Текст книги "Гроза в Безначалье"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Не знаю, – пожала плечами девушка, не спеша, однако, снова браться за весло.

– Замуж бы тебе выйти, что ли? За хорошего человека…

– Да какой же хороший меня замуж-то возьмет, такую?!

Сатьявати еле сдерживалась, чтоб не зарыдать в голос, и глаза девушки предательски блестели.

– А что? Ты красивая! – на сей раз юный аскет ничуть не погрешил против истины. – А запах… запах – это ерунда… тебе надо какого-нибудь подвижника упросить! У них Жара-тапаса, знаешь, сколько?! Горы сворачивают – что им твой запах!

– Правда? – девушка непроизвольно подвинулась ближе к Гангее, отложив весло на корму. – Нет, я, конечно, слышала про великих мудрецов… А ты хоть одного такого знаешь?

Взор Сатьявати лучился отчаянной надеждой, бритвенным лезвием вспарывая душу, кровь юноши закипела, и он чуть было не брякнул сгоряча: "Понятное дело! Мой Гуру, Рама-с-Топором, может…"

"Может-то он может, – одернул себя Гангея, – а вот захочет ли? Хорош я буду: наобещаю с три короба.."

– Ну… – замялся юноша. – Норов у них, у подвижников… сегодня спасет, а завтра проклянет!

И поспешил сменить скользкую тему.

– Пойми, дело не в подвижниках. И не в запахе. Я ведь сижу рядом с тобой – и запах мне ничуть не мешает! А раз я сумел, значит, и другой найдется…

– Другой? – странно охрипшим голосом переспросила Сатьявати. – А почему не ты? – и ученик Парашурамы почувствовал, как девичья ладонь легла ему на колено, обожгла прикосновением и двинулась вверх, к краю короткого дхоти. – Ведь я тебе не противна?

– Ты? Ну что ты?! Даже наоборот, ты мне нравишься… – Гангея плохо соображал, что говорит, потому что теперь обе ладони девушки гладили его тело, и все существо сына Ганги трепетало от ласки; юношу бросило в жар, в паху сладостно и мучительно заныло.

Он и не подумал отстраниться, завороженный новыми ощущениями: подобное ему доводилось переживать впервые.

– Ты… ты ведь не откажешь мне?

Сатьявати и сама не понимала, что на нее нашло, но остановиться уже не могла – да и не хотела. Этот парень был первым, кто не воротил от нее сморщенный нос; кто же тогда, если не он?!

– Нет, но без брака… грех…

– Считай, что мы вступаем в брак по обычаю гандхарвов, по любви и взаимному согласию, – с улыбкой прошептала девушка, прижимаясь к нему всем телом и дыша рыбой; но, странное дело, юноша не обратил на запах никакого внимания.

Сари само соскользнуло с нее, оба повалились на дно челна, едва не перевернув утлую посудину – и зверь, присутствие которого Гангея все чаще ощущал в себе, очнулся от дремы.

Впрочем, Сатьявати сейчас тоже скорее напоминала пантеру в течке, чем скромную девушку-перевозчицу! Она царапалась и визжала в припадке сладострастья, она впускала юношу в себя и с силой отталкивала назад, оставляя на плечах Гангеи кровоточащие следы ногтей; оба любовника попеременно оказывались то снизу, то сверху, челн раскачивался так, что оставалось только диву даваться, почему посудина до сих пор держится на плаву – но диву даваться было некому. Соглядатаев поблизости не наблюдалось, а юноша и девушка были согласны утонуть, но остаться единым целым.

Вчерашняя чета леопардов могла бы позавидовать звериной страсти, внезапно проснувшейся в этих двоих!

Ганга раскачивала челн, относя его к месту слияния с Ямуной, и кувшинки у кромки островов стыдливо отводили венчики в сторону.

3

Когда все закончилось, вы оба без сил повалились на дно челна, приходя в себя после случившегося. Сердца бешено стучали, дыхание с хрипом вырывалось наружу, и прошло довольно много времени, прежде чем ты удивленно принюхался.

В челне отчетливо пахло благородным сандалом.

Не рыбой, не рекой, не разгоряченными телами – сандалом!

Тебе показалось, что ты грезишь наяву. Втянул воздух, раздувая ноздри – но нет, ошибка исключалась!

Чудо!

Свершилось чудо!

И это совершил ты, Гангея, сын богини, ученик великого Парашурамы?

– Тебе плохо? – с почти материнской тревогой спросила Сатьявати, приподымаясь на локте.

– Мне хорошо, Сатьявати! Мне хорошо-о-о!!! – не сдержавшись, ты выкрикнул это во все горло, и эхо далеко разнеслось над водами двух рек. – Нам больше не нужен подвижник, который избавит тебя от рыбьего запаха! В преисподнюю подвижников! Ты пахнешь санда-а-а-лом!..

Кровавые воды Ямуны струились вдоль челна.

После безумной вспышки страсти у Сатьявати почти не осталось сил, и Гангея сел на весла. За то время, пока они занимались любовью, челн успело отнести довольно далеко, так что грести пришлось долго. Наконец днище проскрежетало по песку, и утлая скорлупка ткнулась носом в берег.

– Заедешь за мной через три дня? – спросил Гангея, спрыгивая на песок и глядя мимо девушки.

Торжество плоти прошло, и теперь юноше было стыдно.

– Заеду, – еле слышно отозвалась Сатьявати, плотнее запахиваясь в порванное сари.

Похоже, ее обуревали сходные чувства.

– Чем это воняет? – вдруг сморщила она нос.

Гангея огляделся. У самого берега на песке валялась дохлая рыбина, выброшенная прибоем.

– Рыбой! – рассмеялся юноша.

– Я… я никогда раньше… – растерянно проговорила девушка.

Присев на корточки, она подобрала мокрую палку и ткнула раздвоенным концом в рыбу.

– Ой! – дошло вдруг до нее. – Значит, и от меня все время ТАК пахло?!

– Что ты?! – Гангея едва не расхохотался, видя ужас в глазах девушки.

Но Сатьявати уже оттолкнулась веслом от берега и теперь лихорадочно гребла прочь. А ученик Рамы-с-Топором стоял на берегу и глядел ей вслед.

Когда он собрался повернуться и направиться к полуразрушенному ашраму, с середины реки до него слабо донесся крик девушки:

– Как тебя зову-у-ут?!

И тут уснувший после случки зверь на мгновение проснулся снова.

– Парашура-а-ама! – заорал Гангея; и сам испугался.

С чего бы это ему пришло в голову так подшутить над учителем и девушкой?

Впрочем, юноша не был уверен, расслышала ли его Сатьявати.

Три дня Гангея честно постился, совершал омовения, возносил молитвы богам, читал мантры и тексты из Священных Вед, медитировал, а в промежутках между всем этим приводил в порядок ветхий ашрам.

Он был готов выстроить вместо ашрама дворец, лишь бы воспоминания о Сатьявати хоть на миг оставили его в покое! Аскет перед очищением, подобно дикому зверю, охваченный приступом страсти, терзает женщину в раскачивающейся на волнах лодке?!

Животное!

Но, с другой стороны… Ведь был же знак свыше! Разумеется, был – если после близости с ним, Гангеей, девушка наконец избавилась от врожденного проклятия, истока всех ее бед и несчастий!

Значит, он поступил правильно?

Или нет?!

Или…

Или-лили! Нечего сказать, хорош подвижничек…

4

Три дня очищения пролетели стрелой, напоминая скорее трехдневное заключение в клетке наедине с хищной кошкой-совестью; и, выйдя наутро из ашрама, Гангея обнаружил идущий к острову челн.

Сердце учащенно забилось, но юноша чудовищным усилием воли заставил себя успокоиться. Не хватало еще сорваться перед последним испытанием! Тогда все очищение – шакалу под хвост!

Однако вместо девушки в челне обнаружился кряжистый детинушка лет сорока, с дико волосатыми руками, достойными царя обезьян. Облачен он был в неожиданно нарядное дхоти с узорчатой каймой по краю подола.

А бородатая физиономия прямо-таки излучала полнейшее равнодушие к Гангее и его терзаниям.

– Тебя, что ль, везти? – осведомился перевозчик.

– Меня, – кивнул Гангея, забираясь в челн.

И не удержался:

– А где девушка?

Борода собеседника встопорщилась частоколом: видимо, так он улыбался.

– Эх, парень, – многозначительно начал детина издалека, и не удержался, вывалил единым махом:

– На нее, на мою Сатьявати, снизошла благодать божественного мудреца Парашары[43]43
  Парашара – Спаситель (санскр.). Реальный аскет, внук Лучшенького (мудреца Васиштхи, чью корову пытались украсть Благие во главе с Дьяусом).


[Закрыть]!

"Недослышала! – с облегчением понял Гангея. – Ох, как кстати! Пусть теперь все и валят на этого Парашару! Ему-то, если он вообще существует, уж точно без разницы!"

– Сей достойный подвижник избавил мою приемную дочь от дурного запаха, наделив взамен своим благословением и ароматом сандала, – вещал меж тем перевозчик, размеренно погружая весло в воду. – И дочь моя возвратилась в родимый поселок, где и была принята с почетом! Но памятуя о тебе, юноша, она велела мне приплыть сюда и перевезти на тот берег: мудрецы мудрецами, благословенья благословениями, а крокодилы – крокодилами!

– Благодарю за заботу, – в тон ответил Гангея.

– Платить за проезд чем станешь? – поинтересовался перевозчик, разом забыв о возвышенном стиле. – Молитвами?

– Да уж сыщем, – улыбнулся юноша, порылся в котомке и извлек серебряную бляшку.

Перевозчик взвесил ее на корявой ладони, удовлетворенно кивнул и спрятал серебро в мешочек из тисненой кожи, что висел у него на поясе.

– Как звать-то тебя, парень? – поинтересовался он уже совсем дружелюбно.

– Гангея, ученик досточтимого Рамы-с-Топором, – на этот раз юноша не счел нужным скрывать свое настоящее имя.

– А я тебя знаю! – заявил вдруг перевозчик. – Лет двенадцать назад, незадолго до того, как Сатьявати моя на берегу отыскалась… Точно! Мать тебя к Парашураме отводила. Помню: нахальный такой малец, годков пять, и еще два брахмана с вами шли. Старые, а язык – что гирлянда болтается…

– И я тебя помню! – встрепенулся Гангея. – Ты тогда нас чуть ли не с копьем к горлу допрашивал: кто такие и куда направляемся!

– Было дело, – кивнул Юпакша.

Так, болтая ни о чем, они вскоре достигли берега.

– Ну, бывай, ученичок, – махнул рукой Юпакша, отчаливая. – Как мыслишь: свидимся еще?

– Может, и свидимся, – согласился Гангея.

Углубившись в лес, он мигом выбросил из головы и перевозчика, и его рассказ.

Вернее, приказал себе выбросить.

Сын Ганги даже не подозревал, что им со старостой рыбачьего поселка действительно доведется свидеться.

При весьма удивительных обстоятельствах.

5

– Очистился? – бросил через плечо Парашурама, когда Гангея вышел на поляну перед хижиной аскета.

Подвижник был занят важным делом: колол дрова. И отрываться от этого почтенного занятия, дабы лицезреть вернувшегося ученика…

Смеетесь, уважаемые?

– Очистился, Гуру, – юноша почтительно припал к земле.

– И видел Небо?

– Видел, Учитель.

– Что ж, проверим, что ты там высмотрел, – проворчал Рама-с-Топором. – Садись и жди.

Гангея поспешно выполнил указание учителя и уселся за его спиной, скрестив ноги, как положено.

Еще минут десять топор (не подарок Шивы – другой, попроще) равномерно взлетал и ухал, раскалывая внушительную колоду на одинаковые чурбашки; наконец Парашурама отложил топор, потянулся всем телом и удостоил ученика мимолетного взгляда.

– Готов?

– Да, Гуру.

Парашурама молча сел напротив; потом аскет еле заметно кивнул, и два практически обнаженных человека одновременно прикрыли глаза, сосредоточиваясь.

Со стороны могло показаться, будто воздух вокруг обоих вдруг стал вязким, видимым, загустел патокой, заструился пеленой, сплетаясь в причудливые узоры…

Но это – если смотреть со стороны.

Те немногие, кто умел смотреть ИЗНУТРИ, увидели бы совсем иное.

* * *

«Добро пожаловать, герой!» – беззвучно рассмеялся у тебя в мозгу голос учителя.

И семь стрел с наконечниками "зуб теленка" разом ударили в доспех.

Ты еще только приходил в чувство, помня себя обнаженным, сидящим перед ашрамом – а навыки и двенадцатилетний опыт все решили сами, наплевав на удивление, отбросив растерянность и собрав волю в единый кулак. Боевая колесница вздрогнула под ногами, щелкнул бич, истошно заржали кони, вся пегая четверка, и ты мельком отметил, что часть стрел обломалась о панцирь и вороненый металл наруча на деснице, часть застряла в щелях, не причинив особого вреда – лишь по оцарапанной щеке лениво сползла одна-единственная капля крови.

Тихая, сытая, как детеныш леопарда, который вымазался в красном песчанике от ушей до кончика хвоста.

Правый бок колесницы развернулся в сторону, откуда летели стрелы, вихрем рванули с места пегие скакуны, и ты получил минуту передышки – Рама-с-Топором не станет разить того, кто совершает прадакшину, круг почета, отдавая дань уважения достойному противнику.

Поле боя расстилалось перед тобой. Огромное, невозможное; и битва была в самом разгаре. На левом фланге пешие копьеносцы сдерживали натиск боевых слонов, разя гигантов в хобот и основание бивней, сотни колесниц искусно маневрировали, сражаясь за "ось и чеку", вынуждая противника повернуться лицом к солнцу, сцепиться дышлами с союзником или подставить спину – а в отдалении длилась и все не могла прекратиться дикая рубка всадников.

Ты уже знал, что из дравидов-южан выходят самые лучшие пехотинцы, стойкие в обороне и расчетливые при атаке, арии Мадхъядеши искусны, как никто, в колесничном бою, племена запада предпочитают сражаться конно, и потому за любые деньги берут табуны камбоджийских лошадок; ну а Восточные анги, бородатые упрямцы, испокон веку славились умением превращать слонов в боевые крепости.

И тебя не смущало, что у тьмы бойцов было всего два лица: твое и учителя.

Возница-близнец покосился на тебя через плечо и хрипло расхохотался.

Давно, в конце третьего года обучения, когда ты наконец понял, как бабахает Прадарана, и в азарте едва не спалил половину леса – учитель перенес изучение боевых мантр сюда. "Где мы?" – спросил ты, изумленно оглядываясь по сторонам. Метательный диск с острыми, как бритва, краями, снес тебе голову – лишь когда ты вновь ощутил ее на своих плечах и не осмелился заплакать, учитель ответил. "Мы в начале Безначалья," – буркнул Рама и погнал прочь свою колесницу, отходя на пять бросков жезла, дистанцию лучников.

Прошло еще два года, прежде чем ты узнал, а частью догадался: от того Безначалья, где молчит Предвечный Океан и сражаются боги с асурами, вас отделяет тонкая, но несокрушимая стена. Пожалуй, для Парашурамы в ней нашелся бы пролом, а то и дверца, но глупым юнцам лучше учиться бабахать здесь, где ничего не бывает всерьез и навсегда.

Потому что тело юнца в это время сидит перед ашрамом, и в нем, в этом теле, золотоносным осадком копится мастерство и умение.

Не ответив на сегодняшние вопросы, учитель молча ответил на позавчерашний: как мы будем изучать колесничный бой, если в ашраме нет не то что коней с колесницей, а даже мало-мальски сносного доспеха?!

У Рамы-с-Топором было поле боя.

Свое.

Теперь – одно на двоих.

Сознание послушно наполнилось ледяной прохладой, Ваю-ветер пронзительно свистнул, выдувая из закоулков хлам мыслей, и пока твои руки, все, сколько б их ни было, послушно управлялись с поводьями, луками, дротиками и слоновьими стрекалами – губы машинально выговорили первые слова боевых мантр. Паутина пришла сразу. Тускло-синяя, светящаяся паутина, сквозь которую ты уже умел видеть битву, не путая явь с марой. Черные мухи ползали в переплетении нитей, сытые мухи с зеленоватым отливом, временами запутываясь и начиная дико трепыхаться. Надо было, не прекращая чтения мантр, выводить из дальнего угла сети паука, толстого хозяина с мокрыми от яда жвалами, и гнать его к пленнице.

Паук сжирал добычу, двое превращались в одно, паутина вибрировала, истекая сапфировым звоном – и стрелы, половодьем текущие в этот момент с твоего лука, переставали быть стрелами. Слова переставали быть словами, мухи – мухами, воины – воинами, и непрерывный поток стебельков травы куша[44]44
  Куша – мятлик, священная трава с длинными игольчатыми стеблями и листьями.


[Закрыть] срывался с твоей тетивы, с сотни твоих тетив, выкашивая пехотинцев рядами и заставляя слонов отступать в страхе.

Рамы-с-Топорами грудой трупов устилали землю, рев раковин смерчем вихрился над дымящейся землей, и гневная река разлилась на поле боя. Потоками ей служили войска, а герои-воины были бревнами, которые уносит течение. Лодками служили доспехи, и вместо трясины дно устилали жир, мясо и костный мозг убитых существ; вместо рыб она изобиловала копьями, а вместо змей стремнина кишела отсеченными руками павших.

Но огненные стрелы уже пронизали небо: "Жезл Брахмы" и "Южные Агнцы" обрушились на твой правый фланг, разнося колесницы в щепки и превращая людей в кровавое месиво; "Хохот Рудры-Ревуна" оглушительно гремел над сражением, и слышалась в нем насмешливая издевка учителя. Ты закричал от боли, и половина бойцов вскрикнула вместе с тобой, едва не перекрыв "Хохот Рудры".

Побелев, губы сжались на миг, перед тем, как бросить в кровавый простор нужные слова. Часть из них ты нашел сам, долгими вечерами составляя осколки головоломок в одно целое – и паук проворно засновал в сети, заставив нити паутины раскалиться до лазурного оттенка. Смотреть было больно, говорить было больно, удерживать в руках лук и вовсе невозможно; но молнии в вышине скрестились с молниями, окрашенные кровью тучи заревели над головой подобно слонам в течке, змеи с пылающей пастью наполнили небосвод – и ноги воинов с ликами Рамы сковала "Ползучая немочь", тайное оружие подземных нагов.

Увы, успех был недолгим.

Полупрозрачные птицы-супарны, двойники Лучшего из пернатых, налетев стаей, растерзали путы – а ты еле удержался, чтобы не начать плясать, одновременно почувствовав в желудке позыв облегчиться. Учитель мастерски владел мантрами "Пишач-Весельчак" и "Дремота Чрева", которые бросали противника в неистовый пляс, принуждая заодно к поносу и мочеиспусканию.

Единственным средством было переждать – долго "Пишач-Весельчак" не действовал – сосредоточив все внимание на лазурной паутине и дав пауку вдоволь набегаться по концентрическим кругам.

Наконец желание плясать ушло, оставив слабость в икрах, а желудок утихомирился.

Некоторое время ты, пользуясь молчанием учителя, кружил по полю, расстреливая тех, кто рисковал загораживать дорогу, заставил повернуть вспять слона, похожего на грозовую тучу, срубил стрелами древко зонта и штандарт какого-то особо настойчивого Рамы, но потом тебе пришлось сменить колесницу – упав с неба, дымная палица вдавила твою повозку в землю, через миг после того, как ты успел соскочить наземь…

Вспышкой безумия кажется: никакого Гангеи не существовало от сотворения мира. Сейчас ты Индра-Громовержец, буйный Владыка Тридцати Трех; нет, вас по меньшей мере двое, и пока один Индра сражает полчища мятежных асуров, другой содрогается в экстазе, обнимая женщину, похожую на маленькую перевозчицу…

Запах рыбы наполнил вселенную.

Паутина уже была не лазурной – она была белой.

Как снега Химавата.

И огненные мухи суетились вокруг паука, сотканного из заката и восхода.

* * *

– Ишь, расселся! Иди лучше за водой сбегай…

Колесничный клин упрямо прорывался на левом фланге, земля под колесами вспучивалась кислым тестом, превращаясь в болото, местами покрываясь глинистой коркой, но губы с остервенением продолжали выплевывать мантру за мантрой, паутина рвалась в клочья, чтобы вновь срастись, проворней иглы ткача сновал паук, пожирая муху за мухой – и колесницы подминали трясину под себя, чешуйчатые змеи-наги опутывали колеса, не позволяя им проваливаться, а ливень железных дротиков хлестал наотмашь по армаде закованных в броню слонов, оставляя на месте животных курящиеся воронки…

– Оглох?! – рявкнуло из воронок. – За водой, говорю, сбегай!

Гангея открыл глаза сразу, рывком, и взгляд захлебнулся покоем. Привычным, обыденным, не требующим шепота белых губ и рези в руках, исхлестанных тетивой.

После огня и грохота это было почти невыносимо.

"Я… я выдержал испытание?!" – хотел спросить юноша. Потом взглянул на Раму-с-Топором (тот как раз швырнул к ногам ученика коромысло и пошел разводить костер) и понял: задай он этот вопрос – ответ будет известен заранее.

Сын Пламенного Джамада не любил итогов.

Высшей похвалой в его устах было молчание. Если после паузы следовал еще и короткий кивок – можно было преисполняться счастьем и плясать всю ночь напролет.

Зато ошибок, даже самых пустяковых, суровый Рама не прощал. "Лучше я, чем другие!" – приговаривал он перед разносом, и вскоре приказ сбегать за водой воспринимался радостней, чем милость любого из Локапал.

Гангея встал – тело надрывно застонало, моля о пощаде, о долгом сне, об отдыхе… И великая смелость вдруг пришла ниоткуда.

– Обожди, Гуру…

Парашурама обернулся и воззрился на ученика с коромыслом в руках. При расставании старшего с младшим последний должен был просить позволения удалиться, а останавливать старшего, когда тот уходил, и вовсе шло вразрез с неписаным кодексом отношений.

Но колесничный клин… прорыв по левому флангу был восхитителен, он почти достиг цели, даже когда слоны принялись изрыгать из хоботов металлические шары, так что можно было простить мальчишке нечаянную дерзость.

Сегодня его день.

– Гуру, ты всегда учил меня: "Как?" И я понял – как. Теперь я могу превратить опушку леса в чадящий факел или объявить войну кшатре, один против всех… (напоровшись на иглу зрачков аскета, юноша осекся и минуту молчал). Но мне хочется знать: "Почему?!" Я умею – и хочу знать.

– Ты не брахман, – только и ответил Рама-с-Топором. – Тебе достаточно уметь.

– При чем тут моя варна?

– При всем. Я с детства знал, как, например, положено проводить обряд плодородия, а ты если что-то и знал, так только видимость: приходят жрецы, возжигают огни… Потом жрецам платят, и они удаляются.

– Гуру, ты пытаешься уйти от ответа. Позже ты можешь избить меня палкой, и я не стану сопротивляться…

"А если бы и стал?" – густые брови Рамы-с-Топором двумя хищными гридхрами взмыли к морщинистому не по годам лбу.

– …но обряд плодородия здесь совершенно ни при чем!

– Это ты так думаешь. Ты считаешь, что брахман-жрец молит божество о милости и получает дар – будущий урожай для какого-нибудь старосты деревни? Нет, мой мальчик. Скажи мне: почему не проваливались в болото твои колесницы?

– Ну… я совместил часть ездовых мантр с боевыми, потом вызвал оружие "бхаума", которое творит землю…

– Я не об этом. Что видел ты, кроме поля боя?

– Ты не раз спрашивал меня, Гуру. Я же не раз отвечал. Я видел паутину и паука с мухами.

– Хорошо. Я вижу это по-другому… впрочем, неважно. Ты действовал, ты говорил, ты вспоминал и сопоставлял, ты видел реальное и надреальное – и все это одновременно?!

– Выходит, что так, Гуру…

– То же самое происходит с брахманом-жрецом во время моления. Он действует, разжигая огни и творя обряд; он представляет свое действие, но не здесь, а в божественных сферах, как его творили бы Великие Суры; он произносит мантры, сосредоточиваясь на смысле и оболочке. В результате божество – божество, юный дуралей! – оказывается связанным и вынуждено расплачиваться за освобождение! Урожай мог быть хорошим или плохим – но Жар брахмана заставил бога откликнуться, колыхнуть паутину Трехмирья, и теперь урожай СКОРЕЕ будет хорошим, чем плохим! Понял?! Слоны не изрыгают металлические шары из хоботов, а колесницы не ходят по болоту – но ты совмещаешь несовместимое, и ничтожно малая вероятность разрастается, подобно тому, как из семени вырастает гигант-баньян!..

Рама провел узкой ладонью по лицу, словно пытаясь стереть краску.

Лицо не посмело ослушаться, став привычно-бледным.

– Больше я тебе ничего не скажу, – сухо бросил аскет. – Ступай за водой…

6

Когда Сурья-Солнце погонит свою колесницу в сторону океана, а вечер измажет сиреневой кистью стену джунглей – именно тогда Рама-с-Топором вопросительно глянет на своего ученика, и ученик его поймет.

Гуру не раз говорил, что добродетельный брахмачарин[45]45
  Брахмачарин – ученик брахмана.


[Закрыть] в конце своего обучения должен сделать две вещи: расплатиться с учителем и дать какой-нибудь обет.

Относительно расплаты Рама предупредил сразу и бесповоротно: не вздумай. Многие достойные ученики лезли вон из кожи, дабы ублажить учителя: пригоняли тысячу белых скакунов с правым черным ухом, доставали серьги и сандалии, какие носит Богиня Счастья… Гангее в таких подвигах было отказано. Отказано публично, в присутствии матери-Ганги и обоих Наставников.

Гангея тогда еще обиделся не на шутку: накрывалась бронзовым тазом мечта – привести учителя в трепет, добыв для него… добыв для него… добыв…

На ум не приходило ничего, что могло бы заставить трепетать хозяина Курукшетры. Гангея обиделся вдвое больше, а мама лишь кивнула и удалилась в сопровождении Ушанаса и Брихаса.

Что же касается обета, то в рыбачьем поселке сын матери рек успел кое-что подслушать.

И, отвечая на вопросительный взгляд Рамы, юноша произнес всего несколько слов.

– Ну и дурак, – подытожил учитель, дернув себя за кончик косы. – Нашел, с кого брать пример… Ох, малыш, не приведи судьба, чтоб мы с тобой встретились, как враги!..

А потом еще долго качал головой, уставясь в землю.

Юный Гангея дал обет, повторив слова, которые почти сорок лет тому назад произнес семнадцатилетний Рама, сын Пламенного Джамада:

– Никогда не отказывать просящему…