Текст книги "Ни за грош"

Автор книги: Геннадий Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

13

Никто не слышал, как они вошли. Обе дверные створки были распахнуты. На пороге стояли двое – один в штатском, руки в карманах плаща, шляпа сбита набекрень, второй – пожилой, грузный, в форме милиционера. Андрей сразу узнал их – они запомнились еще там, у озера, на месте происшествия.

– На сегодня хит-парад отменяется.

Следователь улыбался, раскачиваясь на каблуках, наблюдал, запоминая новые лица. Он не скрывал, что доволен их общей растерянностью. Затем сделал знак, и милиционер без колебаний подошел прямо к Андрею и цепко взял его за руку.

– В чем дело? – возмутилась Марина. – По какому праву?

– Вы – хозяйка?

– А вам какое дело? Вы кто такой?

– Виктор Петрович. Следователь. Вот мое удостоверение.

– Я неграмотная, – с вызовом сказала Марина.

– Разрешите? – вежливо поинтересовался Мамонов. – Все-таки четыре класса. Одним глазком?

И тут Иван вырубил свет.

– Стоять! – взревел Кручинин. – Всем стоять! – Он метнулся к двери. – Михалыч. Фонарь!

Его отшвырнуло к стене. Возня, стон, картонный треск, что-то упало. Топот.

– Михалыч? Ты где?

Нащупал наконец пупочку на стене. Загорелся свет.

– Та-ак… Ну, что ж. Им же хуже.

На столе в малиновом купальнике стояла лысая Марина, заломив руки за голову, и предовольно хихикала. Под столом, кряхтя и охая, корчился милиционер.

– Помочь, Михалыч?

– Паразит, – ворчал милиционер. – Шею свернул.

– Оружие цело?

– При мне, не беспокойтесь.

– Хорошо.

– Зря вы, Виктор Петрович, садануть не велели.

Хотя бы разок, для острастки. Крышу бы им продырявил, вмиг присмирели. – Михалыч вылез, потирая затылок. – А то ищи теперь.

– Ничего. Сами явятся.

Марина, напевая вполголоса популярный мотивчик выламывалась на столе.

– Эта еще, – злился милиционер, – задницей крутит.

– И блоха, мадам Петрова…

– Я не Петрова.

– Но – блоха?

– Выбирайте выражения, товарищ следователь. А то, знаете, за оскорбление личности…

– Спускайтесь, – приказал Кручинин. – И можете одеться.

– Зачем? Мне и так хорошо. Или я вам не нраилюсь?

– Михалыч от вас без ума. Правда, он предпочитает одетых.

– Извращенец. А вы?

– Когда-то однажды я вас увидал, увидевши дважды, я вас забирал.

– Что-то не поняла. Вы меня приглашаете к себе?

– И побыстрее.

– Наконец-то. Лечу! Ловите!

И она прыгнула Кручиннну на руки.

Часть третья
СТАРЫЙ СОЛДАТ

1

Агафонова похоронили в Долгопрудном. Притулу кремировали в Митине.

День за днем, с разницей в два часа.

В Митино Кручинин послал помощников, в Долгопрудный отправился сам.

Провожали покойного человек двадцать. Пока везли каталку по аллеям к участку, мать Агафонова плакала в голос, а когда опускали гроб, ей сделалось плохо. Из молодежи пришли попрощаться черноглазая красивая девушка, которую родственники покойного называли Катей, и курчавый инвалид в коляске, которого никто из родственников, похоже, не знал и которого Катя называла уменьшительно-ласково – Яшенька.

Прибыл и Изместьев. Во время последней прогулки в лесу Кручиннн сообщил ему о дне похорон, и он приехал, хотя и не обещал. Причем много раньше назначенного часа – и терпеливо ждал, сидя на лавочке у административного корпуса.

Поздоровался издали, кивком. Кручннин из машины не вышел.

Здесь же, на площади у въездных ворот, Катя катала коляску и о чем-то негромко разговаривала с Яшей. По-видимому, они приехали вдвоем, своим ходом. Каким образом, кто им помогал – предстояло выяснить.

Когда прибыл автобус, Кручинин присоединился к процессии.

Изместьев держался особняком, ни с кем не знакомился, за гробом шел одиноко и на почтительном расстоянии. Бросил в могилу горсть земли. Отошел. И еще раз подошел уже после всех. Снял шляпу и постоял со склоненной головой над укрытой венками могилой.

Опустился на колени и трижды перекрестился.

На площади окликнул:

– Виктор Петрович?

– Да.

– Как отсюда добраться до Митина?

– Не успеете, Алексей Лукич.

– И все-таки?

Кручинин смутился.

– Извините, я бы довез… Но дела, вы понимаете?

– Я не прошу вас меня отвезти, я прошу подсказать дорогу. И только.

– На транспорте – сложно. Попробуйте автостопом. На попутках.

– Дорого?

– Помочь вам деньгами?

– Боже упаси.

– До свиданья, Алексей Лукич.

– Прощайте.

По маленькой дорожке, проложенной вдоль шоссе для пешеходов, ехал по направлению к станции Яша в коляске. Катя шла рядом. Они что-то увлеченно обсуждали, и она несколько раз сбегала с дорожки, чтобы сорвать какой-то поздний цветок, поднять крупный оранжевый лист или тронуть рукой мощный ствол старого дуба.

Кручинин уже не сомневался, что на кладбище был кто-то еще наблюдавший и за ним тоже.

2

– Товарищу следователю – пламенный привет.

– Здравствуйте, Гребцов. Я вижу, вы иногда поступаете разумно.

– Очень редко, – улыбнулся Андрей.

На нем был светлый дорогой костюм, белая рубашка, розовый галстук. Волосы аккуратно уложены. Настроен игриво, легкомысленно – причем намеренно легкомысленно, что, сразу заметил Кручинин, стоило ему немалых усилии. Знакомый прием. Почему-то считается, что подобная форма поведения помогает человеку чувствовать себя гораздо свободнее, раскованнее.

Но это ошибка. Все как раз наоборот.

– Вот. Тело вам притаранил. За душу не ручаюсь.

– Пешочком?

– Ноженьки мои. По колени оттоптал.

– Хотите присесть?

– Нет-нет, что вы, Виктор Петрович. Я скотинка подневольная. Как прикажете.

Они неторопливо двинулись по бульвару в сторону Покровских ворот.

– Сегодня арестуете? – спросил Гребцов.

– Погуляем. Там видно будет.

– За мильтона?

– А у вас еще какие-нибудь грешки?

– Навалом, – рассмеялся Андрей. – Хотя бы приставка. Уперли у вас из-под носа.

– Об этом мы тоже побеседуем.

– Виктор Петрович, перед толстяком я готов извиниться. Любая компенсация. Пусть ребра переломает. Не пикну. Любая – кроме тюрьмы.

Да, решил Кручинин, намерен играть под простачка. И пришел подготовленным.

– Расскажите, пожалуйста, о Мамонове.

– Сикилявка.

– И все?

– И этого – много.

– Где он сейчас?

– Виктор Петрович, извините. Меня он больше не интересует. Я падаль обхожу стороной.

– Видеоустановка у него?

– Плохо вы о нас думаете, – усмехнулся Андреи. – Возвращена законному владельцу.

– Марина дала мне сведения только на вас. А те двее, ваши дружки?

– Она правильно сделала, хотя и круглая дура. Они ни при чем. С дедком вашим я сам-нахулиганил. Один.

Кручннин внимательно посмотрел на Гребцова и неожиданно подмигнул.

– И на месте убийства вы тоже были один?

– А! Вот это уже теплее, – прищелкнул Андрей, – Валяйте – разоблачайте.

– Сами рассказать не хотите? Будет и короче, и лучше для вас.

– Не. Будет длиннее. То, что вам нужно, скажу.

– А вы знаете, что нам нужно?

– Примерно… Влип, зараза, – Андрей почесал в затылке. – Но мои личные дела вас не касаются. Закладок не будет. И никаких фамилий. Вам посадить невинного – полтора раза чихнуть. А у меня… остров невезения в океане есть. Вся харя в вате. Жутко неохота, но – придется. Я понимаю. Придется на вашу контуру поработать. Заметьте, бесплатно. А это всегда унизительно. Даже во имя истины, как любят у вас выражаться.

– Что ж, и на том спасибо.

– Да. Сыграем в открытую. Но, Виктор Петрович, никакого благородства. Забыл уже, когда даром работал. Помню только – всегда унизительно.

– Консультировались?

– Не имеет значения, – Андрей нахмурился, помрачнел. – Мне как вас теперь называть? Гражданин следователь?

– Если можно, по имени-отчеству.

– Конечно, Виктор Петрович. Конечно, советовался. Мы не из тех, у кого руки, вися, отболтались. И не из тех психов, которые считают себя умнее других. – Умнее всех на свете. Примерный ученик, – улыбнулся Андрей. – В прошлом босомыга, а теперь ученик. И хотел бы остаться им как можно дольше.

– У вас неплохой учитель.

– Учителя, Виктор Петрович. Между прочим, ивы тоже.

– Вот как? Я успел вас чему-то научить?

– А как же?

– Надеюсь, не врать?

– Ой, Виктор Петрович. Врать. Взаимность вранья – помните? – у классика – первое условие развитого социализма.

– Почти первое. Искажаете, милый мой. Деликатная взаимность. И не развитого социализма, а русского общества прошлого века.

– А мы не русские, что ли?

– Того общества давно не существует – разве вы не проходили этого в школе?

– Ну пусть – почти… Или, как моя матаня говорит: чего не видишь, про то и не врешь.

– Хваткая у вас память.

– Вы не согласны?

– А что еще ваша мама говорит?

– Прибауточница. Она это дело любит.

– Ну что-нибудь? Что запомнили?

– Зачем? – насторожился Андрей.

– Не хотите, не говорите.

– Ну, всякое… Неправдою жить – не хочется, правдою жить – не можется.

– Дамы, драмы, храмы, рамы.

– Не понял старшего товарища, – Андрей озадаченно посмотрел на следователя. – Смеетесь над юношей, попавшим впросак?

– Давайте по делу, – устало сказал Кручинин. – Чем вы занимались в понедельник, 8 сентября? Вспомните. Подробно, с утра и до вечера.

– Алиби? В том-то и закавыка… Измазался по уши ни за что ни про что… Одна надежда на вас, потому и прискакал. А если бы чисто…

– Ищи ветра в поле?

– Бега? Ни в коем случае. Умаслил бы дедка вашего, снял грешок. И с вами – бесконтактным способом.

– Я повторяю вопрос. Что вы делали в понедельник, 8 сентября?

– А ни шиша не делал. Дурака валял. Загорал. Читал. Трепался по телефону. Пилось да елось, да работа на ум не шла. Понедельник. Тяжелый день.

– Значит, в городе? В своей фирме?

– Маринка трепанулась? – вяло спросил Андрей.

– Где вы ее прячете?

– Тут рядышком, за забором. Петровку знаете? А Лубянку? Ну вот примерно между ними.

– Гребцов, – Кручинин неодобрительно покачал головой.

– У вас не шутят? Учту.

– Прописывались?

– Аренда. На неопределенный срок.

– Квартира?

– Дворец… Не теряйте время, Виктор Петрович, Фирма лопнула. Нет ее больше. С сегодняшнего дня нет. И не было никогда. Фьють!

– До лучших времен?

Андрей рассмеялся.

– От вас зависит.

– От вас – тоже.

– Не. Бобик сдох.

– Решающее слово за шефами?

– Ой, Виктор Петрович, – скривился Андрей. – Замнем для ясности. Меня-то по-глупому отловили. А они вам вообще не по зубам.

– Акулы?

– Ничего подобного. Как раз наоборот. Умные, образованные. Члены партии, между прочим. Всегда помогут, выручат… Ой, да чего там. Они эту нашу жизнь – насквозь. И вдоль и поперек.

– Лучшие люди? Герои нашего времени?

– А, вас не переубедить.

– Подумайте, Гребцов. Филантропия за чужой счет? Сначала нас с вами обирают, обманывают, грабят, сколачивают капитал, а потом из наших же денег нам и помогают – так, что ли? И это называется благотворительностью?

– Виктор Петрович, мне нельзя злиться. Не злись, печонка лопнет. Но вы несете такую чушь… Извините… Никто никого не грабит! Сами несут. На блюдечке с голубой каемочкой. Плата за услуги. Вы за свою работу получаете в кассе, мы – из рук в руки. Вы наемный рабочий и вкалываете на барина, а у нас – иеподневольный раскрепощенный труд. И вся разница… Сказанули грабят. У вас сразу – разбой, грабеж. Как будто по-другому нельзя… Да вы притворяе тесь! Сами знаете: разбоем капитала не соберешь, Надежного капитала, я имею в виду… Надо быть веселым и находчивым. Главное – ум. Мастерство, опыт.

– Надеюсь, вы не станете отрицать, что ваша деятельность противоречит закону.

– Ой, – поморщился Андрей. – Закон. Дуделочка с сопелочкой. Жизнь идет, а закон стоит. Тошнит прямо… Прикажете ждать, когда чиновники прочухаются? Да там такое болото – ракетой не прошибешь!.. Им хорошо, их устраивает. Они же нарочно так сделали, что инициатива наказуема. Винтики им нужны, болтики, шпинделя. А если не тупап? Куда податься? Стена!

– Опасный путь. Так легко оправдать любое преступление. «Все позволено» – вот куда вы себя толкаете.

– Э, фигушки, Виктор Петрович. Немного соображаем. Есть преступления. А есть противозаконная деятельность, которая временно противозаконная. Потому что наверху не чешутся. Плевать им, хата с краю. Думать не хотят. Им людей уважать или там… Родину любить – предписания нет. Скоро отравимся и передохнем все, а им – трын-трава. Им план гони. Любой ценой.

– Послушать вас – прямо патриот.

– И если их вдруг разбудят, – с воодушевлением продолжал Андрей, – мать моя буфетчица! Оказывается, эта деятельность никакая не противозаконная, асамая что ни на есть полезная. Всем полезная, всему обществу… Здрасьте вам, очнулись. Тридцать, сорок лет спали, сажали, давили, выбрасывали людей на помойку, а выходит – ни за что! За то, что шевелились, хотели дело делать, а не с лозунгами маршировать.

– Начитались.

– Ой, бросьте. Пока своя башка варит, не жалуюсь.

Надоело. Закон, закон. Да сейчас вам любой пятиклассник скажет, что закон у нас что дышло… Разве не так?

– Нет, не так.

– Был бы судья знакомый – вот и все ваши законы. Что я, не знаю?

– Отстаете от жизни, Гребцов. Все изменилось.

– Да?.. Не врите хоть вы-то! От вранья люди сохнут!

– С брани… С брани сохнут. А с похвальбы толстеют.

– От вранья – дохнут!.. У меня же информация почище вашей. Вот Трегубову закатали – отшумели, отчитались, даже в «Огоньке» тиснули, а тех, кто бражкой заправлял, кто ив столицы нашей Родины вонючий вокзал сделал – с почетом на пенсию! Как же – нельзя. Они же шишки на ровном месте, для них закон не писан… Вот оно где, зло-то. Здесь… Это раньше – при Сталине, что ли? – слепые были. А сейчас – во, фигушки. Народ все видит и перестает верить.

– Неравнодушие – хорошо… Но мы отвлеклись, вы не заметили? И, кажется, не случайно заговорили на общие темы. Как вы считаете?

– А меня хлебом не корми – дай поговорить с хорошим человеком.

Они огибали пруд. День был серенький, но теплый.

Старушки на лавочках разглядывали прохожих. Молодые мамы прогуливались с колясками, читая на ходу прессу. Дети кормили лебедей.

Кручинин заметил на балконе ресторана одного из дружков Гребцова. Он стоял, облокотившись о перила, и старательно делал вид, что смотрит, скучая, на воду.

– Ваши здесь?

– Не понял.

Кручинин подбросил шарик.

– Увиливаете, зачем? С какой целью? Кто вас этому научил?

– Аа, – отмахнулся Андрей. – Сам с усами… Коситесь… как среда на пятницу. Зря вы. Я не бандит. И кто их там долбанул – не знаю.

– Помогите следствию.

– А я что делаю?

– Философствуете. Комбинируете. Явно с чьей-то подачи.

– А, воду в ступе толочь. Давайте свои вопросы. Про понедельник я вам правду сказал – бездельничал, кайф ловил.

– Как провели день девятого сентября?

– Ну, встал. Сварил кофе. Сел завтракать. Но вы же знаете: спишь, спишь, а отдохнуть не дадут. Влетела Катька припадошная…

Кручинин слушал Андрея вполуха – он уже знал, каким будет рассказ, и на новые подробности не надеялся. И думал: нет, не опасен. К убийству, по всей видимости, отношения не имеет, случилась известная накладка, дорожки пересеклись случайно, однако то, что произошло потом и происходит до сих пор, случайным назвать нельзя. Есть за что уцепиться. И что разматывать есть. И в этой ситуации Гребцов фигура, безусловно, важная. Может быть, видел убийцу, не подозревая об этом. А может быть, знает, догадывается, но молчит.

Вольницу свою боится потерять. На бульваре болтает охотно, а как под стражей? Не замкнется ли? Не озлобится? Пока больше всего его беспокоит фирма. Разумеется, он со своими дружками – пешки в большой игре, и за провал их ждет суровое наказание. Надо дать понять, что фирмой мы займемся попозже. Если вообще займемся. Пусть успокоится хотя бы на этот счет и дружкам передаст… Лихие ребята и без командира вполне могут наломать дров… И Мамонов, Мамонов.

Похоже, они его действительно недолюбливают. И вряд ли были знакомы раньше…

– Скажите, Андрей, – прервал Кручинин рассказ Гребцова. – Почему вы решили, что третьим в Привольном находился именно Мамонов?

– А я и не решил. Я его вообще в глаза не виделкак я мог решить? Кто-то из их шайки. Вот это – точно.

– Почему?

– Почерк… Наш кооператив, Виктор Петрович, давно бы в трубу вылетел, если бы мы таких вещей не секли. А мы, между нами – бригада УХ?

– Удачливых хулиганов?

– Универсальных художников. Отличное обслуживание. Знак качества.

– Н-да, – сказал Кручинин. – Трудно жить на белом свете, – и подбросил шарик. – Вопрос, наверное, праздный. Но все-таки… Вот вы встретились с несчастьем… Ваши знакомые. Беда, горе… Не возникло у вас желание… ну хотя бы позвонить? Сообщить, поставить в известность? Не нас, конечно, мы для вас едва ли не нелюди. Родителей… Есть же у ваших знакомых папы, мамы.

– Глупости. Зачем? Им – труба. И вы приехали, опознали… А позвонить надо было. Позарез. Катьке – чтоб не дрыгалась. Да там автоматы все перекурочены.

– Мы опознали их не сразу.

– Понимаю. Упрекаете. Бесчувственный и все такое. Зря. Когда обратно ехал, боялся, как бы в кювет не залететь. Плелся еле-еле, даже грузовики обгоняли. Помню, еду и ни черта вокруг не узнаю. Вроде знакомое все, а чужое. Дома, деревья. Люди у магазина, алконавты. Другие. Меньше ростом. И не стоят, а колышутся как-то, извиваются…

Брать, решил Кручинин. Пусть посидит, погрызет себя. Неформалам вообще полезно, а с этого неплохо бы еще и сбить спесь. И пусть дружки его побегают, а мы за ними спокойненько последим.

3

В редких лиловатых сумерках на берег озера вышла старуха.

В руках у нее был тугой плотный узел.

Посмотрев внимательно окрест, она обломила березовый сук, оборвала с него ветки, деловито постучала им оземь, примеряя по руке, и медленно двинулась вокруг озера, всматриваясь в прибрежные кусты.

Обошла дважды.

Постояла, вслушиваясь.

Потом села на облюбованный пень и стала стягивать резиновые сапожки. Сдернув чулки, встала, спустила верхнюю юбку и, застегнув наглухо телогрейку, поправив платок, бесстрашно вошла в воду.

Ее белая нижняя юбка пузырилась и надувалась шатром.

Она неторопливо продвигалась вдоль берега, по пояс в воде, щупая палкой дно. Время от времени нагибалась, отворачивая голову, шарила рукой и доставала и отбрасывала корягу. Она прочесывала дно с завидной методичностью.

Не проронив ни звука, прошла в огиб более половины озера, пока не замерзла.

Вышла и поковыляла к месту, где оставила одежду.

Развязав узел, вынула сухую смену. Не спеша переоделась. Натянула детские сапожки, собрала мокрое и, опираясь о палку, с той же спокойной уверенностью зашагала в свою деревню.

С водонапорной башни за нею в бинокль наблюдал Михалыч.

4

– Здорово. Ты один?

– Ннн-нет.

– Без звонка, извини. Прищучили нас. Отец дома?

– Нн-ет.

Они прошли в комнату.

– О, привет, – поздоровался Севка. – Давненько не виделись.

В кресле под торшером сидела Катя.

Иван психанул:

– Гони ее к черту!

– Ванечка. Не заставляй меня думать, что ты в меня безнадежно влюблен.

– Много чести.

– Ишь ты какой.

– Не понимаешь, что ли? Дай мужикам потолковать.

– Красиво, ничего не скажешь. Явились без приглашения и меня же выставляют за дверь.

– Ккк-атя!

– Ничего, Яшенька, я на тебя не в обиде, – она решительно поднялась, бросила в сумку сигареты, посмотрелась в зеркало. – Друзья у тебя, прости меня, Яшенька, хамы.

И гордо удалилась, оставив после себя запах духов «Клима».

– Стерва, – сказал Иван.

– Нн-нет.

– И чего ты с ней в цацки играешь, Яков Михайлович?

– Она чч-чч-чудная.

– И тебя, значит, обаловали. Ну, бабы!

– Ладно, – сказал Севка. – Ты знаешь, что Бец у них?

Яшка кивнул.

– Откуда?

– Нн-не пп-позвонил.

– Он обещал? – удивился Иван. – Обещал тебе позвонить? Если не позвонит, значит, там?

Яшка снова кивнул.

– Фу-ты, – выдохнул Иван. – Думал – она стучит.

– Она тт-тоже зз-знает.

– Ну, ты даешь, – расстроился Севка. – За фигом? На всю Москву разнесет.

– Нн-нет.

– Че делать-то? – Иван плюхнулся в кресло. – И мы сошлись, как три рубля на водку, и разошлись, как водка на троих?

– В натуре, Яш. Ты у нас теперь политбюро. – Иван напел:

– Лечь бы на дно, как подводная лодка, и позывные не передавать.

– Сс-стт-рашно?

– Да ну. Вляпались по дурости. Обидно.

– Ты говори, что делать, А мы подумаем.

– Нн-айти тт-того, кк-то убил.

– Нам?

– А что? – подпрыгнул Иван. – И обменять на Андрюху. Как Интерпол!

– Годится, Яш. Мы запросто. А как? Знаешь?

– Нн-нет.

– Ну вот. Моссовет нашелся.

– Сс-стто-рож зз-знает.

– Бородатый такой? На кладбище сшивался?

Яшка кивнул.

– А может, он и прибил?

– Пп-п-правильно.

– Ух, тряханем! Где он? Адрес есть?

– Вв-вот, – Яшка протянул листок, сложенный вчетверо. – Кк-катя нн-н-нарисовала.

Иван присвистнул.

– Ну, братцы, я вам доложу. Катька в деле? Я уже ничего не понимаю.

– Разберемся, – сказал Севка. – Поехали.

– Па-па-пп-озвоните.

– Ладно.

– Обб-б-язательно.

– Не волнуйся, звякнем. Куда мы теперь без тебя?

– Пропадем, – улыбнулся Иван, приобняв Яшку. – А башня у тебя с секретом. Генштаб ты наш.

– Помчали.

– Нн-ни пп-п-пуха…

– К черту!