Текст книги "Жемчужина востока"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Словно волны моря, многочисленная толпа хлынула на арену к тому месту, где находились осужденные христиане. Но стены арены были высоки, а все входы и выходы закрыты. Толпа волновалась и бушевала, но дорваться до христиан не могла. Люди напирали друг на друга, лезли на стены, обрывались, падали, другие наступали на них, попирая их своими ногами, топтали, давили и в свою очередь падали, а их опять давили другие.

– Пришел наш смертный час! – воскликнул кто-то из назареев.

– Нет, все мы еще живы! – отозвалась Нехушта. – Все за мной, я знаю выход! – И, схватив Рахиль поперек туловища, она стала тащить ее к маленькой дверке, которая оказалась незапертой и охранялась только одним тюремным сторожем, тем самым вероотступником, который накануне издевался над христианами.

– Назад! – крикнул он грозно и занес свое копье над Нехуштой, но та проворно пригнулась, так что копье скользнуло высоко над ее спиной, и в то же время пырнула его своим ножом; страж повалился на землю с громким криком, но христиане уже хлынули в узкий проход и затоптали его ногами в безумном страхе. Далее за проходом был вомиториум (вход в римские амфитеатры), оттуда христиане вырвались уже беспрепятственно на улицу и смешались с многотысячной толпой, бежавшей из амфитеатра. Некоторые падали и были затоптаны, других же уносил своим течением людской поток. Таким образом Нехушта и Рахиль очутились наконец на широкой террасе, обращенной к морю.

– Ну, куда же теперь? – простонала Рахиль.

– Иди за мной, не останавливайся, спеши! – молила Нехушта.

– Что же станется с остальными? – тихо вымолвила молодая женщина, оглядываясь назад на рассвирепевшую толпу, избивавшую попадавшихся им в руки христиан..

– Храни их Бог! Мы не можем их спасти!

– Оставь меня, Ноу, беги, спасайся!.. Я выбилась из сил… Больше не могу! – И в изнеможении молодая женщина упала на колени.

– Но я сильна! – прошептала Нехушта и, подхватив лишившуюся чувств Рахиль на руки, кинулась вперед, крича громко и повелительно:

– Дорогу! Дорогу для моей госпожи, благородной римлянки, ей дурно! – И толпа расступалась, давая ей дорогу.

Благополучно пробежав всю длину выходившей на море террасы, Нехушта со своей дорогою ношей очутилась в узкой боковой улице, пролегавшей вдоль старой городской стены, местами разрушенной и обвалившейся, и здесь на минуту приостановилась, чтобы перевести дух и обдумать, что делать и куда бежать. Пронести на руках госпожу свою через весь город до ближайшей окраины, даже если бы у нее на то хватило силы, было невозможно: обе они около двух месяцев содержались в местной тюрьме и, как здесь это принято, все городское население, когда не предвиделось лучших развлечений, посещало тюрьмы и позволяло себе, забавы ради, издеваться над заключенными, рассматривая их или сквозь решетку тюремных ворот, или же свободно расхаживая между ними, с разрешения тюремных стражей за небольшое денежное вознаграждение. Таким образом, жители Цезареи прекрасно знали в лицо всех заключенных, и мудрено было, чтобы рослая темнокожая Нехушта и ее госпожа остались неузнанными теперь, когда толпа искала христиан по всему городу. Ни близких, ни друзей у них здесь не было и не могло найтись, так как незадолго перед тем все христиане были изгнаны из города. Им оставалось только укрыться где-нибудь в надежном месте хоть на некоторое время. И Нехушта окинула взглядом окружающую ее местность: в нескольких шагах от нее находились одни из старинных ворот стены, под этими воротами часто укрывались и ночевали бездомные бродяги, днем же там обыкновенно было пусто. Туда и направилась Нехушта, надеясь хоть ненадолго спрятаться в полумраке их широких сводов.

На ее счастье здесь никого не было, но тлевшие угли затухшего костра и разбитая амфора с водою свидетельствовали о том, что здесь еще очень недавно были люди. «К ночи они, конечно, снова вернутся сюда!» – размышляла верная служанка, опустив на мгновение на землю свою бесчувственную госпожу. Вдруг ее наблюдательный глаз заметил узкую каменную лестницу в стене, ведущую наверх. Ни минуты не задумываясь, взбежала она по ней и очутилась перед тяжелой дубовой дверью с железными оковами. Постояв секунду в нерешимости, арабка уже хотела вернуться назад, но вдруг глаза ее сверкнули, и она с диким отчаянием со всей силы, толкнула дверь. К удивлению, дверь подалась, затем и совсем распахнулась настежь. За дверью виднелась большая просторная горница, заваленная мешками зерна, ее освещали круглые бойницы, проделанные в толще стены и служившие некогда для военных целей. С быстротой птицы сбежала арабка вниз и, подхватив на руки Рахиль, внесла ее наверх.

Здесь она бережно опустила свою ношу на сложенные у стены овечьи бурдюки, затем, спохватившись, еще раз сбежала вниз и принесла оттуда разбитую амфору, еще до половины наполненную свежей чистой водой. Благодаря этому средству, молодая женщина скоро пришла в чувство. Только что она принялась было расспрашивать свою верную слугу, как они очутились здесь, как чуткий слух арабки уловил какие-то звуки внизу, под сводом ворот. Тщательно заперев дверь, она приложила ухо к замочной скважине и стала прислушиваться. Там внизу было трое солдат, искавших ее и ее госпожу.

– Ведь старик уверял, что видел, как ливийка со своей госпожой свернула в эту улицу, другой темнокожей не было между христианами, она же, кажется, и пырнула ножом Руфа! – сказал один голос.

– Э, кто их разберет! Во всяком случае здесь ни души! Чего нам еще тут толкаться? – пробурчал другой.

– Эй, ребята, да тут есть лестница! Не мешало бы посмотреть…

– Полно, тут зерновой амбар Амрама-финикиянина, а он не таковский человек, чтобы оставлять ключ в дверях! Впрочем, если охота, так посмотри!

И Нехушта услышала тяжелые шаги, приближавшиеся к двери.

Солдат подошел и попробовал толкнуть дверь.

– Заперта крепко! – крикнул он вниз и стал спускаться. – А надо бы взять у Амрама ключ да посмотреть на всякий случай!

– Ну, и беги за ключом, если тебе охота! Финикиянин живет на том конце города, да его сегодня и с собаками не сыскать…

– Хвала Богу, они ушли! – произнесла наконец Нехушта, отходя от двери.

– Но они, быть может, опять вернутся! – промолвила Рахиль.

– Не думаю, а вот хозяин этого помещения так, вероятно, придет сюда наведаться: теперь на его товар большой спрос!

Не успела она договорить этих слов, как ключ заскрипел в замке и, прежде чем Нехушта успела отскочить, дверь отворилась, Амрам вошел и тщательно запер за собою дверь.

Обе женщины оставались неподвижными на своих местах, не выдав ни единым звуком своего присутствия.

Этот Амрам был средних лет финикиянин с худощавым лицом и пронзительным взглядом, одетый в скромную одежду темного цвета, но дорогой ткани, по-видимому, на нем не было оружия. Это был известный всему городу, уважаемый и богатый человек, успешно ведший торговлю, как большинство финикиян того времени. Зернохранилище, где он теперь находился, было лишь одним из незначительных складов его громадных зерновых запасов.

Заперев дверь на ключ, Амрам подошел к столу, где хранились его таблицы и записи отпусков и приемов зерна, и вдруг очутился лицом к лицу с Нехуштой, которая тотчас же проскользнула к двери и выдернула ключ из замка.

– Во имя. Молоха, скажи, кто ты? – спросил купец, невольно отступив на шаг, и при этом заметил полулежавшую у стены на куче порожних бурдюков Рахиль. – А ты? – добавил он. – Духи? Привидения? Или воры? Госпожи, ищущие пристанища и приюта в этом запруженном людьми городе, или, быть может, те две христианки, которых повсюду ищут солдаты?!

– Мы те самые христианки, – сказала Рахиль, – мы бежали из амфитеатра и укрылись здесь, где нас чуть было не нашли легионеры!

– Вот что выходит, когда человек не запирает своих дверей, – произнес Амрам, – но это произошло не по моей вине, а по вине одного из моих подчиненных, с которым я серьезно поговорю по этому поводу и поговорю сейчас же! – И он направился к двери.

– Ты не уйдешь отсюда! – решительным тоном произнесла Нехушта, заступая ему дорогу и выставляя на вид свой нож.

Купец испуганно попятился.

– Чего ты требуешь от меня?

– Я требую, чтобы ты дал нам возможность покинуть Цезарею с полной для нас безопасностью, в противном же случае мы здесь умрем всё трое вместе. Прежде, чем кто-либо наложит руки на мою госпожу или на меня, этот нож пронзит твое сердце! Некогда твои братья продали меня, княжескую дочь, в рабство, и я буду рада случаю отомстить тебе за них! Понимаешь?

– Понимаю. Только напрасно ты проявляешь такой гнев! Будем лучше говорить так, как говорят между собою деловые люди: вы хотите покинуть Цезарею, а я хочу, чтобы вы покинули мое зернохранилище. Так дай же мне выйти отсюда и устроить все согласно нашему обоюдному желанию!

– Ты выйдешь отсюда не иначе, как в сопровождении нас обеих, – сказала Нехушта, – но советую тебе, не теряй по-пустому слов! – Госпожа моя – единственная дочь Бенони, богатейшего купца в Тире. Ты, наверное, слышал о нем? Ручаюсь тебе, что он щедро заплатит тому, кто спасет его дочь от смертельной опасности!

– Может быть, но я не вполне в том уверен; Бенони – человек, полный предрассудков, при том завзятый еврей, не терпящий христиан! Это я знаю!

– Пусть так, но ты купец и знаешь, что даже сомнительный барыш лучше, чем нож в горло!

– Не спорю! Но никаких барышей мне с этого дела не надо. Таким товаром, – он указал на нее и на Рахиль, – я не торгую. Поверь мне, женщина, я всей душой готов исполнить ваше желание: я не питаю к христианам ненависти, так как те из них, с кем мне случалось иметь дело, были люди хорошие, честные!

– Однако, не трать лишних слов, – сурово проговорила арабка. – Время дорого!

– Что же мне делать? Разве вот что! Сегодня под вечер одно из моих судов отправляется в Тир, и если вы согласны почтить меня, то я буду рад предложить вам свободный проезд на нем в Тир. Согласны?

– Конечно, но при условии, что ты будешь сопровождать нас!

– Я не имел намерения отплыть с этим судном в Тир!

– В таком случае ты можешь изменить свое намерение, – сказала Нехушта. – Слушай, вот мое последнее слово: мы требуем у тебя, чтобы ты спас двух ни в чем не повинных женщин, дав им возможность бежать из этого проклятого города. Скажи, согласен ты это сделать? Если да, то пусть так, если же нет, – я вонжу тебе этот нож в горло и зарою тебя в твоем же зерне!

– Согласен, когда стемнеет, я отведу вас на мое судно, которое отправляется два часа спустя после захода солнца с вечерним ветром, я буду сопровождать вас и в Тире сдам госпожу твою на руки ее отцу. А теперь здесь жарко и душно, на крыше же, окруженной высоким парапетом, из-за которого нельзя видеть тех, кто сидит или стоит на ней, никого нет. Пойдем туда, там нам будет лучше!

– Пойдем, если хочешь, только ты иди вперед, и если только вздумаешь крикнуть, то знай, что нож у меня всегда наготове!

– О, в этом я вполне уверен! К тому же, раз я дал слово, то не беру его назад! Будь что будет, но я останусь верен своему слову!

Наверху, действительно, было приятно, так как здесь имелся небольшой навес, служивший некогда для защиты часовых от зноя или непогоды.

Здесь было так хорошо, дышалось так свободно, что Рахиль, измученная и изнуренная всеми событиями этого дня, расположившись над навесом, вскоре заснула. Нехушта же, которая не соглашалась отдохнуть, стала вместе с Амрамом следить за тем, что делалось в городе, лежавшем у ног, словно пестрый движущийся ковер. Тысячи людей с женами и детьми сидели на площадях и улицах на земле и посыпали себе головы придорожной пылью и землей, точно в один голос воссылая к небу усердную мольбу, доходившую даже до слуха Нехушты и Амрама, в виде рокота волн во время прибоя.

– Они молят, чтобы царь остался жив! – сказал Амрам.

– А я хочу, чтобы он умер! – воскликнула ливийка.

Финикиянин только пожал плечами: ему было все равно, лишь бы дела торговли не пострадали от этого.

Вдруг толпа разразилась громким жалобным воем.

– Ирод умер или кончается! – сказал финикиянин. – Так как сын его еще младенец, то вместо него поставят над нами правителем какого-нибудь римского прокуратора с бездонными карманами, и я думаю, что ваш старик епископ был прав, когда говорил, что всем нам грозят беды и несчастия!

– А что сталось с ним и с остальными? – спросила Нехушта.

– Одни были затоптаны народом, других евреи побили камнями, а некоторые, без сомнения, успели спастись и, подобно вам, скрываются теперь где-нибудь!

Нехушта внимательно посмотрела на свою госпожу, которая спала крепким сном, опустив голову на тонкие бледные руки.

– Мир безжалостен и жесток к христианам! – проговорила она.

– Друг, он жесток ко всем, – отозвался Амрам, – если бы я рассказал тебе мою повесть, то даже ты согласилась бы со мной! – И он тяжело вздохнул. – Вы, христиане, имеете хоть то утешение, что для вас смерть – это только переход из мрака жизни к светлому бытию, и я готов верить, что вы правы… Госпожа твоя кажется мне болезненной и слабой. Больна она?

– Она всегда была слаба здоровьем, а тяжкое горе и страдания сделали над ней свое дело; мужа ее они убили полгода тому назад в Берите, а теперь ей пришло время разрешиться!

– Я слышал, что кровь ее мужа легла на старого Бенони: он предал его. Кто может быть так жесток, как еврей? Даже мы, финикияне, о которых говорят так много дурного, не способны на это. У меня тоже была дочь… но зачем вспоминать! – прервал он себя… – Так вот, видишь ли, я рискую многим, но все, что будет в моих силах, сделаю для твоей госпожи и для тебя, друг! Не сомневайся во мне, я не выдам, не обману. Слушай, мое судно малое, беспалубное, а большая галера уходит сегодня ночью отсюда в Александрию и зайдет в Тир и Ионну, на этой галере я устрою вам проезд, выдав твою госпожу за мою родственницу, а тебя за ее служанку. Мой вам совет отправляться прямо в Египет, где много христиан и есть христианские общины, которые примут вас на время под свою защиту. Оттуда твоя госпожа может написать своему отцу, и если он пожелает принять ее в свой дом, то она может вернуться к нему, в противном же случае она будет в безопасности в Александрии, где евреев не любят, и куда власть Ирода не достигает!

– Совет твой мне кажется хорошим! – сказала Нехушта. – Только бы моя госпожа согласилась!

– Она должна согласиться, у нее нет другого выбора. Ну, а теперь отпусти меня, до наступления ночи я вернусь за вами с запасом пищи и одежды и провожу вас на галеру. Да не сомневайся же, друг, неужели ты не можешь поверить мне?

– Нет, я верю, потому что должна тебе верить, но ты пойми, в каком мы положении и как невероятно найти истинного друга в человеке, которому я еще так недавно угрожала ножом!

– Забудем это, и пусть дальнейшее тебе покажет, можно ли мне верить. Спустись со мною вниз и запри дверь. Когда я вернусь, ты увидишь меня там на открытом месте, я буду с рабом и сделаю вид, будто у меня развязался мешок, а я стараюсь его завязать. Тогда ты сойди вниз и отопри!

После ухода Амрама Нехушта села подле своей госпожи и с тревогой ожидала возвращения финикиянина. «В случае, если Амрам выдаст, – думала она, – при мне остался мой нож, и я прежде, чем нас успеют схватить, заколю свою госпожу и себя». Пока же ей оставалось только молиться – и она молилась страстно и бурно, молилась не за себя, а за свою госпожу и ее ребенка, который, по словам пророчицы Анны, должен был родиться и жить. Но при мысли, что ее госпожа должна была умереть, Нехушта, закрыв лицо руками, горько заплакала, глотая слезы.

III. РОЖДЕНИЕ МИРИАМ

Медленно тянулось время до вечера, но никто не приходил тревожить несчастных женщин. Часа в три после полудня Рахиль проснулась: ее мучил голод, но у них не было другой пищи, кроме зерна в зернохранилище. Нехушта рассказала своей госпоже о том, как она порешила с Амрамом и как доверилась ему.

За час до заката Нехушта, не спускавшая глаз с открытого пространства перед воротами стены, увидала, как двое людей, один Амрам, а другой, очевидно, его раб, с узлами на голове, подходили к воротам. Вдруг узел у них развязался, и Амрам стал возиться около него, затягивая бечевку. Нехушта поспешила спуститься вниз и отомкнула дверь.

– Где же твой раб? – спросила она, впуская Амрама и принимая из его рук тяжелый узел.

– Он сторожит внизу, ты его не бойся, он человек верный. Но вы обе должно быть голодны, я принес вам пищи и вина. Вино подкрепит силы твоей госпожи, а ваша вера не воспрещает употребления вина. Здесь и одежды для обеих вас, закусив, вы можете сойти сюда и переодеться. А вот еще, кроме всего остального, и это! – И он подал Нехуште кошелек, полный золота. – Это для вас будет всего необходимее! – сказал он. – Ты не благодари меня, я дал тебе слово спасти вас, сделать для вас все, что могу, и сделаю. Когда-нибудь, когда для вас настанут лучшие дни, вы возвратите мне все это, а я могу ждать. Проезд на галере я взял для вас, только смотрите, не дайте никому заметить, что вы христиане: моряки думают, что христиане навлекают несчастье на суда. Теперь помоги мне нести вино и пищу наверх; госпожа твоя, верно, нуждается в подкреплении сил!

Минуту спустя они были уже на крыше.

– Мы хорошо сделали, госпожа, что доверились этому человеку! Смотри, он вернулся и принес нам все, в чем мы нуждались! – проговорила арабка.

– Да почит на нем благословение Всевышнего за то, что он делает для нас, беззащитных! – отвечала Рахиль, бросив полный благодарности взгляд на финикиянина.

– Пей и кушай, – сказал Амрам, – тебе нужны силы! – И он подвинул вино, мясо и другие вкусные блюда, принесенные им.

После госпожи поела и Нехушта, затем обе они возблагодарили Бога и выразили свою признательность этому доброму человеку, который так заботился о них. После этого обе женщины пошли вниз и переоделись: одна – в богатые одежды знатной финикийской госпожи, а другая – в белое одеяние с пестрыми каймами, присвоенное приближенным рабыням.

День начинал угасать, но они выждали, пока почти совершенно стемнело, и тогда только вышли на улицу, где их ожидал хорошо вооруженный раб. В сопровождении последнего обе женщины и Амрам направились к набережной, выбирая самые безлюдные улицы, так как теперь, когда народу стало известно, что болезнь Ахриппы смертельна, солдаты восстали против властей, проявляя во всем наглое своеволие, врывались в дома, брали, что хотели, убивали тех, кто противился им.

У набережной наших беглянок ожидала лодка с двумя гребцами финикиянами. В шлюпку поместились обе женщины, Амрам и его раб, и она довезла их до стоявшей невдалеке от берега галеры, готовившейся к отплытию. Амрам представил капитану Рахиль в качестве своей близкой родственницы, гостившей у него и теперь возвращавшейся в Александрию, а Нехушту назвал ее рабыней. Затем, проводив их в предназначенную для них каюту, добрый купец простился с ними, пожелав им счастливого пути.

Четверть часа спустя галера снялась с якоря и, пользуясь благоприятным ветром, вышла в море. По прошествии некоторого времени ветер вдруг стих, и судно продолжало идти только на одних веслах. Свинцовое небо низко нависло над морем, предвещая сильную бурю. Капитан хотел было бросить якорь, но место казалось слишком глубоко, и якорь не встретил дна. За час же до рассвета вдруг поднялся страшный северный ветер, и вскоре разыгралась настоящая буря. Когда рассвело, Нехушта увидела вдали белые стены Тира, но капитан сказал ей, что зайти туда нет возможности, и что он пойдет прямо в Александрию.

Около полудня буря перешла в ураган. У судна сперва сломало мачту, а затем оторвало руль и его понесло с невероятною силой на прибрежные рифы, где, пенясь, с ревом разбивались громадные волны.

– Это все из-за проклятых христианок! – кричали моряки. – Клянусь Вакхом, я видел эту желтолицую женщину в амфитеатре.

Заслышав такие речи, Нехушта поспешила вниз, в каюту к своей госпоже, жестоко страдавшей от качки. Наверху же царствовала настоящая паника: не только экипаж судна, но даже невольники-гребцы кинулись к запасам спирта и старались хмелем отогнать ужас близкой смерти. Раза два эти возбужденные вином люди пытались ворваться в каюту, угрожая кинуть в море христианок, виновниц их гибели. Но Нехушта, со своей стороны, грозила убить первого, кто сунется в каюту, стоя в угрожающей позе у самой двери. Так прошла ночь, и когда рассвело, серая полоса берега вырисовывалась менее, чем в полумиле расстояния от судна, которое с быстротой молнии неслось на прибрежные скалы. Близость смерти протрезвила людей, они стали спускать шлюпки и готовить плоты из досок палубы. Видя, что все готовятся покинуть судно, Нехушта стала просить, чтобы спасли и их, но ее грубо оттолкнули, пригрозив смертью. Вдруг громадный вал подхватил галеру и бросил ее на скалы. Со страшным треском она врезалась носом между двумя рифами и засела на большой, плоской скалистой мели.

Плот и шлюпка удалялись уже от судна, а Нехушта, полная отчаяния, смотрела им вслед; вдруг страшный нечеловеческий крик покрыл рев бури и шум волн – плот и шлюпка, брошенные на скалы, разбились в щепки. С минуту несколько несчастных беспомощно барахтались в волнах, а там все снова стихло, и шлюпки и плота как будто не бывало. Тогда Нехушта, воссылая благодарение Богу, против воли их сохранившего им жизнь, вернулась в каюту и рассказала госпоже своей о случившемся.

– Да простит им Господь согрешения их! – сказала Рахиль. – Что же касается нас, то не все ли равно, утонуть там, на плоту, или здесь, на галере?!

– Мы не утонем, госпожа, в этом я уверена! – возразила Нехушта.

– Что дает тебе эту уверенность? Видишь, как море бушует! – заметила Рахиль.

Как раз в этот момент новый вал с бешеной силой подхватил галеру и не только приподнял ее с мели, на которой она засела, но даже перенес через гряду рифов, о которые разбились плот и шлюпка, выбросив на мягкую песчаную отмель берега, где она и осталась, глубоко врезавшись в мокрый песок, на расстоянии нескольких десятков сажень от берега. Затем, как бы закончив свое дело, ветер разом спал, и к закату море совершенно улеглось, как это часто бывает на Сирийском побережье. Теперь Рахиль и Нехушта, если бы были в силах, могли беспрепятственно достигнуть берега, но об этом нечего было и думать: то, что должно было случиться и чего Нехушта с тревогой ожидала с часу на час, теперь ожидалось с минуты на минуту – перед закатом у Рахили родилась дочь.

– Дай мне поглядеть на ребенка! – попросила молодая мать, и Нехушта показала ей при свете уже зажженного в каюте светильника хорошенького младенца, правда, очень маленького, но беленького, с большими синими глазами и темными вьющимися волосиками.

Долго и любовно смотрела на своего ребенка молодая мать, затем сказала: «Принеси сюда воды, пока еще есть время, надо окрестить младенца»!

И во имя Святой Троицы, освятив сперва воду, умирающая дрожащею рукой, обмоченной в этой воде, трижды осенила крестным знамением дитя, дав ему имя Мириам.

– А теперь, – сказала Рахиль, – проживет ли она один час или целую жизнь, все одно, она крещена мною и будет христианкой, а тебе, Ноу, я поручаю ее, как приемной матери. Заботься о ней и воспитай в духе христианства. Скажи ей также, что покойный отец ее завещал, чтобы она не смела избрать себе в мужья человека, который не исповедует Христа Распятого, такова и моя воля!

– О, зачем ты говоришь такие слова, госпожа?!

– Я умираю, Ноу, я это чувствую, и теперь, когда мой ребенок рожден для жизни временной и вечной, с радостью иду к тому, который ждет меня там, в новой загробной жизни, и к Господу Нашему и Богу… Дай мне того вина, оно восстановит мои силы; мне надо сказать тебе еще многое, а я чувствую, что слабею!

Рахиль выпила несколько глотков вина и затем продолжала:

– Как только меня не станет, возьми ребенка и иди в ближайшее селение, где дай ему немного подрасти и окрепнуть. Деньги у тебя есть, и тебе их хватит надолго. Когда дитя будет в силах, отправься с ней не в Тир, где мой отец воспитал бы ребенка в строгом иудействе, а в селение есеев на берегу Мертвого моря, где живет брат моей покойной матери Итиэль, и расскажи ему все без утайки. Хотя он не христианин, но человек добросердечный, он искренне сочувствует христианам, как ты знаешь, он жестоко упрекал отца за его поступок по отношению к нам и пытался сделать все возможное, чтобы спасти нас. Ему ты скажи, что я, умирая, просила его именем его покойной сестры, которую он так нежно любил, принять к себе мою дочь и быть ей вместо отца, а тебе – вместо друга и принять вас обеих под свою защиту. Тогда мир и счастие снизойдут на него и на весь дом его!

Последние слова Рахиль произносила с трудом, силы ее уходили. Затем она стала молиться, едва шевеля губами, и вскоре уснула. Проснувшись на заре, она знаками попросила принести к ней младенца и, возложив руки на его головку, благословила его, затем Нехушту и как будто снова забылась сном, но уже на этот раз – сном вечности.

С громким криком отчаяния кинулась Нехушта на труп своей госпожи и страстно целовала ее, мертвые руки, клянясь, что будет служить ее ребенку, как служила ей. Тут она вспомнила, что ребенок еще не ел и скоро почувствует голод, надо было спешить на берег. Но дорогую покойницу Нехушта не хотела оставить в добычу акулам и решила устроить ей царские похороны по обычаю своей страны. А какой костер мог быть грандиознее и величественнее этой большой галеры? С этой мыслью она вынесла тело покойной госпожи на палубу и, разостлав дорогой ковер, посадила ее, прислонив к обломку мачты. Затем вошла в каюту капитана, захватила из забытой на столе шкатулки золотые драгоценности, попрятала все это на себе и подожгла каюту. Найдя в углу амфору гарного масла, Нехушта разбила ее, разлила масло и подожгла его. Теперь она сбежала в каюту, схватила ребенка, укутала его в теплые одеяла и, выбежав с младенцем на руках на палубу, опустилась на мгновение подле своей мертвой госпожи и, страстно целуя ее, простилась с ней. Пламя начинало уже охватывать судно, когда Нехушта осторожно спустилась по веревочной лестнице, оставленной за бортом спасавшимися моряками и, очутившись менее уем по пояс в воде, бодро пошла к берегу, унося на себе все золото и драгоценности, какие только были на судне. Выйдя на берег, арабка взошла на высокий песчаный холм и с вершины его оглянулась назад на зажженный ею костер. Яркое пламя его восходило высоко к небесам, так как на галере было много масла в трюме.

– Прощай! Прощай! – громко воскликнула Нехушта, посылая последний привет своей любимой госпоже, и затем быстро стала спускаться с холма, спеша дойти до ближайшего селения.