Текст книги "Ни за грош"

Автор книги: Геннадий Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

5

– Валентин Сергеич? Здравствуйте, Кручинин… Нет, не очень… Агафонова и Притулы… Когда?.. Хорошо…

Надеюсь… Пустяки… В сомненье, говорят, воздержись, однако в данном случае не на пользу… Нет… Совершенно верно… Речь идет о главной улике… Там старуха Тужилина бродит по дну озера, как русалка… Полагаю, орудие убийства… Вы правы, да, именно о водолазе я и хотел посоветоваться… Трудно сказать… Конечно, хорошо бы ее опередить. А с другой стороны, мало ли что взбредет в голову старой женщине?.. Верующая, настроена мистически, испугана… Конечно. Навел справки…

Хопров Павел Никодимыч. Болен, постельный режим…

Да, ветеран войны, человек уважаемый. Но что любопытно – слег именно девятого, во вторник… Не исключено… Непременно… Думаю, в последнюю очередь… Да, и поэтому тоже. Прикован к постели… За Тужилиной?

Присматриваем. Вместе со сторожем, кстати… Вы думаете?.. Дорогое удовольствие – водолаз… Нет, если разрешите, я Гребцова подержу… Совершенно верно. Пусть попрыгают, а мы им сядем на хвост… Хорошо… Понял…

Зайду.

6

Он шел размеренно, прогулочным шагом, заложив руки за спину, любуясь цветом опадающих листьев, игрой света в лесу, провалами глубокого холодного неба.

– Извините, уважаемый.

Иван и Севка, перегородив мотоциклами тропу, сидели бок о бок на угреватом замшелом пне, явно поджидая его.

– Что вам? – спросил Изместьев.

И не узнал своего голоса. Резкий, дикий, первородный страх прострелил позвоночный столб, и вспыхнула, разбегаясь по телу, унизительная липкая дрожь.

– Как вас по батюшке?

– Алексей Лукич.

– А мы – Алеша Попович и Добрыня Серпухович.

– Эстетика повторов, – горько усмехнулся Изместьев. – Очень приятно.

– Не бойтесь – мы не грабители.

– А кто же?

– Голос совести, – сказал Иван, уступая Изместьеву место на пне. Прошу. Покалякаем.

– Спасибо. Если позволите, я постою.

– Дельце у нас к вам деликатное, – сказал Севка. – Агафона с Притулой еще не забыли?

– Простите?

– Те двое, которых вы уложили.

– Еще хоронить приезжали.

– О, – покачал головой Изместьев, – неуловимые мстители… Вы не по адресу, молодые люди. Я всего лишь случайный и не очень важный свидетель, и все, что мог сказать по этому поводу, сообщил следователю.

– В курсе, – Иван жикнул «молнией» под коленом, вытянул из накладного кармана металлическую цепочку и выразительно намотал ее на кулак. Обойдемся без суда и следствия.

– Как во времена императора Джугашвили.

Севка приблизился к Изместьеву и прихватил его за ремень.

– Не стоит упрямиться, уважаемый. И хитрить с нами – не стоит. Не советую.

– Секундочку, – отпрянул Изместьев. – Не понимаю. Что происходит?

– Илью нашего, Муромца, взяли.

– Сами, лентяи, найти не могут, вот и припаяют первому встречному.

– У них же статистика. Он, не он – один хрен.

– Погодите, погодите, – взволнованно произнес Изместьев. – Если я правильно понял… Кручинин арестовал вашего товарища? И предъявил ему обвинение?

– Ну.

– Это правда?

– Послушайте, как вас там…

– Алексей Лукич.

– Вы лично нас не интересуете. Своих дел по горло. Но так случилось, что на узкой дорожке нам не разойтись.

– Ломать ребра не хотелось бы. Но…

– Сломаем, – сказал Иван. – Сегодня я с большой охотою распоряжусь своей субботою.

– Уважим, – подтвердил Севка.

Изместьев напряженно думал. Он не сомневался: угроза нешуточная. Парни дерзкие, решительные, уверовавшие в свою силу, и, если на самом деле все так и обстоит, как они говорят, если Кручинин заключил под стражу их дружка, ждать можно самого худшего… Что они хотят, зачем явились к нему, догадаться нетрудно…

Но как это сделать? Как?

– Стало быть, ваша цель, молодые люди, вовсе не в том, чтобы набить мне морду ни за что ни про что?

Или сломать парочку ребер? Правильно? Я в верном направлении думаю? Ваша цель – найти с моей помощью настоящего убийцу?.. И потом сообщить куда следует?.. Или?.. Вы хотите сами сдать его?.. А может быть, сразу и обменять на вашего товарища?

– И поскорее.

– Прекрасно, – рассмеялся Изместьев. – Но как вы это себе представляете? Конкретно – как? Допустим, вы его нашли. А дальше? Привезли на Петровку?

Вот он, милостивые господа, судите, мы его нашли и обезвредили, а вы нам за это верните друга – так, что ли?

– Не ваше дело.

– Смешно. И наивно. Неужели вы всерьез полагаете, что все так просто?.. Нет, я понимаю ваши затруднения и хотел бы вам помочь. Но подумайте. Кто он?

Где находится? Отдаст ли себя в ваши руки? По силам ли вам? Сознается или нет? И если сознается вам – не откажется ли там, у Кручинина? Как вы его доставите – связанным на мотоцикле? Как объясните свои действия? И не кажется ли вам, что задуманная операция скорее вызовет недоверие к вам, чем к преступнику?

Что скорее вы присоединитесь к Илье Муромцу, чем Илья Муромец к вам?

– Болтовня, – мрачно сказал Иван.

– Шаманит, – согласился Севка.

И стиснул Изместьеву кисть.

– Минутку. Одну минутку. Я все объясню.

– Валяй, – Иван раскрутил цепочку и резанул ею со свистом воздух. – А то баки заговаривать мы все мастера. Ну?

– Видите ли, в чем дело, – медленно произнес Изместьев. И вдруг решился. – Хорошо. Пусть будет повашему. Я действительно знаю, кто это сделал.

– Давно бы так.

– Пожалуйста, отпустите руку… Больно. Я все скажу.

Севка ослабил хват.

– И чего упирался?

Изместьев вздохнул.

– Все не так просто, молодые люди… Дело в том, что виновный одновременно еще и жертва. Вы понимаете? Он уже достаточно наказан.

– Кто?

– Не торопите меня. Я принял решение.

– Кто?

– Позвольте объясниться. И для вас, и для меня это очень важно, поверьте. Спешка к добру не приведет.

– Ладно. Только по-быстрому.

Изместьев опустил голову. Помолчал.

– Погибаю, молодые люди… Перед вами живой труп, – он сказал это с болью, тихо и веско, и парни притихли. – Я был талантлив… А теперь… пуст… Выжгло внутри… Ненависть разрушительна… Я только недавно понял, что даже кромешников нельзя ненавидеть…

К сожалению, слишком поздно… Мне казалось, что, ненавидя их, я радею за Отечество. А получилось – терял зрение, душу. Слеп. Медленно, постепенно слеп. Я не заметил, как что-то тугое и страшное разрослось во мне.

Что-то неотвратимое и гибельное. Как саркома… Это была медленная смерть… Да-да, не удивляйтесь, перед вами – мертвец. Человек, пожравший самого себя…

Ни света уже, ни добра. Ничего высокого или святого…

Пыль и пепел. И дрянь, вот что во мне осталось… Прошу вас, запомните мои слова. Я никому не говорил.

Вам – первым. Зачем? Может быть, поймете. Когданибудь, попозже… Так низко пасть редко кому удавалось… И все-таки, – снова горько вздохнул он, – хочется жить… Какая издевка… Уже ни на что не годен, кроме подлости и предательства, все омертвело внутри, а жить хочется. Ужасно хочется жить.

Изместьев смолк.

– Ты что-нибудь понял?

– Не-а.

– Может быть, молодые люди, вы пришли своевременно. Будь что будет… Однако и вам предстоит сделать выбор. Вы готовы?

– Он еще спрашивает. Как пионеры!

– Не торопитесь, мальчики. Это серьезно. У вас есть время подумать.

– Ну, сколько можно молоть языком? – раздраженно сказал Севка. Надоело. Где он?

– И все-таки подумайте, – настаивал Изместьев. – Я конченый человек, а вам еще жить да жить.

– Испугал ежа.

– Не догадываетесь?.. А сложность вот в чем, молодые люди. Мало показать вам его. Надо еще, чтобы у вас были неопровержимые доказательства его вины.

Вы согласны?

– Ха! Припрем – сознается.

Изместьев грустно покачал головой.

– Не тот случай.

– А че такое-то?

– Придется допросить. Причем не просто допросить, а, я думаю, по методу профессора Лурия.

– Нам?

– Именно. Нам троим. Больше, как вы понимаете, некому.

Иван присвистнул.

– Ни фига себе.

– Иного способа я не вижу… Решайте. Вот почему я вас не торопил. Еще и по части морали дело более чем сомнительное.

– Сядем, что ли?

– Не думаю. Вряд ли… Все-таки мы поможем следствию. Без нас они бы никогда не получили доказательств его вины… Хотя… самостоятельность в подобных случаях, конечно, недопустима.

– А что за метод? С чем его едят?

– Пойдемте. Сначала ко мне – нам понадобится магнитофон. Поговорим, обсудим детали, распределим роли. То, что мы задумали, настолько важно, что без предварительной подготовки нельзя. Мы же должны успешно провести эксперимент, не правда ли? Пойдемте. Если случится так, как я предполагаю, если все пойдет гладко, вы сегодня же отвезете следователю кассету. В обмен на вашего товарища.

– Я чего-то не врубаюсь, – сказал Иван.

– Ладно, пусть, – сказал Севка, поднимая мотоцикл. – Темнит, ему же хуже.

– Идемте, молодые люди. Идемте. Дорогой все объясню.

7

Она пригладила ему кудри.

– Хороший… Ты очень хороший.

Он прижал ее руку к груди. Она засмущалась.

– Не надо, Яшенька… Ну, что ты.

Большие черные глаза его поблескивали. Он смотрел на нее снизу, сидя в инвалидной коляске, смотрел умоляюще, безнадежно.

– Не надо, – она высвободила руку. – Прошу тебя.

– Ккк…атя.

– Яшенька. Ну, не надо. Я сейчас разревусь.

– Ка-к-катя.

– Ты же умница. Ты все понимаешь.

– Ккк-катя.

– Я плохая, Яшенька. Я ужасная. Я хуже всех на свете.

В дверь неожиданно позвонили.

– Ннн-нет, – он стиснул подлокотники креслакаталки.

А она вскрикнула:

– Кто там? – и торопливо выбежала в прихожую.

– Если не ошибаюсь, Катя?

– Да, – удивилась она. – Добрый день.

– Здравствуйте.

На пороге стоял Кручинин.

– Квартира Беловых? А Яша? Он дома?

Она кивнула.

– Извините, что не предупредил звонком. Но дело неотложное. Всего несколько минут. Вы позволите?

– Пожалуйста, – растерянно пробормотала она. – Сюда.

– Старшего нет?

– Скоро должен вернуться.

– Пожалуй, так даже лучше.

Они прошли в комнату.

Катя встала у окна – колючая, настороженная.

Кручинин поздоровался с Яшей за руку.

– Надеюсь, представляться не надо? – Он покачался на каблуках. – На всякий случай, Виктор Петрович, – и дробненько рассмеялся. – Не пугайтесь, я дяденька смирный. Лев рычит во мраке ночи, кошка стонет на трубе, жук-буржуй и жук-рабочий гибнут в классовой борьбе. Ну что, братцы-нолики, побеседуем?

Яшка выглядел совершенно спокойным, а Катя смотрела на следователя с нескрываемой неприязнью.

– Хорошо, помолчим, – сказал Кручинин, с улыбкой поглядывая то на одного, то на другого. – Однако не будем терять времени. Тем более, когда оно дейстствительно дороже денег.

– Не понимаю, – сказала Катя. – Зачем вы пришли?

– Объясню. По роду службы мне необходимо коечто уточнить. А поскольку зарплата у меня маленькая и сам я крайне нерадив и работать не умею, я пришел за помощью к вам. И любую информацию готов оплатить щедро.

– О чем вы? Какую информацию?

– Ну, где, например, ваши друзья. Надеюсь, вы знаете, о ком я говорю? Добрыня Никитич и Алеша Попович. Или, в миру, Иван и Всеволод. Чем заняты. Сейчас. В данную минуту.

– Ааа… Анн-н-ндрей?

– Не волнуйтесь, Яша. Он в полной безопасности. Его не пытают, не бьют. Ведет себя по принципу: нападение – лучшая защита. В меру нахален, как большинство его сверстников, и чересчур уверен в себе. Пока. Мера пресечения определена ему достаточно легкая. Не страдает. А вот активность его дружков меня беспокоит… И вопрос к вам, Яша. Они решили выручить Гребцова, сделав за нас нашу работу? Я верно разобрался в ситуации?

Яша опустил глаза и энергично замотал головой.

– Жаль, – сказал Кручинин. – Очень жаль, – и подбросил шарик. – В таком случае у меня к вам уже не вопрос, а просьба. Объясните им, пожалуйста. Не мне, а им. И как можно скорее – если не хотите их потерять. Сообщите им следующее. В убийстве Гребцова никто не собирается обвинять. Это говорю вам я. А меня пока от ведения дела никто не собирается отстранять. Если подтвердится, что он любитель и не связан с профессиональными мафиози, как, впрочем, Иван и Всеволод, не исключено, что наказание будет символическим. Во всяком случае, для него пустяковым. Михалыч у нас человек незлопамятный, отходчивый, писать хотя и умеет, но отказывается, к тому же Гребцов перед ним извиняется восемь раз в сутки… Но если, дорогие мои… Если его приятели, выручая своего лейтенанта, снова прибегнут к насилию или еще что-нибудь подобное выкинут, предупреждаю: я им не завидую. И, конечно, рикошетом это сильно ударит по Гребцову. Вы меня поняли?

Катя закурила. Спросила:

– Решили бороться с рэкетом?

– А вы не советуете?

– Бесполезно.

– Разрешите узнать, почему?

– Поговорите с Яшей, он вам объяснит. Потому что народу выгодно.

– Народу? – рассмеялся Кручинин.

– Может быть, я неудачно выразилась. Тем, кто живет за счет дефицита. Или не так: в условиях дефицита. Частнику выгоднее заключить договор о безопасности, чем быть ограбленным. За сотню в месяц.

– К сожалению, вы правы. Имеем. Со времен застоя, как сейчас говорят.

– Снова ошибаетесь.

– Да ну?

– Никакой не застой, – заспорила Катя. – Если хотите знать, это было во время гражданского неповиновения.

– Как-как?

– Гражданского неповиновения. Тихого или громкого. На всех этажах.

– Впервые слышу.

– А вы поговорите с Яшей.

– Непременно, – Кручинин качнулся на каблуках и продекламировал: Страшно жить на этом свете, в нем отсутствует уют, ветер воет на рассвете, волки зайчика грызут… Легкий презент, – он протянул растерянной девушке шарик. – И моя визитная карточка. Пожалуйста, без стеснений. Времена меняются, молодые люди. Не дайте застрять ребятам в эпохе гражданского неповиновения. Яша, привет отцу. Будьте здоровы.

– До свидания.

8

– Атас, – восхитился Иван. – Особнячок отгрохал как азиатский секретарь.

Севка не верил:

– Своими руками?

К дому Хопрова они подошли в сумерках. Подзадержались в сторожке.

Изместьев стриг бороду, укорачивал усы, брился, искал куда-то запропастившуюся кепку, подробно рассказывал, объяснял, вводил их в курс дела, и перед самым уходом они немного перекусили.

– Эй! Хозяева!

На стук в дверь долго никто не отзывался. Наконец услышали шарк и недовольный женский голос:

– Кто там?

– Откройте! Милиция!

– Тьфу, пропасть.

Дверь им отворила корявая старая женщина с вислым носом. В руках она держала зажженную керосиновую лампу и смотрела на них раздраженно и зло.

– Ну? Чего надо?

– Евдокия Николаевна? – доброжелательно поинтересовался Изместьев. Тужилина^

– Ну?

– Алексей Лукич, следователь.

– Черти вас носят. Приходил уже от вас, тоже сыщик, все вынюхивал.

– Да-да, Кручинин Виктор Петрович. А это наши молодые сотрудники. Прошу познакомиться.

– Поздно мне знакомиться. Чего надо?

– Поговорить, Евдокия Николаевна. Поговорить.

– Некогда мне с вами разговаривать.

– Хозяйка, – вмешался Севка. – Вы чего-то недопоняли. К вам пришел следователь. Из прокуратуры.

Просто так, в гости, следователь к незнакомым людям не ходит. У нас к вам дело. Мы же могли вас вызвать, вы понимаете?

– А ты что за прохвост? Ишь, учить вздумал. Без сопливых разберемся.

– Мы в доме Хопрова? – спросил Изместьев. – Павла Никодимыча?

– Ну.

– А сам хозяин? Дома?

– А то вы не знаете! Болен он. Захворал.

– Можно к нему?

– Нельзя!

– Нам необходимо посмотреть на него.

– На кой? Хворый, он и есть хворый. Чего глазетьто попусту?

– Евдокия Николаевна, – снова не выдержал Севка. – Андрей Лукич вам объяснял. Мы здесь по важному делу. И хорошо бы не мешать нам, а помогать.

– Да иди, иди, черт настырный. Помощницу нашли.

Она поставила лампу на широкий самодельный стол и отошла к плите.

– Почему света нет? – поинтересовался Иван.

– Лампочка перегорела.

– Может, ввернем?

– Ступай к себе и вворачивай.

– Он там? Тоже без света?

– Обождите маленько. Покормлю хоть.

Она что-то наскоро приготовила. И толкнула ногой дверь.

В комнате горел свет. Они вошли вслед за хозяйкой и сгрудились у порога.

В дальнем углу, за белоснежной русской печью, держал на широкой деревянной кровати у окна немощный больной старик. На нем была байковая рубашка в шашечку, голову прикрывала лыжная шапочка. Глаза его из-под опущенных век смотрели на вошедших безо всякого выражения.

Помимо резной мебели, фигурных подоконников, всевозможных этажерок и полочек, массивного киота из черного дерева в красном углу, эта большая светлая комната поражала еще и разумностью планировки, а также прибранностью, ухоженностью и чистотой.

– Хорошо у вас, – сказал Изместьев. – Красиво.

Чисто.

– А как же?

Тужилина пододвинула к кровати одноногий разлапистый табурет. Села.

– Поесть тебе надо, Пашенька. Слышишь? Поесть, миленький, – она осторожно поднесла к губам больного кружку с молоком. – Ну вот. И славно. Пей, пей.

Чего-чего, а этого вволю. Спасибо. Татьяна не забывает.

Пей, миленький, пей. Хорошо, – кончиком платка вытерла больному губы. И пожуй маленько. На-ка…

Ну, что ты, Пашенька. Нельзя. Так и ослабнуть недолго.

Надо поесть. Откуси. Ну, чуток. Кусочек… Нехорошо так, Пашенька. Ей-богу, нехорошо. Вот гости из милиции – что они скажут? Нам с тобой поправиться надо.

Сидишь сиднем, – Тужилина неожиданно всплакнула. – Господи, Пашенька. Вояка ты мой… Пожалей старую… Бубнишь и бубнишь, не разбираю никак…

Хоть словечко бы… Измучилась я без тебя, Пашенька.

Вставай уж… А ну как не выхожу? А ну как на руках отойдешь?.. Господи, грех-то какой, – больной медленно поднял руку, растопырив корявые пальцы. – Ну-ну, не буду. Сглупа. Прости, милый. Не серчай, – она промакнула рукавом слезы на щеках и пощупала под одеялом. – Сухонько там? А то переменю… Ну-ну, не серчай. Не хочешь, и не надо. Потом поешь, правда? Вот гости уйдут, и поешь. Ну сиди. Лежи, отдыхай, – она встала и торопливо перекрестилась, обернувшись к иконам. – Господи. За что наказал?.. Мочи нету.

– Пропала речь? – спросил Изместьев.

– Плохой совсем, – горестно ответила Тужилина. – Гудит да мямкает, а о чем, не всегда и поймешь.

– Но слышит?

– В разуме…

Они перешли на веранду. По сигналу Изместьева Севка надавил на клавишу – включил магнитофон на запись.

– И когда это случилось?

– Ранен он был. Контужен. В войну. Маленько запинался, когда разволнуется… А тут и вовсе.

– Когда – вовсе?

– Не помню, милок.

– И все-таки. С какого времени вы перестали понимать, о чем он говорит?

– Да уж порядочно.

– Со вторника? С девятого числа?

– Может, и со вторника.

– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.

– Ни к чему мне, милок. Я их, дни-то, давно не разбираю.

– Примерно – неделю назад?

– Примерно?.. Может, и так.

– А почему врача не вызвали?

– Их дозовешься, – с сердцем сказала Тужнлина. – А придет – костолом… Только хуже наделает.

Или в карету упрячут. А то и вернут – в гробу.

– Хотите, я вызову?

– Себе вызывай! А мы уж как-нибудь… прежде смерти не помрем.

– Лечите?

– А ты как думал? Бросили?

– Травами? Отварами?

– И травками. Где и сальца нутряного вотру. Припасла. Заговор знаю.

– И помогает?

– Прицепился, – всплеснула руками Тужилина. – Тебе какое дело? Ты кто мне – сват?

– Ему уход нужен…

– Ага. А я, значит, его брошу… Не бойся, не обижен. Вон на руках таскаю, а он не грудной. Кто ж так в: больнице за ним ходить станет? Швырнут на грязную койку, да и позабудут.

– Извините, Евдокия Николавна. А вы ему – кто?

– Баба с возу.

– Я интересовался в деревне… Последние шестьсемь лет вы проживаете здесь постоянно… У меня верные сведения?

– Наболтали, паразиты.

– Без прописки?

– Арестовывать будешь? Или штраф пришлешь?

– Не сердитесь, Евдокия Николавна. Меня интересует характер ваших отношений.

– Какой еще к шутам характер?.. Два старика. Помогаем друг дружке вдвоем все ж полегче. Его дети бросили, разъехались по БАМам своим да по тундрам, а у меня и вовсе никого не осталось. Всех родичей пережила, никак не помру. Из Барановки я. Тут недалеко, верст пятнадцать. Там дом у меня пустой стоит. Давно б продать надо, да Пашенька не советует. Пенсию там получаю.

– Почему не зарегистрировали брак?

– Ту-у – брак. Еще спроси, почему венчаться не пошли. Милый ты мой. Того и гляди, со дня на день хлопнемся. Мы ж не живем, мы смерти дожидаемся…

Если Пашенька вперед помрет, я одна и часу жить не стану.

– А дом у вас справный.

– Да чего ж ему не быть справным? Не ленивые мы, копаемся помаленьку. Пашенька дерево любит. Чуть полегчает, сейчас опять пилить да строгать, опять себе напридумает. Тем и держится. А так-то он хилый. То спину прихватит, то ноги не ходят. Вот и отпаиваю.

– На память не жалуетесь?

– Да какая память, милок? Ни капельки не осталось.

– Скажите, Евдокия Николавна, в тот день, во вторник, Павел Никодимыч из дома уходил?

– И тот все про вторник спрашивал… Не знаю, милок, не помню. У нас заведено – дачники после выходных съедут, он утречком в лес ходит.

– Зачем?

– Своя у него надобность. Любит. Вот и ходит.

Грибков наберет, ягод… Глядишь, какую осинку припрет.

Сам еле живой, а прет…

– Таким образом и отстроился?

– Ах, нехорошо думаешь, – осуждающе покачала головой Тужилина. – Тот, что до тебя приходил, аккуратнее спрашивал… Ветеран он у нас. Человек заслуженный, ему и выписывают. И трактор дадут… Он по любви строит.

– В лес ходит – с топором?

– А?

– С топором, спрашиваю?

– Как же без топора, ежели надумал срубить? С ним.

– А сейчас он где?

– Кто?

– Топор.

– Аа… Топор-то… Здесь, где ж ему быть. У сарая на чурбачке. Я завчорась курицу им зарубила.

– У вас и куры есть?

– Держим… Бульончик сварила. И второе Пашеньке… Да он, видишь, не ест ничего. Измучилась.

– Мы посмотрим на топор, вы разрешите?

– Валяй гляди, коли делать нечего… Там заодно полешко мне разруби, а то не совладаю никак. Сучковатое попалось.

– Полешко?

– Я говорю, может, подтопить придется. Вон у тебя помощники какие бравые – расколют?

– Хорошо. Чуть позже. А пока вот что скажите мне, Евдокия Николавна. В тот день, когда слег, Павел Никодимыч принес что-нибудь в дом?

– Не донес. По дороге бросил. Бегала – подобрала. Березка молоденькая.

– Тоже у сарая лежит?

– Не, милок. Распилила да сожгла. Ему она ни к чему, а мне мешалась. Сухонькая. Я ее мигом, – Тужилина вдруг осеклась и встала руки в боки. – А чтоито ты мне все мелкие вопросы задаешь? Ишь, какой дотошный. Про березку, про топор. Зачем тебе?

– Хорошо. Будут вам вопросы и покрупнее, – Изместьев пересел поближе к свету, к лампе.. – Вы сказали, Павел Никодимыч воевал?

– У, орденов – на подушке не помещаются.

– И характер – боевой, соответствующий?

– Может, и был когда. А теперь… на печи воюет. С тараканами.

– Какой он? В двух словах. Злой? Добрый? Жадный?

– Что ты. Окстись – какой злой. Не-е-ет. Он жалостливый… Может, и вспыхнет иной раз… Сердится, когда обижают.

– Вас?

– Зачем меня? Я сама кому хошь… так махану, что не обрадуется.

– Стало быть, сердится? Не может видеть, когда с кем-нибудь поступают несправедливо?

– Вроде так. Верно.

– И как в таких случаях поступает?

– Кипит… Ой, да куда ему. Думает, воевало не растерял. Пошумит, да и за бок схватится.

Изместьев приподнялся.

– Евдокия Николавна, мы немного побеседуем с хозяином дома? Не возражаете?

– Он же, – запнулась Тужилина. – Иль из памяти вон?

– Не волнуйтесь, мы не забыли.

– Милок, – не на шутку встревожилась она. – Ты и впрямь что-то худое задумал?

– Нам необходимо побеседовать.

– Это как же – больного терзать?

– Не повредим, – сказал Севка.

– Э-ка, не повредим. Нет! – отрезала она. И ускользнула в комнату, прикрыв за собой дверь. – Нельзя! Не пущу!