Текст книги "Ни за грош"

Автор книги: Геннадий Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

4

На поляне играла музыка.

– Мужик! – позвал Агафонов. – Эй! Обожди!

– Але! Не слышишь, что ли? – Притула догнал и грубо развернул сторожа за плечо. – К тебе обращаются.

Цыпа недовольно залаяла.

– В чем дело? Что вы хотите?

– Заехать тебе разок промеж глаз… Чтоб лучше слышал.

– Свянь, – сказал Агафонов приятелю. Лениво поднялся и подошел. – Извини, батя. Все нормально. Ты кто? Не сторож случайно?

– Цыпа. Помолчи… Чем могу быть полезен?

– «Жигуля» не видал? Белый такой, весь заляпанный, не видал?

– Здесь?

– Не шути, мужик, – сказал Притула. – Мы на взводе.

– Сам из деревни?

– Нет.

– Ладно, – сказал Агафонов. – Неважно. Вот оно, Привольное. Видишь? Вторая хата с краю. Там «Жигуль» стоял. Три дня. А сейчас нету. Как испарился, понимаешь? Накололи, зараза. Утром. Или ночью.

– У вас украли машину?

– Ну, – сказал Притула. – Допер.

– Сочувствую.

– Ты же ходишь тут. Не видел, когда уехала?

– А сами вы? Не слышали?

– Спали мы, батя, – сказал Агафонов. – Черт.

– Ночью, молодые люди, я тоже сплю. Утром делал обход. Привольное – не мой объект. И при всем желании я не мог увидеть, что кто-то уезжает из вашей деревни. Да и ни к чему.

– А ты кто вообще-то? Правда, сторож?

– С вашего разрешения, я пойду?

– Хрен старый. – Притула, вспыхнув, схватил сторожа за отвороты плаща. – Не люди мы, да?

Цыпа залаяла взахлеб.

– Интеллигент вшивый. Ууу. Так бы и чпокнул, чтоб башня съехала.

– Тихо ты, тихо, не заводись.

– Заткни собаку!

– Сами успокоитесь. Она и перестанет.

– На нервы действует. – Притула поднял палку. – Прибью, гадина!

– Кончай, – Агафонов присел на корточки и стал приманивать собаку. Кыс-кыс. Иди сюда. Иди. Ко мне. Кыс. Не бойся. Ну. Ну, психованная. Растявкалась. Иди ко мне. Иди.

– Цыпа! – громко приказал Изместьев. – Не подходи!

– Закрой варежку! – Притула вздернул его за шиворот.

– Цыпа! Убегай! Уходи!

– Умолкни, говорят тебе! Тварь.

– Цыпа! Домой! Беги домой! Домой!

Притула рванул сторожа на себя и подсек. Свалил и подмял под себя, дыша перегаром в затылок.

– Лежи… И не питюкай.

Агафонов гонялся за собакой.

– Прошу вас. Что вы хотите? Пожалуйста… все, что угодно. Не трогайте собаку. Прошу вас.

– Заныл!

– Прошу вас. Что мы вам сделали?

– Разговариваешь плохо… Ша, булыжник на шею и зашвырнем. Как думаешь, выплывет?

Неподалеку в кустах взвизгнула Цыпа.

– Не делайте этого. Прошу вас. Не надо.

– Помалкивай, дохлятина. Во – понял?

Пес взвизгнул и заскулил.

– Прошу вас. Ну, я вас очень прошу.

– Лафа.

– Славка! – вскричал Агафонов. – Отвал!

– Притула испуганно завертел головой. Пихнул сторожа в шею и отскочил.

– Все, мужик… Сам довел. Сам!

– Славка! Рвем когти!

– Цыпа, где ты? Цыпонька моя… Что они с тобой сделали?.. Цыпа… Девочка…

5

Иван и Севка примчались на мотоциклах раненько, как и договаривались.

Андрей уже был на ногах. Бодрый, в своем любимом восточном халате. Впустил и предложил кофе.

– Подруге лейтенанта – привет, – сказал Севка.

Иван фыркнул – на тахте лежала под одеялом Катя, курила и читала «Огонек».

– Доброе утро, мальчики.

– Плохая примета.

– Кончай, – сказал Андрей. – Пора тебе, Иван, менять взгляды.

– Пусть наши классовые враги их меняют.

– Женоненавистники – ущербные люди.

– Как и хахали, – парировал Иван.

– А Яшка? – спросил Севка.

– Он очень милый, – ответила Катя.

Иван злился.

– Ваше дело, мадам, губки подкрашивать.

– Мне уйти?

– Ни в коем случае, – улыбнулся Севка. – Просвещайся, пожалуйста.

– Иван, – Андрей покачал головой. – Ну, чего ты?

– Мы так не договаривались. Работа есть работа.

А ты? Развел тут…

– Пей кофе, – сказал Андрей. – Она нам кое-что задолжала.

– От баб один вред.

– Повторяю. Для глухих. За ней должок.

– Новости? – удивилась Катя.

– Видишь? – горячился Иван. – Она даже в постели врет!

– Ванечка, – сказала Катя, сощурив блеклые неподкрашенные глазки. – Я тебе сейчас всю рожу расцарапаю. Выведешь.

– Валяй.

– Ладно, все. Перебрех заканчиваем. Время – деньги, – недовольно сказал Андрей. – Катерина, у меня к тебе тот же вопрос. Где Маринка?

Катя отложила журнал.

– Я ей не мать.

– Подумай. Не спеши. Твое упрямство – тоже ответ.

– Точно, – сказал Севка.

– Ну, не знаю я! Не знаю!

– Огорчаешь, девонька моя. Я не спрашиваю у тебя точный адрес. Но кое-что ты могла бы нам сообщить. Я узнавал. Дома не живет. Вот уже больше двух месяцев. Чем занимается? С кем? Я видел, она раскатывает на такси. На какие шиши?

Катя потупилась. И тихо сказала:

– Любовник.

– Об этом я уже догадался. Кто? Где обитает?

– Хвалилась, что на шикарной даче. Я там не была.

– Имя? Чем занимается? Возраст?

– Кажется… не то Антоном его называла… не то Артемом. Не помню.

– Фамилия?

– Это все, что я о нем знаю. Честное слово.

– Честное слово, – хмыкнул Иван. – Не смешила бы народ.

– Два месяца… Уголовник? По амнистии вышел?

– Ой, ну откуда я знаю?.. Пристали… как на Лубянке.

– Проверим, учти. Вспомнишь еще что-нибудь – мы на проводе.

– Ерунда какая-то, – сказал Иван. – И мы этой врушке помогаем?

– Да, Катерина, запомни. Разговор при свидетелях.

Правду сказала – извинимся, прости. Нет – пеняй на себя.

Севка хихикнул:

– Пощады не жди.

– Противные, – от злости захныкала Катя. – Противные. Не надо мне ничего! – Она выпрыгнула из постели, подхватила одежду и убежала в ванную. – Не надо! Не хочу! Не хочу!

– Истеричка, – сказал Севка. – Дурдом.

– А я ей и сейчас не верю, – сказал Иван.

– Однако, братцы. Кажется, перебдели немного.

– Штучка. Та еще.

– Друзья называются. – Катя выбежала из ванной. – Пошли вы все к черту! Не хочу! Ничего не хочу!

И шандарахнула дверью.

– Отлично, – сказал Иван. – Теперь можно и поговорить.

– Звякну в парк, – сказал Андрей. И набрал номер. – Марь Николавна! Здрасьте, Гребцов говорит.

Андрей.

– Андрюшенька, голубчик ты мой, – отозвался радостный женский голос. Здравствуй, сынок. Все хорошо? Помогаете?

– В меру сил.

– Ну, я рада. Береги себя, будь осторожен.

– Марь Николавна.

– Аюшки?

– Мне бы…

– Сделаем, голубчик ты мой дорогой.

– Только водплу не матерого, Марь Николавна.

– Молодого, смекалистого. Подберем, золотой. Да неужели я для тебя такого дела не сделаю?

– На. Маросейку, Марь Николавна. Где Петроверигский.

– Записываю. Через час тебя устроит, сыночка? Сутки? Двое?

– Примерно.

– Если больше – позвони. Я сменщицу предупрежу.

– Аккордно?

– Ох, Андрюшенька, о чем разговор? Парня пришлю толкового, с ним и договоришься.

– Спасибо, Марь Николавна.

– Счастливо, сыночка. Всегда выручу. Не забывай старушку. И будь осторожен.

Андрей не успел положить трубку, а Иван уже заворчал:

– За фигом яам такси? Что мы, сами без этих крохоборов пе справимся?

– Ага, Андрей, – поддержал Севка. – Дерут же, оглоеды. Хуже, чем государство.

– Станем жмотами, – спокойно возразил Андрей, – пиши пропало.

– Да не жмоты мы!

– На ветер неохота.

– Все. Поезд ушел, – жестко сказал Андрей. – Мотоциклы на ходу?

– Звери.

– Значит, так. Иван, сгоняешь на ипподром. Сегодня там есть что-нибудь? Ну, неважно. Потолкайся. К наездникам протырься – обязательно. Только на молодых кобылок не заглядывайся, а то все дело угробишь. Маклеры знают бармена. Где-то на Калине ошивался. Сев, а ты – в общепит. Лучше – официанточки. Ну, не мне тебя учить. Прочеши, сколько успеешь… Да, чуть не забыл. Ни Артема, ни Антона не называть. Спугнем – заляжет, не найти. Нужен бармен. Промышляет видео. Найдем вытянем и этого гада.

– А ты?

– Кабаки пощупаю. Здесь, в центре. Он где-то поблизости. Чую.

– Сбор?

– К двум.

– Обедаем в Буде?

– Посмотрим. Еще вопросы есть? Нет? По коням!

6

– Странно, Алексей Лукич. Вы говорите, убежали. А как вы объясните, что их нашли на том же самом месте?

– Вернулись, вероятно.

– Зачем?

– Ну… что-то забыли… В спешке.

– Вы серьезно?

– Не знаю, – раздраженно сказал Изместьев. – Вернулись, не вернулись. Пропади они пропадом! Что мне до них?

– Ничего. Уже – ничего.

– Простите. Я забылся.

– Алексей Лукич, – ласково спросил Кручинин. – Неужели не чувствуете, что теперь, когда вы уточнили свой рассказ, подозрение падает на вас?

– На меня? – удивился Изместьев. – А, ну да. Они мою собаку, а я… Око за око.

Кручинин странно подпрыгнул, развернулся, перегородив Изместьеву дорогу, и закачался с пятки на носок.

– Их оглушили. Били чем-то тупым и тяжелым. Может быть, обухом топора. Удары страшной силы. Они скончались сразу же, однако убийца продолжал их наносить.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга в упор. Глаза Изместьева потемнели и налились отпором и гневом.

– Невменяем? – едва сдерживаясь, тихо спросила:

– Ну, почему. Раздражен, зол.

– Состояние аффекта?

– Не исключено.

– Вог зиднте. Это смягчает вину… И потом, кто знает, может быть, он защищал достоинство свое и честь.

– Браво, – рассмеялся Кручшшп. И подмигнул. – Вы защищали свою честь?

– Перестаньте, Виктор Петрович. Я похож на убийцу?

– А вы знаете человека, который действительно похож?

– Нет, вы и впрямь?.. Считаете, что я… Я? Что я мог?

– А почему бы и нет, Алексей Лукич? Сложно жить на этом свете.

– Перестаньте… В конце концов… просто оскорбительно.

– Вот как? Оскорбительно? А лгать? Скрывать? Недоговаривать? Вы добиваетесь, чтобы я привлек вас, если не за убийство, то за лжесвидетельство?

– Извините, Виктор Петрович. Я устал.

– Почему вы упорствуете?

– Я уже объяснял.

– Неубедительно.

– Иначе не умею, – раздраженно сказал Изместьев и отвернулся. – Устал я – неужели не видите? Устал… Устал.

– Извините, если что не так, – ласково сказал Кручннин. – Я не мучитель. И не Захер-Мазох какойнибудь. Самому противно. Будьте здоровы. Но я не прощаюсь. К следующей нашей встрече, пожалуйста, приготовьте что-нибудь поосновательнее, – он подбросил шарик и продекламировал: – Все равно надежды нету на ответную струю. Может, сразу к пистолету устремить мечту свою?

И, пританцовывая, пошел прочь.

– Фигляр, – процедил сквозь зубы Изместьев, глядя ему вслед. – Экспонат с Канатчнковой дачи.

7

– Вы кто по профессии, Алексей Лукич?

– Сторож.

– Браво, – улыбнулся Кручинин. – Не правда лп, в действительности все совеем не так, как на самом деле?

– Совершенно верно. На самом деле инженер-механик. Технический вуз. Специалист, как выяснилось, никудышный… Затем… немного самообразования – в основном по части гуманитарной. Пробовал переменить профессию. Писал. Два рассказа даже напечатал.

– Больше не пишете?

– Рассказов? Нет, не пишу.

– Если не секрет, почему?

Они прогуливались по лесной тропе. День был приятный, ласковый, мягкий. Красиво вокруг, тихо, значительно.

– Лучшее, что Россия дала миру, – подумав, ответил Изместьев, – литература прошлого века… Как они говорили тогда. Недостаточно иметь талант, знания, ум, воображение. Надо еще, чтобы душа могла возвыситься до страсти к добру, могла питать в себе святое, никакими сферами не ограниченное желание всеобщего блага… Возвыситься от страсти к добру. Желание всеобщего блага… Я не возвысился.

– Но стремитесь?

– По мере сил.

– И есть надежда?

– Как же без надежды? Нельзя. Без надежды, Виктор Петрович, человек убывает. Хворает, гаснет… Минутку, – он жестом приостановил Кручинина. Слышите?

Неподалеку, за молодым сосняком, слышались внятные команды: «Встать! Лечь!», щелканье затворов, топот.

– Что с вами? – удивился Кручинин.

– Тсс… солдаты.

– И что из того? С чего вы переполошились?

– Давайте посмотрим. Одним глазком. Прошу вас. Это не займет у нас много времени.

– Пожалуйста, – сказал Кручинин, искоса, с новым интересом поглядывая на Изместьева. – Я просто не понимаю, что вас тут может так занимать?

– Захер-Мазох, – сказал Изместьев.

Они обошли сосняк и остановились на краю еветлой полянки, откуда хорошо было видно, как солдаты занимаются строевой подготовкой. Командовал пухлощекий лейтенант с зычным натренированным голосом.

Изместьев смотрел жадно, с замиранием сердца и странно согнувшись, как будто подсматривал за чем-то, что видеть стыдно или невмочь.

Кручинин был поражен.

– Что с вами?

– Не поверите, душа обмирает, когда их вижу… За что?.. Кто мне объяснит – за что? За что гибнут наши мальчики?

– Вспомнили сына?

– Мир безумен. Понимаете? Безумен.

Кручинин мягко взял его под руку и повлек за собой.

– Пойдемте, Алексей Лукич. От греха.

Какое-то время они шли молча, и следователь видел, что Изместьев все еще там, все еще ловит стихающий голос лейтенанта, сапожный шварк и щелк затворов, и видел, что ему это доставляет боль.

– Ну? Успокоились?

– Да-да, простите… Нельзя злиться на свое время без ущерба для самого себя… Разумно… А я порой бываю злым. До безрассудства. Задыхаюсь от обиды и гнева.

– Сын?

– Не только… Растет несогласие, недовольство. И это – как пытка. Пытка несогласием.

– Невостребованный вы наш.

– Напрасно иронизируете. Неуместно и глупо, простите мне мою откровенность.

– Ничего, с этой стороны я защищен… Скажите мне, в чем суть ваших расхождений? Чем вам время наше не угодило?

– Долгая история.

– А мы куда-нибудь спешим?

– Вы… действительно хотите?

– Арестую. И не выпущу до тех пор, пока не расскажете.

– Что ж, – горько усмехнулся Изместьев, – может быть, именно вам, следователю… Ваша профессия – недоброй славы.

– Обещаю вам, Алексей Лукич, – улыбаясь, еказал Кручинин. И подмигнул. – Никаких показательных лтрвцессов.

– Времена изменились?

– Разве в этом дело?

– Хотите сказать, что вы человек с убеждениями?

Кручинин подбросил шарик.

– Недороги теперь любовные страданья – влекут к себе основы мирозданья.

– Не понимаю вас… Какой-то вы скользкий.

– Тем не менее, слушаю вас внимательно.

Изместьев вздохнул и подобрался, как перед прыжком.

8

Андрей сунул в лапу ресторанному вышибале, и они проскользнули внутрь.

Зал был заполнен на треть. Попахивало шальными деньгами и жареным мясом. У музыкантов заканчивался перерыв, они подстраивали аппаратуру. По ковровым дорожкам неслышно сновали вышколенные мальчики-официанты, а над столами, занятыми своими посетителями, стлался, завиваясь в кудри, зарубежный сигаретный дым.

– Там, – показал Севка.

Бармен, усатый, как «песняр», брезгливо скользнул по ним взглядом и ничего не спросил. Андрей ткнул в заставленную бутылками витрину.

– Нам бы к культурным ценностям.

– Новенькие?

– Бедовенькие.

Бармен потеребил рыжеватый отструек бесподобных своих усов. Подумал. И нажал кнопку.

За спиной его мягко отошла узкая низкая дверь.

– Счастье-это когда тебя понимают, – сказал Иван, обходя стойку. – Вы настоящий товарищ.

– Мать моя буфетчица!

– Да-а, – протянул Севка. – Царство уюта.

– И разврата, – фыркнул Иван.

Комната квадратненькая, небольшая. Все очень мило.

Два торшера – полумрак. Кресла, мягкие стулья в четыре ряда. Телевизор фирмы «Сони». Около десяти человек ждали начала-сидели, курили, пили запрещенные коктейли. Две пары танцевали, обнимаясь напоказ.

Дети старше тридцати – не допускаются. Прыщавый официант, по виду недоучившийся школьник, приблизился к ним с подносом, предлагая утолить жажду, Севка благородно ему отказал.

Над дверью зажглась лампочка голубого цвета, и грузный, суровый швейцар впустил очередного посетителя. Тот расплатился и сразу плюхнулся в кресло, поближе к экрану.

– Чужие порядки надо уважать, – сказал Андрей и протянул швейцару «чирик».

Тот вскинул брови эпохи застоя.

– Трое?

– Математик, – сказал Иван. – Илья Муромец, Алеша Попович и Добрыня Серпуховнч.

– Серпухович пусть выйдет.

– Папаша, – укоризненно сказал Андрей. – За ценой не постоим. Но за халтуру – вычтем.

– У нас плата вперед.

– А у нас назад, – сказал Севка.

Швейцар моментально надулся и сипло задышал – словно с детства не переносил дерзости.

За стеной грянул оркестр.

– Спокойно, папаша. Спокойно.

– Лучше послушай музыку.

Официант метнулся к двери, но Севка его отсек, а Иван защелкнул дверь на задвижку.

– Не волнуй публику, вохра.

– Что-оо? – скривился швейцар.

– Папаша, – тронул Иван его за плечо. – Не ошибись.

– Шпана, – зарычал швейцар. – Да я вас… как клопов…

Иван перехватил его руку, вывернул и взял на болевой.

– Аа-аа, – завопил швейцар и грузно повалился между кресел.

Зрители повскакали с мест. Сбились к стеночке, в угол. Севка затолкал туда же насмерть перепуганного официанта.

– Тихо, деточки, тихо. Мы на минутку. У нас тут, – Севка прихватил официанта за утыканный «хотенчиками» длинный нос, – междусобойчик. Давай, малолетка, к доске. Отвечай. Пахан у вас – кто? Бармен? Ну? Что молчишь? А то кол поставлю и родителям сообщу.

– Оставь его! – крикнул Иван, прижимая швейцара к полу.

– Не затягивай сеанс. Мозги вышибу!

Лампочка над дверью горела не угасая. Андрей прихватил швейцара за шкирку, выволок его на середину и прислонил к креслу сбоку.

– Ну что, Драмодел Дармоедович. Поговорим, как в старые добрые времена?

Коряво раскинув ноги, швейцар сидел на полу, поглаживая рукой больное плечо, пряча затаившие месть глаза. Андрей поддернул ему подбородок.

– Здорово, ты бык, а я корова. Надо бы оформить тебе инвалидность. И пахану вашему заодно. Чтоб знал, кому врать. От вранья люди сохнут!

– Дохлятина, – сказал Иван. – Кто божился, что в Ригу уехал?

– Слушай, мужик. – Андрей присел на корточки. – Я – коротко. У тебя три дороги. Налево пойдешь – статья, органы, суд. Направо-кувыркаться тебе инвалидом. Прямо-дрожь и маленькие неудобства. Ну, выбрал?.. Ты нам пошепчешь, где твой дружок, и – пока.

Как в море корабли. Мы вас не видели, вы с нами незнакомы… Что задумался?

– Соглашайся, дурачок, – крикнул Севка.

Швейцар хмуро посмотрел на Андрея.

– Какой… друг?

– Мамонов фамилия. Нехороший человек.

– Тьфу, – выругался швейцар. – Я-то думал.

– Осторожней, папаша, – сказал Иван. – Здесь дети.

Швейцар поманил к себе официанта – Севка разрешил тому подойти.

– Дай.

Послушный мальчик картинно распахнул блокнот и выщелкнул ручку. Швейцар написал адрес.

– Телефончик не забудь.

– Откуда? Там дача.

– Пора знать, папаша, – наставительно сказал Иван. – Если очень надо, дачи тоже телефонизируют.

Швейцар дернул плечом.

– Проще нельзя?

– Пахана благодари! – крикнул Севка.

– Рогом козел, а родом осел.

– Пусть он тебе бюллетень выписывает, – сказал Иван. – И, пожалуйста, верни награбленное народу.

Швейцар не глядя отдал червонец.

Андрей внимательно прочел бумажку с адресом и спрятал в карман.

– Деточки! – обратился он к посетителям. – Не бойтесь, мы заложников не расстреливаем.

– Все, за что заплачено, – сказал Иван, – должно быть съедено и выпито.

Севка пугнул официанта:

– Правильно?

– Общий привет! – Иван выщелкнул задвижку и распахнул дверь.

Бармена за стойкой не было.

9

– Как известно, все начинается с идеи. Без идеи людское сообщество не стоит. Но, как говорил Ленин, идея только тогда становится материальной силой, когда она овладевает массами. Только тогда. Когда овладевает.

– Вы наш человек, Алексей Лукич.

– Теперь посмотрите, что мы имеем. Принципы, положенныев основу нашего государственного устройства, теоретически достаточно основательны и возражения не вызывают. Однако весь ход нашей новейшей истории показывает, что правильные теоретические положения на практике сначала как-то незаметно засоряются, затем видоизменяются, а потом и откровенно искажаются. Причем происходит это все не под влиянием каких-то неизвестных нам внешних сил. А естественно, само собой. Почему?

– Меня окружали привычные вещи, но все их значения были зловещи.

– Простите, вы о чем?

– Продолжайте, не обращайте внимания.

– Структура пирамиды изначально предполагает чрезмерную концентрацию власти. Подчеркиваю: чрезмерную. А всякая чрезмерность, как вы знаете, к добру не ведет. Вот вам простенький пример – для наглядности. Предположим, деньги. Нет денег – человек нищ, гол, слаб, и если душа его не знает высокой духовности (а таких подавляющее большинство), то мировоззренчески он чаще всего раб. Достаточно денег – у человека масса новых степеней свободы, он уверен, силен и знает, что достоинство свое сумеет защитить. Но вот у него много денег, чрезмерно много. И он снова раб. Раб своего капитала… Точно так же и с властью. Чрезмерная концентрация ее приводит к тому, что подменяются цели. Человек становится функционально независимым. Он – функция власти.

– Кручинин подбросил шарик.

– Вам скучно? Вы не слушаете меня?

– Очень внимательно.

– И тогда происходит страшная вещь. Та идея, во имя которой он призван действовать, как бы отдаляется, отделяется от него. Они теперь сами по себеидея где-то там, в вышине, в теории, и парит, а он – сам по себе, он практик, и кресло, которое он занимает, диктует ему систему поведения. У него теперь новая шкала ценностей. Происходит раздвоение, появляется двойная мораль (а двойная мораль все равно что «севрюга второй свежести»), человек делается неискренним. Если неискренний человек исповедует истинное учение, оно становится ложным. Это-из пятого века. Вы меня слышите? Ложным. Истинное – ложным. То есть меняет знак. Целое общественное движение. С плюса на минус.

– Из-за облака сирена ножку выставила вниз, людоед у джентльмена неприличное отгрыз.

– Мне помолчать?

– Ни в коем случае.

– Вы хотите возразить?

– Нет-нет, слушаю вас. Слушаю.

– И тогда… никто не понимает, что происходит. Герой труда, орденоносец, а его в кутузку, потому что – вор. Хозяин края, депутат, а его принародно называют перерожденцем. Правоохранительные органы строят свою деятельность уже не на принципах справедливости, законности, общественного блага, а на основе «телефонного права». Редакции газет, «глас народа», становятся карманными у первого секретаря.

– Волки зайчика грызут.

– Пирамидальная структура, поскольку она поменяла знак, начинает работать не на созидание, а на разрушение. С той же мощью – на разрушение. Потому что практически не встречает сопротивления. Что ей какой-то голос в защиту, скажем, природы? У него же ни силы, ни власти. На наших глазах гибнут моря, поворачиваются реки, исчезают традиции, уничтожаются памятники культуры. И процесс разрушения, распада, естественно, впрямую затрагивает и обыкновенного человека. Нас с вами. Человек делается мелок, зол, завистлив, сварлив, придирчив. Он жонглирует шариками вместо того, чтобы слушать. Утратив связи с прошлым, становится бездуховен. Стремится «иметь», а не «быть» кем-то. Сворачивает с пути вежества, как говаривали в старину, и вступает на дорогу подлога, обмана, изъятия и усечения. Это совершенно новый человек. Другой. Я называю его: человек, умноженный на минус единицу… Вот я хочу вас спросить. Следователя, окончившего цирковое училище. У вас сейчас прибавилось работы?

– Пожалуй.

– А почему?

Кручинин резко развернулся к Изместьеву.

– Потому что не в струю разговорчики в строю!