Текст книги "Жемчужина востока"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

XXIV. НАГРАДА САРТОРИУСА

Тем временем в одном из дворцов цезарей, вблизи Капитолия, происходила другая сцена. Речь идет о дворце Домициана, куда, по окончании торжеств триумфа, поспешил удалиться младший сын Веспасиана в весьма дурном настроении духа на этот раз. В этот день случилось многое такое, что сильно раздражало его самолюбивый, завистливый нрав. Во-первых, как он ясно чувствовал, вся слава этого дня всецело принадлежала не ему, даже не отцу его, а брату Титу, который был ему всегда ненавистен. Этого Тита настолько все любили за его добродетели, насколько ненавидели его, Домициана. И вот теперь Тит вернулся после блистательной, победоносной кампании и коронован цезарем, принят в соправители отца, и теперь был превозносим толпою, тогда как он, Домициан, должен был ехать за его колесницей, почти незамеченный. Ведь восторженные клики толпы, поздравления сената и приветствия подвластных Риму правителей и иностранных царей, – все это относилось к Титу, и завистливое чувство доводило Домициана до бешенства.

Правда, предсказания говорили, что настанет и его час, но когда?

Кроме того, многие мелочи, как нарочно, сложились так, чтобы задеть его самолюбие. Во время великого жертвоприношения в храме Юпитера его место было так далеко, что народ не мог даже видеть его, а во время пира, последовавшего за жертвоприношением, главный распорядитель позабыл налить чашу в честь его.

Затем красавица «Жемчужина» явилась на торжестве триумфа без того пояса, который он послал ей в дар. В конце концов различные вина, которые он пил в связи с духотой и жарой, вызвали у него сильную головную боль и тошноту, чему он вообще был очень подвержен.

Под предлогом нездоровья, Домициан рано покинул пир и, в сопровождении своих слуг и музыкантов, вернулся во дворец и стал ожидать возвращения Сарториуса, который должен был привести ему прекрасную еврейку, овладевшую его воображением. Он приказал своему домоправителю купить ее на публичном торгу за какую угодно цену, хотя бы даже за миллион сестерций. Да и кто осмелился бы оспаривать невольницу, которую пожелал для себя Домициан?

Узнав, что Сарториус еще не возвратился с торга, Домициан удалился в свои частные апартаменты, приказал призвать туда красивейших невольниц и заставил их плясать перед ним, а сам в это время упивался вином из любимых им лоз. По мере того как он опьянял себя, головная боль начала проходить. Вскоре он сильно захмелел и, как всегда в этих случаях, совершенно озверел. Одна из танцовщиц споткнулась и сбилась с такта, за что повелитель приказал ее же товаркам избить бедную, полуобнаженную девушку на своих глазах. Но, к счастью провинившейся, прежде чем повеление Домициана успели привести в исполнение, вошел раб с докладом, что Сарториус вернулся и ждет разрешения войти.

– Он один? – вскричал Домициан, вскакивая со своего места.

– Нет, господин, с ним есть женщина! – ответил раб.

– При этом известии дурное расположение Домициана разом пропало.

– Отпустить ее на этот раз! – приказал он, говоря о танцовщице. – Да сказать, чтобы она другой раз была осторожнее. Прочь вы все, вся орава, я желаю быть наедине! А ты, раб, иди и прикажи почтенному Сарториусу войти сюда вместе со своей спутницей!

Завеса отдернулась, и вошел Сарториус, лукаво улыбаясь и нервно потирая руки, за ним шла женщина, окутанная длинным, темным плащом, под густым покрывалось. Согласно установленному порядку, домоправитель принялся отвешивать поклоны и бормотать хвалебные приветствия, но Домициан прервал его на полуслове.

– Перестань, старик! Все это прекрасно при свидетелях, а теперь не нужно! Так ты привел ее? – и он окинул жадным, сластолюбивым взглядом женскую фигуру, стоявшую в глубине комнаты. – Я не забуду твоей услуги, и ты не останешься без награды. Сколько ты дал за нее? 50 000 сестерций? Кто смел перебивать ее у меня? Что за неслыханная наглость! Впрочем, за красивых рабынь давали и больше! – добавил он, затем, обращаясь к невольнице, продолжал: – Ты, полагаю, утомилась, дорогая красавица, после всего этого безумного торжества?

Но красавица безмолвствовала, и Домициан продолжал:

– Скромность украшает девушку, но я прошу тебя – забудь об этом на время! Скинь свое покрывало, красавица, и дай мне увидеть твои божественные черты, по которым истомилась моя душа. Впрочем, нет, я сам хочу снять твое покрывало! – и он нетвердою поступью приблизился к девушке.

Сарториус думал воспользоваться удобным случаем и улизнуть, убедившись, что его господин настолько пьян, что вряд ли поймет какие бы то ни было объяснения, и потому сказал:

– Благороднейший и державный повелитель мой, позволь мне удалиться. Теперь, когда мое дело сделано, я более не нужен вашей милости!

– Нет, нет, – икая произнес Домициан. – Я знаю, какой ты великий знаток женской красоты, твое суждение мне нужно сегодня. Ты знаешь, возлюбленный мой Сарториус, что я не эгоист, к тому же, говоря правду, – ты, конечно, не обидишься этим, – кто может ревновать к такой старой обезьяне, как ты? Уж, конечно, не я, которого все признают за первого красавца в Риме, несравненно более красивого, чем Тит, хотя он и называется цезарем… Ну, где тут завязки? Сарториус, отыщи мне завязки ее покрывала. И зачем вы укутали бедную девушку, точно египетского покойника, так что ее господин не может видеть ее?!

В это время один из рабов развязал покрывало, и девушка предстала с открытым лицом. Эта девушка была очень привлекательна и красива и лицом, и фигурой, но крайне утомлена и испугана.

– Как странно! – пробормотал Домициан. – Она как будто совершенно изменилась! Мне казалось, что у той были синие глаза, а волосы черные, вьющиеся, а теперь у нее темные глаза и гладкие волосы. А где же ожерелье? Где ожерелье?..

Что ты сделала со своим ожерельем, «Жемчужина Востока»? Да и почему ты не надела сегодня того пояса, что я прислал тебе в подарок?

– Я, господин, никогда не имела ожерелья и не получала никакого пояса! – робко произнесла невольница.

– Господин мой, благороднейший Домициан, тут есть маленькое недоразумение, которое я должен разъяснить! – вмешался Сарториус с легким нервным смехом. – Девушка эта – не «Жемчужина Востока»: та пошла за такую баснословную цену, что я не мог купить ее даже для тебя…

И он смолк, точно замер. Лицо Домициана сделалось ужасным, весь хмель разом вылетел у него из головы. Выражение зверской жестокости исказило черты; это был наполовину дьявол, наполовину сатир.

– А-а, вот как! Недоразумение! И ты смеешь сказать мне это, сказать, что кто-то другой выхватил у меня, Домициана, из-под носа девушку, которую я приберегал для себя!.. – скрежеща зубами, с адским шипением, выкрикивал взбешенный тиран. – Ты осмелился привести мне эту шлюху вместо «Жемчужины Востока»! Эй, рабы! – крикнул он, ударив в ладоши.

Немедленно сбежались десятки рабов.

– Возьмите эту женщину и убейте ее сейчас же! – приказал он. – Впрочем, нет, это может вызвать неприятность: ведь она была одной из пленниц Тита. Не убивайте ее, а выгоните на улицу!

Девушку схватили и потащили вон из залы.

– Схватите его, – тиран указал на бедного домоправителя, – бейте, пока не выбьете дух… О, я знаю, что ты римский гражданин, не раб, свободный. Но что из того, если ты через час станешь гражданином Гадеса! note 4Note4
  Гадес – ад.


[Закрыть]

И это приказание рабы не замедлили исполнить, среди полной тишины не слышно было теперь ничего, кроме тяжелых ударов длинных тростей и глухих, подавленных стонов несчастной жертвы.

– Негодяи! – завопил Домициан. – Да вы шутите, что-ли? Погодите, я вам покажу, как надо ударять, чтобы он почувствовал! – И, выхватив трость у одного из рабов, он кинулся к своему распростертому на полу домоправителю.

Сарториус понял, что взбешенный Домициан разом выбьет из него дух и, поднявшись на колени, простер к нему руки с мольбой.

– Послушай меня, государь, прежде чем ударить! Ты, конечно, можешь убить меня в своем праведном гневе, и я должен быть счастлив умереть от твоей руки, но, грозный господин, помни одно, что если ты убьешь меня, то никогда не разыщешь «Жемчужины Востока», которую ты так страстно желаешь!

– А-а, – воскликнул Домициан, – «розга – мать благоразумия». Итак, ты можешь разыскать ее?

– Конечно, если у меня будет время. Человек, который мог уплатить 2 миллиона сестерций за одну невольницу, нелегко может укрыться!

– Два миллиона сестерций? Это любопытно! Расскажи мне об этом. Эй, рабы, отдайте ему одежды, да отойдите, только не слишком далеко!

Сарториус дрожащими руками накинул на свои окровавленные плечи и спину одежды и затем рассказал, как происходили торги.

– Что мог я сделать? – докончил он. – У тебя, господин, было слишком мало наличных денег!

– Что делать, дуралей?! Ты должен был купить ее в кредит и затем предоставить мне сговориться о цене. А Тита я бы обошел и перехитрил. Но теперь вопрос в том, как править дело. Как ты его поправишь?

– Это я увижу завтра, господин! Я постараюсь разузнать, куда девалась эта девушка, а там, тот, кто ее купил, может и умереть, тогда остальное уже не трудно!

– Умереть он, конечно, должен, кто осмелился похитить у Домициана его любимицу! – воскликнул царственный тиран. – На этот раз я пощажу тебя, Сарториус, но знай, что если ты вторично не успеешь исполнить моего желания, то и ты умрешь и даже еще худшею смертью, чем полагаешь! О, боги! Почему вы так немилостивы ко мне?! Душа моя уязвлена и нуждается в утешении поэзии. Эй, рабы, разбудите этого грека, вытащите его из кровати и приведите сюда, пусть он прочтет мне о гневе Ахиллеса, когда у него похитили его Бризеиду, судьба этого героя сходна с моей судьбой!

И новый Ахиллес удалился в свою опочивальню, чтобы там уврачевать бессмертными стихами Гомера свою уязвленную душу: Домициан в те часы, когда он бывал не просто зверем, мнил себя поэтом. Хорошо, что удаляясь, тиран не видел выражения лица Сарториуса, прикладывавшего какой-то целебный бальзам к своим уязвленный плечам и спине, и не слышал той клятвы, с какою этот верный и услужливый клеврет его ложился спать в эту ночь, ложился лицом вниз, так как от жестоких побоев он в течение многих дней не мог лечь на спину. Тогда, быть может, Домициан увидел бы себя лысым, тучным, на тонких поджатых ногах, в императорской мантии цезаря, катающимся по полу своей опочивальни в отчаянной борьбе за свою жизнь с неким Стефаном, между тем как этот самый Сарториус вонзал в его спину свой кинжал, приговаривая с дьявольскою усмешкой:

– Эге, цезарь! Вот это тебе за те побои тростью! Помнишь, цезарь «Жемчужину Востока»? Это тебе за те побои! И это, и это!..

Но в это время Домициан еще и не помышлял о возмездии и, наплакавшись досыта над горестной судьбой богоподобного Ахиллеса, заснул крепким сном.

На другой день, после торжества триумфа Тита, александрийский купец Деметрий, который раньше звался Халевом, сидел в конторе своего обширного склада товаров на одной из самых оживленных торговых улиц Рима. Он был красив, вид его, надменный и благородный, прекрасно шел его осанке и положению, а между тем лицо его было озабочено и печально. С какими невероятными усилиями прокладывал он себе вчера путь по улицам Рима, чтобы пробраться как можно ближе к Мириам в то время, как она шла позорным путем вслед за колесницей триумфатора, затем вечером на публичном торжище в Форуме, куда явился Халев, обратив в деньги почти весь свой наличный товар, зная, что ему придется оспаривать Мириам у Домициана, но, несмотря на то, что он предлагал за нее все, что имел, все до последнего гроша, она пошла в чьи-то другие руки. Даже и сам Домициан не мог угнаться за этим таинственным соперником, представительницей которого являлась какая-то странного вида женщина в платье крестьянки, под густым покрывалом. Как ни невероятно это должно было казаться, Халев был уверен, что эта женщина никто иная, как ненавистная ему Нехушта. Но как могла она располагать такою громадною суммой денег? Для кого, как не для Марка, могла она в таком случае торговать Мириам? Между тем Халев наводил справки, и по ним оказалось, что Марка в Риме не было, кроме того, он имел полное основание думать, что его уже нет в живых, и что его кости, подобно костям многих тысяч славных воинов, стали добычею голодных шакалов в развалинах священного города. Если же он еще жив, то почему не участвовал он в триумфе Тита? Он – один из выдающихся соратников цезаря и один из богатейших патрициев Рима!

С отчаянием в груди видел Халев, как таинственная женщина, нагруженная корзинами, увела с собой Мириам. Тщательно скрываясь, он успел проследить, как они скрылись в узенькой калиточке в стене одного сада. Одну минуту у него явилась мысль постучать в эту калитку, но его обычная осторожность шепнула ему, что те, кто покупает невольницу за такую громадную сумму, как два миллиона сестерций, конечно, держат наготове добрый меч для таких посетителей, как он. Он обошел вокруг этого сада и прилегавшего к нему дома и убедился, что то был богатый мраморный дворец, по-видимому, никем не обитаемый, хотя один момент ему показалось, что за ставнями мелькнул огонь. Халев осмотрелся кругом и узнал это место, поутру тут шествие было приостановлено по тому случаю, что один римский солдат, бывший в плену у евреев, чтобы уйти от публичного позора и посмеяния толпы, вздумал покончить с жизнью, бросившись под колеса колесницы триумфатора. Да, это было то самое место! При этом у Халева мелькнула мысль, что подобная же участь могла бы ожидать и его соперника Марка, который также был захвачен им в плен живым. Дьявольская усмешка исказила при этом его черты. До сего времени две всесильные страсти руководили жизнью Халева, его беспредельное честолюбие и его любовь к Мириам. Честолюбие его не было удовлетворено, он мечтал стать правителем, даже царем Иудеи, но Иудея пала и не могла подняться вновь. Однако судьба каким-то чудом пощадила его жизнь. Теперь одна любовь к Мириам побуждала его заботиться о самосохранении и следовать за ней хоть на край света. У него были деньги, предусмотрительно зарытые им перед началом войны, с этими деньгами он сумел стать из предводителя военного отряда зажиточным купцом. Теперь он мог, конечно, стать богачом, но, как еврей, никогда не мог занять высокого положения или достигнуть славы и власти, о которых он так мечтал. Ну, а Мириам? Она никогда не любила его, и все из-за Марка, этого проклятого римлянина, которого он ненавидел всей душой. Но теперь у него было хоть то удовлетворение, что если Мириам не досталась ему, Халеву, то не попала и Марку.

И всю ночь Халев пробродил вокруг этого мрачного, видимо, безлюдного дома. Наконец стало светать, там и сям вдоль великолепной, широкой улицы виднелись группы запоздалых пешеходов, возвращавшихся с пира, опьяненных вином мужчин и растрепанных женщин. Скромные труженики, рабочие и мастеровые тоже выходили из своих домов, спеша приняться за свой дневной труд, в том числе и метельщики, рано вышедшие в это утро в надежде ценных находок после вчерашнего триумфального шествия. Двое из этих людей подметали вблизи того места, где стоял Халев, и принялись вышучивать его, осведомляясь, найдет ли он дорогу домой и т. п. Халев сказал, что ждет, когда откроются двери этого дома.

– Ну, тебе долго придется прождать! – сказали они, – так как владелец этого дома умер, убит на войне в Иудее, и никто еще не знает, кто будет его наследником.

– А как звали владельца этого дома? – спросил Халев.

– Его звали Марком. Это был любимец Нерона и потому был прозван здесь в Риме Фортунатом (Счастливым).

Халев повернулся и пошел домой.

XXV. СУД ДОМИЦИАНА

Прошло два часа времени, а Халев все по-прежнему сидел в своей конторе в бессильном бешенстве против Марка, которого он теперь более, чем когда-либо, желал задушить своими руками. Теперь он был уверен, что Марк жив и находится в Риме, а Мириам – в его объятиях. «О, лучше бы уж она досталась Домициану, этому развратному негодяю, его она, по крайней мере, ненавидела бы, тогда как Марка любит!» – думал завистливый еврей. Конечно, он мог выследить Марка и убить его, мог подкупить наемных убийц, но тогда его собственная жизнь подвергалась опасности, он знал, какая участь ожидает всякого, кто осмелился бы поднять руку на римского патриция, а умереть Халев вовсе не желал – теперь жизнь казалась ему единственным благом, остающимся ему, кроме того, пока он жив, у него остается надежда, что Мириам будет принадлежать ему. Нет, он не станет рисковать, а станет выжидать, – решил Халев. Выжидать ему пришлось не долго: как всегда в такого рода моменты дьявол является усердным приспешником всем, замышляющим зло против своего ближнего.

Кто-то постучал в дверь, и Халев злобно воскликнул: «Войдите!», раздосадованный тем, что нарушали его уединение.

Вопреки неласковому приглашению хозяина, в комнату вошел маленький, коротко остриженный человек, с юрким, проницательным взглядом маленьких бегающих глаз. Под одним глазом у него был большой синяк с кровоподтеком, а также на виске замечалась рана, залепленная пластырем, он сильно хромал и поминутно передергивал плечами, как будто его что-нибудь беспокоило. Это был домоправитель Домициана, и Халев тотчас же узнал его.

– Привет тебе, благородный Сарториус, садись, прошу тебя! Тебе, вижу, трудно стоять!

– Да, да, со мной произошел весьма неприятный случай! – отвечал тот. – Но и вы, уважаемый Деметрий, тоже как будто провели бессонную ночь!

– Я, действительно, несколько взволнован другого рода неприятным случаем. Но чем могу я быть полезен тебе, благородный Сарториус? Я человек занятой и попросил бы тебя приступить к делу!

– Да, да, конечно… Вчера на торгу я заметил, что ты был весьма заинтересован той красивой еврейской невольницей, которая теперь известна целому Риму под названием «Жемчужины Востока», а я был представителем одного очень знатного лица.

– Которое, по-видимому, не менее меня заинтересовано этой невольницей! – добавил Халев. – Но, увы! Третье лицо оказалось счастливее нас всех!

– Вот именно, и та высокая личность, о которой я говорю, была до того огорчена этим обстоятельством, что разразилась слезами и даже упрекала меня, которого любит более, чем родного брата…

– И вот тогда-то с вами и случился неприятный случай, благородный Сарториус?

– Да, горе моего августейшего господина так поразило меня, что я поспешил к нему, поскользнулся и упал…

– Подобные случаи не редки в домах великих мира сего, где полы так скользки. Но все это не к делу, я полагаю…

– Нет, нет, дело заключается в том, что мне надо узнать имя того человека, который купил «Жемчужину Востока». Быть может, тебе оно известно?

– А на что тебе его имя, благородный Сарториус?

– Мне нужно его имя, так как Домициану нужна его голова! – прямо отвечал домоправитель, отбросив намеки.

В этот момент Халева озарила яркая мысль: вот он – случай отомстить Марку, случай избавиться от него навсегда.

– Ну, допустим, что я мог бы доставить Домициану, притом без всякого скандала, случай добраться до головы того человека. Согласится ли он, взамен этой услуги, уступить мне ту невольницу? Я знал ее еще ребенком и питаю к ней самые нежные братские чувства!

– Да, да, так же, как и Домициан! Я, право, не вижу, почему бы мой августейший господин не согласился на это, ведь ему нужна голова того человека, а не рука этой девушки!

– Но, во всяком случае, мне кажется, было бы лучше приобрести в этом отношении полную уверенность! Основываясь же на одних предположениях, я не особенно расположен вступать в это неприятное дело!

– Прекрасно, быть может, ты пожелаешь, уважаемый Деметрий, изложить свои условия письменно и получить на них письменные ответы?

Халев взял пергамент и перо и написал:

«Полное помилование и неотъемлемое право свободно путешествовать и вести торговлю везде, в пределах всей Римской империи, засвидетельствованное подписью всех надлежащих властей, пусть будет выдано некоему Халеву, сыну Гиллиэля, участвовавшему в иудейской войне против римлян, затем, письменное обязательство, за собственноручною подписью того лица, которое в этом заинтересовано, что если голова, которую он желает, будет предоставлена в его руки, то еврейская невольница, прозванная „Жемчужиной Востока“, будет немедленно передана Деметрию, купцу из Александрии, и станет его неотъемлемой собственностью».

– Вот и все! – сказал Халев, передавая пергамент Сарториусу. – Халев, о котором я здесь упоминаю, мой ближайший друг, без помощи которого я совершенно не могу обойтись в этом деле. А без этого помилования и гарантий, я знаю, он не тронется с места, конечно, потребуется подпись самого цезаря

Тита, должным образом засвидетельствованная. Но это, конечно, только дань дружбе, я же собственно заинтересован тем, чтобы эта девушка была отдана мне.

– Ну, конечно! Надеюсь вскоре возвратиться сюда с желаемым ответом, уважаемый Деметрий! – с двусмысленной гримасой промолвил Сарториус, – а что касается Халева, то пусть он не беспокоится. Кому охота связываться с грязным, жалким жидом, отступником своей веры и народа?! Цезарь не воюет с подпольными крысами и летучими мышами… Прощай, высокочтимый Деметрий, жди меня вскоре обратно.

– Буду ждать, благородный Сарториус, и в интересах обоих нас прошу тебя не забывать, что во дворцах полы скользки, так что при вторичном падении ты, пожалуй, и головы не унесешь!

«Брошу еще раз кости, – думал Халев по уходе домоправителя Домициана, – посмотрим, не улыбнется ли мне на этот раз счастье!»

Спустя немного времени старый, низкопоклонный Сарториус докладывал своему августейшему господину результат своих поисков и расследований.

Страдавший в это время жестоким приступом болезни желчных камней Домициан, обложенный подушками, вдыхая розовую эссенцию и примачивая голову водой, смешанной с уксусом, слушал довольно равнодушно отчет своего верного слуги, но, вникнув в условия таинственного Александрийского купца, воскликнул в негодовании:

– В уме ли ты, старый дуралей? Он хочет взять себе «Жемчужину Востока», а мне предоставить только голову того наглеца, который осмелился перебить ее у меня! И ты смеешь передавать мне подобные условия!

– Божественный Домициан, позволю себе заметить, что рыба идет только на приманку! – ответил хитрый управитель. – Если не потешить его приманкой, этот человек ничего не скажет нам. Думал я призвать его сюда и пыткой вымучить из него правду, но эти евреи такой упорный народ, не скоро у него вымучишь то, чего он не хочет сказать, а тем временем тот, другой, успеет скрыться с девушкой. Лучше уж обещать ему все, чего он просит.

– Ну, а затем?..

– А затем забыть о своих обещаниях, чего проще?

– Но ведь он требует их письменно!

– Пусть он и получит их письменно, писанные моей рукой, которую твоя божественная светлость может отвергнуть. Но помилование этому Халеву, который, если не ошибаюсь, тот же Деметрий, надо выдать за подлинною подписью цезаря Тита. Для тебя же, божественный Домициан, будет безразлично, если еще один еврей будет иметь право пребывать в Риме и торговать в пределах империи!

– Ты не так глуп, Сарториус, как я думал, очевидно, вчерашняя расправа придала тебе ума! Но прошу тебя, перестань передергивать плечами и замажь себе этот синяк под глазом, я не выношу черного цвета. Затем отправься и сделай все, что нужно, чтобы удовлетворить этого Деметрия, или Халева.

Тремя часами позже Сарториус вторично явился к Деметрию, Александрийскому купцу.

– Высокочтимый Деметрий, – сказал он, – все, что ты желал, исполнено! Вот помилование Халеву, подписанное самим цезарем Титом, хотя это было не так легко, цезарь сегодня отправляется на свою виллу на берегу моря, где, по предписанию врача, в течение трех месяцев не должен заниматься государственными делами, так как силы его нуждаются в полном отдыхе. Доволен ты этим, уважаемый Деметрий?

Халев внимательно вгляделся в подпись и печати и сказал:

– Мне кажется, этот документ в порядке!

– А вот и письмо от божественного или, вернее, полубожественного Домициана к александрийскому купцу Деметрию, засвидетельствованное мной, в котором мой августейший господин обязуется уступить тебе «Жемчужину Востока», если ты выдашь ему голову того человека!

Халев взял и это письмо и долго рассматривал его.

– Странно, – проговорил он, – подпись Домициана и твоя, благородный Сарториус, очень похожи!

– Весьма возможно, высокочтимый Деметрий, весьма возможно. При дворе высочайших особ в обычае, чтобы их приближенные, в том числе и домоправители, подражали руке своих августейших повелителей.

– А также и их нравственности! Впрочем, во всяком случае, если тут есть какой-нибудь подлог, тем хуже для виновника, так как Домициану, вероятно, не будет приятно увидеть это письмо предъявленным на суде!

– Конечно, конечно, – поспешил поддакнуть Сарториус. – Но теперь попрошу назвать имя виновного.

– Его зовут Марк! Он был префектом всадников у Тита в походе на Иудею. Через посредство старой ливийской женщины, по имени Нехушта, он купил на публичном торгу на Форуме ту невольницу, и старуха привела ее в его дом на Via Agripра, где она, вероятно, и сейчас находится.

– Марк? Но его считают умершим, и вопрос о его наследстве возбуждает теперь большие толки! Как наследник проконсула Кая он обладает громадным состоянием, кроме того, в последние годы он был любимцем божественного Нерона. Это знатная особа, с которой даже Домициану не так-то легко будет справиться! Но каким образом все это известно тебе?

– Через Халева, который выследил, куда старая карга увела девушку, и которому достоверно известно, что Марк еще в бытность свою в Иудее был ее возлюбленным!

– Все это прекрасно и, хотя, конечно, не вполне прилично соперничать с сыном и братом цезаря, но все же на публичном торгу это законно, он имел на то право…

– Ну а если, кроме того, Марк совершил тяжкое преступление?..

– Преступление? Какое?

– Он был взят в плен живым при осаде Иерусалима и в качестве пленного брошен в старую башню, откуда успел бежать.

– Но кто может доказать это?

– Кто? Да тот же Халев, так как он захватил его в плен и бросил в ту башню!

– Да, но где этот трижды проклятый Халев?

– Здесь, перед тобой, трижды благословенный Сарториус! – воскликнул мнимый Деметрий.

– Это великолепно, друг Деметрий, но что, ты предполагаешь, нам следует делать теперь?

– Арестовать Марка, поставить его перед судом и осудить за упомянутое преступление, а мне передать «Жемчужину Востока», которую я тотчас же увезу из Рима!

– Прекрасно! Теперь, в отсутствии цезаря Тита, военные дела переданы Домициану, хотя ни одно из его решений не может быть приведено в исполнение без утверждения и подписи Тита. Но уж это там будет видно, а пока счастливо оставаться.

– Благодарю, да позаботься, главное, о том, чтобы девушка была передана мне! Ты от этого не останешься в убытке, уважаемый Сарториус, на 50 000 сестерций при получении невольницы можешь рассчитывать.

– О, как угодно, высокочтимый Деметрий, дары скрепляют дружбу, это несомненно… А я из этих денег задам тебе и той госпоже славный ужин! Еще раз, счастливо оставаться! – и старик удалился.

На следующий день поутру Халева потребовали во дворец Домициана для свидетельских показаний. Идя по улицам Рима, он торжествовал в душе, что одолел, наконец, своего недруга, хотя что-то внутри его и подсказывало ему, что не так, не такими средствами следовало ему восторжествовать над ним, не доносом и клеветой, а честными средствами. Но что до того! Все же он вырвет Мириам из его объятий, и если она не забудет Марка, займет его место, девушка будет его рабыней, хотя он предоставит ей место жены в своем доме, и она при виде его нежности, быть может, научится в конце концов любить его.

Но вот и сени дворца. В передней зале Халева встретил Сарториус, – и рабы, сопровождавшие свидетеля, отступили в сторону.

– Ну, что? Они теперь в ваших руках? – спросил Халев.

– Только он один, девушка исчезла.

– Исчезла? Тогда зачем я буду давать показания?

– Этого я тебе сказать не могу, но теперь напрасно отказываться, эй, рабы, введите свидетеля в залу суда!

Движением руки Халев отстранил рабов и добровольно последовал за Сарториусом.

Они вошли в небольшую, но высокую залу, светлую и красивую. На высоком кресле сидел Домициан, облаченный в пурпуровую тогу, по обе стороны его стояли узкие столы, около которых собрались пять-шесть человек римских офицеров из личной гвардии Домициана, в латах и доспехах, но без шлемов, два писца с табличками и человек в платье судьи, исполнявший, по-видимому, обязанности прокурора, в глубине залы виднелось несколько человек солдат.

Домициан, несмотря на свой юный и цветущий вид, казался крайне не в духе.

Он сурово встретил Марка и дал полную веру изветам Халева, подтвержденным лжесвидетельством одного солдата, когда-то служившего под начальством Марка и неоднократно подвергавшегося от него наказаниям за разные проступки.

Тщетно Марк, возмущенный недобросовестным обвинением, протестовал, его не слушали. Тогда обвиняемый потребовал, на правах римского патриция, суда самого Веспасиана. Домициан не мог отказать ему в этом, а пока велел опять отвести в тюрьму.