Текст книги "Клеопатра. Сборник"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

Соавторы: Георг Мориц Эберс,Генри Хоуссей
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

VII

Октавиан, устранив Лепида, превратил триумвират в дуумвират; Империя была разделена между Антонием и Октавианом. Однако владычество над восточной частью Империи не удовлетворяло гордость Антония, а господство над одной лишь западной её частью было недостаточно для честолюбия Октавиана.

Поэтому, предотвращённая два раза междоусобная война была теперь неизбежна.

Октавиан, от природы осторожный, без сомнения, мог бы ещё её отдалить, но Антоний своими безумствами её приблизил.

Он презирал Октавиана как полководца; льстецы и обожавшие его солдаты предсказывали ему победу; Клеопатра, помнившая оскорбительный для неё приём Рима, жаждала отомстить. Уверенная в мече Антония, она поклялась, что «скоро расправится с Капитолием».

Антоний начал упрекать и угрожать Октавиану. Многочисленные римские клиенты Антония, его друзья, соглядатаи, присланные из Египта, – все занимались привлечением народа на сторону Антония не только честными путями, но и подлогами.

«Октавиан, – говорили они, – отнял Сицилию у Секста Помпея, не разделив её со своим товарищем; мало того, он даже не отдал ему 120 трирем, занятых им для этой войны. Он отстранил Лепида и присвоил себе провинции, войска и корабли, которые были назначены Лепиду. Он роздал своим солдатам почти все земли Италии, не оставив ничего для ветеранов Антония».

Все действия Октавиана по управлению были раскритикованы и вменены ему как преступление; напомнили, что он угнетает Италию податями; обвиняли его в стремлении править самодержавно. Говорили, что настоящим наследником Цезаря был не его племянник Октавиан, а собственный его сын, Цезарион...

Появился слух, что второе завещание диктатора появилось лишь через несколько дней после его смерти.

По свидетельству Диона Кассия, Антоний, признавая формально Цезариона законным сыном Цезаря, довёл беспокойство и гнев Октавиана до наивысшего предела.

Однако Октавиан терпел: его войска не были готовы, а Антоний был слишком популярен в Риме благодаря обширной клиентуре, которой покровительствовала его жена Октавия. Несмотря на обиды, которые она потерпела от Антония, Октавия оставалась ему верной. Напрасно Октавиан по возвращении её из Греции умолял оставить мужа; она продолжала жить в его дивном доме, когда-то принадлежавшем Помпею, с одинаковой ласковостью и заботливостью воспитывая детей, которых она имела от Антония, и его детей от первой жены.

Клиенты и друзья Антония, которых он присылал из Александрии, могли быть уверены, что они найдут у Октавии и помощь, и поддержку.

Она даже просила за них у брата, несмотря на то, что это его бесило. Мало того, она защищала Антония перед Октавианом, прощая все его ошибки и безумия, и говорила, что будет совершена величайшая гнусность, если два великих повелителя заставят римлян убивать друг друга: первый – из мести за личные оскорбления, а второй – из-за любви к иностранке.

Октавиан, девизом которого было изречение: делать надо так же скоро, как и хорошо, казалось, уступал просьбам Октавии; однако если он и не торопился объявлять войны, то всё же он к ней готовился постепенно, подготовляя также и общественное мнение, пользуясь в особенности слухами о полной скандалов жизни Антония в Египте и его подчинённости Клеопатре.

«Антоний, – распускал он слухи в Сенате, в народе и армии, – больше не римлянин. Он сделался рабом египетской царицы, кровосмесительной дочери лагидов...»

«Его родина – Александрия, которую он хочет сделать столицей Империи... Его боги – это Кнуфис с головой барана, Ра – с клювом ястреба, лающий Анубис. Его советники: евнух Мардион, Хармиона, Ира, парикмахерша этой Клеопатры, которой он обещал подарить Рим».

Эти сплетни привели в ужас римлян и нашли отражение в стихах поэтов того времени: «Между нашими орлами, – пишет Гораций, – солнце видит, о, позор, презренное знамя египтянки... Римляне, проданные женщине, не краснеют от стыда, подымая за неё своё оружие... В опьянении от счастья и от безумных надежд это чудовище мечтает о падении Капитолия, готовит с презренным войском из рабов и евнухов похороны Империи...»

«Итак, – говорит Проперций, – эта царица-проститутка, вечный позор крови Филиппа, хочет принудить Тибр терпеть угрозы Нила и заставить отступать перед остроклювым ястребом римские трубы...»

Консулы, выбранные в 32 году – Домиций Аэнобарб и С. Сосий, оба приверженцы Антония, напрасно пытались его спасти, срывая маску с Октавиана в Сенате.

Большинство было против них. Боясь гнева неумолимого судьи Перузы, они покинули родину вместе с некоторыми из сенаторов.

Антоний находился в Армении, где он был занят приготовлениями к свадьбе своего юного сына Александра с Ютаной, дочерью мидийского царя, а потому они письменно известили его, что Октавиан торопится закончить вооружение войск и что открытие враждебных действий неизбежно.

Антоний, как хороший полководец, решил предупредить врага и для того перенести войну на территории Италии.

Он немедленно отправил с 16 легионерами Канидия по побережью Малой Азии, а сам отправился в Ефес, куда все его союзники были приглашены явиться со своими войсками.

Клеопатра явилась первая с 200 кораблями, с гребцами от 3 до 10 рядов и военным фондом в 20 000 талантов.

Было бы лучше для Антония, если бы этот флот остался в египетских водах, деньги не были бы взяты из сокровищницы Лагидов, а сама Клеопатра осталась в Александрии.

Обожаемое и фатальное существо внесло в римский лагерь роскошный беспорядок и необузданную потребность в удовольствиях. В Ефесе, где она сначала остановилась, в Самосе, куда она потом отправилась, начались вновь александрийские безумства. Беспрерывные приезды царей, управителей и депутаций от городов, приводивших к Антонию войска и корабли, служили предлогом для устройства пышных празднеств и театральных представлений.

Множество комедиантов и акробатов были собраны для участия в этих представлениях... «В то время, когда весь мир, – говорит Плутарх, – был наполнен бряцанием оружия и людскими стонами, в Самосе слышался только смех и музыка флейт и цитр».

Время летело незаметно в этих удовольствиях, а именно времени-то и не должно было терять, если предполагали перейти в наступление.

До сих пор друзья и военачальники Антония – Деллий, Марк, Силаний, Тит, Планк, захваченные также обаянием Клеопатры, ничего не предпринимали, чтобы оторвать своего вождя от этой пагубной женщины. Теперь же, когда должна была разыграться решительная партия, в которой они ставили свою жизнь против владычества миром, они отправились для переговоров с Антонием. Аэнобарб, единственный из приверженцев Антония, как говорит Велий Патеркул, который никогда не относился к Клеопатре с уважением как к царице, твёрдо объявил, что необходимо отправить египтянку в Александрию, до окончания войны.

Антоний обещал это сделать, но, к несчастью для него, Клеопатра узнала об этом предложении...

Теперь менее она хотела его покинуть, подвергая последствиям усиленных призывов Октавии, своей, когда-то счастливой соперницы; она слишком хорошо знала колеблющийся ум и слабую душу Антония.

Если бы он имел силу отказаться от примирения, столь желаемого как в лагере, так и в Риме, упрочивающего его поколебленное могущество и утверждающего мир в Империи? Клеопатра отправилась к Канидию, самому лучшему из полководцев Восточной армии после Аэнобарба, и просьбами, кокетством и даже деньгами убедила его поговорить в её пользу с Антонием.

Он доложил Антонию, что было бы несправедливо и неудобно удалять государыню, которая оказала столь значительную помощь; этим, добавил он, обиделись бы египтяне, корабли которых составляли главную силу флота. Он также добавил, что Клеопатра не была ниже других царей, которые должны были драться под командой Антония; она, которая правила самостоятельно столь долго таким обширным царством, теперь, прожив с ним вместе, приобрела ещё больший опыт...

Это говорилось против рассудка, но согласно с сердечными желаниями Антония, а потому Клеопатра осталась при армии.

В это время Геминий, один из друзей, которых Антоний имел ещё в Риме, приехал к нему, чтобы сделать последнюю попытку разлучить его с любовницей.

Однако Геминию в течение нескольких дней не удавалось увидеться с глазу на глаз с Антонием, так как Клеопатра, подозревавшая, что римлянин прибыл защищать интересы Октавии, не оставляла Антония ни на минуту. К концу одного из ужинов полупьяный Антоний потребовал, чтобы Геминий сказал ему сию же минуту истинную причину своего приезда.

«Дела, о которых я должен с тобою говорить, – ответил взволнованный Геминий, – не могут обсуждаться после выпивки... Однако пьяный или трезвый, я всё равно тебе скажу, что будет хорошо, если царица вернётся в Египет...»

Разгневанная царица не замедлила ему ответить:

«Ты хорошо сделал, что сказал то, что вынудили бы тебя сказать пыткой...»

Антоний был взбешён не меньше Клеопатры.

На следующий день, не чувствуя себя в безопасности, Геминий отплыл в Италию. Мстительная египтянка была недовольна также друзьями Антония, просившими отослать её вместе с Домицием Аэнобарбом.

Насмешки, оскорбления, брань и плохое обращение она соединила так искусно, что Силаний, Деллий (говорят, её давнишний любовник), Планк и Тит, два бывших консула, покинули Антония, возвратились в Рим, открыв там Октавиану некоторые пункты завещания Антония, обнародование которых, должно было унизить его в глазах народа. Антоний, признавая Цезариона сыном Цезаря, делил восток Римской империи между остальными детьми египетской царицы и приказывал, что, если даже он умрёт в Риме, его тело должно быть перенесено в Александрию и передано Клеопатре.

Оба консула добавили, что они уверены в подлинности этих слов, так как они, согласно желанию Антония, прочитав завещание, скрепили его своими подписями и передали на хранение в храм весталок. Октавиан потребовал завещание.

Весталки объявили, что они завещания не выдадут, но, если он сам захочет прийти и взять его, они не воспрепятствуют. Октавиан имел весьма растяжимое понятие о морали: он взял завещание и прочёл его на заседании Сената.

Римские сенаторы, надо признать, были одинаково возмущены как нарушением закона о завещаниях, так и содержанием завещания Антония.

Октавиан, однако, имел оправдание, что он поступил так для блага народа; этот ловкий и терпеливый политик приближался теперь к своей цели. Он созвал совет Сената, который с Антония снял звание консула; потом, в тот же день, 1 января 31 года, он объявил войну, но не Антонию, а царице Египта.

Это была последняя жертва общественному мнению: этим он показывал, что не хочет заставлять римлян сражаться с римлянами.

Он знал, что Антоний не покинет царицу, и, введя в бой легионы в защиту ненавидимой египтянки, тем самым возьмёт на себя бремя ответственности за междоусобную войну.

Антоний и Клеопатра провели в Афинах осень и часть зимы 31 года.

В то время, когда их солдаты истощали города Греции огромными реквизициями, всюду устраивая облавы для пополнения экипажей судов, отрывая сыновей от матерей, мужей у жён, оба любовника жили припеваючи, устраивая спектакли, зрелища, бесконечные обеды и необузданные оргии.

Ревнуя к воспоминаниям, которые Октавия оставила в Афинах, где говорили ещё о её красоте, Клеопатра хотела уничтожить их полностью, лестью и щедростью к народу.

Афиняне, не расчётливые в почестях, на этот раз даже немного просроченных, решили, что город имеет право почтить Клеопатру, и поэтому в честь её будет воздвигнута статуя.

Декрет об оказываемой Клеопатре чести был доставлен ей особой депутацией, в числе членов которой находился, как гражданин Афин, и Антоний. Декрет прочли царице, а затем красноречиво восхваляли заслуги и добродетели Клеопатры. Тщеславие царицы было удовлетворено, но её ненависть нет. Она потребовала, чтобы Антоний, именно из Афин, из города, где супруги наслаждались счастьем целых три года, отправил Октавии распоряжение покинуть его дом в Риме.

Октавия ушла оттуда в трауре, проливая слёзы, и увела детей от Антония: несчастная всё ещё любила его.

VIII

Антоний не отказался от своего первоначального проекта предупредить сосредоточие сил Октавиана, перенести театр войны в Италию, но потерял напрасно много времени.

Весной 31 года его войска и флот были сосредоточены в Акциуме, при входе в Амбрацкий залив; в то время, когда отдавались последние распоряжения к выступлению, было получено донесение, что римские корабли показались у берегов Епира. Это был авангард флота Агриппы, но присутствие этого авангарда в греческих водах показало, что приготовления Октавиана если и не были закончены, то сильно подвинулись вперёд.

Время упредить его было упущено.

Антоний решился выжидать, чтобы вести кампанию по другому плану, после выяснения образа действий римлян. Для исполнения этого решения флот и армия остановились у Акциума.

Но сам Антоний вместе с Клеопатрой, соскучившись жить в Акциуме, и из-за его вредного климата переехали в Патрас. В первых числах августа он получил важное известие, что флот римлян стал на якоре у берегов Епира, войска высажены на берег, а сам Октавиан приехал уже в Торюн.

Антоний, смущённый и недовольный, что неприятель так легко и скоро выполнил эту операцию, немедленно отправился в Акциум.

В этот период Клеопатра смеялась над его беспокойством.

«Подумаешь, какое несчастье, – говорила она, – что Октавиан уселся на черпак» («Торюн» – по-гречески черпак).

Армия Антония, состоявшая из 19 легионов с 12 тысячами лошадей, имела также в своём составе многочисленных союзников киликийцев, пафлагонийцев, каппадокийцев, евреев, мидийцев и арабов и доходила численностью до 100 тысяч человек. Его же флот состоял из 500 кораблей, с гребцами в 3, 5, 8 и 10 рядов, которые, выстроенные в Египте, были настоящими плавающими крепостями, снабжёнными башнями и могучими военными машинами.

Октавиан имел 80 тысяч пехоты, набранной в Италии, Сицилии, Испании и Галлии, 10 тысяч кавалерии и только 250 кораблей одного типа – типа трёхрядных галер с водорезами и лёгких судов. Сухопутные армии были приблизительно равносильны, но разница в морских силах была громадна.

Однако корабли Октавиана дополняли свою малочисленность лёгкостью маневрирования и высокими боевыми качествами экипажей, воевавших под командой Агриппы во время столь продолжительной Сицилийской войны.

Наоборот, моряки Антония не были достаточно многочисленны, и большинство из них участвовало в войне в первый раз. Его громоздкие корабли были тяжелы.

«Море стонало под их тяжестью, – гиперболически восклицает Флор, – и ветер уставал их двигать».

Войска Антония заняли северную оконечность Акарнании, вблизи мыса Акциума, имея на берегу Епира сильный отряд, хорошо укрепившийся в окопах, обращённых к неприятелю и возведённых во время зимы. Окопы эти командовали узким проходом в Амбракский залив, где был расположен флот.

Октавиан расположил свой лагерь в Епире, на небольшом расстоянии от передовых постов неприятеля.

Антоний имел превосходную оборонительную позицию, позволявшую ему пренебрегать атаками на неё римлян, так как проход из Акциума был неприступен; он был лишь блокирован со стороны моря, откуда доставлялись почти все нужные припасы.

Обе армии стояли несколько дней лицом к лицу.

Октавиан, жаждавший боя, старался различными демонстрациями втянуть своего противника в бой на суше или на море.

Антоний, обеспокоенный, взволнованный, колеблющийся, не мог решиться начать военные действия. Он посадил на суда большую часть своих войск и переправил их в Епир для атаки римского лагеря, но потом он одумался и приказал им перейти в Акарнанию.

Офицеры, предугадывая плохие качества кораблей, но веря в доблесть легионеров, советовали Антонию дать сражение на суше. Это было также и желанием солдат.

На одном из смотров Антония остановил старый центурион, весь покрытый шрамами, и спросил: «Повелитель, ты, значит, не доверяешь этим ранам и этому мечу, раз надеешься больше на гнилое дерево! Пускай финикийцы и египтяне сражаются на море, но нам предоставь землю, на которой мы привыкли стоять твёрдо и где мы сумеем победить или умереть!»

Кроме того, Антоний был взволнован зловещими предзнаменованиями: в нескольких городах бурей были опрокинуты статуи его и Клеопатры. В Альбе мраморная статуя, воздвигнутая в честь триумвира, покрылась потом. «Было предзнаменование ещё более страшное, – говорит Плутарх. – Две ласточки свили было гнездо над кормой «А н т о н и а д ы», адмиральской галеры Клеопатры, но прилетели две других, выгнали первых и убили их птенцов».

Несколько поражений в стычках в окрестностях Акциума, уход Домиция Аэнобарба, который внезапно перешёл на сторону неприятеля, измена двух союзных царей, покинувших армию со своими войсками, подтверждали правдивость этих предсказаний в душе суеверного Антония.

Он начал сомневаться не только в успехе, друзьях и солдатах, но даже и в Клеопатре.

Видя её грустной, вялой, озабоченной – она думала о ласточках на «Антониаде», о статуях, разбитых молнией, – он вообразил, что она хочет его отравить, чтобы этим приобрести расположение Октавиана.

В продолжение нескольких дней он ничего не пил и не ел, не дав предварительно ей попробовать. Из сострадания к своему любовнику Клеопатра исполняла этот каприз, но однажды вечером, в конце ужина, она вырвала розу из венка с его головы, растрепала её и, бросив лепестки в кубок, протянула его, смеясь, Антонию. Антоний поднёс его к губам.

Она его останавливает и заставляет выпить отравленное вино раба, который немедленно падает на ковёр в страшных мучениях.

«О, Антоний, – воскликнула Клеопатра, – какую женщину ты подозреваешь?! Вот видишь, у меня были средства и случай тебя убить, но я не могу жить без тебя».

Беспокойство и усталость воцарились в армии, расположенной в лагере на нездоровом месте да ещё при этом терпящей лишения в жизненных припасах.

Даже Канидий, столь усердный к бою, и тот однажды посоветовал покинуть флот и идти воевать во Фракию, куда Динкомий, царь гетов, обещал прислать подкрепления, превосходящие численностью неприятеля.

Клеопатра высказала другое мнение, если не менее постыдное, то по крайней мере более осмысленное. Если бежать, то легче было достигнуть Египта, чем Фракии. Она предложила, оставив часть войск в Греции – гарнизоны – в укреплённых городах, остальные на кораблях перевезти в Египет, пройдя насквозь флот Октавиана.

После новых колебаний Антоний принял последний проект, хотя ему не по душе было бегство перед армией, начальника которой он презирал.

Вероятно, впрочем, что Антоний надеялся разбить римский флот, полагая, что выигрышу морского боя будет способствовать выход из узкой гавани Акциума. Если он победит, он сделается хозяином положения и атакует деморализованную армию Октавиана... Если произойдёт нерешительная битва – с таким могучим флотом он не допускал возможности поражения, – он проследует в Египет.

Отступление придётся предпринять в наихудшем случае. Побеги и болезни сильно уменьшили состав экипажей, поэтому Антоний решил сжечь 140 кораблей, пополнив их экипажами остальной флот. Двадцать тысяч легионеров, союзников и пращников были посажены на суда.

Чтобы не уменьшать мужества солдат и моряков, от них скрыли, что эти приготовления к битве были скорее приготовлениями к отступлению. Секрет этот так хорошо сохранялся, что штурманы были удивлены получением приказания оставить на судах паруса, с добавлением, что во время сражения будут действовать только весла; причём Антоний разъяснил, что это делается с целью лучшего преследования врага после победы.

2 сентября, утром, корабли Антония, сгруппировавшись в 4 больших дивизиона, прошли канал Акциума и, выйдя из него, выстроились для битвы лицом к флоту Октавиана, ждавшего их в 8 или 10 стадиях от берега.

Правое крыло флота Антония было под командой Антония и Публикола; центром командовали Марк Инстей и Марк Октавиан, левым – Целий. Клеопатра находилась при резерве в 60 кораблей.

В римском флоте Октавиан командовал правым крылом, Агриппа – левым, а Аррунтий – центром.

Около полудня начался бой.

Сухопутная армия, стоявшая готовой к бою, но неподвижно, не видела, как было это в других сражениях, галер, которые шли бы друг на друга, стараясь ударить медными водорезами. По причине своего медленного хода тяжёлые корабли Антония не могли наносить стремительных ударов, а лёгкие суда римлян, в свою очередь, боялись разбить носы о громадные сооружения из толстых брёвен, скреплённых квадратным железом.

Это была постепенная осада, так сказать, бой подвижных цитаделей против подвижных башен. Три или четыре римские галеры соединялись для атаки одного из кораблей флота Антония, столь больших, говорит Виргилий, как острова Киклады, поплывшие по морю.

Солдаты метали дротики и пускали горящие стрелы на палубы судов, привязывали брандеры к надводной части судов и шли на абордаж, в то время как сильная батарея метательных машин, расположенная на верхушках башен атакованного сооружения, осыпала градом стрел и камней атакующих.

Сначала правое крыло под командой Октавиана отступило под натиском дивизиона Целия, на другом фланге Агриппа сделал обходное движение для захвата Антония и Публиколы, они разорвали боевой порядок в центре Либурны и воспользовались благодаря своей быстроходности этим, чтобы взять на абордаж корабли двух Марков, позади которых находился резерв Клеопатры.

Успех и неудача чередовались.

Обе стороны сражались с одинаковой яростью, и неизвестно было, на чьей стороне будет победа.

Нервность Клеопатры всё погубила.

Находясь в продолжение нескольких часов в лихорадке и унынии, она с мостика «Антониады» беспокойно наблюдала за движением кораблей, надеясь сначала на победу, но в описанный момент, испуганная суматохой и воплями, она желала только одного – бежать.

С нетерпением, растущим с минуты на минуту, она ожидала сигнала об отступлении. И вдруг она видит правое крыло, удаляющимся к берегу, левое, идущим в море, а центр, который её защищал, атакован, взят на абордаж, разрознен, разбит и прорван римскими судами.

Тогда, повинуясь лишь своему страху, Клеопатра приказывает поднять паруса и с 60 кораблями проходит линию сражающихся и удаляется в открытое море.

В самый разгар сражения Антоний заметил это движение египетской эскадры и узнал пурпуровые паруса «А н т о н и а д ы».

Это бежит Клеопатра, лишая его в самый решительный момент резерва... Но царица не могла приказать отступить... он сам должен был дать сигнал... Промах, ложное движение... паника... Антоний, в свою очередь, поднимает паруса на галерах и бросается вслед за Клеопатрой. Он приведёт назад египетские корабли, восстановит порядок и укрепит успех боя...

Но прежде чем настигнуть «Антониаду», несчастный решил, что Клеопатра покинула его из трусости или измены... Он не вернёт ни её, ни кораблей... Он думает вернуться в сражение, где найдёт гибель вместе с солдатами.

Умереть, не увидя Клеопатры?! Этого сделать он не может!!

Роковая сила влечёт его по следам этой женщины. Он достигает «Антон и аду», но его охватывает стыд за самого себя. Он отказывается видеть царицу, садится на носу корабля и остаётся там три дня и три ночи, закрыв лицо руками.