Текст книги "Клеопатра. Сборник"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

Соавторы: Георг Мориц Эберс,Генри Хоуссей
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Но дело неотложное. Цезарион и Антилл с товарищами напали на женщину. Вычернили лица! Была драка! Цезарион и спутник женщины – знатный член совета – легко ранены. Ликторы подоспели вовремя. Молодые господа задержаны. Сначала они не хотели называть имени…

– Цезарион ранен легко, неопасно? – перебил евнух.

– Неопасно. Олимп сейчас же явился к нему. Разбита голова. Противник свалил его на землю.

– Этот противник – Дион, сын Эвмена, – вмешалась Ира, чуткое ухо которой уловило сообщение начальника стражи. – Женщина – Барина, дочь художника Леонакса.

– Так вы уже знаете об этом? – изумился македонянин.

– Как видишь, – отвечал евнух, переглянувшись с девушкой. – Отправить молодых людей на Лохиаду.

– Во дворец?

– Конечно, – отвечала Ира. – Пусть пока сидят по своим комнатам. Дальше видно будет, что делать.

– После поговорим об этом, – прибавил евнух. Начальник стражи поклонился и ушёл.

– Новое несчастье, – вздохнул регент.

– Пустяки, – возразила Ира. – Во всяком случае нужно скрыть это происшествие от царицы, тем более что от нас зависит вырвать с корнем ядовитое дерево, от которого всё это исходит.

– Ты, кажется, лучше, чем кто-либо, сумеешь сделать это, – отвечал Мардион, поглядывая на корабль. – Итак, я возлагаю это дело на тебя. Последнее распоряжение, которое я делаю именем царицы.

– Можешь на меня положиться, – отвечала она решительным тоном.

Окинув взором пристань, она заметила Архибия, который стоял в стороне от других, понурив голову. Она хотела сообщить дяде о случившемся, но, сделав шаг к нему, остановилась, решив: «Нет».

Этот друг становился для неё камнем преткновения. В случае необходимости она сумела бы столкнуть его, несмотря на их давнишнюю дружбу с царицей и влияние его сестры Хармионы. Он уже ослабел с возрастом, а Хармиона всегда была слабой.

Ира могла бы обдумать хорошенько свои замыслы, если бы не была так взволнована.

Корабль уже стал на якорь, но прошло немало времени, пока на мостике, перекинутом на берег, явились сначала два пастофора[50]50
  Пастофор – жрец, несущий святыни.


[Закрыть] Исиды, нёсшие кубок Нектанеба[51]51
  Нектанеб II – последний египетский фараон (367 – 350 г.г. до н.э.). При завоевании Александром Македонским Египта была пущена династическая легенда о происхождении его от Нектанеба. Внук Нектанеба занимал важную придворную должность при Птолемеях.


[Закрыть], взятый в сокровищнице храма богини, затем первый камергер царицы.

Он вполголоса сообщил о её прибытии и велел присутствующим посторониться. От гавани до ворот в Брухейон и других, ведших к дворцам на Лохиаде, стояли в два ряда факелоносцы, так как неизвестно было, куда проследует царица. Камергер объявил, что Клеопатра желает провести ночь на Лохиаде, во дворце сыновей, и приказал затушить почти все факелы.

Мардион, хранитель печати, Архибий и Ира стояли впереди всех на мостике, когда на корабле поднялся шум и появилась Клеопатра в сопровождении толпы придворных, пажей, служанок и рабынь. Она шла, опершись на руку Хармионы, но высоко подняв голову.

Она подняла Иру, опустившуюся перед ней на колени, и, поцеловав её в лоб, спросила:

– Что дети?

– Здоровы, – отвечала девушка.

Царица приветствовала остальных благосклонным жестом, но не сказала никому ни слова, пока евнух, выступив вперёд, не обратился к ней с речью. Она остановила его коротким «после», а когда Зенон распахнул дверцы носилок, сказала вполголоса:

– Я пойду пешком. После качки на корабле мне не хочется садиться в носилки. Нам нужно многое обсудить. В дороге я обдумала один план. Пошлите за начальником порта и его советниками, за главными военачальниками, за Аристархом и Горгием. Через два… нет, через полтора часа все они должны быть здесь. Принести мне все планы и карты восточной границы.

Затем она обратилась к Архибию, стоявшему подле носилок, оперлась на его руку, и, хотя он не мог ясно видеть её лица, закрытого густой вуалью, её голос проник ему в душу.

– Я буду считать добрым предзнаменованием, если ты и теперь, в это тяжёлое время, отведёшь меня во дворец.

– И теперь, и всегда эта рука и эта жизнь принадлежат тебе, – вырвалось у него.

Она же отвечала спокойно:

– Я знаю это.

Затем они направились во дворец, но когда он спросил, неужели есть основание говорить о тяжёлом времени, она перебила его:

– Не будем говорить об этом. После. Дела так плохи, что хуже быть не может. Но нет! Многие были бы рады опереться в несчастную минуту на верную руку!

При этом она слегка пожала ему руку, и Архибию показалось, будто сердце его помолодело. Он молчал, потому что её желание было для него приказом, но, идя рядом с ней сначала по набережной, потом в ворота гавани и, наконец, по мраморным ступеням, ведшим к порталу дворца, он видел перед собой не окутанное покрывалом лицо несчастной женщины, а кудрявую головку счастливого ребёнка. В душе его возник образ маленькой повелительницы эпикурейского сада. Он видел взгляд её больших голубых глаз, вопросительный и в то же время точно проникавший в тайну мира. Ему чудился серебристый звук её голоса, заразительный детский смех, и он почти не сознавал настоящего.

Погруженный в воспоминания о прошлом, он провёл её через портал в обширный внутренний двор. На противоположной стороне его находились ворота, ведущие во дворец царицы, налево – небольшие двери в жилище её сыновей.

Архибий хотел провести её во дворец, но она указала на помещение молодых людей.

На пороге она оставила руку Архибия и, когда он поклонился, намереваясь уйти, сказала:

– Вон Хармиона. Вам обоим следовало бы сопровождать меня туда, где мечтает юность и царствуют душевный покой и беззаботность. Но из почтения к царице ты ещё не поздоровался с сестрой после такой долгой разлуки. Поди к ней. А потом следуйте за мной.

Затем она направилась быстрыми шагами через атриум к лестнице, ведущей в покои царевичей и царевен.

Архибий горячо обнял сестру, и та со слезами на глазах призналась ему, что, кажется, всё погибло. Антоний вёл себя позорно. Вероятно, он явится вслед за Клеопатрой; флот, а может быть, и сухопутное войско уничтожены. Их судьба в руках Октавиана.

Затем они пошли к лестнице, подле которой стояла Ира в обществе рослого сирийца, поразительно напоминавшего лицом Филострата, бывшего мужа Барины. То был его брат Алексас, любимец Антония. Он должен бы был находиться при своём господине, и Архибий взглядом спросил сестру, как попал сюда этот человек.

– Он умеет предсказывать будущее по звёздам, – отвечала Хармиона. – Ну и льстивый язык много значит. Это паразит худшего пошиба, но он развлекает царицу, и она терпит его.

Увидев, куда направилась Клеопатра, Ира поспешила за ней. Сириец Алексас остановил её и поздоровался. Он ревностно ухаживал за нею ещё задолго до начала войны и теперь дал ей понять, что разлука не охладила его чувств. Как и у брата, голова его была несообразно мала в сравнении с огромным телом, но лицо красиво и оживлено блестящими, острыми глазами.

По-видимому, Ира тоже была рада встрече с любимцем, но, заметив Архибия и Хармиону, бросилась к ним и с дочерней нежностью обняла тётку. Поднявшись по лестнице, они вошли в зал, где встретили Клеопатру.

Надзиратель Эвфронион рассказал ей с льстивым восторгом о необыкновенных дарованиях, обнаруживавшихся с каждым днём всё яснее и яснее у молодых людей.

Клеопатра несколько раз перебивала его пылкую речь различными вопросами, стараясь в то же время снять покрывало со своей головы, что, однако, не удавалось её маленьким ручкам, не привыкшим к такой работе. Заметив это, Ира поспешила к ней и своими ловкими, привычными пальцами быстро распутала длинное покрывало.

Клеопатра поблагодарила её лёгким кивком и, когда старший евнух распахнул дверь в покои детей, дружески сказала Архибию и Хармионе:

– Идёмте!

Надзиратель, которому вообще не полагалось входить в спальни царевичей и царевен, удалился, но Ира была жестоко оскорблена невниманием царицы, не пригласившей её с собой. Она изменилась в лице, стиснула тонкие губы, потом откинула локоны с высокого лба, быстро спустилась с лестницы и окликнула Алексаса, который только что хотел выйти из атриума.

Сириец тотчас подошёл к ней, выразив восхищение, что его солнце дважды является перед ним в эту ночь, но Ира перебила его:

– Брось эти любовные глупости. Но нам выгодно заключить союз и действовать сообща. Я бы хотела этого.

– И я! – воскликнул Алексас, прижимая руку к сердцу. Между тем Клеопатра вошла в спальню детей. Глубокая тишина царила в высоком, убранном коврами зале. Арка из пёстрого ливийского мрамора разделяла его на две половины. В одной стояли два ложа из слоновой кости, поддерживаемые золотыми детскими статуями. Изголовье их было увенчано коронами, украшенными жемчугом и бирюзой.

Тяжёлый полог закрывал ложа, но евнухи отдёрнули его перед царицей. На ложах покоились двое детей, десятилетние близнецы, которых Клеопатра родила Антонию: Антоний Гелиос и Клеопатра Селена. Белокурая, розовая девочка была прелестна, мальчик тоже хорош собой, но с чёрными, как у отца, волосами. Кудрявые головки детей покоились на шёлковых подушках.

На третьей кровати, за аркой, спал Александр, хорошенький шестилетний мальчик, младший сын и любимец Клеопатры.

Полюбовавшись на близнецов и слегка прикоснувшись губами к их разгоревшимся щекам, она повернулась к младшему и опустилась на колени подле его ложа. С полными слёз глазами она осторожно притянула к себе ребёнка и осыпала поцелуями его глаза, щёки и губы. Потом тихонько опустила его на ложе, но ребёнок обвил ручонками её шею и залепетал что-то непонятное. Она нежно прислушивалась к его лепету, пока сон не овладел им и руки не упали на постель.

Несколько секунд она стояла, прижавшись лбом к ложу. Она молилась за ребёнка, его братьев и сестёр. Когда она встала, лицо её было увлажнено слезами, и грудь высоко поднималась. Заметив слёзы на глазах Архибия и Хармионы, она сказала, указывая на маленького Александра и близнецов:

– Вы отказались от этого счастья… ради меня! За каждого из них я готова отдать царство, а за всех… Найдётся ли на земле что-нибудь, чего бы я не отдала за них? Но что же у меня осталось теперь?

При этих словах лицо её омрачилось. Ей вспомнилось проигранное сражение. Проиграна, потеряна собственная власть, погибла независимость отечества. Рим уже простирал свою лапу, чтобы присоединить и его к своим бесчисленным владениям. Но этого не может быть. Её близнецы, спящие там под коронами, должны быть увенчаны ими. А этот мальчик?..

Она снова наклонилась над ребёнком. Должно быть, он видел во сне что-нибудь весёлое, так как личико его озаряла улыбка.

Сердце её переполнилось и, взглянув на друзей своего детства, с нежностью смотревших на спящего ребёнка, она вспомнила о спокойной и счастливой жизни в эпикурейском саду.

Позднее начались для неё дни могущества и величия, но чем выше она поднималась по лестнице почестей и славы, тем больше удалялось душевное спокойствие, о котором, однако, она никогда не переставала мечтать. И когда она всматривалась в улыбающееся лицо ребёнка, от которого, казалось, далеки были всякие горести и тревоги, ей пришло в голову, что не суждено ли этому мальчику утратить корону и достигнуть истинного блаженства.

Поражённая этой мыслью, она обратилась к своим спутникам и сказала вполголоса, чтобы не разбудить спящего:

– Что бы ни случилось с нами, я поручаю этого ребёнка вашей любви и заботам. Если ему не суждено насладиться властью и блеском короны, он, может быть, познает другое счастье, которое когда-то – как давно это было! – ваш отец старался сделать доступным его матери.

Архибий припал к краю её платья, Хармиона прильнула губами к её руке, она же глубоко вздохнула и продолжала:

– Мать уже отняла слишком много времени у царицы. Я запретила сообщать Цезариону о моём приезде. Так будет лучше. Перед свиданием нужно решить важнейшие дела… Теперь же… Я не только мать и царица, я – человек. До свидания, друг мой! Ты же, Хармиона, отведи меня в спальню. Или нет, ты ещё больше устала, чем я. Ступай с братом! Пошли ко мне Иру, она будет рада ещё раз услужить своей госпоже.

XI

Царица вышла из ванны. Ира убрала её всё ещё пышные тёмно-русые волосы, надела на неё великолепное платье, так как, несмотря на ранний час, сановники скоро должны были явиться.

Как удивительно она сохранилась!

Время, казалось, не смело наложить свою руку на это совершенство женской красоты. Но зоркий глаз гречанки уже замечал кое-где признаки увядающей юности. Она любила свою госпожу и тем не менее испытывала чувство какого-то внутреннего удовлетворения, замечая в царице те же признаки, которые уже так резко обнаруживались в ней самой, хотя она и была гораздо моложе. Она охотно пожертвовала бы для Клеопатры всем на свете, но всё же ей казалось вполне справедливым, что и это царственное дитя фортуны не может избежать общей всем смертным участи.

– Полно льстить, – сказала Клеопатра с горькой улыбкой. – Говорят, что постройки фараонов смеются над временем! Но этого не скажешь о царицах Египта. Вот седой волос, не говори мне, что он не из моей головы! А эти морщины около глаз и на лбу, разве они не мои? А этот испорченный зуб, который так плохо прикрывает губа? Он заболел у меня накануне сражения. Мой милый, верный, искусный Олимп сумел бы сделать незаметным искрошившийся зуб. Но я не могла взять старика на войну, а Главк далеко не так искусен. Как я жалела о старике… У Антония зоркие глаза!.. Что такое мужская любовь? Испорченный зуб может погубить её! Ах, Ира, какие часы пришлось пережить мне! Его взгляды иногда просто оскорбляли меня!

– Что-нибудь произошло между вами? – воскликнула Ира.

– Да, это началось вскоре после отплытия из Александрии. Да, теперь я понимаю, что грызло мне душу! Через несколько дней он явится сюда, в том я уверена. Он отправился в Паретоний[52]52
  Паретоний – город и гавань на территории современной Ливии.


[Закрыть], где стоит Пинарий Скарб со свежими легионами. Он было решил удалиться от мира, к которому относится с презрением, хотя мир так щедро одарил его… Но прежний дух проснулся в нём, и если только счастье, которое так верно служило ему, не изменит и на этот раз, он скоро приведёт сильное подкрепление к африканскому войску. Азиатские владетели… Но довольно. Он скоро будет здесь. Он не может без меня жить. Не один кубок Нектанеба привлекает его ко мне.

– Когда славнейший из славных, Юлий Цезарь, добивался твоей любви, когда ты встретилась с Антонием на Кидне, об этом кубке и речи не было, – отвечала Ира. – Всего два года тому назад Анубис позволил тебе взять из храма это сокровище. Конечно, от него исходит таинственная сила, но ещё большая от тебя самой.

– Хорошо, если бы и теперь так было! – воскликнула царица. – Во всяком случае многие поступки Антония объясняются чудесным действием этого кубка. Я не настолько тщеславна, чтобы приписать их своему влиянию. Это сражение, это непонятное, позорное сражение! Ты была больна, когда мы уезжали, и не могла видеть наш флот, но все говорят, что такой прекрасный, такой огромный флот ещё никогда не отплывал из Александрийской гавани! Я была права, возлагая на него все надежды. Если бы мы победили, как радостно было бы мне сознавать: оружие, которое я дала своему милому, покорило ему мир. Притом же и звёзды обещали мне успех на море! Анубису и Алексасу они предсказали то же самое. Я рассчитывала также на могущество кубка, побуждавшее Антония делать многое вопреки своему желанию. Итак, я поставила исход войны в зависимость от флота, но это было ошибкой, ошибкой, ошибкой! Я скоро узнала, какой это было ошибкой!

Отчего меня не предупредили заблаговременно? После поражения языки развязались. Слова одного ветерана открыли мне глаза. Он спросил у Антония, почему тот возлагает свои надежды на деревянные доски, и прибавил к этому: «Предоставь финикиянам и египтянам биться на воде, а нас отпусти на землю, где мы привыкли побеждать или умирать». Если бы я вовремя узнала об этих словах, они спасли бы меня от ошибки. Но мне не сообщили о них.

Началось сражение. Наши не вытерпели. Левое крыло флота двинулось вперёд. Я следила за битвой с бьющимся сердцем. Как гордо двигались огромные корабли. Всё шло отлично! Антоний обратился к воинам с речью, уверяя их, что наши корабли одной величиной своей раздавят неприятельский флот. Ты знаешь, как он умеет воодушевлять слушателей. Я тоже не чувствовала страха! Кто же будет бояться, если уверен в победе? Но когда он ушёл на адмиральский корабль и простился со мной не с такой нежностью, как всегда, мне стало грустно. Я ясно видела, что любовь его охладевает. Что со мной сделалось с тех пор, как я оставила Александрию и перестала пользоваться услугами Олимпа! Так не должно было продолжаться. Я решила предоставить ему вести войну и удалиться. Правда, кубок Нектанеба заставлял его делать многое, но с какой неохотой. Морщины и годы, эти жестокие годы!..

– Что за мысли! – воскликнула Ира. – Клянусь, царица, что, глядя на тебя…

– Теперь, в этом уборе и после того, как я воспользовалась искусством Олимпа! Тогда же, уверяю тебя, я пугалась себя. Неприятности тоже не могут усилить красоту, а ты знаешь, как досаждали мне римляне своими разговорами о том, что женщине не следует вмешиваться в военное мужское дело. Я решила положить конец этому. В сухопутном сражении я и раньше не хотела принимать участия, теперь же решила оставить флот и вернуться к детям. Они не замечают седых волос и морщин своей матери, а он, он почувствует моё отсутствие, думалось мне, и прежняя любовь вернётся к нему. Я хотела, как только сражение будет выиграно, отплыть в Египет, даже не простившись с ним, а только крикнув: «До свидания в Александрии!»

Я позвала Алексаса, который остался при мне, и велела ему подать мне сигнал, когда сражение решится в нашу пользу. Я сидела на палубе и видела, как вражеские корабли описывают огромный круг. Наварх[53]53
  Наварх – капитан корабля.


[Закрыть] сказал мне, что это Агриппа[54]54
  Агриппа Марк Випсаний (64 – 12 до н.э.) – римский полководец и государственный деятель, близкий друг Октавиана.


[Закрыть] пытается окружить нас. Во мне снова шевельнулись опасения, и я начала сожалеть, что впуталась в мужское дело.

Антоний смотрел на меня с адмиральского корабля. Я сделала ему знак, указывая на опасность, но он не ответил мне, как в прежние времена, ласковым приветствием, а повернулся спиной, и спустя несколько мгновений вокруг меня поднялась страшная суматоха. Корабли сцепились, доски и снасти ломались с ужасным треском. Крики и стоны солдат и раненых, грохот камней, которые метала катапульта, пронзительные звуки сигналов! Подле меня двое воинов упали, поражённые стрелами. Это было ужасно. Однако мужество моё не поколебалось, когда новая эскадра обрушилась на наш флот. Я заметила новый ряд кораблей, двигающихся на нас, и видела, как римский корабль пошёл ко дну при столкновении с одним из моих кораблей, которому я сама дала имя Селены. Это показалось мне добрым знаком, предвестием победы. Я ещё раз приказала Алексасу оставить сражение, когда победа, несомненно, будет на нашей стороне. Мы ещё говорили с ним, когда явился служитель Язон с завтраком. Я протянула руку к кубку, но в эту самую минуту Язон упал с раздробленной головой, вино пролилось и смешалось с кровью. Ужас леденил мне кровь, и я дрожащим голосом спросила Алексаса: «Не оставить ли нам сражение?» Впрочем, я скоро собралась с духом и узнала у наварха, стоявшего передо мной на мостике: «На чьей стороне перевес?» – «На нашей», – отвечал он.

Я подумала, что время настало, и велела ему направить корабль к югу. Но он, казалось, не понял меня. Гул и грохот сражения становились всё громче и громче. Тогда, несмотря на увещания Хармионы, умолявшей меня не предпринимать ничего своей властью, я послала к наварху Алексаса, и, пока он разговаривал со старым моряком, который что-то горячо возражал ему, я смотрела на ближайшие корабли. Я уже не могла отличить своих от вражеских, я видела бесконечные ряды весел, беспрерывно поднимавшихся и опускавшихся, и мне казалось, что каждый корабль превратился в громадного паука с тысячами лап. Эти чудовища толпились вокруг меня, грозили запутать меня в свою ужасную сеть, и, когда наварх подошёл и заклинал меня остаться до конца битвы, я велела ему исполнить моё приказание.

Старик поклонился и сделал то, что ему велела его царица. Гигантский корабль повернулся и направился к югу, прокладывая себе путь в этом столпотворении.

Я вздохнула свободнее. Алексас отвёл меня под прикрытие, где я была в безопасности от стрел и камней. Желание моё исполнилось. Я рассталась с Антонием, мы плыли в Александрию, к детям. Но вскоре я заметила, что все мои корабли следуют за мной. Это страшно испугало меня, Алексас куда-то скрылся. Центурион, которому я велела передать наварху, чтобы тот подал сигнал к возвращению в битву, отвечал, что наварх убит, но приказ мой будет исполнен. Как он его передал, не знаю, только он не был исполнен.

Мы прошли мимо адмиральского корабля, где Антоний распоряжался битвой, стоя на мостике. Когда мы поравнялись, я кивнула ему. Он сбежал с мостика и, наклонившись над бортом, закричал мне что-то, приставив руки к губам. Я не поняла его слов и только указала на юг, пожелав ему победы в душе. Он покачал головой, схватился за волосы, точно в припадке отчаяния, сделал мне какой-то знак рукой… Но мой корабль уходил всё дальше и дальше.

Я легко вздохнула, радуясь, что избавилась от двойной опасности. Если бы он увидел меня в таком виде, как я была тогда… Жалкая женская слабость… Я и не подозревала в ту минуту, что накликала гибель на себя, детей, весь мир, может быть.

Хармиона отвела меня в каюту. Только тут я сообразила наконец, что я сделала. Вместо того чтобы помочь истребить ненавистного врага, я, быть может, облегчила ему победу, торжество над нами… Терзаясь этими мыслями, я расхаживала взад и вперёд по каюте.

Вдруг на палубе раздался шум. Послышался треск, точно корабль наш получил сильный удар. Неужели за нами гонятся? Римский корабль схватился с моим? Такова была моя первая мысль. Я достала кинжал, подаренный мне Антонием.

Но тут явилась Хармиона с вестью, которая, пожалуй, была хуже этой ложной тревоги.

Я только что с гневом отослала её, потому что она просила вернуться в битву. Теперь она явилась, бледнее смерти, с известием, что Антоний покинул сражение и догнал нас на маленьком корабле.

Я оцепенела от ужаса.

Сначала мне пришло в голову, что он хочет вернуть меня в битву, и во мне зашевелилась досада и желание доказать ему, что я царица и могу распоряжаться, как мне вздумается, хотя в то же время хотелось броситься к его ногам и умолять делать и приказывать всё, что нужно для победы.

Но он не приходил ко мне.

Я снова послала к нему Хармиону. Оказалось, что он не мог вынести разлуки со мной. Он сидел, опустив голову на руки и уставившись в палубу, точно обезумев. Он… Марк Антоний! Храбрейший из воинов, гроза врагов, бессильно опустил руки, как пастух, у которого волки загрызли стадо. Марк Антоний, герой, презиравший тысячи опасностей, бросил меч! Почему, почему? Из-за суетных опасений женщины, которую к тому же отвлекало от поля боя и материнское чувство. Из всех пороков ему наиболее чужда трусость, – ему, пускавшемуся на самые безумные предприятия единственно из удальства… Нет, тысячу раз нет!.. Скорее огонь и вода уживутся вместе, чем трусость и Марк Антоний! Какой-то гибельный демон, какая-то роковая сила овладела им!..

– Сильнейшая из всех – любовь, – горячо перебила Ира. – Любовь, какой не испытывал ещё ни один человек.

– Да, любовь, – задумчиво повторила царица. Лёгкая усмешка тронула её губы. – Неужели любовь, которая делает из двух существо одно, сообщила и его геройскому рассудку мою робость и слабость?.. Нет! Во время плавания не раз случались бури. Мне невозможно было явиться перед ним в таком виде, в каком желаешь показаться возлюбленному. Да и теперь, несмотря на всё твоё искусство… Вот зеркало… Лицо, которое отражается в нём, кажется мне развалиной…

– Царица, – воскликнула Ира, – неужели я должна клясться тебе, что ни седые волосы, которые уже превратились в тёмные, ни морщинки, которые скоро станут незаметными благодаря Олимпу, не уменьшают ни на волос твоей красоты!..

– Полно, полно, – возразила Клеопатра. – Я знаю, что говорю. Ни один смертный не может избежать великих, вечных законов! Всё, что рождается, существует и расцветает, всё стремится к разрушению и гибели.

– Но боги дают различный срок своим творениям, – сказала Ира. – Водяная лилия цветёт только один день, а тысячелетний сикомор в саду Ионеума зеленеет и цветёт до сих пор. В твоём цветке не увял ещё ни один лепесток. И можно ли подумать, что любовь его охладилась хоть на волос, когда он бросил всё самое драгоценное для мужчины только потому, что не смог перенести разлуки!

– Почему ты видишь тут любовь? – с горечью сказала Клеопатра. – Я другого мнения. Истинная любовь не ослабляет, она усиливает, удваивает всё, что есть лучшего в мужчине. Я видела это, когда здесь, в этом самом дворце, осаждали Цезаря, сожгли его корабли, отвели воду… Да и Марк Антоний двадцать… что я говорю, сотни раз восхищал меня тем же самым в те времена, когда действительно любил меня со всем пылом страсти. А что произошло при Акциуме? Это постыдное бегство голубка за своей голубкой. Да на него будут пальцами указывать будущие поколения… Забыть долг, честь, славу, настоящее и будущее. Ах, Ира, кто не заглядывает вглубь, тот может, пожалуй, приписать это безумной любви, но я лучше вижу, в чём дело, и вот отчего мои волосы седеют день ото дня и разрушаются последние остатки моей красоты. Не любовь увлекла за мной Антония, не она смешала с грязью этот лучезарный образ, не она заставила полубога бежать по следам слабой женщины!

Тут она понизила голос, схватила девушку за руку, притянула её к себе и прошептала ей на ухо:

– Кубок Нектанеба оказал своё действие. Да, в этом чудном сосуде таится страшная, сверхъестественная сила. Она превратила потомка Геркулеса, полубога, в бессильного, жалкого, разбитого человека, каким я нашла его на палубе. Ты молчишь? Твой бойкий язык не находит слов для возражения? Помнишь, как ты помогла мне выиграть заклад, обязавший Антония всякий раз смотреть в кубок перед тем, как я его налью? Как я была благодарна Анубису, когда он согласился наконец на мои просьбы, как я радовалась, когда первый опыт удался и Антоний по моему приказанию надел свой пышный венок на старого, кислого перипатетика Диомеда, которого он терпеть не может. Было это год тому назад, и ты знаешь, как редко я пользовалась силой ужасного кубка. Милый и без того не знал, как мне угодить. Но потом… перед сражением… ужасное время! Я чувствовала, что он рад бы был отправить меня домой. Кроме того, мне казалось, что между нами пробежала чёрная кошка. Но всякий раз, когда я, заставив его заглянуть в кубок, восклицала: «Ты не отошлёшь меня! Мы принадлежим друг другу. Куда пойдёт один из нас, туда последует и другой!» – он просил меня не расставаться с ним. Утром перед сражением я подала ему кубок и внушила ему никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлять меня. И вот он повиновался мне и на этот раз. Это ужасно! А между тем могу ли я проклинать волшебную силу кубка? Не думаю. Без неё – так не раз говорил мне внутренний голос в бессонные ночи, – без неё он взял бы с собой на корабль другую женщину. Мне кажется, я её знаю. Её пение на празднике Адониса и меня задело за живое. Я видела, как он смотрел на неё. Алексас подтвердил мои подозрения. Он знает эту сирену; она была замужем за его братом, который прогнал её, чтобы избавиться от позора.

– Барина, – спокойно и твёрдо сказала Ира.

– Ты знаешь её? – спросила Клеопатра.

– Слишком хорошо знаю эту женщину, – отвечала Ира, – и слишком она возмущает моё сердце! О, госпожа, госпожа, как грустно мне отравлять тебе и без того скорбную минуту! Но приходится говорить обо всём. Антоний был у певицы и познакомил с ней сына, – об этом весь город знает. Но это бы ещё ничего. Какая-то Барина в роли твоей соперницы! Над этим можно только посмеяться. Но наглость этой женщины не знает границ! Её не останавливает никакой сан, никакой возраст. С отъездом двора и войска здесь осталось мало мужчин, которых она считает достойными своих сетей. Тогда она начинает забрасывать сети на мальчиков. Кто же запутался в них – Цезарион!

– Цезарион! – воскликнула Клеопатра, и бледные щёки её вспыхнули. – А что же Родон и мой строгий приказ?

– Антилл потихоньку ввёл его к Барине, – отвечала девушка. – Но я не дремала. Мальчик точно приколдован к певице. Оставалось одно: удалить её из города. Архибий помог мне в этом.

– Значит, мне не нужно будет высылать её.

– Придётся сделать это, потому что Цезарион с товарищами напал на неё во время выезда.

– И что же, удалась эта дикая выходка?

– Нет, госпожа, но лучше бы она удалась. Какой-то влюблённый дурак, её спутник, вступился за неё. Он осмелился поднять руку на сына Цезаря и ранил его. Успокойся, госпожа, умоляю тебя!.. Рана не опасная. Гораздо больше опасений внушает мне бешеная страсть мальчика.

Царица так крепко стиснула губы, что лицо её на минуту утратило свойственную ему прелесть, и сказала строгим и решительным тоном:

– Дело матери охранить сына от соблазнительницы. Алексас прав. Звезда её стоит на пути моей звезды. Эта женщина встала между мной и Антонием, её он… Но нет! К чему обманывать себя? Время, разрушающее красоту, сильнее двадцати таких прелестниц. К тому же и обстоятельства помешали мне скрыть ущерб, нанесённый временем, от глаз этого баловня из баловней. Всё это благоприятствовало певице. Она, охотясь за мужчинами, имела в своём распоряжении всё, что помогает нам, женщинам, скрывать недостатки и выставлять напоказ достоинства, которые могут понравиться милому, я же была лишена и твоих услуг, и искусства Олимпа. На корабле в бурную погоду божество не раз являлось поклоннику без ореола и фимиама…

– Полно, госпожа! – воскликнула Ира. – Если бы она воспользовалась всем искусством Афродиты и Исиды, то и тогда бы ей не сравняться с тобой. Но много ли нужно для того, чтобы одурманить мальчика, почти ребёнка!

– Бедный мальчик! – вздохнула царица, покачав головой. – Если бы он не был ранен, я бы, пожалуй, порадовалась, что в нём пробуждается дух самостоятельности и деятельности. Кто знает – о если бы это случилось, Ира! – может быть, теперь в нём проснётся гений и мощь великого человека, на которого он так похож лицом. Ты клянёшься, что рана не опасна?

– Врачи ручаются за это.

– Ну что же, будем надеяться. Пора ему начать жить. Мы дадим ему случай проявить себя. Глупая страсть не должна помешать ему следовать по пути отца. А эта женщина, эта дерзкая, желания которой простираются на самых дорогих мне людей, пусть она остаётся на свободе. Посмотрим, справится ли она со мной?

– Время теперь смутное, – сказала Ира. – Устрани со своей дороги помеху. Тебе и без того предстоят тяжёлые труды. В такие дни самое лучшее без хлопот отделаться от врага, отправив его в Гадес.