Текст книги "Циклоп"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)

7.

Слежку Вульм почуял еще у моста. Сугробы, наметенные вчерашним бураном, не давали ему покоя, и Вульм не удивился, когда из-за них выбрались двое. Лишь проверил, легко ли ходит в ножнах Свиное Шило, да тронул рукояти кинжалов, как музыкант – струны лютни. Ранние охотнички, ясен пень, ждали, пока Эльза скроется в пещере, и сегентаррец останется один. Значит, намечался разговор между бывалыми людьми. Хотели бы убить – напали бы раньше. Разговоры Вульм собирался вести у схода с моста, когда у него за спиной будет ровная площадка, а у бывалых – узкая обледенелая перемычка.

Куцего Хряпа и Ингвара Жги-Всех он узнал издалека.

– Ты, смотрю, бабой обзавелся, – осклабился Куцый, подходя ближе.

– Не без того, – в тон ему ответил Вульм.

– Что ж не пользуешь? Она – в нору, а ты хрен морозишь?

– Зябко на камнях. Мы себе берлогу потеплее найдем.

– Найдешь ли?

– Да уж отыщу, не сомневайся.

– Мы не сомневаться, – встрял Ингвар. – А ты бабой делиться – как?

Коротышка всегда ходил вокруг да около; подход искал, слабину. Ингвар же пер напролом, беря быка за рога.

– Никак. Моя баба. Вам что, потаскух мало?

– А за деньга?

– Запал на нее?

– Любовь, – Куцый Хряп прищурился: скверно, с намеком. Нахлобучил шапку на уши, передернул плечами: из ущелья дул ветер. – Слыхал про такое? Баба твоя, спору нет. Значит, тебе с каждого по монете. Все по-честному. Идет?

– Мимо идет, – оскалился Вульм. – Может, потом.

– А сейчас?

– Сейчас я ее сам валять буду. Без помощников.

Ингвар дернул углом рта. Уродливый ожог на щеке норхольмца начал темнеть, приобретая цвет бурой земли после дождя.

– Бери грошик, старик. Иди вон.

– Грошик? Ты, скупердяй… Два ферна давай!

Вульм шагнул к Ингвару, требовательно протянул руку. Жги-Всех на миг растерялся, но быстро опомнился и полез за пазуху. Пару золотых за бабу он счел излишеством; две серебряные монеты с профилем Грюна IV, тусклые и обрезанные по краям, перекочевали в ладонь сегентаррца. Благодарность Вульма была молниеносной: засипев, Ингвар сложился пополам. Колено старика, острое и твердое, угодило северянину в пах. Рука Жги-Всех метнулась к мечу, и сталь собственного клинка едва не отсекла Ингвару пальцы. Вульм успел раньше: меч с визгом вылетел из ножен до половины, забыв, кто его хозяин. Тяжелая, обмотанная медной проволокой рукоять врезалась Ингвару в рот, превратив губы в кашу. Сплюнув, Вульм отступил назад, поглядывая на Куцего Хряпа, стоящего без движения.

– Хорош кривого строить! На бабу они запали…

– Волк, – ухмыльнулся коротышка. – Есть дело, волк…

– Если дело с наваром, я в доле. Ну?

Куцый Хряп захохотал. Он трясся всем телом, сгибался в три погибели и азартно хлопал себя по ляжкам. Чувствовалось: сегодня у коротышки знатный день. Жги-Всех харкнул в снег кровью – раз, другой – и тоже булькнул: засмеялся. Медленно, с усилием норхольмец разогнулся. Ожог на его щеке бледнел, ясно говоря: лезть в драку Ингвару расхотелось. Сунув пальцы в рот, он скривился, дернул – и выбросил в сугроб окровавленный зуб.

Старухе на четки, подумал Вульм.

– Говорил: дохляк врать! – рявкнул Жги-Всех приятелю. – Волк уши на макушка. Я тебя в зубы бить, умник! Зуб за зуб. Вот.

– Награда за твою бабу обещана, – Куцый Хряп пренебрег угрозой северянина. – Вчера глашатаи надрывались. Мятежница она. Злоумышленница. Врагиня трона. И откуда в одной бабе столько вреда?

– Так бы сразу и начал…

– Вот мы с Ингваром и решили: грот. Куда еще сивилле идти? Они ж без грота, как шлюха без дырки… Сунулись, а тут ты. Может, оно и к лучшему. Мы добрые, мы барышом поделимся.

– А много дают?

– Тысячу золотых за голову.

– Ого! – Вульм присвистнул. – А за живую?

– Дворянство.

– На кой мне дворянство на старости лет?

– Мы с Куцый тоже так решать! Золото лучше!

– Моя доля – половина! Сивиллу-то я нашел!

– Гнёшь, волк! Если б не мы, ты б и не знал…

– Тыща золотых пялить, ничего не знать! – хохотнул Ингвар.

Ухватив пригоршню снега, он размазывал снег по губам. Вниз, под ноги Жги-Всех, падали темно-розовые капли. Казалось, норхольмец ест малину, и слюна течет по подбородку.

– Четверть, Вульм. Все по-честному.

– Сколько? – возмутился сегентаррец. – По-честному выйдет треть на рыло. Три сотни, да три десятка с тремя. А один лишний пропьем.

– Ха! Тебе б купцевать… Ладно, уболтал.

– Ага, – кивнул Жги-Всех.

– Значит, по рукам?

– По рукам.

Вульм шагнул к Ингвару, протянул руку – скрепить сделку. Хорошо помня волчьи шутки, Жги-Всех медлил. Наконец он стряхнул растаявший снег, вытер ладонь об одежду – и, на всякий случай взявшись левой рукой за меч, подал Вульму правую.

– Тварь продажная! Мразь!

Из грота выметнулась не женщина – дикая кошка. Комок яростной, опаляющей ненависти. Мех шубы – дыбом, зубы оскалены; скрюченные пальцы-когти метили Вульму в глаза – вырвать, выцарапать, а там будь, что будет. Куцый Хряп ловко подставил сивилле ногу, и женщина растянулась на снегу. Когда она попыталась вскочить, пинок под ребра вновь опрокинул ее в белое крошево.

– Хорош баба. Злой, прыткий…

Ингвар навис над Эльзой, поигрывая мечом:

– Голова рубить жалко. Давай сначала…

Он поперхнулся, не закончив фразу. Икнул: громко, утробно. Кинжал Вульма из Сегентарры по крестовину вошел в печень норхольмца. Провернув клинок, Вульм резким движением выдернул кинжал. Кровь хлынула мощной струей, заливая снег, Эльзу, сапоги мужчин. С брезгливостью человека, знающего толк в чистых убийствах, Вульм отпихнул тело Жги-Всех, заваливающееся набок. Эльза стала на четвереньки, встряхнулась по-собачьи – пунцовые брызги полетели во все стороны – и жесткая пятерня Вульма ухватила женщину за волосы. Рывок – сивилла подавилась криком, задохнулась, отчаянно запрокидывая голову, и ткнулась лицом обратно в колючий холод. Колено Вульма уперлось ей в спину между лопаток, не давая подняться. С мастерством, отточенным годами опыта, сегентаррец принялся вязать Эльзе руки, как уже проделывал это однажды в башне Красотки. Не прерывая своего занятия, он глянул на Куцего Хряпа. Коротышка успел отскочить на пару шагов и теперь стоял, пригнувшись, выставив перед собой тесак и нож – длинный, кривой, похожий на обломок сабли.

– Я ж сказал: половина – моя, – с отменным спокойствием сообщил ему Вульм. – Так и вышло. А ты: гнёшь, гнёшь… Тысяча на двоих делится без остатка. Как мыслишь, бывалый?

Коротышка не спешил убрать оружие в ножны. Сверлил Вульма подозрительным взглядом, переминался с ноги на ногу – вроде бы на месте, но на деле исподволь, едва заметно сокращал расстояние. Впрочем, сообразив, что от Вульма его маневр не укроется, Куцый быстро прекратил опасные игры.

– Оно-то делится, – бросил он, кусая губы. – Только зачем ее вязать?

– Мало ли… Может, ты в бароны метишь?

– В принцы!

– Ну вот. Потом скажешь, что я тебя титула лишил.

– Золото, – твердо сказал коротышка. – Отдаем голову, берем деньги и разбегаемся. Я тебе не Ингвар. Со мной твои штуки не пройдут.

Вульм пожал плечами:

– Как скажешь. Так я рублю?

– Руби.

Стоя в пол-оборота к Куцему Хряпу, Вульм потащил из ножен Свиное Шило. Левая ладонь сегентаррца, скрытая от Куцего, легла на рукоять кинжала. Наблюдая за действиями Вульма, коротышка приплясывал от нетерпения. Он даже подбросил к небу свой тесак – должно быть, восторг переполнил сердце – и резко, с подворотцем, взмахнул освободившейся рукой, словно в ней объявился кнут. Веревка, одним концом продетая в дырчатое «яблоко» тесака, выпала из рукава коротышки, натянулась, запуская тяжелый тесак по большому кругу. Так на корабле срывается канат, удерживающий мачту, и хлещет кого ни попадя смолёной молнией. Вульм хрипло вскрикнул, когда его многострадальное колено взорвалось дикой болью. Он неуклюже повалился на Эльзу; сивилла задергалась под тяжестью сегентаррца, будто жертва под насильником – и Вульм, рыча раненым зверем, навзничь опрокинулся в снег.

Куцый Хряп прыгнул.

Тесак уже вернулся в его ладонь; в другой хищно изогнулся нож. Куцый умел считать не хуже старого волка. Тысяча хорошо делится на двоих. А на одного – еще лучше. Искалеченный, ослепленный болью Вульм опоздал вытащить меч. Два клинка целились в его грудь, и отбить их было нечем. Коротышка учел все, кроме глупой бабы, которой оставалось жить – вдох да выдох. Освободившись от Вульма, Эльза вскочила на ноги, и Куцый в прыжке врезался в сивиллу. Плотный, крепко сбитый – ядро, не человек – он сшиб женщину в сугроб и рухнул на Вульма: неудачно, боком. Кривой нож на треть вошел в правое плечо сегентаррца, но тесак лишь без толку вспорол воздух. Куцый Хряп снова взмахнул тесаком, желая раскроить Вульму череп – и узкое лезвие кинжала, легко пробив куртку коротышки, скользнуло меж ребрами.

Вот и сердце, сказал клинок.

Хрипя, пачкаясь в чужой крови, Вульм титаническим усилием сбросил с себя мертвеца. Ногу дергало так, словно он угодил в пыточную, и палач раскаленными клещами извлекал из колена все мелкие косточки, одну за другой. На фоне этой боли нож, застрявший в плече, казался милостью небес.

– Эльза…

Он не узнал собственного голоса.

Скрип снега. Она подобралась к нему сбоку, настороженная, как крыса, готовая отпрянуть в любой миг – и броситься прочь.

– Кинжал. Возьми. Ремешок…

– Я… вы…

– Замолчи. Режь.

– Не могу. Пальцы затекли.

– Дай я…

Неуклюже, словно желая помочиться, она присела спиной к нему, подставила связанные сзади руки. Кинжал был острый, как бритва, Вульм боялся рассечь Эльзе вены. Боялся потерять сознание от боли. Боялся сдохнуть раньше, чем освободит женщину. Кровь Даргата! Он никогда в жизни столько не боялся… Проклиная судьбу, возраст, Куцего, весь мир сверху донизу – от проклятий становилось легче – Вульм справился с путами и откинулся затылком в снег, едва дыша. Хотел утереть со лба выступившую испарину – и не смог.

– Вы… вы это из-за меня? Или…

Лицо сивиллы. Близко-близко. Струп на щеке сошел, обнажив молодую, нежно-розовую кожу. Шрама не останется, подумал Вульм. Это хорошо. Красивая девка…

– Я… я думала… Простите меня! Простите!

В глазах темнело. Разум превратился в лодку. Он уплывал от берега, раскачивая Вульма на пологой зыби. Началась течь, в лодку струилась вода. Жалкая скорлупка проседала, грозя пойти на дно.

– Я вас тут не оставлю!

– Беги, – прошептал Вульм. – Награда… за тебя…

– Я вас не брошу.

Эльза вытерла слезы и принялась рыться в походной сумке Вульма. Она не знала, что ищет: снадобья? чистое полотно? Но кот и крыса, ворон и голубь сгрудились вокруг искалеченного волка, не видя для себя иного пути. Это грот, думала сивилла. Это Янтарный грот. Он все-таки ответил мне. Теперь я знаю, что делать. Я – последняя сивилла обители, и мой янтарь всегда со мной. Где бы я ни была, хоть на краю света.

Не уйдет, уверился Вульм. Дура…

– В Шаннуран, – сказал он. – Теперь мне только в Шаннуран.

– Что?

– Под землю, говорю. Самое время.

И черная, рыхлая гора погребла под собой Вульма из Сегентарры.

8.

– Двадцать лет, – сказал Циклоп.

Снежная целина лежала перед ним. Под солнцем, рвущимся в зенит, снег отдавал в желтизну, словно лист пергамента, отбеленный мукой и молоком. Ветер нес по равнине искрящуюся пыль: серебро и перламутр. Дорога рождалась в муках, в ожидании первого шага.

– Двадцать лет назад я видел в темноте. Черная Вдова навещала меня, и я не знал, чего хочу: бежать или остаться. Что я знаю сейчас? Чудовища были добры ко мне, вот и все. Судьба – чудовище. Надеюсь, она не станет ломать традицию.

Камень в его лбу, не скрытом повязкой, был черным.

– Двадцать лет назад, – сказал Симон Остихарос, – я гнил под землей. В цепях, с зашитым ртом. Черная Вдова навещала меня, и я бился с ней до последнего. Моя природа – борьба. Говорят, в старости человека не изменить. Что ж, проверим…

Лицо старца казалось высеченным из дерева.

– Двадцать лет назад у меня случился первый приступ, – сказала Эльза. – А может, чуть позже. В семье были уверены, что я больна. Падучая, говорили они. И завидовали соседям, чьи девочки родились здоровыми. Ладно, что там вспоминать…

Поземка вилась у ног сивиллы.

– Двадцать лет назад я славно погулял в Шаннуране, – сказал Вульм. – Надеюсь, а'шури не злопамятны. Эй, парень! Чего молчишь?

Натан держал сегентаррца на руках, как ребенка.

– Двадцать лет назад меня не было, – сказал изменник. – Совсем.

Взгляд его прояснился.

– Хотел бы я знать, – задумчиво произнес Натан, – что будет с нами через двадцать лет? Через сто? Тысячу?! Госпожа Эльза, вы не посмотрите?

– Сдохнем, – уверенно заявил Вульм. – Даже раньше.

– Ну, не с нами. Вообще. Госпожа Эльза…

– Посмотрю, – кивнула Эльза. – Прямо сейчас и посмотрю.

И шагнула вперед.

* * *

Багровый диск солнца летел в пасть заката. Клыки горных пиков жадно тянулись навстречу, окрашиваясь свежей кровью. В кронах буков и грабов, растущих на холмах, занялся пожар – скоротечный, потому что от скальной гряды уже ползли длинные лиловые тени, и деревья подергивались сизым пеплом сумерек. Лишь две-три верхушки продолжали тлеть грудами углей, но вскоре погасли и они. Умолкли птицы. Налетел порыв зябкого не по-летнему ветра, взъерошил листву, встревожил рощу тихим шепотом – и унесся прочь. Дальше лежал спуск в долину, а на другом ее краю, за ручьем, путь преграждала стена, в которой чернел глубокий провал.

Шаннуран ждал гостей.

– Ты видишь, Инес? – спросил Циклоп. – Мы пришли.

Вульм покосился на сына Черной Вдовы, сравнивая складки на его лице с видом, открывавшимся с холма. Лицо-карта не лгало. Ларский хребет, лес на склонах Седой Мамочки; черный рот – вход в преисподнюю.

– Заночуем? А завтра, с утра…

Не было никакой разницы: спускаться под землю утром или на ночь глядя. В шаннуранских лабиринтах царит вечный мрак, равнодушный к смене времени. Просто Вульму очень хотелось увидеть еще один рассвет.

– Надо идти.

Голос сивиллы прозвучал глухо, словно из могильного кургана.

– Хорошо, – кивнул Циклоп.

Симон молчал, хмурясь. Натан, преданно глядя на Эльзу, лишь поскреб ногтем косой шрам на скуле. Шрам он заработал три месяца назад, в предгорьях Кинассы. Ничего, отбились, хвала Митре. Кроме шрама, в Кинассе Натану достался топор на длинной рукояти. Похожий был у ледяного гиганта, о котором парень до сих пор вспоминал с содроганием.

Они избегали городов. Нигде не задерживались дольше, чем на два-три дня. Лошадь для Вульма – каурого мерина с крепкими, мохнатыми ногами – удалось купить в Фортрене через две недели. Не помешала бы повозка и еще одна лошадь, но кончились деньги. Дорога же едва началась. Обледенелые тракты. Проселки, заваленные снегом. Весенняя распутица. Чавканье жирной грязи. Косые струи ливня. Морось, тоскливая, как речи на похоронах. Духота, пыль; кажется, что солнце прикипело к зениту…

Мерин заупрямился. Фыркал, мотал головой, упирался копытами в землю. Ворча на глупое животное, Натан свел упрямца с холма под уздцы. Каурый давно усвоил: у изменника рука тяжелая – и брел смирно. Лишь косил на парня влажным глазом, укоряя: что ж ты так? Если самому жить надоело, хоть меня пожалел бы? В конце спуска по спине Вульма, с трудом державшегося в седле, пробежал холодок. За ними наблюдали. Это длилось третий день, но сегентаррцу не удавалось засечь соглядатая.

Какая разница, подумал Вульм. Все, приехали.

Над холмами взошла луна – темно-желтая, как янтарь в диадеме. Тени упали в обратную сторону – от холмов к горам. На поверхности скал, тускло отблескивающих в лунном свете, четче обозначился матово-аспидный провал. Оттуда тянуло мускусом и тленом. До входа оставалось всего-ничего, когда тени ожили, зашевелились, надвинулись со всех сторон.

Их ждали.

А’шури призраками возникали из тьмы, поднимались из-за камней и кустов. Их было много, очень много. Яркий свет луны не был помехой жителям подземелий – если а'шури и щурились, то глаз руками не прикрывали. Молчаливые, строгие, они обтекали путников справа и слева, отрезая пути к бегству.

Вульм спешился. Это далось ему с трудом: нога хоть и зажила, но почти не сгибалась. Теперь Вульм туго перетягивал колено лентой из телячьей кожи, поверх штанины. Так на искалеченную ногу можно было наступать, пусть и с грехом пополам. Сойдя на землю, сегентаррец отцепил от седла костыль из твердого кизила, любовно отполированный на привалах, и оперся на него, стараясь держаться прямо.

А’шури приблизились вплотную. Здесь собрались не только вооруженные мужчины – женщины, дети, старухи… Люди вечной тьмы и люди подлунного мира стояли у врат Шаннурана, на границе миров. Кажется, ожидание томило и тех, и других. Вскоре толпу всколыхнуло едва уловимое движение – рябь на воде – и дикари расступились. К гостям шли двое. Тощий, жилистый старик, похожий на саранчу, в одной набедренной повязке – и живой труп. Рядом с иссохшей мумией старик выглядел юным атлетом в расцвете сил. Нет, это не был мертвец, ведомый чужой волей, хотя во лбу его, на том месте, где у Циклопа располагалось Око Митры, зияла страшная дыра с рваными, загноившимися краями.

Медленно, как во сне, Циклоп поднял руки к вискам и стянул с головы повязку. Луна светила ему в спину, но камень полыхнул костром, ярко-багровым пожаром в ночи. Купаясь в отблесках Ока Митры, за спинами старика и мумии проступили из темноты силуэты еще пятерых существ. Заостренные черепа сужались к затылку – гладкие, лишенные волос. Странные пропорции тел, по-обезьяньи длинные руки с коваными наручами на предплечьях. Лоснящаяся кожа наводила на мысли о змеиной чешуе; двигались пятеро тоже подобно змеям.

Сыновья Черной Вдовы.

Гвардия Шаннурана.

Запах мускуса и тлена усилился. Взгляды всех были устремлены на сияние во лбу Циклопа. Король Камней в ответ изучал своих подданных. А потом мумия шагнула вперед и опустилась перед Циклопом на колени, припав ужасной дырой к его стопам.

– Шури'аш-ш-ш!

Шорох листвы, шелест чешуи, шипение гадюки:

– Шури'аш!

Бормоча заветное слово, а’шури преклоняли колени.

– Я вернулся, – шептали губы Циклопа.

– Ты будешь добр к нам? – спросил старик.

О Шаннуране ходит немало легенд. Сегодня родилась еще одна.

Эпилог
Пятьдесят лет спустя

…и по Великому Пути прошел я дальше всех.

Р. Говард, «Вознаграждение»

– Неужели? – спрашивает король.

Он с жадностью смотрит на Вазака. Его величество ждет продолжения истории. Он готов слушать ее без конца. В двадцатый раз, думает Вазак. Нет, больше. Маг забыл, как часто возвращался король Альберт, прозванный в народе Недотрогой. Время – песок – шлифует память, и все, что повторяется, сливается в единую полосу.

– Так рассказывают, сир.

– И с тех пор его никто не видел?

– Да, сир.

– Никто-никто?

– Болтуны утверждают, что видели. Пили с ним вино. Взывали к древним богам. Катались верхом на чудовищах. Превращали камни в камни. Они лгут, ваше величество.

– Зачем они лгут?

– За эту ложь их угощают пивом и мясом. Люди падки на сплетни.

– Ты не любишь людей, Вазак?

– К живым я равнодушен. Кроме вас, сир.

Отсюда до самого берега – маки, шафран, бледно-голубые ирисы. На склоне – желтая пена кизила. Выше – нежно-розовые островки миндаля. Ветер ерошит ворс травяного ковра. Кажется, что щедрая рука, протянувшись с неба, без меры одарила Тер-Тесет: рубины, топазы, сапфиры… Над морем кричат чайки. В волнах мелькает парус рыбачьего челнока.

– А маги?

– Они умерли, сир.

– Все?

– Нет. Жив Талел, мой учитель. Впрочем, большую часть времени он проводит в состоянии, которые вы, сир, не назвали бы жизнью. Это продлевает ему дни.

И мне тоже, думает Вазак. Талелу Черному не до бывших учеников. Иногда он хочет понять, чего ждет Талел. И не может. Когда жрец Сета бодрствует, он глух к призывам Вазака.

– Остальные умерли? – упорствует король.

– Да, и скверно. У Тобиаса в первый год выросла новая нога. Он радовался, как дитя. Позже он перестал радоваться, а спустя три года покончил с собой. Осмунд заперся в башне и тянул до последнего. Как ушел Н'Ганга, я не знаю.

– А Злой Газаль?

– Газаль-руз очень страдал. Однажды он не выдержал и ушел в Шаннуран. Сказители поют, что он бился с Циклопом, желая погибнуть в бою, и достиг своей цели.

– Они поют правду?

– Что есть правда, сир? Никто больше не встречал Злого Газаля. Иные утверждают, что битвы не было. Что Газаль упал Циклопу в ноги и вымолил здоровье. За это Циклоп взял с него клятву никогда не выходить под свет солнца и луны. Газаль согласился и здоровым ушел во мрак. Сейчас он – правая рука Циклопа.

– Почему он? Почему не Симон Остихарос?!

– Маги живут долго, ваше величество. Но и мы не бессмертны.

– Жаль…

– Не жалейте Симона, сир. Он был не из тех, кто принимает чужую жалость. Впрочем, кое-кто болтает, что Симон – хранитель Шаннурана. В лунные ночи, если смотреть с Седой Мамочки, над входом в подземелья можно увидеть скалу, похожую на статую. Одни толкуют, что это демон Шебуб, другие – что это Симон Остихарос. Якобы при виде врагов в глазницах статуи вспыхивает раскаленная бирюза, и море огня течет навстречу дерзким.

– Красиво, – вздыхает король.

Вазак молчит. Он ставит себя на место дерзких, и думает, что красота – величайшая в мире ложь. Король вернулся три дня назад, после того, как Альберта укусил каракурт. В первый день Вазак чуть не стер себе язык, повторяя навязшее в зубах: вы, сир, не принц, а король, ваш благородный отец скончался, регентом при вас – Филипп Высокий, ваш близкий родственник; я – ваш преданный слуга, маг трона… Подробности Вазак давным-давно опускал. Какая разница, что Филипп – не родич, а сын Альберта? Еще был жив Дорн, старая крыса, когда им удалось дотянуть Альберта до четырнадцати лет, и Недотрога сумел обрюхатить младшую сестру графа ди Гендау. Законный брак, все честь по чести… Филипп родился крепким и бойким. В семнадцать он, соблюдая традицию, задушил юного отца подушкой. Говорят, убийца плакал. Он любил Альберта, жалел его, но советчики убедили Филиппа, что в ином случае Тер-Тесет обречен. О да, думает Вазак. Ночью, орудуя подушкой, Филипп плакал; утром же он зарыдал, как безумный, когда вернувшийся Альберт спросил у него: «Кто вы такой? Нам сказали, что вы – регент…»

Сейчас, намекни кто Филиппу на необходимость прикончить отца – регент велел бы четвертовать мерзавца. Сам – отец двух сыновей-подростков, король для всех, кроме собственного родителя, Филипп благодарил великого Митру за то, что, явив чудо, бог сломал отвратительную династическую традицию. От своих детей Филипп больше не ждал удара в спину.

– А почему Вдова его не съела?

Ирисы. Маки. Кизил. Солнце заливает мир светом. Зеленая вода блестит: глазам больно. А юный король тянется к Вазаку, и во взгляде Альберта – подгорная тьма. Он обожает историю про Циклопа. Разобравшись на скорую руку с государственными делами, Альберт слышит обрывок этой истории – от пажа, гвардейца или певца на пиру – и зовет Вазака. Кто скажет его величеству правду, если не королевский маг?

– Говорят…

Вазак решает опустить это назойливое «говорят». От него горчит во рту. Вазак не верит болтовне глупцов. Он знает, что тайны, в особенности тайны Шаннурана – темнее и опаснее любых легенд. Сказки – для детей и дураков. Для них будущее загадочно, а прошлое мертво. Некроманту хорошо известно: ударь прошлое кнутом, и оно встанет, терзаясь голодом и злобой.

– Почему Вдова не съела Циклопа! – упорствует мальчишка.

– Циклоп откупился, сир. Он принес в Шаннуран нефритовое зеркало, в котором томилась душа Инес ди Сальваре. Вдова приняла душу несчастной, сделав Циклопа владыкой над а'шури. Теперь душа Инес, тоскуя во Вдове, как в темнице, осуждена вечно беседовать с Ушедшими, а это хуже ада. Циклоп же сидит на троне, выточенном из цельного алмаза.

– Король дикарей? – Альберт смеется.

– Именно так, ваше величество.

– Король слепых кротов?

– И наследник тайн Ушедших. Все, что узнает Инес – узнает Черная Вдова, а значит, Циклоп. Он ест эти тайны, как мы едим хлеб. Пьет их, как мы пьем воду. Дышит ими, как мы – воздухом. И во лбу его горит Око Митры.

– А дети? Нам доложили, а'шури крадут человеческих детей…

– Раньше – да, сир.

– А сейчас?

– Сейчас – нет. Детей покупают на невольничьих рынках. Берут из нищих семей, щедро расплатившись золотом. Находят в трущобах, в гильдии побирушек… Да мало ли где? Дети исчезают, и больше никто их не видит. Полагаю, они у Циклопа. Ваши слуги, сир, пытались схватить хотя бы одного посредника, снабжающего Шаннуран детьми. Увы, они не преуспели.

– Он их ест? А Вдова? Она их ест, да?!

Король нетерпеливо машет рукой. Королю скучно слушать про слуг и розыск. Лицо Альберта раскраснелось, глаза сверкают. Однажды я умру, думает Вазак. Я не бессмертен. Надо подготовить преемника. Кто-то должен быть рядом с Альбертом Недотрогой. Некромант боится признаться самому себе, что он привязался к мальчишке.

– Она их лижет. А он их учит.

– Магии?

– Вряд ли, сир. Во всяком случае, я незнаком с этой магией.

Полагаю, дети уже здесь, молчит Вазак. На земле, под солнцем. Циклоповы выкормыши. В харчевнях, на улицах; такие же, как мы. Подданные Короля Камней, вошедшие в возраст; его лазутчики. Что они ищут? Чего хотят? Вазак радуется, что стар. Что сила его не слишком велика, а значит, и годы не будут слишком обременительны. Он уйдет прежде, чем мир изменится окончательно. И не вернется, хоть тысяча кнутов станут звать Вазака обратно.

– Когда воспитанники Циклопа выйдут наружу, – важно заявляет король, – настанет конец света. Так пел сказитель. Мы ему верим. Они выйдут, и мир рухнет.

– Когда же они выйдут, сир? – спрашивает Вазак.

– Через тысячу лет. А может, через пятьсот.

– Хорошо, – с легким сердцем соглашается Вазак. – Пусть выходят.