Текст книги "Гроза в Безначалье"
Автор книги: Генри Лайон Олди
Жанр:
Эпическая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
МАЛЫШ ГАНГЕЯ – ТЮРЬМА ДЛЯ БОГА
1
Старик, похожий на самца кукушки-коиля, стоял на берегу и зачем-то тыкал палкой в воду.
Смотрел на расходящиеся круги.
Один, второй, третий, третий с половиной…
Складчатая ряса ниспадала до самого песка, и золотое нагрудное ожерелье играло зайчиками в лучах заходящего солнца.
– Ну и? – непонятно обратился старик к самому себе. – Звала, говорила, будто очень важно, а теперь не выходит! Обидеться, что ли?
– Эй, Словоблуд! – надсадно раздалось у него за спиной; и после паузы, переждав приступ кашля. – Это ты, старина?! И тебя позвала… текущая в трех мирах?
Похожий на кукушку старик, кряхтя, обернулся и задрал лысую голову вверх.
Шея его при этом хрустнула так, что впору было бежать заготавливать дрова для погребального костра.
На склоне, у кривой ольхи, стоял еще один старик. Похожий на болотного кулика; и потому заодно похожий на старика первого.
Даже одет был примерно так же – и солнечные зайчики, спрыгнув с ожерелья пришельца, гурьбой заскакали вниз, к своим родичам.
– Ну вот… – пробурчал первый старик, которого только что во всеуслышанье назвали Словоблудом. – Стоило тащиться во Второй мир, дабы узреть этого впавшего в детство маразматика! Ушанас, друг мой, светоч разума, ты не хочешь прогуляться во-он туда… и как можно дальше?!
– Шиш тебе! – старик, похожий на кулика, действительно скрутил здоровенный кукиш, помахал им в воздухе и стал спускаться к реке.
Последний отрезок пути он проехал на той части тела, которая всегда считалась особо важной для знатока Вед – усидчивость, усидчивость, почтеннейшие, и еще раз усидчивость!
Первейшая заповедь брахмана.
Минут через пять на берегу стояли уже два старика. Молчали. Палками в воду тыкали. И всякий, кто знает толк в людях, успел бы заметить искры приязни в выцветших старческих глазах; искры приязни – и еще трепет сохлой руки, когда один из старцев, не глядя, потрепал другого по плечу и отвернулся.
Чтобы скрыть предательский блеск под плесенью блеклых ресниц.
Надо полагать, Индра-Громовержец, Владыка Тридцати Трех, и князь мятежных дайтьев и асуров Бали-Праведник были бы весьма озабочены, расскажи им кто про эту удивительную встречу. Потому что на берегу Ганги встретились два родовых жреца-советника, двое Идущих Впереди: Брихас, Повелитель Слов, Наставник богов, которого Индра в минуты веселья звал просто Словоблудом – и Наставник асуров Ушанас, чье искусство мантр до сих пор считалось непревзойденным.
Сура-гуру и Асура-гуру.
Но, не считая этих двоих, берег был пуст – лишь в дальней протоке, еле различимые с такого расстояния, возились пятеро рыбаков. То ли бредень ставили, то ли еще что…
Потому и не заметили, как двое почтенных старцев рука об руку вошли в воды Ганги и двигались до тех пор, пока речная гладь не сомкнулась над их лысинами.
2
– …Вот, сами смотрите! – всхлипнула Ганга и невпопад добавила:
– А он меня проклял, дурачок…
Последнее, видимо, относилось к вспыльчивому Шантану, а не к годовалому карапузу, шнырявшему меж колонн на четвереньках. Перед самым носом малыша порхала золотая рыбка, растопырив сияющий хвост, и ребенок взахлеб хохотал – изловить проказницу не удавалось, но зато какая потеха!
Оба старца, как по команде, честно воззрились на карапуза. Дитя себе и дитя: сытое, ухоженное, ручки-ножки пухлые, мордочка чумазая – хотя как это ему удается на дне Ганги, в подводном дворце матери рек, оставалось загадкой.
Закончив осмотр, наставники перевели взгляды на пригорюнившуюся Гангу. Богиня сидела, подперев щеку ладонью, и жалостно хлопала длиннющими ресницами. Хотя это не красит женщин, но от стариков не укрылись благотворные перемены в облике "Текущей в трех мирах". Пополнела, что называется, "вошла в тело", хотя до весеннего разлива оставалась куча времени; на щеках румянец, глаза теплые-теплые, особенно когда на ребенка косится… Былая властность сменилась тихим покоем пополам с озабоченностью: рыбка-то шустрая, захороводит младенца, а там и нос разбить недолго!
Видно, быть матерью рек – это одно; и совсем другое – быть просто матерью.
Мамой.
– Прости, милая, но я одного в толк не возьму, – вкрадчиво начал Ушанас, толкнув локтем в бок собрата по должности.
Уж больно откровенно пялился друг-Словоблуд на раскрасавицу – любил старик фигуристых; седина в бороду, а бхут[34]34
Бхут – досл. «существо», нежить с замашками каннибала, любит поля сражений и кладбища.
[Закрыть] в ребро…
– Невдомек мне, глупому! Нас-то ты зачем позвала? Малыш хороший, дай ему Брахма здоровьица, пусть растет себе… Пристроим, как в возраст войдет, а сейчас – рановато вроде бы? Или кормить нечем?
Ганга пропустила мимо ушей ехидство последнего вопроса.
– Корма хватит, – серьезно ответила богиня. – Уж чего-чего, а корма… Вы, наставники, лучше мне вот что скажите: сплетни про Восьмерку Благих слыхали? Которые у Лучшенького[35]35
Имя мудреца Васиштхи, вечного соперника мудреца Вишвамитры (Всеобщего Друга), означает «Лучшенький».
[Закрыть] корову свести пытались?
Старики разом бросили перемигиваться да зубоскалить. История Восьмерки Благих, мелких божеств из Обители Индры, была самым громким скандалом Трехмирья за последние тридцать лет. Братец Вишну, Опекун Мира, подбил Восьмерку на кражу: дескать, ни в жизнь вам, восьмерым, не свести со двора мудреца Васиштхи его небесную пеструху Шамбалу!
Кто только не пытался – не дается корова!
"Нам – ни в жизнь?" – хором спросили Благие.
И пошло-поехало…
– Они ж как раз наутро ко мне явились, – продолжила Ганга, хлюпая носом. – Грустные-грустные… Влезли ночью за коровой, а у Лучшенького живот пучит, бессоница одолела – ну и услыхал! И нет чтоб разобраться – сразу клясть: в Брахму, в Манматху, в солнечный свет, в тридцать три обители! Нрав у мудреца… одним словом – Лучшенький! Короче, под конец не пожалел он Жару, напророчил всей Восьмерке земное перерождение. Хорошо хоть не крокодилами…
– А ты здесь каким краем? – поинтересовался Брихас, разминая в чашке переспелый плод манго.
– Таким, что родить их должна, – доступно объяснила Ганга.
– Тоже Лучшенький проклял? Из-за коровы?!
– Да не из-за коровы! Стану я к мудрецам за коровами лазить! Благие плачут, криком кричат: чем на земле жить, лучше к Яме в подручные! В ногах ползают… Сошлись на том, что рожу я их от хорошего человека и утоплю сразу же: чтоб, значит, долго не мучились! Сама рожу, в себе и схороню! И Лучшенькому потрафим, и Благим!
Старики вновь переглянулись.
– Родила? – поинтересовались оба в один голос.
– Родила, – всхлипнула Ганга.
– Утопила, дурища?!
– Утопила! – богиня рыдала уже взахлеб, самозабвенно, и сквозь причитания пробивалось:
– У-у-утопила!.. своими руками в себя макала! Выла, а топила… только не всех! Последненького муж из рук вырва-а-ал!
Бледный Словоблуд встал, хрустнув коленями, доковылял до уснувшего под колонной малыша и долго смотрел на него.
Губы кусал.
– Суры-асуры! – наконец просипел родовой жрец Индры. – Который?
Как ни странно, и Ганга, и Ушанас прекрасно поняли смысл вопроса.
– Говорю ж: последненький! – мать рек, текущая в трех мирах, красными от слез глазами глядела на старика и спящего ребенка. – Младшенький!..
Дитя причмокнуло во сне и хихикнуло чуть слышно: видно, рыбка снилась, с хвостом…
– Ты что, Словоблуд? – тихо начал Ушанас, и от скрежета, который рождало горло старца, на душе становилось тоскливо. – Забыл, кто у Благих восьмой? Дьяус, кто же еще!
И через минуту встал рядом с Брихасом.
Обоим жрецам не надо было напоминать, кто такой Дьяус, последний из Восьмерки Благих.
Благих всегда было Восемь. Но сегодня это были одни боги, завтра другие; отвернешься – а они уже опять местами поменялись! Лишь Дьяус, шустрый божок без определенного рода занятий (по небесной голубизне числился или по солнечным зайчикам?) оставался в числе Благих при любых перестановках.
Вроде шута-пустосмеха, кому есть место у подножия престола любого раджи.
Одно смущало Брихаса, Наставника богов: он не помнил себя без Дьяуса. Вот и получалось, что сур-весельчак будет постарше Словоблуда; да и одного ли Словоблуда? Как-то Варуна-Водоворот резко окоротил братца Вишну, когда Опекун смеялся над Дьяусом. Дескать, амрита на губах не обсохла, Упендра! – а шут-Дьяус, когда я еще…
И не договорил.
Махнул на глубину, и поминай как звали!
Только и удалось позже выяснить Словоблуду, что странное имечко Дьяус происходит то ли от полузабытого мудреца Дьявола, медитирующего в кромешной тьме, то ли от Деуса-Безликого, которого определяли одним словом: "Неправильно!"
В смысле, как ни определи – неправильно!
И теперь этот самый Дьяус…
– Влип! – подвел итог Ушанас.
Малыш перевернулся на другой бок, голой задницей к Наставнику асуров.
– Не он, – посерьезнел Брихас. – Мы влипли. Вырастет – в такого репьями вцепятся… Найдутся желающие, мигом сыщутся! Происхождение – лучше некуда: сын царя из Лунной династии и Ганги, да вдобавок с богом в душе! Потом Трехмирье ходуном ходит, а мы сокрушаемся: проморгали!
Ушанас раздраженно поскреб ногтем родимое пятно, винной кляксой украшавшее его щеку.
– О пустом думаешь, старина! Ясное дело, бедняга-Дьяус сейчас себя не помнит, и до смерти этого шалопая не вспомнит… Для него этот мальчишка – тюрьма! Темница без выхода! Как хоть назвала-то сына, мать рек?
– Гангея, – гордо сообщила богиня. – Сын Ганги. Сперва хотела назвать Подарком Богов, а после передумала. Чего зря язык ломать? Пусть Гангеей будет.
– Ну и правильно, что передумала. Подарок… подарочек…
Наставник мятежников-асуров нахмурился и еще раз повторил:
– Малыш Гангея – тюрьма для бога.
* * *
Два старика стояли на берегу Ганги.
Тыкали палками в воду.
Через четыре года они вновь придут на этот берег. Навстречу им, из воды, с хохотом выбежит пятилетний мальчишка; следом за сыном степенно выйдет мать рек, текущая в трех мирах.
Малыша поведут отдавать в учение.
В такое учение, чтобы никто – будь он даже из Тримурти-Троицы! – не мог похитить ребенка и использовать в своих целях.
Вырастет, там видно будет.
Трое взрослых всерьез полагали, что там будет видно.
Заблуждаются не только люди…
До того момента, когда на Курукшетре сойдутся две огромные армии, а Владыка Тридцати Трех научится моргать – до начала Эры Мрака оставалось немногим менее полутора веков.
Если задуматься – ничтожный срок…
3
– Куда путь держите, уважаемые?
Ганга, закутанная с ног до головы в голубовато-зеленое сари и накидку того же цвета, невольно вздрогнула.
Не то чтобы одежда должна была укрыть богиню от лишних взглядов, которых в Трехмирье более чем достаточно – просто окрик получился слишком неожиданным. Она всю дорогу ожидала подвохов, каверз, и в конечном итоге – беды. И вот, кажется, дождалась!
С некоторых пор Ганга с опаской и подозрением относилась ко всем смертным.
Определить варну[36]36
Варна – более точное название касты, сословия; досл. «окраска». Имелось четыре варны: брахманы-жрецы, кшатрии-воины, вайшьи-землевладельцы и шудры-работники. Чандалы считались внекастовым сословием, занимаясь грязной и позорной работой: палачи, бальзамировщики, трупожоги, лесорубы и т. п. Дети от смешанных браков образовывали собственно касты (межварновые прослойки) от относительно почетных до презренных. И ничего не могло быть презренней, чем ребенок от отца-чандалы и матери из семьи брахманов…
Происхождение же слова "каста" – португальское.
[Закрыть] человека, что возник на тропинке словно из ниоткуда, было затруднительно. Плотное дхоти цвета песка облегало бедра и выглядело дешевым, но чистым и опрятным – словно незнакомец и не прятался только что в колючих зарослях ююбы, окружавших тропинку. Обнаженный торс перетягивали кожаные ремни в чешуе из бронзы, на поясе висел короткий кинжал с листовидным клинком, а руки привычно сжимали копье-двузубец.
"Точь-в-точь Марут из дружины Владыки!" – мелькнуло в голове Ганги; и почти сразу погасло.
Незнакомец не был похож на божественного дружинника и даже на земного кшатрия. Как и вообще на профессионального воина. Скорее – ополченец, поднабравшийся опыта в десятке схваток.
Или разбойник.
Говорят, немало лихих людей развелось нынче в холмах юго-восточной части Курукшетры.
– Мы следуем своей дорогой, добрый человек, – приветливо, хотя и туманно сообщил Ушанас, ничуть не смутясь и уж тем более не испугавшись.
– И куда же ведет ваша дорога, уважаемые? – от разбойника-ополченца было не так-то просто отделаться.
– Туда, добрый человек, – указал мудрец рукой вперед и чуть вправо.
Именно в этом направлении изгибалась тропинка.
Продолжая загораживать тропу, человек с оружием обдумывал полученные ответы. На смуглом лице его, выдававшем изрядную толику дравидской крови в жилах, мало-помалу проступала обида. Вроде бы, от него ничего не утаили – но в то же время ничего и не сказали!
– А кто вы сами будете, уважаемые? – додумался он наконец до следующего вопроса, осторожно потрогав бородавку на мочке уха.
И хитро подмигнул: дескать, теперь попробуйте увильнуть, словоблуды!
Бедняга даже не подозревал, с какими Словоблудами он имеет дело.
На этот раз ни один из мудрых наставников не успел ответить вооруженному незнакомцу. Потому что из-за спины Ганги выскочил всеми позабытый пятилетний Гангея и, сверкая глазенками, дерзко осведомился:
– А ты кто такой, невежа?! Почему на дороге у нас стоишь? Может, ты вовсе не добрый человек, а злой? Где копье взял? Украл? Ты кшатрий? Злой кшатрий?
Этот бурный поток встречных вопросов явно сбил с толку стража тропы. Однако последние слова мальчишки вдруг вызвали у него улыбку: будто расщелина открылась под утесами высоких скул и прямым строгим носом.
"Темная, почти черная кожа и арийский нос? – отметил про себя Брихас. – Вне сомнений, дитя смешения варн…"
Богиня же, в свою очередь, разволновалась не на шутку. Ткнет сейчас ребенка копьем, с улыбочкой, или древком поперек спины огреет! Вдали от своего земного русла Ганга была почти беспомощна перед грубым насилием. Это Громовержцам хорошо или всяким Разрушителям, а мы себе течем тихонько, никого не трогаем… Веселый разбойничек тоже ничем не мог повредить богине – будь Ганга без сына! Зато проклятие бешеного мужа… Сама потащила малыша на Поле Куру – значит, и ответ ей держать!
Одно утешало богиню: присутствие наставников. Только безумец рискнет поднять руку на дваждырожденных – и то не всякий безумец! За убийство брахмана новых воплощений не полагается…
И сквозь беспокойство нет-нет да и пробивалось удивление: личного Жара-тапаса любого из стариков хватило бы, чтоб испепелить сотню бандитов со всеми их ремнями и копьями.
Что ж они медлят, крохоборы?
Жадничают?!
– Злой кшатрий? – улыбаясь, страж прислонил копье к ближайшему кусту и присел, намереваясь погладить мальчишку по голове.
Гангея хотел было отстраниться, но в последний момент почему-то передумал.
– Злые кшатрии здесь больше не живут! – успокоил незнакомец ребенка. – Теперь на Курукшетре живет добрый Рама-с-Топором!
– Вот к этому аскету, известному своим кротким нравом, мы и направляемся, милейший, – немедленно вмешался Брихас. – Мы – двое смиренных брахманов; и эта добродетельная женщина с малолетним сыном.
Страж тропы окинул наставников более благосклонным взглядом, узрел наконец, что старики безоружны, а головы обоих давным-давно облысели, и лишь на макушке у каждого, согласно традиции, сохранилось по длинной пряди волос.
Ниже затылка свисает, сивый клок…
– Я вижу, вы говорите правду, – заключил он, кусая длинный ус. – Прошу прощения, что задержал вас, уважаемые! Следуйте спокойно своим путем – здесь вас никто не тронет. И да пребудет с вами милость Синешеего Шивы!
Ушанас пробормотал в ответ что-то крайне благочестивое, и вскоре вся процессия скрылась за поворотом тропы.
– Верно мыслишь, Юпакша, пусть себе идут, – громыхнул из гущи ююбы утробный бас. – Коли они и впрямь те, за кого себя выдают, то Рама-с-Топором будет рад встрече с собратьями по варне. А ежели старичье – лазутчики проклятой кшатры, то божественному топорику без разницы, кого рубить: деда, бабу или щенка длинноязыкого…
Юпакша согласно ухмыльнулся, еще раз посмотрел вслед скрывшимся путникам и нырнул обратно в заросли, мгновенно растворясь в них.
– Дядя Ушанас, дядя Ушанас, а куда делись злые кшатрии? – маленький Гангея тем временем дергал за одежду одного из наставников, прыгая вокруг старика.
Ушанас не отвечал. Он предчувствовал, что мальчик и без того очень скоро получит ответ на свой вопрос.
Скорее, чем хотелось бы.
Так и случилось.
4
Оглушительный грохот они услышали еще издалека: словно некий гигант яростно рвал в клочья туго натянутую ткань небосвода.
Треск.
Затихающие раскаты.
Снова треск; но уже строенный, с крохотными запаздываниями между сотрясениями – мечется в синеве, терзает слух…
– Прадарана, – прислушавшись, заключил Ушанас, после чего многозначительно ткнул перстом куда-то на юго-запад.
Брихас только кивнул и ускорил шаг, пытаясь справиться с одышкой.
Одышка побеждала.
– Дядя Брихас, а что такое "Прадарана"? – тут же заинтересовался неугомонный Гангея.
В ожидании ответа он скакал на одной ножке вокруг наставников и громко цокал языком.
– Оружие такое, малыш, – нехотя пояснил Брихас, втайне завидуя юности собеседника и его блаженному неведенью относительно темных сторон жизни. – "Грохочущие стрелы".
– А почему они грохочут?
Мальчишка клещом вцепился в наставника – не отодрать!
– Почему стрелы? – вопросы сыпались градом. – Или притворяются стрелами?!
– Потому что это… волшебное оружие, – Словоблуд чуть замялся, прежде чем ответить, и вырвал из ноздри длинный седой волос.
Сморщившись при этом на манер сушеной фиги.
– Вроде перуна Индры?
– Да, вроде.
– Вроде трезубца Шивы?
– Да, вроде.
– Вроде…
– Угу.
– А мне на него можно будет посмотреть?
– Можно, можно, – криво усмехнулся Ушанас, и точное подобие его усмешки отразилось на лице второго наставника. – Сейчас и посмотрим, парень! Сдается мне, это наш Рама балует. Больше некому.
– Мама, мама! – радостно запрыгал Гангея вокруг настороженно-молчаливой богини. – Ты слышала? Мамочка, мы идем к великому Парашураме, чтобы он показал мне "Грохочущие стрелы"!
Нельзя сказать, чтобы Ганга пришла в восторг от подобного заявления.
Лишь плотнее сжала губы и двинулась дальше по тропинке.
Туда, где в страхе примолкли птицы и зверье, оцепенело застыли деревья, внимая громовым раскатам: гневный Рама-с-Топором, любимец Шивы-Разрушителя, рвал в клочья небо, обрушивая его на головы ненавистной кшатры.
Глава третьяСКАЗАНИЕ О ДОБРЫХ ДЯДЯХ
1
Когда им навстречу из чащи выскочил человек, Ганга споткнулась и вскрикнула.
Так и не привыкла, бедолага, что из этих дебрей люди объявляются чаще, чем следовало бы…
Встречный был весь в крови: обильно сочась из рассеченного плеча, сок жизни заворачивал несчастного в драгоценную кошениль. Искаженное смертным ужасом лицо выглядело неестественно белым в сравнении с запекшимся пурпуром – от страха? от потери крови? от того и другого одновременно? Очень походило все это на закат в Гималаях: багрец солнца и белизна снегов. Только страшнее. Рвань одеяний, некогда богатых, болталась рыжими лохмотьями, единственный наруч на правой руке был помят и ближе к локтю прорублен, а в кулаке беглец мертвой хваткой сжимал обломок лука.
Человек бросил безумный взгляд на четверых путников, как рыба, открыл-закрыл рот – и сломя голову кинулся в кусты.
Вскоре треск веток и топот затихли в отдалении.
На сей раз промолчал даже Гангея. Лишь сморщил нос и тихонько прицокнул языком, но совсем не так, как минуту назад, прыгая вокруг наставников; и все четверо в напряженной тишине, оглушающей после былого грохота, двинулись дальше.
Казалось, затих даже ветер.
Потом впереди из тишины возникли разом, будто родившись и мигом заявив о себе: звон оружия, хриплые выкрики, глухие удары ног оземь – и перед путниками открылась широкая поляна.
Еще совсем недавно она не могла похвастаться шириной и простором. Так, не поляна – прогалина, каких двенадцать на дюжину. Но сейчас зелень кустарника по краям пожухла и обуглилась, а о траве вообще можно было забыть. Ближайшие деревья (не какие-нибудь там хилые плакши[37]37
Плакша – разновидность фикуса.
[Закрыть], которые и деревьями-то назвать стыдно, а матерые цари джунглей!) были выворочены из земли и отброшены прочь, словно невиданной силы ураган позабавился здесь всласть.
В результате чего поляна и приобрела свои теперешние размеры.
Чуть поодаль громоздились сами вывороченные стволы, топыря щупальца корней, чернели обгорелые проплешины… И трупы. Вразброс, раскинув руки, превращенные в уголь, изуродованные, бывшие люди жались к лесным великанам, но те уже ничем и никому не могли помочь.
Даже себе.
Олень-барасинга – бурый красавец с ветвистым украшением на лбу – валялся меж покойников с распоротым брюхом, и на морде зверя стыло изумление.
"Я-то здесь при чем? – беззвучно спрашивал могучий самец, от которого несло жареной требухой, уставясь в небо мутью глаз. – Скажите, что я вам всем сделал?!"
Небо хмурилось и не отвечало.
Ганга закашлялась от чада, украдкой бросив взгляд на сына: что должен был чувствовать пятилетний ребенок при виде побоища, где стошнило бы даже чандалу-трупожога?! Но маленький Гангея не смотрел на убитых. Раскрыв рот, он округлившимися глазами следил за тем, что творилось на самой поляне.
А там было на что посмотреть!
По поляне, вздымая тучи пепла, метался демон.
Был он почти голым, всю его одежду составлял кусок грубой дерюги, обернутый вокруг бедер и схваченный узким ремешком. Жилистое тело лоснилось от пота – струйки, чуть ли не дымясь, пропахивали светлые дорожки в копоти, которая облепила демона с головы до ног. Подробнее было трудно рассмотреть: демон стремительно перемещался в направлении всех десяти сторон света одновременно, и ты видел его там, где уже давно никого не было – глаза верили, а правда посмеивалась над легковерами в кулак.
Послушная хозяину, звенела колокольцами боевая секира на длинном древке. И полулунное лезвие, светясь глубинной синевой, размывалось в сплошной полукруг, когда демон в очередной раз обрушивал свое оружие на врагов.
Врагов было семеро.
Шестеро.
Нет! – их было пятеро… уже пятеро.
Потому что юноша в кольчатом панцире качнулся, шлем его слетел с головы, громыхнув о поваленный ствол – и все, больше никто не сумел бы зачислить юношу во враги любого живого существа.
Мертвые не враги живым.
Алый фонтан взорвался около ключицы, ясно говоря: жить несчастному оставалось мгновенье, не больше.
Обреченная пятерка безуспешно пыталась окружить демона. Но жилистая фигура с топором, казалось, смеялась над уменьем бойцов: застывая лишь для того, чтобы язвительно подчеркнуть очередной промах, беспощадный палач вновь закручивал секиру в страшном танце. Воины прикрывались щитами, норовили достать проклятого – кто копьем, кто мечом; но все усилия пропадали втуне. Двое из пяти уже были ранены, и любой, понимающий толк в сражениях, уверенно заявил бы: готовьте хворост для погребальных костров!
– Найрит, – уверенно заявил Ушанас, почесав лысину. – Дух хаоса и разрушения. Интересно, что он тут забыл?
– Вот именно, – сомневаясь, качнул головой Словоблуд. – Найрит на Поле Куру? Окстись, дорогой! Скорее уж Джамбхак, дух небесного оружия. Вырвался на волю и шалит… Или Нишачар, Бродящий-в-ночи!
Ушанас хмыкнул с презрением.
– Какой Нишачар, братец?! День на дворе! А вот Джамбхак – это да; или…
– Или-лили! – вмешался в мудрую беседу Гангея, завороженно следя за схваткой. – Это добрый дядя Рама-с-Топором, вот кто!
Жаль, что Владыка Тридцати Трех и Бали-Праведник, князь дайтьев и асуров, не видели сейчас выражения лиц своих родовых жрецов.
Идущих, так сказать, Впереди.
Презабавное зрелище…
2
В очередной раз изогнувшись вьюном, демон обернулся и сразу заметил новых гостей. Остановился как вкопанный, не глядя отбил секирой удар копья, направленный ему в живот, и лениво отошел к кромке деревьев.
Тех, что уцелели от "Грохочущих стрел" Прадараны.
Лицо у демона оказалось вполне человеческое: узкое, скуластое, с жесткими складками у рта. На вид можно дать лет сорок-сорок пять; густые черные волосы, едва тронутые изморозью седины, заплетены в длинную косу; в глазах-бойницах медленно гаснут яростные угли – медленно, но все-таки гаснут, оставляя за собой пепел боли и усталости.
Похожий на человека демон гулко вздохнул и опустил к ногам окровавленную секиру.
Белый бык на лезвии, шедевр неведомого гравера, отряхнул кровь с косматой холки и беззвучно замычал.
А пятеро воинов увидели свой единственный шанс.
– Уходим! – резко скомандовал самый старший (и явно наиболее опытный) из кандидатов в покойники.
Повинуясь приказу, вся пятерка прикрылась щитами – и десятиногий рак в панцире из дерева и металла, пятясь, отступил к противоположному краю поляны.
Вскоре они скрылись в чаще.
Надо отдать кшатриям должное: отступали они в полном порядке, слаженно, и удалились почти что с достоинством – насколько это вообще было возможно в подобной ситуации.
– Надеюсь, зрелище не слишком оскорбило взор моих достойных братьев по варне? – с кривой усмешкой, но вежливо осведомился демон, поведя топором в сторону трупа юноши в кольчатом доспехе.
– Не слишком, достойный собрат, – проворчал Ушанас.
"А если бы я сказал – слишком? – ясно читалось на морщинистой физиономии Асура-гуру. – Что бы это изменило?!"
– Не слишком! – опомнившийся Гангея уже несся вприпрыжку через всю поляну к демону, с головы до ног покрытому сажей и кровью; и Ганга только тихо ахнула, не успев удержать сына.
– Не слишком, дядя Рама! Ведь ты – добрый дядя Рама-с-Топором?!
– Отец назвал меня Рамой, – буркнул себе под нос владелец секиры, – люди зовут Парашурамой, Рамой-с-Топором, а ты, малыш, только что назвал "добрым"… Будем считать, что я ответил тебе утвердительно.
Гангея почти ничего не понял, но на всякий случай решил, что добрый дядя Рама находится в добром расположении духа.
– Дядя Рама, а можно… – мальчишка с замиранием сердца поднял взгляд на грозного хозяина Курукшетры. – Можно мне подержать твой топор?!
Странная тень промелькнула в глазах аскета-воина. Скользнула змеей, на миг задержалась – и скрылась, затаилась в угольно-черной норе зрачков.
Ох, и взгляд был у доброго Рамы-с-Топором, который, по слухам, без колебаний зарубил собственную мать, повинуясь отцовскому приказу…
– Держи, – аскет древком вперед протянул мальчишке окровавленную секиру.
Багряные капли тяжко шлепались в пепел.
– Только будь осторожен: подарки Шивы не годятся для игр. Смотри, не поранься!
Гангея едва не уронил бесценное оружие (Рама незаметно прихватил секиру за кисть, подвешенную у наконечника древка), но каким-то чудом удержал. И застыл, восторженно разглядывая редкостное клеймо на плоскости лезвия.
Белый бык, яростно вздыбивший холку, неуловимо напоминал сурового владельца топора.
– Мы скорбим, что оторвали главу отшельников от столь увлекательного дела, – Брихас шагнул раз, другой, остановился напротив Парашурамы; и мимоходом носком сандалии отбросил в сторону потерянный кем-то кинжал.
Только сверкнули изумруды рукояти из старого серебра.
– Но мы, двое странствующих брахманов и эта достойная женщина с сыном, проделали неблизкий путь, чтобы встретиться с тобой.
– Видимо, не терпелось обсудить со скромным отшельником святые Веды и вознести совместные молитвы, – глядя в глаза Наставнику богов, в тон проговорил Рама-с-Топором.
Брихас не отвел взгляда. Ушанас тоже подошел и встал рядом. Ганга же предпочла держаться чуть позади, с неодобрением косясь на сына, поглощенного разглядыванием секиры.
– Разумеется, мы с удовольствием обсудим… э-э-э… и вознесем. Но ты прав: мы шли на Поле Куру не только и даже не столько за этим. Думаю, ты уже узнал нас?
– Узнал, – кивнул аскет, и лишь сейчас стало заметно, что вокруг закопченного демона светится еле заметный ореол.
Рама-с-Топором плохо доверял незнакомцам, и не вступал в беседы, предварительно не потратив толику Жара на распознавание собеседника.
– Узнал, и рад приветствовать Брихаса, Повелителя Слов, вместе с многомудрым Ушанасом. Но пусть эта достойная женщина простит бедного отшельника: ее я узнать не в силах.
– Или врожденная деликатность подсказывает тебе, – Ушанас еле сдержался, чтоб не подмигнуть, – что иногда не стоит прилюдно узнавать Гангу, мать рек…
– Текущую в трех мирах, – с поклоном закончил Рама.
– И мы пришли к тебе с нижайшей просьбой, благочестивый Парашурама, – эта фраза далась богине нелегко, но Ганга все-таки произнесла ее.
И, выйдя вперед, с достоинством встала подле Ушанаса.
– Я слушаю Наставников и великую богиню, – узкое лицо аскета по-прежнему не выражало ничего, и голос был подстать лицу – бесцветный и отрешенный.
– Сияет в Трехмирье твоя слава, и недаром, чему мы только что были свидетелями, – вновь заговорил Брихас. – А также вровень со славой стоит аскетический образ жизни и знание боевых мантр, вызывающих небесное оружие.
Маленький Гангея прекратил наконец рассматривать такой замечательный топор и прислушался к разговору старших.
– Насколько мы знаем, доблестный сын Пламенного Джамада, среди смертных нет сейчас воина, равного тебе. Посему мы, все трое, молим тебя: возьми этого мальчика, сына богини Ганги, в ученики и обучи его тому, что знаешь и умеешь сам. Лучшего гуру нам вовек не сыскать. Это не лесть – я говорю тебе правду. Богиня Ганга и Наставник Ушанас могут подтвердить мои слова.
Ганга и Ушанас слегка наклонили головы, соглашаясь.
– Взять в ученики? – задумчиво протянул аскет, дергая себя за кончик косы. – В последние годы меня больше волновало исполнение клятвы над могилой отца – и кшатра платила долг с лихвой. Убийце не до учеников. Но жизнь – такая забавная штука… Мне надо подумать. Кстати, а кто отец этого мальчика? – вдруг, безо всякого перехода, быстро спросил он.
Однако Брихас был готов к неожиданностям.
– Его недостойный отец – я, – потупясь, ответил Словоблуд.
И стал выглядеть гораздо моложе.
Лет на сто, сто пятьдесят, не больше.
– Ты? – впервые за весь разговор в голосе Парашурамы прорезались нотки удивления. – Значит, мальчик по рождению брахман, если он сын богини Ганги и мудрого Брихаса?
– Ты, как всегда, абсолютно прав, – Наставник богов поднял на отшельника свои честные глаза.
– Странные наклонности, однако, у этого юного брахмана, – небрежно сплюнул Рама-с-Топором, глядя на свою секиру в руках Гангеи.
Малыш благоразумно промолчал.
Хотя слушал внимательно.
– Интересно, почему он пищал от восторга, глядя на ту бойню, которую я учинил? И первым делом ухватился за топор, а не за возможность прочитать мне проповедь об ахимсе[38]38
Ахимса – ненасилие, запрет на убийство живых существ.
[Закрыть]?! Что скажешь, родитель?
– Ты, достойный Парашурама, тоже брахман по рождению, – вместо замявшегося приятеля ответил Наставник мятежных асуров.
Но глядел Ушанас при этом куда угодно, кроме Рамы.
– Брахман, но отнюдь не чураешься оружия и сражений, а заодно тебя не мутит при виде пролитой крови. Ведь так?!
– Я – другое дело, – отрезал аскет, сверкнув взглядом, и сразу стал похож на статую из драгоценного гранита Раджаварта; редкий камень "Царская охрана" ценился вровень с розовым нефритом. – Вы сами знаете обстоятельства моего рождения. Или напомнить?!
– Не надо, о гордость брахманов, – Брихас уставился в землю, будто ища потерянную бусину. – Я обманул тебя. Видишь, Ушанас, я предупреждал: из этой затеи ничего не выйдет…
– Недаром тебя все-таки зовут Словоблудом, – ворчливо заметил Парашурама. – Докатился, Наставник! Брахман оскверняет уста ложью! Ну да ладно, пусть это останется на твоей карме… Так кто же настоящий отец ребенка?
