидимой границе, за которой начинались владения враждебного племени, они сели на землю и наотрез отказались идти дальше. Я уселся рядом, начал их уговаривать, и как мог красноречивее попытался изложить им свой фаталистический взгляд на жизнь. Нет, они ничего не желали слышать. Шкуры у них пока целы, упирались туземцы, но окажись они по ту сторону без разрешения, от них мокрого места не останется. Напрасно я им доказывал, что это судьба, злой рок, они были твердо убеждены, что злой рок поджидает их там, у Вамбе, а пока они здесь, им ничего не грозит.

– И что же вы теперь намерены делать? – спросил я у Гобо – он был у них старший.

– Мы пойдем обратно, домой, Макумазан, – вызывающе ответил тот.

Кровь у меня так и вскипела. «Вот как? Ну что ж, господин хороший, так и знай, ни тебе, ни твоим приятелям не видать дома, как своих ушей. Я только что позавтракал, – тут я взял магазинную винтовку и, прислонившись спиной к дереву, уселся поудобнее, – и уходить отсюда не собираюсь. А тот из вас, кто сделает хоть один шаг в ту сторону, получит пулю, ты знаешь, я стреляю без промаха».

Гобо потрогал пальцем наконечник копья – к счастью, ружья были сложены рядом со мной, возле дерева, – и повернулся, собираясь уйти. Остальные, не отрываясь, смотрели ему в спину. Поднявшись, я прицелился в него, и хотя он всячески старался держаться спокойно, я заметил, что он все время нервно поглядывал в мою сторону. Когда упрямец отошел ярдов на двадцать, я сказал тихо, но твердо: «Стой, Гобо, или я стреляю».

Конечно, я блефовал. Я совершенно не собирался убивать ни Гобо, ни кого-то еще только потому, что, опасаясь за свою жизнь, они отказывались сопровождать меня в страну Вамбе. И в то же время мне было ясно, что сохранить свой авторитет в этой ситуации я мог, лишь прибегнув к самым решительным мерам, но убийство к ним, разумеется, не относилось. Я продолжал держать Гобо под прицелом и со стороны, должно быть, выглядел весьма свирепо. Тут он понял, что дело зашло слишком далеко, и остановился.

– Не стреляй, хозяин! – крикнул он. – Я пойду с тобой.

– Так я и думал, – ответил я спокойно. – Видишь, злой рок может настигнуть тебя не только у Вамбе, но и здесь.

Больше трудностей с носильщиками у меня не возникало. Гобо был старший, так что раз он пошел, на попятную, пришлось подчиниться и остальным. Мир был восстановлен, мы перешли границу, и наутро я уже начал охотиться всерьез.

Глава II
Утренняя охота

Пройдя пять или шесть миль вокруг подошвы высокого пика, о котором я уже упоминал, мы в тот же день оказались в одном из самых чудесных уголков Африки; только в стране Кукуанов мне доводилось видеть такие места. Перед нами царственной дугой изгибался горный отрог, под прямым углом отходивший от окутанной облаками горной цепи, вершины которой, насколько было видно глазу, простирались к северу и к югу. Из конца в конец этой дуги было миль тридцать пять, а вдали, за полумесяцем гор, серебристой нитью извивалась река. На той стороне реки безбрежным морем расстилалась равнина – великолепный естественный парк, тут и там покрытый огромными – до нескольких квадратных миль – пятнами густого кустарника, перемежавшегося яркой зеленью полян, где чьей-то рукой были разбросаны то купы высоких деревьев, то причудливые холмы, и даже одинокие гранитные утесы, больше похожие на творение человека, чем на надгробные камни, которыми природа украшает могилы минувших веков. На западе возвышалась одинокая гора, от ее склона равнина уходила далеко на север, к сырому болотистому побережью, но как далеко, сказать не могу – по словам туземцев, восемь дней пути, а дальше дорога терялась в бескрайних болотах.

На этой стороне реки пейзаж был иной. Вдоль берега тянулась зеленая полоса болот, за ней – сочные, богатые дичью луга, поднимавшиеся по склону к краям леса, который начинался примерно на высоте тысячи футов от подножия и покрывал всю гору чуть ли не до самого гребня. Деревья здесь растут огромные – это большей частью разновидности тюльпановых деревьев – и подчас достигают таких размеров, что птицу на верхних ветках выстрелом из простого дробовика не достать. Необычно и то, что стволы их почти сплошь бывают покрыты мхом. Из этого мха туземцы получают великолепную краску удивительно глубокого пурпурного цвета и красят ею выделанные шкуры, а когда есть, то и ткани. У меня перед глазами так и стоит один из этих лесных исполинов, от корней до макушки увитый гирляндами серебристого мха, – изумительное зрелище. Издали он был похож на седого косматого Титана в венке из зеленых листьев, усыпанном яркими орхидеями.

Вечером того дня, когда у нас с Гобо вышла небольшая размолвка, мы разбили лагерь на опушке этого леса, а утром, как только рассвело, я отправился на охоту. Поскольку наши запасы мяса подходили к концу, я решил не искать слоновий след, а сначала подстрелить буйвола, благо кругом их было множество. Пройдя около полумили, мы вышли к тропе, по которой свободно мог проехать экипаж – ее, несомненно, еще утром протоптало огромное стадо буйволов; они, видно, на заре отправились со своих болотных пастбищ на горные склоны, чтобы провести день в прохладе. Поскольку ветер дул вниз, в мою сторону – то есть оттуда, куда ушли буйволы, – я решительно двинулся по этой тропе. Через милю лес сделался гуще, и по виду тропы я понял, что цель где-то совсем близко. Еще двести ярдов, и заросли стали настолько густыми, что, не будь тропы, нам вряд ли удалось бы продраться сквозь них. Здесь Гобо, который нес мой штуцер восьмого калибра (я нес штуцер-экспресс), и двое остальных обнаружили сильнейшее нежелание двигаться дальше, доказывая, что отсюда им будет «некуда бежать». «Раз так, оставайтесь, – был мой ответ, – я пойду дальше». Им, наверное, стало стыдно, и они двинулись за мной. Еще пятьдесят ярдов, и тропа вывела нас на небольшую поляну. Я встал на колени и начал смотреть по сторонам, но ни одного буйвола не заметил. По следам было ясно, что здесь стадо разбредалось и порознь ушло в лес напротив. Я пересек поляну, выбрал один след, прошел по нему ярдов шестьдесят и тут понял, что буйволов кругом было сколько душе угодно – просто я не мог разглядеть ни одного сквозь густые заросли. Я слышал, как неподалеку слева один из них чешет рога о ствол дерева, а справа от меня время от времени доносилось хриплое мычание, которое означало, что буйвол мне увы, попался старый. Я пополз к нему, опасаясь спугнуть стуком собственного сердца; доведись мне на спор пройти по яйцам, не раздавив ни одного, я и то не был бы так осторожен; я подбирал каждый сучок на пути и клал его на землю позади себя, чтобы буйвол меня не услышал. За мною след в след двигались трое моих вассалов, и не могу сказать, кто из них выглядел более испуганным. Вскоре Гобо тронул меня за ногу. Я оглянулся и увидел, что он показывает куда-то вбок, влево. Я приподнял голову и бросил быстрый взгляд поверх стелющихся лиан. Там начинались колючие заросли алоэ с растущими во все стороны листьями, а за ними, шагах в пятнадцати от нас, я увидел рога, шею и хребет громадного старого буйвола. Взяв штуцер восьмого калибра, я встал на колено и решил стрелять ему в шею, чтобы сразу перебить позвоночник. Я уже прицелился, насколько позволяли заросли алоэ, как вдруг он будто вздохнул и лег.

Я невероятно огорчился. Что было делать? Застрелить его, пока он лежит, невозможно, даже если пуля пройдет сквозь алоэ, в чем я весьма сомневался; если я встану, он либо убежит, либо бросится на меня. Я подумал и пришел к выводу, что сделать можно только одно – тоже лечь на землю, поскольку мне не очень хотелось лазить по густым зарослям в поисках другого буйвола. Ясно, рано или поздно он все равно встанет, следовательно, дело только в терпении, придется, как говорят зулусы, «вести битву сидя».

Я сел и закурил трубку, полагая, что дым долетит до буйвола и вспугнет его. Но ветер дул в другую сторону, и из моей затеи ничего не вышло. Поэтому, докурив одну, я принялся за следующую. Впрочем, довольно скоро мне пришлось пожалеть об этом.

Так я просидел на корточках не то полчаса, не то три четверти часа, пока, наконец, мне чертовски не надоели все эти фокусы. Только последний акт комической оперы мог нагнать на меня такую же тоску. Я слышал, как кругом бродят и фыркают буйволы, видел красноклювых птиц-санитаров, которые слетали с их спин, посвистывая почти как английские дрозды, но я не видел ни одного буйвола. Что же касается моего старика, он, скорее всего, спал сном праведника, поскольку даже не шевелился. И вот пока я раздумывал, как выйти из положения, послышался хруст и треск. Сначала мне показалось, что это буйвол жует жвачку, но шум был слишком силен. Я обернулся, начал вглядываться через проломы в глубину зарослей, и мне показалось, что ярдах в пятидесяти от нас движется какая-то серая масса. Хруст и треск продолжался, я не мог ничего различить, поэтому перестал ломать себе голову, и вновь обратил все внимание на буйвола. Вскоре, однако, на расстоянии ярдов сорока раздалось страшное пыхтение, больше всего на свете напоминавшее грохот тяжелого нагруженного поезда.

«Черт побери, – мелькнуло у меня в голове, когда я обернулся на шум, – не иначе это носорог учуял нас». Вы ведь знаете, друзья, что звуки, которые издает мчащийся на вас носорог, нельзя спутать ни с чем.

В следующую секунду раздался оглушительный треск. Не успел я решить, что делать, не успел я даже встать, как заросли у меня за спиной буквально разлетелись в разные стороны, и чуть ли не в восьми ярдах от нас появился огромный рог, а за ним и злобный мигающий глаз атакующего громадного носорога. Нас он учуял или мою трубку, не знаю, но, по своему обыкновению, тут же бросился на запах. Я не мог ни подняться, ни вскинуть ружье – не было времени. Все, что я успел, – откатиться с пути чудовища, насколько позволяли заросли. Через секунду он был возле меня, его гигантская туша нависла надо мной как гора и, клянусь вам, я не мог отделаться от его запаха целую неделю. Во всяком случае, обстоятельства способствовали тому, чтобы он запечатлелся в моей памяти. Его горячее смрадное дыхание коснулось моего лица, передней ногой он чуть не расплющил мне голову, а задней наступил на штанину и даже прищемил кожу на ноге. Лежа на спине, я видел, как он пронесся мимо, а через секунду случилось вот что. Мои спутники были чуть позади меня, и поэтому оказались прямо на пути носорога. Один из них бросился назад, в заросли, и так избежал встречи со зверем. Другой с диким криком вскочил на ноги и, прыгнув в заросли алоэ, как каучуковый мяч, приземлился прямо на колючие отростки. Но третий – мой приятель Гобо – скрыться не мог. Он успел только подняться на ноги. Низко опустив голову, носорог тут же пошел в атаку. Его огромный рог оказался у Гобо между ног и, почувствовав что-то на носу, носорог подкинул посторонний предмет кверху. Гобо взлетел в воздух. Он перекувырнулся через голову в самой верхней точке полета, и в это время я увидел его лицо, серое от ужаса, с широко раскрытым ртом. Он упал прямо на необъятную спину носорога, но, к счастью для него, носороги никогда не оборачиваются. Зверь ломился прямиком сквозь алоэ, едва не задев одного из слуг, который спасался среди шипов. Тут возникло непредвиденное обстоятельство. Спавший по ту сторону зарослей буйвол, услышав шум, поднялся на ноги, и несколько секунд стоял неподвижно, не зная, что делать. В этот момент прямо на него налетел носорог и с такой страшной силой всадил ему рог в брюхо, что тот рухнул на спину, а победитель перелетел через его тушу самым неожиданным образом. Однако через секунду он вскочил и, повернув влево, стал ломиться сквозь заросли, пытаясь выбраться на открытое пространство.

Тут все кругом наполнилось тревожными криками. Обезумевшие от ужаса животные метались среди зарослей, а за стеной кустарника как безумный ревел раненый буйвол. С минуту я лежал тихо, молясь в душе, чтобы один из буйволов случайно не налетел на меня. Когда опасность миновала, я встал на ноги, отряхнулся и огляделся вокруг. Один из моих парней, который кинулся в заросли, ухитрился добраться до половины дерева, и, будь там на верхушке рай, он вряд ли лез бы туда быстрее. Гобо лежал неподалеку от меня, испуская громкие стоны, но, как я подозревал, целый и невредимый; в то же время из зарослей алоэ, куда подобно теннисному мячу влетел третий туземец, непрерывно неслись душераздирающие крики. Я взглянул туда и увидел, что бедняга действительно находился в отчаянном положении: длинный шип алоэ пропорол ему сзади пояс, не причинив, впрочем, особого вреда, но он повис на кусте и не мог пошевельнуться. Мало того, в шести футах от него ревел и крушил рогами густые заросли алоэ раненый буйвол, несомненно приняв его за обидчика. Было ясно, что, если я хочу спасти парня, медлить нельзя. Поэтому, схватив ружье, к счастью неповрежденное, я шагнул влево, в пробитую носорогом дыру в зарослях, и прицелился зверю под лопатку, потому что в сердце со своего места целиться не мог. Я видел, что носорог нанес ему чудовищную рану в брюхо, да к тому же ударом выбил заднюю ногу из бедренного сустава. Я выстрелил, и пуля, попав в плечо, свалила буйвола с ног. Теперь он уже встать не мог, потому что у него были повреждены обе ноги, и передняя и задняя, так что, невзирая на жуткий рев, я рискнул подойти поближе. Он лежал, свирепо глядя кругом, и пытался рыть землю рогами. Остановившись в двух ярдах от него, я прицелился в шейный позвонок и выстрелил. Мой расчет оказался верен: голова его упала на землю, он взревел и издох.

Закончив небольшую операцию, я с Гобо, который уже пришел в себя, приступил к вызволению нашего незадачливого спутника из зарослей алоэ. Нам пришлось изрядно повозиться, но в конце концов он был снят с дерева целым, правда, в необычайно набожном настроении. Добрый дух, сообщил он нам, несомненно, был где-то рядом и уберег его от верной смерти. Не в моих правилах оспаривать столь похвальное благочестие, короче, я решил даже не упоминать, что «добрый дух», дабы его спасти, любезно воспользовался моим штуцером.

Отправив беднягу в лагерь за носильщиками, чтобы разделать буйвола, я понял, что носорог сильно задел мое самолюбие и с ним следовало бы рассчитаться. Поэтому, ничего не сказав Гобо, который сейчас еще сильнее уверовал в то, что злой рок подстерегает каждого, кто осмеливается ступить на землю Вамбе, я двинулся по следу зверя. Судя по всему, он шел напролом сквозь заросли, пока не добрался до небольшой поляны. Тут он слегка умерил шаг, спустился вниз по поляне, опять свернул направо, в лес, направляясь к долине между опушкой леса и рекой. Пройдя за ним милю или чуть больше, я оказался на открытом пространстве. Тут я взял бинокль и осмотрел долину. Далеко впереди виднелось что-то коричневое – как мне показалось, носорог; я прошел еще с четверть мили, снова посмотрел – это оказался не носорог, а гигантский муравейник. Я не мог понять, куда он делся, и все же охоту мне бросать не хотелось: по следу было видно, что носорог где-то впереди. Но ветер дул от меня в его сторону – а носороги, как известно, чуют человека за милю – и преследовать его дальше становилось опасно. Поэтому я сделал крюк длиной в милю или около того, оказался почти напротив муравейника и еще раз оглядел долину. Опять ничего – он словно исчез; я уже было собрался прекратить погоню и поохотиться на антилоп-бейз, которых заметил вдали, как вдруг из-за муравейника, ярдах в трехстах, из зеленой травы медленно поднялся мой красавец.

«Боже, – подумал я, – сейчас опять уйдет». Но нет, он постоял минуты две и снова залег.

Я оказался в затруднительном положении. Как вам известно, носороги страшно близоруки – можно сказать, что зрение у них настолько плохо, насколько хорошо обоняние. Носорог полностью осознает это и всегда наилучшим образом пользуется тем, что дала ему природа. Например, он всегда ложится так, чтобы чуять ветер. Поэтому, если враг появится с подветренной стороны, носорог либо успеет убежать, либо бросится в атаку, а если с наветренной стороны, у него по крайней мере будет возможность вовремя заметить опасность. В общем, если подкрасться тихо, носорога можно подстрелить как куропатку, но двигаться надо под ветер.

Короче, сейчас главное было в том, чтобы как-то подобраться к нему. Хорошенько подумав, я решил зайти сбоку, намереваясь целиться ему под лопатку. Поэтому мы двинулись вперед, пригнувшись, сначала я, следом, держась за полы моей куртки Гобо, а за ним и второй туземец. Я всегда именно так подкрадываюсь к крупной дичи, потому что при любом другом способе линия загонщиков может нарушиться. Первые триста ярдов дались нам довольно легко, а потом начались всяческие осложнения. Травы здесь почти не осталось – лесные обитатели объели ее до самых корней, и спрятаться было негде. Мы то и дело опускались на четвереньки, и каждый раз мне приходилось то класть ружье на землю, то снова брать его в руки. Тем не менее я каким-то образом сумел продвинуться вперед, и если бы не Гобо и его приятель, все, без сомнения, прошло бы прекрасно. Впрочем, вы и сами видели, как туземцы крадутся за добычей – всеми своими повадками они напоминают страуса. Они, видно, считают, что раз голова спрятана, то и всего остального тоже разглядеть нельзя. Так было и на этот раз: оба моих помощника крались на четвереньках, опустив головы к самой земле и, что я, увы, заметил слишком поздно, нимало не заботясь о том, чтобы спрятать еще и те части тела, что находились у них пониже спины. Надо сказать, что к этой составляющей человеческой анатомии, как, впрочем и к лицу, животные относятся весьма подозрительно, и вскоре я лишний раз в этом убедился. Мы уже подошли к носорогу ярдов на двести, и я втайне готов был поздравить себя с тем, что не зря полз по этому пеклу, подставив шею и спину палящему солнцу, как вдруг услышал посвист птиц-санитаров. В тот же миг три или четыре пичужки сорвались со спины носорога, где только что вполне беззаботно предавались ловле насекомых. Для носорога такое поведение его постоянных спутников равносильно сигналу тревоги: он мгновенно весь обращается в слух. В общем, не успели птицы подняться в воздух, трава зашевелилась.