Текст книги "Жемчужина востока"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

VIII. ПРАВЕДНЫЙ СУД ФЛОРА

Лишь много времени спустя на имя кураторов получено было короткое послание от Халева, в котором он говорил, что, сознавая в себе полное отсутствие призвания стать со временем последователем учения ессеев, он покинул их приют и нашел убежище у друзей покойного отца своего, но где именно, об этом в послании не упоминалось. Принимая во внимание разнесшийся в окрестностях слух о том, что виновником убийства еврея был никто иной, как Халев, почтенные старцы ессеи нашли в этом достаточное объяснение причины бегства юноши и, так как он вообще не подавал блестящих надежд, то о нем не особенно жалели.

Прошла неделя со времени исчезновения Халева. Мириам за это время почти не видала Марка, так как надобности в дальнейших сеансах не было, и она могла работать с глиняной модели, которая была уже совершенно докончена. Теперь же и сам мрамор был готов и даже отполирован. Однажды поутру, когда Мириам доканчивала свою работу, чья-то тень заслонила широкую полосу солнечного света, врывавшуюся в ее мастерскую сквозь открытую дверь. Она подняла глаза и, к немалому удивлению своему, увидела перед собой Марка в полном боевом одеянии, в кольчуге, панцире и дорожном плаще.

Мириам была одна в мастерской, так как Нехушта вышла распорядиться по хозяйству. Увидав Марка, девушка слегка покраснела и выронила из рук тряпку, которой она полировала мрамор.

– Прости меня, госпожа Мириам, – начал римлянин, – что я осмелился нарушить так неожиданно твое уединение, но время не терпит!

– Ты покидаешь нас, господин? – прошептала она.

– Да, в три часа после полудня я должен выехать отсюда.

Дело мое здесь покончено, мой отчет относительно ессеев, которых я считаю совершенно безобидными и вполне заслуживающими уважения людьми, докончен, и меня спешно вызывают в Иерусалим через гонца, прибывшего сюда с час тому назад!

– В три часа после полудня! – повторила девушка. – Что ж, работа моя окончена, и если ты, господин, считаешь ее годной, возьми ее!

– Конечно, я возьму ее с собою, а относительно цены мы сговоримся с уважаемыми старцами!

– Да, да, – промолвила Мириам, утвердительно кивнув головкой, – но если ты позволишь, я желала бы сама упаковать этот мрамор, чтобы он не пострадал в дороге. Кроме того, разреши мне оставить у себя модель, которая по праву должна принадлежать тебе, но я не совсем довольна этим мраморным бюстом и хотела бы сделать другой!

– Мне кажется, что мрамор безупречен, но модель я все же оставлю в твоем распоряжении, госпожа, и скажу больше – я даже очень рад, что ты желаешь оставить ее у себя!

– Ты не спрашиваешь меня, госпожа, почему меня вдруг так спешно вызывают в Иерусалим, или ты не желаешь знать?

– Если тебе угодно будет сказать, то я буду рада!

– Помнится, я упоминал тебе, госпожа Мириам, о дяде моем Кае, проконсуле римского императора в богатейшей провинции нашей, Испании, где он нажил большое состояние. Так вот, старик занемог, и болезнь его смертельна, быть может, он уже умер, хотя врачи уверяли, что он может протянуть еще с полгода или даже больше. В болезни своей он вдруг вспомнил обо мне и пожелал меня увидеть, хотя в течение многих лет совершенно забывал о моем существовании. Мало того, в письме своем он выражает намерение сделать меня своим наследником, а пока доставил мне весьма крупную сумму на путевые издержки, прося спешить к нему, насколько только возможно.

Одновременно с его письмом пришло к прокуратору Альбину приказание цезаря Нерона немедленно отпустить меня к дяде, снабдив всем необходимым. Вот почему я должен ехать немедленно, госпожа Мириам!

– Да, конечно, – сказала молодая девушка, – через два часа этот мраморный бюст будет докончен и упакован! – И она протянула ему руку на прощание.

Марк взял ее руку и удержал в своих.

– Мне тяжело с тобой прощаться таким образом!

– Мне кажется, что иного прощанья нет!

– Проститься можно так и этак, но всякое прощание с тобою мне тяжело, больно и ненавистно!

– Стоит ли тебе, господин, терять время на такие слова со мной?! Мы встретились на час и расстанемся навек. К чему тут пустые слова?

– Я не хочу этой вечной разлуки с тобой, госпожа! – воскликнул Марк. – Вот почему я и сказал тебе это!

– Пусти, господин, мою руку, мне надо еще кончать эту работу!

– Тебе надо кончать, мне надо начинать! – сказал Марк каким-то загадочным, взволнованным тоном. – Мириам, я тебя люблю!

– Я не должна выслушивать от тебя, Марк, такие слова! – смущенно сказала девушка.

– Почему же нет? До сих пор они считались позволительными между мужчиной и женщиной, когда намерения обоих честны. В моих устах они, конечно, значат, что я предлагаю тебе быть моею женой, если только и ты любишь, меня!

– Не в этом дело; во-первых, ты едва ли серьезно говоришь то, что ты сейчас сказал!

– Клянусь своей честью, Мириам, это мое самое искреннее желание! – воскликнул молодой воин.

– В таком случае, Марк, тебе придется теперь же отказаться от него, – проговорила она печально, тогда как глаза ее ласково и любовно глядели на него. – Между нами лежит целая пропасть!

– И зовут эту пропасть Халев? – с горечью подхватил Марк.

– Нет, у нее другое название, и ты сам хорошо это знаешь. Ты – римлянин и поклоняешься богам Рима, а я – христианка и верую в Бога и во Христа Распятого. Вот что разлучает нас навек!

– Почему же? Разве мы не видим, что христиане вступают в браки с нехристианами; часто муж христианин или же жена христианка обращают супруга своего или супругу в свою веру. Ведь это дело убеждения, дело времени.

– Да, но что касается меня, то если бы даже я того хотела, не могла бы стать женою человека иной веры, чем моя!

– Почему так? – спросил Марк.

Мириам рассказала ему о завете ее покойных родителей.

– Как бы я ни любила человека, все равно, я должна помнить этот завет!

Марк пытался было указать на необязательность этого завета для нее. Но девушка была непоколебима. Тогда сотник выразил предположение, что, быть может, и он станет в ряды последователей Христа, но просил дать ему время подумать, пока же обещал писать ей из Рима. Лицо девушки озарилось лучезарной улыбкой…

Долго еще говорили молодые люди. Наконец пришло время прощаться.

– Прощай, Марк, – говорила девушка, – и пусть любовь Всевышнего сопутствует тебе!

– А твоя любовь, Мириам? – спросил он.

– Моя любовь всегда с тобой, Марк! – просто отвечала Мириам.

– О, я не даром жил! – воскликнул римлянин. – Знай, что как я ни люблю тебя, а еще более уважаю! – И опустившись перед ней на колено, он сперва поцеловал ее руку, а затем кайму ее платья, затем быстро вскочил на ноги, повернулся и вышел.

Когда стемнело, Мириам с крыши своего дома смотрела, как Марк, во главе своего отряда, тихим шагом выехал из селения ессеев. На вершине холма, с которого открывался вид на все селение, он приостановил, своего коня и, пропустив мимо себя солдат, повернулся лицом к селению и долго смотрел в ту сторону, где стоял домик Мириам. Серебристый свет луны ярко играл на его боевых доспехах, так что сам он казался светлою точкой в окружающем мраке ночного пейзажа. Мириам не могла оторвать очей от этой светлой точки, сердце ее слушало его немой привет и слало ему такой же привет, такое же нежное слово любви.

Но вот он быстро повернул коня и исчез во мраке ночи. Все мужество бедной девушки разом оставило ее: припав головою к перилам, Мириам залилась слезами.

– Не плачь, дитя, и не горюй! Тот, кто исчез теперь во мраке ночи, вернется к тебе в сиянии дня! Верь мне! – произнес за ее плечом ласковый голос Нехушты.

– Но, увы, дорогая Ноу, что из того, если он и вернется? Ведь я же связана этим зароком, нарушить который не могу без того, чтобы не навлечь на себя проклятия и неба и людей!

– Я знаю только то, дитя мое, что и в этой стене, как и во всякой другой, найдется калитка, не тревожь же себя тем, что лежит в руках Божиих, и верь, что он вернется. Ты можешь гордиться любовью этого римлянина: он честен, верен и сердцем чист, несмотря на то, что вырос и воспитан в развратном Риме. Подумай об этом и будь благодарна Богу, так как многие женщины прожили свою жизнь, не встретив и не испытав любви, не изведав этой земной радости!

– Ты права, дорогая Ноу, – сказала девушка, – слова твои придали мне силы!

– Ну, а теперь, когда ты несколько успокоилась, – продолжала Нехушта, – я сообщу тебе об одном важном деле. Когда ессеи приняли нас с тобой в свою общину, то при этом было поставлено строжайшее условие, что ты останешься у них только до достижения тобою 18-летнего возраста. Но этот срок минул уже почти год тому назад и, хотя ты ничего об этом не знала, вопрос основательно обсуждался на совете. Тогда смысл слов «полных восемнадцать лет» был истолкован так, что эти 18 лет исполнятся тогда, когда тебе минет 19, иначе говоря, ровно через полгода от сегодняшнего дня!

– И тогда мы должны будем покинуть этот дом, Ноу!? – воскликнула девушка, для которой это затерявшееся в пустыне селение было целым светом, а эти добродушные старцы – единственными друзьями, каких она имела. – Куда же мы с тобой пойдем, Ноу? Ведь у нас нет ни дома, ни друзей, ни денег!

– Не знаю, дитя. Но, без сомнения, и в этой стене найдется калитка. У христианки много братьев, и для нее всегда найдется приют. Кроме того, с твоим искусством ты всегда сумеешь в Иерусалиме или любом большом городе заработать себе пропитание. Да и у меня сбережено на черный день на первое время не мало денег: почти все золото, данное Амрамом, цело, да и те деньги и драгоценности, которые капитан погибшей галеры оставил в своей каюте, тоже хранятся у меня. Наконец, и ессеи не допустили бы, чтобы ты терпела нужду. Итак дитя, не мучь себя заботой, ты без того утомлена сегодня, тебе нужно отдыхать. Ложись-ка спать, уж поздно!

Не с легким сердцем покидал Халев тихую деревеньку ессеев за час до рассвета, после поединка с Марком. Дойдя до вершины холма, он обернулся назад и долго-долго смотрел на домик, где жила Мириам. В любви и в бою он был несчастлив; побежденный, униженный тем, что надменный римлянин подарил ему жизнь, чуя в душе, что счастливый соперник его овладел сердцем Мириам, Халев страдал невыносимо. Но самое страдание в нем рождало злобу, а эта злоба – силу.

Мало-помалу тени ночи бледнели, восток начинал алеть, и скоро дневное светило торжественно взошло на горизонте, озарив все своим золотым светом.

– О! – воскликнул Халев. – Я еще восторжествую над всеми, как это солнце восторжествовало над сумраком и мглой! Теперь я рад, что этот римлянин пощадил мою жизнь: настанет день, когда я отниму у него его жизнь и Мириам! – и юноша, забыв про боль израненной руки, полный злобного торжества и зародившейся в нем надежды, чуть не бегом спустился с холма в долину и, бодро шагая, направил свой путь к Иерусалиму.

Во время пути он много думал и вступал в длинные беседы со всеми встречными, стараясь разузнать от них положение Дел в Иерусалиме. Прибыв же сюда, он разыскал дом бывшей своей покровительницы. Ее уже не было в живых, но сын ее принял его, обласкал и снабдил хорошим платьем и небольшою суммой денег, чтобы он мог подыскать себе какое-нибудь занятие. Однако, вместо того, чтобы заботиться о приискании себе дела, Халев, как только залечилась его рана, стал ходить ежедневно к дворцу Гессия Флора, римского прокуратора, и искал случая говорить с ним.

Трижды он ожидал его напрасно по четыре, по пять часов, и в конце концов был прогоняем дворцовою стражей. Но это не смущало Халева, и на четвертый раз, когда он снова явился туда, Флор, заметивший его уже раньше, приказал своим приближенным спросить этого человека, чего он так терпеливо ожидает. Офицер возвратился с ответом, что этот еврей имеет просьбу к благородному Флору.

– Так пусть он выскажет ее! – сказал управитель. – Я на то и сижу здесь, чтобы чинить суд и расправу по милости и именем Цезаря!

Халев очутился перед Флором, одним из худших людей и худших правителей, каких когда-либо имела Иудея.

– Чего ты хочешь от меня, еврей? – спросил прокуратор Халева.

– Того, что, наверное, получу от тебя, благороднейший Флор, – справедливости! Ничего, как только справедливости!

– Что ж, это можно получить за известную цену! – с усмешкой сказал правитель.

– О цене не стоит толковать: я согласен заплатить надлежащую цену!

– Если так, то расскажи свое дело!

И Халев рассказал, как отец его был убит случайно во время бунта, и как некоторые евреи зилоты захватили все его наследие, поделив между собой, на том основании, что его отец был сторонником римлян. Таким образом он, Халев, единственный сын и наследник всех земель и капиталов, был оставлен нищим и воспитан из милости добрыми людьми, тогда как эти евреи или их наследники владеют всем его достоянием.

Маленькие бегающие глазки Флора заискрились корыстолюбивой радостью.

– Называй имена твоих обидчиков! – приказал он.

Но Халев был не так прост: он предварительно настоял на формальном договоре относительно того, что достанется ему, законному наследнику, и что должно быть уступлено правителю. После долгих препирательств было, наконец, решено, что все земли и дворец в Тире, с прилежащими к нему складами и магазинами, а также половина доходов за истекшее время будут переданы ему, Халеву, все же недвижимое имущество его отца, находящееся в Иерусалиме, и другая половина доходов приходилась на долю правителя или, как выражался Флор, на долю Цезаря. В этом, как и но всем, Халев оказался предусмотрителен: «Дома, – думал он, – могут сгореть или быть разрушены во время какого-нибудь бунта, поместье же и земля всегда будут иметь свою цену». Потом условие было оформлено и подписано. Тогда только он назвал имена своих обидчиков и представил свои доказательства.

Спустя неделю все поименованные им лица были уже заключены в тюрьму, а все имущество их отобрано. Потому ли, что Флор был рад такой непредвиденной наживе, или же потому, что он угадал в Халеве человека много обещающего в будущем и могущего со временем быть ему полезным, только на этот раз, вопреки своему обыкновению, римский прокуратор выполнил в точности свой договор.

Таким образом случилось, что, спустя несколько месяцев после своего бегства из селения ессеев, бездомный и униженный сирота Халев стал богатым и влиятельным человеком. Солнце счастья взошло теперь и для него.

IX. БЕНОНИ

По прошествии некоторого времени Халев, который теперь был уже не бездомным сиротой, а состоятельным молодым человеком, владельцем богатых поместий и земель, выезжал из Дамасских ворот Иерусалима на дорогом коне, в богатой одежде и в сопровождении нескольких слуг.

Выехав за город и поднявшись на холмистую возвышенность, по которой лежал его путь, он оглянулся на Иерусалим и промолвил шепотом про себя:

– Будет время, когда я там буду властвовать и повелевать после того, как римляне будут изгнаны из Иерусалима!

Этот честолюбивый юноша не хотел уже довольствоваться своим богатством и положением, которое оно создало ему, теперь ему хотелось большего. Он направлялся в Тир, чтобы вступить во владение теми домами с прилежащими к нему землями, которые некогда принадлежали его отцу. Кроме того, у него была еще иная цель этого путешествия: в Тире жил старый еврей Бенони, дед Мириам, о котором он слышал от нее самой, еще когда они оба были детьми. Этого-то Бенони Халев и желал повидать.

На длинной каменной веранде, или портике одного из богатейших и великолепнейших дворцов Тира, в послеобеденное время возлежал на своем роскошном ложе красивый старик. Он отдыхал после дневных трудов, прислушиваясь к однозвучному рокоту синих волн Средиземного моря. Дворец его стоял в той части города, что расположена на острове, а не на материке, где находились жилища большинства богатых сириан.

Темные, полные жизни и энергии глаза старика, его красивый орлиный нос, длинные седые как лунь серебристые волосы и борода делали его положительно красавцем, несмотря на его далеко уже немолодые годы. Одет он был в богатое и роскошное платье, кроме того, так как время года было зимнее, и даже в Тире было довольно холодно, на нем был дорогой меховой плащ. Самый дворец был достоин своего владельца: весь он был построен из чистого мрамора и убран великолепно и изысканно. Драгоценная мебель, лучшие ковры, редкая утварь и художественные произведения лучших мастеров делали этот дом настоящим музеем.

Покончив со счетами и приемом товара с только что прибывшего из Египта торгового судна, старик Бенони прилег отдохнуть на своей мраморной террасе, выходившей на море. Но сон его был тревожен; скоро он вскочил на ноги и, схватившись за голову, воскликнул:

– О, Рахиль, дитя мое! Почему ты преследуешь меня днем и ночью? Почему образ твой не покидает меня даже и во сне, стоит предо мной и укоряет меня… Пощади, Рахиль!.. Впрочем, это не ты, это мой грех преследует меня, это совесть не дает мне покоя! – Присев на край ложа, старик закрыл лицо руками и, раскачиваясь со стороны в сторону, громко застонал.

Вдруг он снова вскочил и принялся ходить большими шагами взад и вперед по портику.

– Нет! То не был грех! – бормотал он. – А только справедливость! Я принес ее в жертву Иегове, как некогда отец наш Авраам готов был принести в жертву Исаака. Но я чувствую, что проклятие этого Лже-Пророка тяготеет надо мной, и все по вине Демаса, этого ублюдка, который вкрался в мой дом, вкрался в душу моей голубки, а я позволил ей взять его себе в мужья. Я ли виноват, если меч, который должен был пасть только на его голову, сразил их обоих! – И измученный, изнеможенный старик упал на шелковые подушки своего ложа.

В этот момент в нескольких шагах от него появился араб-привратник в богатой одежде, вооруженный громадным мечом. Убедившись, что господин его не спит, он молча сделал низкий, почтительный салам note 2Note2
  Восточное приветствие, заменяющее поклон.


[Закрыть].

– Что такое? – коротко спросил Бенони.

– Господин, там внизу ожидает молодой господин, по имени Халев, сын Гиллиэля, и желает говорить с тобою!

– Халев, которому римский правитель… – и при этом старик плюнул на пол, – возвратил его собственность. Да, я слышал уже о нем. Проводи его сюда!

Араб снова отвесил поклон и удалился, а спустя немного времени, ввел благородного вида юношу в богатой одежде. Бенони приветствовал его поклоном и просил садиться. Халев, в свою очередь, отдал ему низкий поклон, коснувшись рукою лба, по восточному обычаю. При этом хозяин заметил, что у гостя на руке не доставало пальца.

– Я готов служить тебе, господин! – произнес старик сдержанно вежливо.

– Я – твой раб, господин, и готов повиноваться тебе! – ответил Халев. – Мне говорили, что ты знавал моего отца, и я при первом случае явился к тебе – засвидетельствовать свое почтение. Отец мой был Гиллиэль, погибший много лет тому назад в Иерусалиме, о чем ты, вероятно, слышал!

– Да, – сказал Бенони, – я знал Гиллиэля. Это был умный человек, но попавшийся, в конце концов, в ловушку, и я по тебе вижу, что ты его сын!

– Я рад тому, что ты говоришь, господин! – отозвался Халев, хотя по тону хозяина понял, что между ним и его покойным отцом не было большой дружбы, тем не менее, он продолжал. – Имущество мое, как ты, господин, тоже, верно, знаешь, было отнято у меня, но теперь отчасти возвращено мне!

– Гессием Флором, римским прокуратором, не так ли, который по этому случаю заключил многих, совершенно ни в чем не повинных евреев в тюрьму?!

– Неужели?! Вот именно относительно этого Флора я и пришел спросить твоего мудрого совета, господин. Он удержал в свою пользу добрую половину моей собственности. Неужели нет такого закона, который бы принудил его возвратить мне все, что мне принадлежит по праву? Не можешь ли ты, господин, который так силен и влиятелен среди нашего народа, помочь мне в этом?

– Нет, – сказал Бенони, – ты должен почитать себя счастливым, что Флор оставил себе только половину твоего достояния, а не все: права же имеют только римские граждане, а евреи имеют только то, что сумеют добыть сами. Относительно же меня ты тоже ошибаешься: я не силен и не влиятелен, я – просто старый, скромный купец, не имеющий ни в чем никакого авторитета!

– Как видно, теперь настали тяжелые времена для нас, евреев! – заметил Халев после некоторого молчания. – Что же делать, попробую быть доволен тем, что имею, и постараюсь простить моим врагам!

– Лучше попробуй быть довольным и постарайся уничтожить своих врагов! – поправил его Бенони. – Ты был голоден и наг, а теперь богат, за это ты должен благодарить Бога!

Наступило молчание.

– Что же, ты намерен, господин, поселиться здесь в доме Хезрона, т. е. в твоем доме?

– На время, может быть, пока не подыщу подходящего нанимателя, я не привык к городам, так как вырос в пустыне среди ессеев близ Иерихона, хотя сам не ессей, их учение ненавистно мне!

– Почему же? Они не дурные люди. Ты, может быть, знал среди них брата моей покойной жены Итиэля? Добродушнейший старец!

– Да, конечно, я хорошо знаю его, а также его внучатую племянницу, госпожу Мириам!

Бенони чуть не подскочил при последних словах своего собеседника.

– Прости меня, но я не понимаю, как может эта девушка, о которой ты говоришь, быть ему племянницей, когда я знаю, что у него другой родни, кроме покойной жены моей, не было!

– Этого я не знаю, – небрежно отозвался Халев, – знаю только, что лет 19 или 20 тому назад эта девушка была принесена в селение ессеев еще грудным младенцем ливийской рабыней, по имени Нехушта, которая рассказала, что мать девочки, потерпев крушение на пути в Александрию, родила младенца на разбитом судне и умерла в родах, завещав отнести ребенка к старику Итиэлю, чтобы тот вырастил и воспитал ее!

– Так, значит, эта госпожа Мириам последовательница учения ессеев? – спросил Бенони.

– Нет, она – христианка, так как того желала ее покойная мать, которая сама принадлежала к этой секте!

Старик не выдержал, поднялся со своего ложа и принялся ходить взад и вперед по портику.

– Ну, а какова эта госпожа Мириам? – продолжал расспрашивать старый Бенони.

– О, она – прекраснее всех девушек Иудеи, хотя несколько миниатюрна и худощава, кроме того, она мила, кротка, приветлива и образованна, как ни одна женщина!

– Это весьма восторженные похвалы! – заметил старик.

– Быть может, я несколько пристрастен к ней, но мы росли вместе, и я надеюсь, что когда-нибудь она станет моей женой!

– Ты разве обручен с нею, господин? – осведомился Бенони.

– Нет, мы еще не обручены друг с другом, – сказал Халев несколько смущенно, – но я не смею злоупотреблять твоею любезностью и отнимать твое драгоценное время, господин, рассказами о своих сердечных делах! Позволь мне просить тебя ко мне завтра на ужин и, если ты почтишь меня своим посещением, то слуга твой будет тебе за это много признателен!

– Я буду у тебя на ужине, господин, – проговорил Бенони, – так как хотел бы знать, что теперь делается в Иерусалиме, откуда ты только что прибыл, если не ошибаюсь. А ты, как вижу, из числа тех людей, которые умеют держать глаза и уши всегда широко раскрытыми!

– Я стараюсь и видеть, и слышать! – скромно ответил Халев. – Но еще так неопытен и несведущ, что сильно нуждаюсь в мудром руководителе, каким мог бы быть ты, господин, если бы ты только пожелал. А пока прощай, господин, буду ожидать тебя завтра!

Бенони проводил глазами своего посетителя и затем снова стал ходить взад и вперед, размышляя:

– Не доверяю я этому Халеву, но он теперь богат и юноша способный. Быть может, он сумеет быть полезен нашему делу… Но кто же эта госпожа Мириам?.. Неужели дочь Рахили?! Конечно, это весьма возможно… Она не велела отвезти ребенка ко мне, желая, чтобы он был воспитан в ее проклятой вере!.. Хороша, образованна… говорил он, но христианка! Как видно, проклятие родителей падает на голову детей!.. Ну, что тебе еще? Разве ты не видишь, что я желаю быть один?! – грозно прикрикнул старик на вновь появившегося араба-привратника.

– Прости меня, господин, но римский воин Марк желает говорить с тобой, он говорил, что нынче перед ночью готовится отплыть в Рим!

– Ну, ну, впусти его… – проворчал Бенони. – Быть может, он явился уплатить мне свой долг!

Под портиком послышались звучные, мерные, уверенные шаги, и молодой римский центурион подошел к Бенони.

– Привет тебе, Бенони! – произнес он со своей обычной приятной улыбкой. – Как видишь, вопреки твоим опасениям, я еще жив, и твои деньги не пропали!

– Очень рад это слышать!

– Но я явился к тебе сделать новый заем!

Бенони отрицательно покачал головой.

– На этот раз я могу тебе представить, друг Бенони, самые лучшие гарантии! – и Марк вручил старому еврею послание своего дяди Кая и рескрипт цезаря Нерона.

– Что же, рад за тебя, благородный Марк, и верю, что тебя ожидает самая блестящая будущность! Но все ж Италия далеко отсюда, и все твои надежды – плохая порука мне за целость моих денег!

– Неужели ты думаешь, старик, что я тебя обману?

– Нет, господин, но всякие случайности возможны!

– Ну, в таком случае, покончим с этим делом! У меня есть до тебя более важное дело, чем эти презренные деньги!

– Что же это такое? – осведомился Бенони.

– Вот что, когда я был командирован на следствие к ессеям на берегах Иордана, то близко познакомился там с этими людьми и, можно сказать, даже подружился с одним из них. Это – славные люди, которые какими-то путями читают будущее, и вот они предсказывают, что в Иерусалиме будут великие волнения, смуты, голод, чума и мор по всей вашей стране!

– О, это старая история! – произнес Бенони. – Это пророчества проклятых назореев!

– Не зови их проклятыми, друг Бенони, – заметил Марк, – тебе менее, чем кому-либо, пристало так называть христиан. Возможно, что принесенные мною вести не верны. Но то же говорят и пророчества ессеев, да и я, со своей стороны, наблюдая близко знамения времени, готов верить, что и те, и другие не ошибаются. Итак, тот старец, с которым я подружился, говорил мне, что в Иудее будет великое восстание против римского владычества, и что большинство евреев, которые примут участие в этом восстании, погибнут, в том числе и ты, друг Бенони. Поэтому, так как ты выручал меня и делил со мной свой хлеб-соль, я, хотя и природный римлянин, заехал сюда в Тир предупредить тебя, чтобы ты держался в стороне ото всех этих восстаний и возмущений!

Старик молча слушал своего гостя и, когда тот кончил, отвечал спокойно и наставительно:

– Все, что ты говоришь, быть может, правда, но если мое имя написано на скрижалях смерти, то мне не избежать разящего меча Господня. К тому же, я стар и, право, лучше умереть, сражаясь с врагами дорогого отечества, чем хилым старцем на постели. С этим, вероятно, согласишься и ты! Но вот что странно, – прибавил Бенони, немного помолчав, – ты говорил сейчас о пророчествах ессеев, а перед тобой у меня был гость, который вырос среди ессеев, хотя сам не ессей. Он говорил мне, что в их селении живет красавица девушка, которую в стране зовут царицей ессеев. Правда это?

– Да, правда, я сам видел ее, и на мой взгляд она прекраснее и образованнее всех женщин, каких я когда-либо знал.

Кроме того, она такой скульптор, с которым могут сравниться только величайшие мастера нашего времени! Если ты пожелаешь последовать за мной на корабль, я открою ящик и покажу тебе ее работу, большой мраморный бюст, который она сделала с меня. Но прежде скажи мне, не заметил ли ты отсутствие одного пальца на правой руке твоего посетителя?

– Да, заметил!

– Его зовут Халев! Я сам отсек ему этот палец в честном бою, конечно. Это молодой негодяй, готовый на убийство и на всякое зло, но ловкий и способный. Я раскаиваюсь, что пощадил тогда его жизнь!

– А-а, – сказал Бенони, – как видно, я еще не утратил способности различать людей. Так, именно такого рода впечатление произвел и на меня этот юноша, но что же тебе известно об этой девушке, которою этот самый Халев сумел заинтересовать меня?

– Мне о ней многое известно, так как в некотором роде я помолвлен с ней!

– Как? Неужели и ты? То же самое говорил мне Халев!

– Он лжет! – воскликнул Марк, вскочив со своего ложа. – Она отвергла его, это мне хорошо известно через Нехушту, кроме того, я имею еще другие доказательства!

– То. есть, иначе говоря, она дала тебе свое согласие быть твоей женой, благородный Марк?

– Нет, друг Бенони, не совсем так, – грустно возразил молодой центурион, – но я знаю, что она любит меня, и если бы я был христианином, то была бы вскоре моей женой!

– Вот как! Но Халев как будто сомневался в любви ее к тебе, господин!

– Он лжет! – воскликнул с негодованием римлянин. – Да, и я говорю тебе, друг Бенони, остерегайся его, не доверяй ему.

– Мне-то чего же его остерегаться? – спросил старик.

– Я говорю это потому, что госпожа Мириам, которую я люблю, и которая любит меня, твоя родная внучка, Бенони, и наследница всего твоего состояния. Я говорю тебе это, так как все равно Халев сказал бы тебе, если не сказал уже раньше меня!

Старик на мгновение закрыл лицо руками и, когда он, немного погодя, отнял руки, лицо его было взволнованно, хотя говорил он совершенно спокойно.

– Я так и думал, а теперь уверен! Но прошу заметить, благородный Марк, что если кровь этой девушки – моя кровь, то мое состояние есть моя собственность и принадлежит мне по праву!

– Без сомнения, и делай ты с ним, что тебе угодно, оставляй его, кому вздумаешь! Мне же нужна только сама Мириам, хотя бы в одной рубашке, денег мне совсем не нужно!

– Ну, а Халев, полагаю, желал бы получить и ее, и мои деньги, как человек предусмотрительный. И почему бы мне не отдать ему и то, и другое? Он – еврей хорошего и знатного происхождения и, как мне кажется, пойдет далеко!

– А я римлянин более знатного рода, чем его род, и пойду еще дальше, чем он!

– Да, ты – римлянин, а я дед этой девушки, еврей, который не любит римлян!

– Но Мириам не еврейка и не римлянка, а христианка, воспитанная не вами, а ессеями! И она любит меня, хотя и не соглашается быть моей женой потому, что я не христианин!

Бенони пожал плечами.

– Да, все это такая сложная задача, над которой мне надо будет хорошенько подумать и затем уже решить!

– Не тебе, Бенони, это решать и не Халеву, а только ей самой! – воскликнул Марк, и глаза его сверкнули угрозой. – Понимаешь?

– Вижу, что ты как будто угрожаешь мне!

– Да, и в известном случае сумею привести свои угрозы в исполнение. Мириам достигла теперь своего совершеннолетия и должна покинуть селение ессеев. Вероятно, ты пожелаешь взять ее к себе, на что, конечно, имеешь право. Но смотри, как ты, друг, будешь обращаться с нею! Если она пожелает по своей доброй воле стать женою Халева, пусть будет ему женой, но если ты принудишь ее к тому или попустишь его принудить ее, то клянусь твоим Богом, моими богами и ее Богом, я вернусь и так отомщу и ему, и тебе, Бенони, и всему твоему народу, что об этом будут помнить сыны, внуки и правнуки ваши. Веришь ты мне?