Текст книги "Циклоп"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 48 страниц)

Пальцы закостенели на рукояти меча. Тело продрогло от ночной сырости. Руки и ноги одеревенели. Но, главное, Вульм был жив. Как такое возможно, если тебя сожрала гигантская полипеда?! В следующий миг он вспомнил все. Встающую из его тела многоножку-исполина – втрое больше случайной убийцы. Хруст проламываемого хитина. Пиршество, вкус плоти… Вульм содрогнулся от омерзения. Он помнил себя-чудовище!

Рядом валялась торба. Из нее выпал перстень с моргающим топазом.

С трудом поднявшись на ноги, Вульм оглядел остатки вчерашнего пиршества. Его вывернуло наизнанку. Шатаясь, как пьяный, он побрел в сторону пограничной деревни. Сейчас Вульм не слышал проклятого смеха – и радовался этому, как еще не радовался ничему в своей жизни.

II

– Этот курган?

– Да, господин.

– Большой мертвяк?

– С медведя.

– Всего лишь? Что ж вы его сами-то, а?

– Ага, сами… легко говорить…

– На медведей не хаживали?

– Хаживали, господин. Он тяжелый – страсть! Землю прогибает.

– Так уж землю?

– Эрик на него с рогатиной, сзади. Ну, всадил в горб. Рогатина – хрясь! Он, гадюка, отмахнулся…

– И что?

– Хоронили Эрика без головы. Какая уж там голова…

Когда наемник разразился хриплым, похожим на уханье филина, хохотом, староста подумал, что зря связался с этим безумцем. Говорят, безумцы в бою страшнее. Так то ж в бою! А перед боем с ним еще людям разговаривать надо. И после боя, значит, благодарить… Редкий снег падал на голову старосты, мешаясь с сединой. От пролива тянуло сыростью. Дыхание воды, еще не схваченной коркой льда, забиралось под кожух, грызло кости. На тот свет пора, вздохнул староста. На покой.

Эх, где ж ты, брат-покой…

Мертвяк, один из дружины Ингвара Плешивого – погибший в море воин, которого норхольмцы, тремя ладьями переправляясь через Скальдберг, на скорую руку похоронили в чужом кургане – досаждал сверх всякой меры. Являлся ночами, куролесил. Ломал заборы и двери, лез в дома. Урчал басом, чего-то требовал. Ярился, если боялись и прятались – желал объясниться, найти понимание. Жрал скотину: у старосты – корову Баську, женину любимицу, у Брегисов – две свиньи с поросенком. На Липовом хуторе заломал лошадь; Эрика прикончил. И Витасова младенчика – ударил по люльке, расшиб вдребезги. Деды пророчили: жди худшего. Звереет, скоро полюбит человечину.

Эрику ногу объел…

Мертвяк объел бедняге-Эрику ногу или собаки, но староста и сам видел: дело плохо. На совете бондов он не стал артачиться, когда собрание послало его в Павель – нанимать спасителя. Колдуна или сильного-могучего бойца – кто б ни был, лишь бы справился. Денег на плату спасителю собрали мало. Бонды жались, крякали, а намекнешь – делались косоглазыми. В Павеле на старосту, умоляющего о помощи, глядели с подлой ухмылкой. Слуги магов гнали дурака-просителя:

– Занят великий! Алхимию практикует…

– Дык я с поклоном…

– Пшел вон, деревенщина!

– Пропадаем же…

– Вон! Демона спущу!

До градоправителя староста не дошел. До князя – и не надеялся. По кабакам, где он молил каждого, кто при мече, в ответ кричали:

– Ставь выпивку! Насухую не договоримся!

Поначалу он ставил, дальше перестал. А в последний день сел в «Лиловом Жеребце» у окна, спросил кружку воды, остудить сердце – и заплакал. Тут и подошел сумасшедший наемник. Сел напротив, уперся локтями в столешницу. Уставился тусклыми, оловянными глазами – будто душу вынуть хотел. Староста поначалу решил: сочувствует. Ну хоть один… И быстро уверился: ничего подобного. Просто смотрит. Еще и смеется вполголоса.

Ох и смех был – тихий, а хуже вопля.

– Тебе мертвяка убивать? – спросил наемник.

– Ага…

– Ну, пошли.

– Деньги, – честно сказал староста. – Мало. Очень.

– Деньги, – повторил наемник со странным выражением лица. Казалось, он пробовал слово на вкус, и по всему выходило: дерьмо. – В задницу деньги. Пошли, говорю.

– Как тебя звать, господин?

– Вульм, – и поправился: – Вульм Смехач.

Сейчас, стоя у кургана, наемник ничем не походил на героя. Пьяный, как шутили на хуторах, до рогатых свиней, он больше напоминал бродягу.

– Норхольмцы? – бормотал наемник. – Врешь, крупоед. Врешь! Норхольм своих в чужом кургане не хоронит…

Староста кивнул:

– Твоя правда, господин. Не хоронят. Ан тут взяли и похоронили. С ними скальд был, а может, чародей. Пел-пел, аж глотку сорвал. Чуть бурю не накликал. Конунг хотел покойника на плот, да по воде, с костерком… Нет, и все. Ну, послушались скальда…

– И вас не пограбили?

– Пальцем не тронули. Спешили, будто гнались за ними…

– Иди прочь.

– Что?

– Убирайся! Без тебя справлюсь.

Дважды уговаривать старосту не пришлось.

Вульм не проводил его взглядом. Он еле сдерживался, чтобы не задушить поганца собственными руками. Еще с кабака подметил: староста смеется над ним. Втихомолку, прыская в кулак, чтобы не заметили. В последнее время все смеялись над Вульмом. Он слышал их смех – тихий, шелестящий; даже если они притворялись серьезными и встревоженными. Да что там слышал! – видел, ощущал вкус и запах, мог потрогать руками…

Вино не спасало. Спасало, и то ненадолго, лишь одно.

Ради спасения и пришел.

Он ждал. Прошел час, или больше, и подножие кургана треснуло. В каменистой толще объявилась нора, словно лопнул нарыв, и вместо гноя наружу полился свет – неприятный, гнилой. От вони кого другого вывернуло бы наизнанку, но Вульм не пошевелился. Как смертник безгласно стоит на эшафоте, ожидая палача, так стоял он, склонив голову к плечу.

Снег таял в его волосах.

Минута, другая, и из норы полез мертвяк. Похожий на чудовищного, закованного в броню кабана, он пер на четвереньках, разбрасывая курящийся паром, рыхлый грунт. Навершие шлема казалось рылом зверя. Когда мертвяк выбрался наружу, он – по-прежнему на четвереньках – рысцой потрусил к Вульму, как если бы только и ждал гостя.

Вульм не тронулся с места.

Не добежав пяти шагов, мертвяк остановился и с трудом поднялся на ноги. Закованный в броню, безоружный, с руками, похожими на лапы медведя, с темным, исковерканным лицом, он мало напоминал человека. В глазках, сверкающих белым огнем, мерцало недоумение.

– Ы-ы… – заворчал обитатель кургана.

Вульм разглядывал мертвяка. Земля и впрямь прогибалась под нежитью. Чудилось, мертвый воин стоит на болоте, и кочка ходит ходуном, намекая: еще шаг, и в бочаг, на веки вечные. Возникло странное желание: подергать мертвяка за бороду. Расчесанную, заплетенную в дюжину косиц – грязные ленты, полоски кожи, бусы…

– Ты знал Хродгара Олафсона? – спросил Вульф.

Мертвяк рыкнул. Он смеется, понял Вульм. Смеется надо мной. Я слышу этот хохот – ядовитый, змеиный. Даже этот смеется…

Набрав полный рот слюны, Вульм харкнул на мертвяка. Часть плевка угодила на бороду, испачкав ленты. Дико заревев, мертвяк ринулся в атаку. Вульм не обнажил меча, не стал уворачиваться, не побежал – дождался, пока жуткие лапы свернут ему шею, и мешком упал на землю. Мертвяк бесновался над трупом, лупил себя кулаками в грудь; выл, рухнув на четвереньки. Торжествовал он победу, или хотел, чтоб его поняли – как бы то ни было, понимания он не дождался, а триумф не состоялся. Когда мертвяк в очередной раз наклонился к убитому Вульму, разинув пасть с желтыми клыками, рука трупа вцепилась в глотку обитателю кургана.

Захрипев, мертвяк попытался разорвать хватку врага. Проще ему было бы рвать шкуры на скотобойне. Покойник-Вульм оказался много сильнее себя-живого. Пока мертвяк барахтался, судорожно дергаясь, с телом Вульма происходили ужасающие метаформфозы. Он стал гораздо больше, размерами соперничая с буйволом; лицо потемнело, исказившись знакомой гримасой – мертвяк словно гляделся в зеркало. Во рту сверкнули желтые клыки, ладони превратились в лапы, тело покрыла броня, такая же, как на мертвяке – только прочнее, тяжелей…

Пальцы разжались сами.

Два мертвяка, большой и малый, качаясь, стояли друг напротив друга. Миг, и обитатель кургана, истошно взревев, кинулся было обратно в нору, но Вульм-мертвец в три прыжка настиг его. Клыки впились в толстый, прикрытый кольчужной сеткой затылок. Повалив мертвяка, как насильник валит встреченную в лесу девку, Вульм рвал его зубами и пальцами, ломал кости. Броня поддавалась под его напором, будто сделанная из листьев дерева, а не из металлических блях.

Когда Вульм, или тот, кто еще недавно был Вульмом, поднялся на ноги, перед ним лежала груда дергающегося, воняющего падалью мяса. Даль огласил рев – безумный, победительный. Такой, что нора в кургане, боясь впустить нового хозяина, вздрогнула и срослась, как старая рана. На хуторах, заслышав этот рев, люди жались ближе к очагу.

Утром младший сын старосты, из пустого удальства сбегав к кургану, доложил землякам, что видел наемника. Тот, не оглядываясь, уходил в сторону Павеля.

Он больше не мог.

Силы кончались. Разум балансировал на тонкой нити, грозя рухнуть в пропасть. Нет, это не разум. Это Хродгар. Висит над бездной, кричит: «Помоги!». Не знает, смешной великан, что никто не придет к нему на помощь.

Гибни молча.

Вульм брел от города к городу, от села к селу, теряя человеческий облик. Над ним смеялись. Он точно знал – смеются. Кольцо на каждом пальце. Серьга в каждом ухе. Монеты в каждом кошельке. И люди. Трижды он убивал насмешников, подстерегая их в укромном месте. Дважды насмешники убивали его – себе на беду. Не проходило и минуты, как труп Вульма превращался в двойника убийцы, только втрое сильнее, быстрее, яростнее.

Насытив гнев, он становился самим собой.

В торбе не переводилось золото. Малая толика, но ее хватало, чтобы не умереть с голоду. Смеющийся Дракон был не слишком щедр, но заботлив. От хохота, преследующего Вульма по пятам, спасало одно – найти чудовище, дать убить себя… Дальнейшая схватка, повторяясь раз за разом, не приедалась Смеющемуся Дракону. Где бы он ни находился, в пещере, за спиной или в туманящемся рассудке Вульма, мерзавец готов был вечно любоваться ужасной картиной. Чудовище, которым становился убитый в схватке Вульм, неизменно побеждало, и после этого до завтрашнего утра – а если повезет, то и день-два – искатель сокровищ не слышал проклятого смеха.

От снов это не избавляло.

Ночами с регулярностью пытки он посещал знакомую пещеру. «Да что же ты?!» – кричал Хродгар, цепляясь за край. Вульм хотел ответить, или кинуться на помощь, или сбежать, как преступник бежит из опостылевшей темницы… Ничего не получалось. Хродгар падал, и золото смыкалось над предателем – переваривая, переплавляя его душу и тело.

Сперва он думал, что это кара. Потом решил, что Смеющийся Дракон равнодушен к человеческим поступкам. Для твари главное – зрелище. Потом понял, что смысл ночных видений вряд ли станет ему ясен. Так происходит, и можно лишь терпеть, стиснув зубы.

Однажды терпение лопнуло, и Вульм перерезал себе горло. Пустое занятие – минутой позже он встал, втрое сильнее и быстрее себя-настоящего, только убивать было некого, а радоваться обретенной мощи – бессмысленно. Не успел он оглянуться, как вернулся к исходному состоянию.

Его сторонились. Стоило Вульму зайти в кабак – и тот пустел, словно в него вошла Госпожа Чума. На улице люди переходили на другую сторону или укрывались во дворах. Никто не соглашался быть его спутником. Нанимать его перестали. Он искал чудовищ сам, сверхъестественным чутьем определяя, где можно найти гигантского змея, упыря или тигра-людоеда. В Каверране он нырнул со скал в объятия кракена – кошмара окрестных флотилий. Вскоре много больший кракен, одержав победу, выбросился на берег, где и стал Вульмом.

Двое рыбаков, видевших это, сошли с ума от ужаса.

С недавних пор Вульм стал предпочитать одиночество – или общество нищих. У всех остальных были деньги, украшения, яркие безделушки. Золото смеялось над ним, серебро потешалось, сердолик хихикал. Алмазы задыхались от хохота. Остатки здравого смысла подсказывали – однажды он не выдержит, убьет кого-нибудь на глазах у всех и попадет на плаху. А может, сам будет убит и воскреснет при свидетелях. Тайна раскроется. Жрецы Кхалоса и Нурая, маги Трипитаки и Арканума будут спорить за право изучить Вульма, как занятную диковину.

Если, конечно, его просто не сожгут на площади.

Летом, сидя в лесу и вдыхая аромат свежей зелени, он высыпал из торбы подарки веселой гадины. Бездумно перебирая монеты, взял перстень с топазом. Такой перстень был в каждой порции даров. Надев его на палец, Вульм вглядывался в брызжущий искрами «глаз», словно надеялся увидеть там ответ. Наконец, бледный и решительный, он собрал драгоценности обратно в торбу, встал и побрел на юго-восток – в дальний путь к нагорью Су-Хейль, туда, где за Пальцем Хатон-Идура скрывалась пещера Смеющегося Дракона.

Перстня он не снял.

Ноги скользили по раскисшей земле. Ветер, колючий и злой, порывами налетал из холмов, швырял в лицо пригоршни дождя. Кусты бересклета, взмахивая ветвями, рыдали, словно плакальщицы над разверстой могилой. Вульм шел, презирая опасность. Сейчас к нему могла подкрасться любая тварь, но человек не думал об этом.

Ему было все равно.

На долгом пути к пещере ему не встретилось ни одно чудовище. Твари избегали Вульма, хотя он не выбирал дороги, ночуя где придется: поляна в лесной глуши, постоялый двор, капище мертвого бога. Грабители избегали безумца, нутром чуя, что пожива дастся большой кровью.

На безымянном пальце Вульма блестел перстень с крупным топазом. Камень с ехидцей подмигивал всякий раз, когда Вульм смотрел на него. В торбе завалялась горсть монет, человек! Трать! Меняй на вино и еду, проигрывай в кости…

Он не притрагивался к проклятому золоту. Брался за любую работу: колол дрова, драил песком котлы в харчевнях, таскал мешки с зерном. Соглашался чистить выгребные ямы. Над ним смеялись, косясь на перстень, украшавший палец бродяги. Вульм терпел, получая за работу кров и еду. На вино не хватало, но вино не приносило желаемого забвения.

По ночам он видел сон, а днем его преследовал смех.

Оскалясь, как зверь, он шел дальше.

И вот – тропа вильнула змеей, завершившись раздвоенным «жалом». Вульм принялся карабкаться по мокрым ступеням и вскоре нырнул в левую «глазницу». Он миновал череду залов и тоннелей; шел в кромешной тьме, без факела, пока не увидел призрачное свечение. Дверь в сокровищницу была открыта, и там играли масляные сполохи, приглашая войти.

Опустившись на четвереньки, Вульм заполз внутрь.

Завалы драгоценностей призывно блестели, переливались огнями самоцветов. Золота стало еще больше. Барханы текли, наполняя пещеру тончайшим, как писк комара, перезвоном. Через мгновение уши Вульма наполнил знакомый смех. Перстень не хотел сниматься. Вульм сорвал его, до крови ободрав кожу, едва не вывихнув палец. Размахнулся из последних сил:

– Забирай! Подавись!

Он швырял золото в золото, перстни в перстни, цепи в цепи. Жалкие подачки из торбы – в груды сокровищ, сияющие и бесконечные. Когда торба опустела, Вульм стал хватать что попало, из-под ног, отовсюду – и бросать наугад, с бессильной яростью, как пращник мечет жалкие камни в боевого, укрытого броней слона.

– Не надо! Не хочу!

Он не надеялся на возмущение хозяина пещеры и был до икоты, до остановки сердца счастлив, когда золотые горы зашевелились. Смеющийся Дракон окружил нахала со всех сторон, взял в кольцо, оскалил клыки.

– Будь ты проклят!

Никто сейчас не смеялся в пещере, кроме Вульма. Он хохотал, чувствуя, как его хоронят под ливнем драгоценностей, ликовал, заваленный трепещущим металлом, выкрикивал оскорбления, чувствуя, как прерывается дыхание, а кости вот-вот раздробятся под невыносимой тяжестью. Но мечте Вульма не суждено было сбыться. В последний момент золото осыпалось с жертвы, растаяло ледышкой в кипятке; содрогаясь, отползло в глубины пещеры.

– Вульм! На помощь!

Все повторялось! Во сне? В бреду? Наяву? Он стоял на прежнем месте, плита уже провернулась под ногами Хродгара, и великан повис на краю бездонного колодца.

– Скорее! Да что же ты?!

В глотке клокотала бессильная ярость. Опять – в который раз! – Вульм заставлял тело подчиниться своей воле, желая прийти на помощь северянину, и опять не мог совладать с упрямой плотью. Напротив, в стене, чернело отверстие. Полшага отделяло Вульма от плиты-педали, приводящей ловушку в действие. Если он не в силах спасти Хродгара…

От дикого напряжения потемнело в глазах. Казалось, жилы сейчас лопнут, как перетянутые струны, мышцы разорвутся гнилыми канатами, а кости раскрошатся в труху. Кипящий мозг выплеснется из расколовшегося черепа, пятная сокровища… Медленно, очень медленно левая нога Вульма преодолела эти полшага, длинные, как бессмысленная жизнь – и опустилась на плиту.

Стрела ударила в сердце.

Он воскрес – и ощутил, что может двигаться! Оковы исчезли. Не раздумывая ни секунды, Вульм бросился к багровому от натуги Хродгару. Ухватил великана подмышки, рванул на себя… Чудовищным усилием ему удалось приподнять Хродгара на жалкую пядь. Как же так?! Он ведь должен был стать втрое сильнее себя самого! Да, он изменился – Вульм чувствовал это – но сил не прибавилось.

– Я сейчас!

Он выхватил из торбы моток прочной веревки.

– Меня что-то схватило! – прохрипел Хродгар. – Уходи…

– Не дождешься! Мы уйдем вместе.

Обмотав веревкой могучий торс Хродгара, он привязал другой конец к каменному выступу, напоминавшему торчащий из стены рог. Ноги скользили на золотых монетах, рассыпанных по полу.

– Беги, Вульм! Оно тащит меня вниз…

– Держись, друг. Руками, зубами – чем угодно! Я сейчас…

Он заглянул в темный колодец. Ноги великана до бедер оплели гибкие, шевелящиеся плети. Щупальца? Хищные лианы? Какая разница! Жестокая улыбка осветила лицо Вульма – и, даже не подумав выдернуть меч из ножен, он с рычанием прыгнул в бездну.

– Вульм!..

Хватка ослабла. Там, в смрадной глубине, что-то происходило. Шипение, влажный хруст, безумная, убийственная кутерьма… Еще миг, и Хродгар понял, что свободен. Кем бы ни был обитатель бездн, у него нашлись заботы поважнее северянина. Ухватившись за веревку, Хродгар в три рывка выбрался из колодца и откатился подальше. Сев, великан нахлобучил на лысину свалившийся шлем, вытер ладонью мокрое лицо – и, устыдившись, кинулся обратно к провалу. Освободившись от веревки, он проверил, надежно ли та закреплена, сбросил конец вниз, сколько хватило длины, присел на корточки у края и стал ждать. «Ты живуч, я знаю, – бормотал великан, перебирая косицы бороды с вплетенными в них амулетами. – Хватайся за веревку, я тебя мигом вытащу. И не вздумай сдохнуть, оставив меня одного! Ну же, Вульм, давай…»

В пропасти еще дрались. Это вселяло в Хродгара надежду, что товарищ жив. Потом все стихло. И наконец, спустя дюжину бесконечно долгих ударов сердца, за веревку дернули.

Великан осклабился и принялся за дело.

– …Ничего не бери!

– Ты сдурел?! Здесь на всю жизнь хватит…

– Хочешь остаться тут навсегда?

– Заклятие? – догадался северянин.

– Заклятие, – угрюмо кивнул Вульм.

Свет в пещере мерк на глазах. Отыскав в углу факел, Вульм со второй попытки зажег его, и друзья поспешили прочь. Они не оглядывались и потому не видели, как беззвучно закрылась за их спинами дверь из йоханамейтского мрамора.

Когда они выбрались наружу, Вульм приметил молодую осину.

– А ну-ка, сруби мне это деревце, – обратился он к Хродгару.

– Зачем? – изумился великан.

– Ночью нам понадобится хорошее копье, – ухмыльнулся Вульм, придирчиво изучая самый большой из своих кинжалов. Широкое, заточенное под бритву лезвие было длиной в локоть.

Кивнув, Хродгар отправился рубить осину.

Чутью друга он доверял.

3.

Зябко передернув плечами, Эльза плотнее закуталась в шубу, хотя в пещере было не слишком холодно. Натан выдохнул с таким шумом, словно в течение всего рассказа сидел, не дыша. Вульм подбросил в угасающий костер пару деревяшек, проследил, как они занялись, и подвел итог:

– Нам с Хродгаром все-таки повезло. Спустя месяц мы нашли клад. Никаких ловушек или там колдовства. Говорю ж: удача. Хродгар вернулся в Норхольм; говорят, дом построил, женился. Детей завел… Меня с собой звал. А я, дурак, не послушал…

– Не жалей, Волк. Нам всем повезло.

У стены ворочался, вспухал, рос мохнатый холм. В верхней части холма кровавым сгустком блестел драгоценный камень. Эльза охнула, зажав рот ладошкой. У Натана отвалилась челюсть, а глаза – и слепой, и здоровый – казалось, готовы были выпрыгнуть на пол и ускакать прочь. В памяти обоих – и сивиллы, и изменника – всплыли «грезы янтаря». Холмы-циклопы, из которых прорастали руки, клешни, щупальца… Неужели грезы обернулись реальностью: здесь и сейчас?!

Один Вульм был спокоен.

Скособочившись, холм вырастил из шерстяных складок руку. Ухватился за стену, боясь завалиться обратно. С холма сползла одна шкура, за ней другая. Взорам беглецов предстал Циклоп. Сына Черной Вдовы качало, как в доску пьяного моряка. Он едва держался на дрожащих, подгибающихся ногах. Тем не менее, Циклоп встал и даже ухитрился выпрямиться.

– В чем наше везение?

В тоне Вульма, песком на зубах, скрипела вселенская скука. Сегентаррец не сомневался: его личный запас удачи исчерпан давным-давно.

– Мы все – изменники.

– Это я изменник! – возмутился Натан.

– И ты тоже, – успокоил парня Циклоп.

Он постоял, шатаясь; отлепился от стены и сделал робкий шаг. На втором Циклоп едва не упал, нелепо взмахнув руками, и тут беглецы очнулись.

– Господин Циклоп, я помогу!

– Куда вы?! Вам надо лежать!

Сивилла с Натаном кинулись к сыну Черной Вдовы. Вульм остался на месте, справедливо решив, что помощников и без него хватает. Натан успел первым, подставил могучее плечо, но Эльза заступила обоим дорогу.

– Немедленно ложитесь! Вам нужен покой.

Циклоп с досадой поморщился:

– Я замерз. Хочу к костру.

Его трясло. Во взгляде сивиллы пылали молнии, но спорить Эльза не решилась. Фыркнув, она отправилась за одеялами. Вульм подкинул в костер еще поленьев и стал ждать продолжения.

– Изменники, – повторил Циклоп, устраиваясь у огня. – Мы. Все.

– Вы, небось, голодный? – спохватился Натан.

Схватив пустой котелок, он рванул к ручью.

– Время перемен. Если угодно, время изменений. Разве вы не чувствуете? Меняется мир. Меняются люди. Мы – одни из первых. Вот я и говорю: нам повезло.

Циклоп закашлялся, содрогаясь всем телом. Кашель походил на треск рвущегося полотна. Эхом он отразился от стен пещеры, пошел гулять меж сталактитами. Казалось, мироздание вот-вот пойдет трещинами и разлетится на куски, явив уцелевшим новые небеса и новую землю.

– Выпейте.

В губы Циклопа ткнулась плошка с водой. Сын Черной Вдовы пил жадно, проливая воду на грудь. На шее, в такт глоткам, судорожно дергался острый кадык.

– Лучше молчите. Берегите силы…

Циклоп помотал косматой головой:

– Ты, Вульм. Я помню, каким ты был в Шаннуране. Смеющийся Дракон был добр к тебе. Он дал тебе шанс. Ты теперь не такой, как раньше.

Грязно выругавшись, Вульм отвернулся. Циклоп был прав, но правота эта была Вульму горше желчи. Давний авантюрист, живучий и беспринципный, и так слишком часто намекал нынешнему старику, в какую задницу привели его две подлые стервы: милосердие и человечность.

– Ты, Эльза. Ты выжила, но потеряла все, включая разум. Янтарь был добр к тебе, вернув способность рассуждать. Стала ли ты прежней? Нет, ты изменилась.

– Я изменилась, – прошелестел в ответ голос Эльзы. – Но разве дело в одном янтаре? Тогда, у башни… Вы тоже повинны в моих изменениях. Я не знаю, что вы делали, но вы виноваты.

– Натана изменил грот. Сила? Мышцы – пустяки. Где насмерть перепуганный щенок, которого я подобрал в переулке?

Засыпая крупу в котелок, Натан пожал плечами: не знаю, мол.

– Симона изменил Шебуб. Камень, оставшийся в Симоновой руке. Магов меняет то, с чем они не могут справиться. Меня изменили Вдова и Око Митры, – с осторожностью лекаря, изучающего открытую рану, Циклоп коснулся лба двумя пальцами. – Инес…

Он умолк, борясь с приступом кашля. Все ждали продолжения. Натан застыл истуканом в опасной близости от костра; искры уже прожгли штанину парня, еще немного – и придется тушить. Но изменник ничего не замечал.

– Инес досталось больше всех. Око Митры изуродовало, а затем убило ее тело. Оно же сохранило душу Инес. Красотка, ты жива! Это ли не чудо?

Циклоп обернулся к Эльзе, которая все время порывалась что-то сказать:

– Что?

– Она… Инес… – слова давались Эльзе с трудом. Язык и губы сделались чужими. – Она говорила со мной. Вашими… вашими устами, пока вы лежали в беспамятстве. Просила передать…

Сивилла глянула на Вульма с Натаном, сомневаясь, можно ли говорить при них.

– Я знаю, что она просила передать.

– Знаете?

– Ушедшие, Око Митры, Симон. Я прав?

– Откуда?! – задохнулась Эльза.

– Я спал, и видел сон, – нараспев, нещадно фальшивя, протянул Циклоп. Лицо его озарилось огнем, и костер был тут ни при чем. – Сон о беседе двух женщин. Мертвая, но живая, одна говорила другой: я стала сильнее, как маг, для Ока Митры я – увечный, слабый Ушедший…

Он уставился на булькающий котелок, словно увидел там резвящихся саламандр. Остальные тоже повернули головы, но ничего не заметили, кроме пузырящейся каши с редкими вкраплениями моркови и темных волокон солонины. Натан ревниво засопел: пусть кто-нибудь только попробует сказать про кулеш – помои с глиной!

– Тело, – произнес Циклоп голосом, звенящим от напряжения. Он по-женски обхватил себя руками, сделавшись хрупким, узкоплечим, и повторил с нажимом: – Ей нужно тело. Я бы отдал свое, но она не возьмет. А если возьмет, потом вся изведется. Будет мучиться… Сто лет. Больше. До конца жизни. Я ее знаю. А я бы отдал…

Речь сына Черной Вдовы походила на бред умалишенного. Но в сказанном горела такая уверенность, такая страсть на грани отчаяния, что даже Вульм не заподозрил в Циклопе безумца.

– Ей нужно тело. Ей надо воплотиться. Она сказала: Симон. Надеюсь, он в силах помочь, – Циклоп говорил сам с собой, забыв о спутниках. – Великие маги умеют заточать души в зеркала из нефрита. Значит, умеют и возвращать. Если найти подходящее тело, Симон сможет… Тело! Главное, найти тело…

Он моргнул – раз, другой, словно просыпаясь. Взгляд его превратился в лед: взломанный лед вокруг стылой, черной полыньи. Вульм вскочил, отступая; ладонь искателя сокровищ легла на рукоять меча. Натан засопел, набычился; шагнул вперед, заслонив дрожащую Эльзу. Око Митры во лбу Циклопа потемнело, зашлось горячечным пульсом. Вздрогнул базальт под ногами, от костра по полу кинулись врассыпную яшмовые волны…

– Не бойтесь, – сказал Циклоп.

Рука Вульма осталась на мече. Натан не двинулся с места.

– Не бойтесь. Чудовища были добры ко мне. Я тоже буду добр к вам.