Текст книги "Чаша бытия"

Автор книги: Геннадий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

А н т и п о в. Все отказываются, а мы берем и делаем.

М а к с ю т а. За счет смекалки вырываемся.

М у х и н. За счет вот его, Никиты Зобова, смекалки.

М а к с ю т а. А я и не присваиваю, чего ты?

З о б о в. Посиди с нами, Акимыч.

М у х и н. Спасибо, я за вареньем.

М а к с ю т а. Вот ты какой, Митрофан, упорный, все из дома норовишь, погулять!

Ребята смеются.

А твой джем я еще вчера съел.

М у х и н. Быстро.

Ребята смеются.

Ну ничего, попьем так. (Уходит.)

М а к с ю т а. Видал? Он у нас с «начесом», малость «того».

Ж а к о в (Зобову). Откуда у тебя смекалка? Учился?

А н т и п о в. Ага. Техникум кончал – угадал.

Смеются.

З о б о в. Задачку на экзамене решил по-своему, а мне говорят: «Так нельзя, садитесь подумайте». Я отвечаю: «Можно – как раз сидел, думал». А мне опять – нельзя. Я тогда: ну и пошли вы все! И уехал, на стройку. Потом, конечно, пожалел – без документа остался.

А н т и п о в. Он там был умнее всех доцентов!

М а к с ю т а. Во характер.

З о б о в. А чего вы меня нахваливаете? Вот Лешка каждый месяц полсотни – матери, а полета сестре посылает. Максюта…

М а к с ю т а. Родителям письма пишет!

А н т и п о в. Акимыч за тебя пишет.

М а к с ю т а. Такие, старый черт, письма стал писать… Мать перепугалась: уж не заболел ли сыночек. А не скинуться нам и не купить ли катерок на четверых? Гулять, так гулять с ветерком, а?

Входит  М у х и н, приостанавливается у двери.

Опять ты не стучишь? Этикет не соблюдаешь, Мухин!

З о б о в. Акимыч, ты чего стоишь? Присаживайся, угощайся.

М у х и н (помедлив). Уговариваете?

Молчание.

Мешать не буду.

М а к с ю т а. Ну, тогда, может, чего посоветуешь?

М у х и н. Как бригадир скажет.

З о б о в. Ты бы выпил с нами, Акимыч.

М а к с ю т а. Стой, Мухин. Ты куда? Садись, выпей!

Мухин не двигается.

Ты посмотри – начальства не слушается. У тебя что, рука отвалится взять стакан и выпить за хорошего человека? Бери, пей. За его здоровье. Не хочешь?.. Ты знаешь кто? Ты чужой! Понял?

З о б о в. Ладно, отстань от него.

М а к с ю т а (подходит к Мухину со стаканом). Прошу!

М у х и н. Убери руку. Сказал – нет, значит, нет. (Уходит.)

А н т и п о в (с восхищением). А он тебя чуть не стукнул, Максюта! Чуть не врезал.

М а к с ю т а. А я, может, этого и добивался. Но все равно – он уже готов! Осталось заявление подписать.

Затемнение.

З о б о в (один, на авансцене). Но тут я впервые засомневался. Мне не понравилась вся эта сцена и мы все в этой сцене. Мне не понравилось, главное, что мы как бы применили силу вместо закона. Еще вчера я был абсолютно уверен в нашей правоте, а тут пошли сомнения, вмешалось какое-то постороннее чувство. Может, я проявил в тот момент слабость и надо было действовать до конца по плану?.. Недавно прочитал заголовок в газете: «Чувства становятся убеждением». Плохо, когда чувство тянет в одну сторону, а разум – в другую… С этого вечера отношения с Мухиным резко ухудшились, он уже сам искал повода, чтобы пошуметь, опять стал учить нас жить и не стесняясь, к месту и не к месту кричал: «Я старик, я старый человек…»

В комнате  т р о е  р е б я т  и  М у х и н.

М у х и н. Никто вам этого не разрешит. И нечего крутить, понимаете. А под суд могут отдать!

М а к с ю т а. Тебя, что ли? Чего ты переживаешь больше всех?

М у х и н. А у меня года! Ты как думал? Хотите крепления поменять на меньший диаметр, а я молчи? Я тоже понимаю, хоть и в техникуме не учился. Я против закона не пойду! И тебе не дам.

З о б о в. Да брось пылить, Мухин, мы же обсуждаем проблему, размышляем вслух. Кто идет против инструкции, чего ты? Пока не договорюсь официально, ничего менять не буду, права не имею.

М у х и н. Никто тебе не разрешит такую вещь делать, нечего и спрашивать.

М а к с ю т а. Ну откуда ты знаешь, откуда тебе известно?

М у х и н. Знаю. Пожил – знаю!

З о б о в. Вот, честное слово. «Пожил – знаю». Да я уже все рассчитал! По-научному, понял? У нас инициатива должна быть или как ты думаешь? Что мы – роботы? Рассчитал – и выходит, можно заменить двадцать два миллиметра на другой диаметр. Попадется еще такой кран – опять с ним мыкаться?

М у х и н. И помыкаешься, а ты как думал? Деньги зря не платят.

А н т и п о в. У него на все свои мерки.

З о б о в. Старые – они все консервативные, с ними каши не сваришь.

М у х и н. А ты кашу, кашу-то варил? Ложку каши кому-нибудь подал? (Отходит в сторону.)

З о б о в. Ну вот, пожалуйста, он еще и обижается. Прямо не знаю, что с ним делать.

М у х и н. Уволить!

З о б о в. Да это-то легче всего.

М у х и н  уходит.

А н т и п о в. Народный контроль, елки-палки, кумир тети Зины.

З о б о в. Упрямый и малообразованный. Ладно, ребята, пойдем поднимать секцию.

А н т и п о в. Главное, никто и не собирался нарушать.

М а к с ю т а. Вчера к Лешке пришла Татьяна, а этот сел в угол и вот смотрит на нее, смотрит. Нашелся родственник. Танька посидела, встала да пошла.

З о б о в. Сиротки вы мои. Но дело, по-моему, идет к развязке.

Затемнение.

З о б о в (один, на авансцене). Я не ожидал, что развязка произойдет именно таким образом. Акимыч все-таки был человеком неожиданным…

Воскресное утро. В комнате  М а к с ю т а – он бреется электробритвой и одновременно разглядывает картинки в журнале «Огонек» – и  З о б о в – сидит за столом, просматривает деловые бумаги.

З о б о в. Слушай, Николай.

М а к с ю т а. Мм?

З о б о в. Не помнишь? Мы во вторник брали автокран у комбината?

М а к с ю т а. Скажу точно – четырнадцатого, то есть в понедельник. «Что-то с памятью моей стало»?

З о б о в. Старею.

Смеются.

Ну что, на пляж?

М а к с ю т а. А может, в лес? Я видел – мужик грибы тащил. Катька из ресторана поджарит.

З о б о в. Да откуда грибы? Лето же.

М а к с ю т а. Колосники. Вот такие грибы! А вечером соберемся. Альфреда звать?

З о б о в. Да не пойму… Вроде не совсем удобно.

М а к с ю т а. Комплексуешь, начальник?

З о б о в. Забочусь о нашем моральном облике, Николаша.

М а к с ю т а. А у нас все по закону. Могу доказать.

З о б о в. Да это можно, доказать все можно.

М а к с ю т а. Я тут с таксистом разговорился. Он рассказал, как случайно сбил пьяного. В таком деле, говорит, главное – не подходить к жертве. Если проявишь гуманизм, значит, виноват!

З о б о в. Вывод?

М а к с ю т а. Если сбил по закону – совесть ни при чем.

З о б о в. Я думал, у совести свои законы.

М а к с ю т а. Это что, «мальчики кровавые в глазах»?

З о б о в. Хотя бы.

М а к с ю т а. Что-то сомневаюсь. Так недолго и в загробную жизнь поверить.

Появляется  А н т и п о в, несет сумку с продуктами.

А н т и п о в. Надо дежурство по завтраку в выходной считать за два.

З о б о в. Да ладно тебе. Чего принес?

А н т и п о в. Сырки, молоко и суп-письмо. Десять пакетов. Суп рыбный.

М а к с ю т а. Я тебе сказал, пусть сходит Платон Каратаев. Ему все равно, где с бабами трепаться – в магазине или тут с тетей Зиной.

А н т и п о в. Знаешь, я так не умею.

М а к с ю т а (присвистнув). Да что это с вами, голуби? Значит, он остается? Слушай, Зобов, в чем дело?

Вошел с чайником в руках  М у х и н.

М у х и н. Душ-то открыт! Вода горячая, идите, ребятки.

З о б о в. На речку сходим.

М у х и н. Чай готов – извольте бриться!

На шутку никто не обратил внимания.

(Помолчав.) Может, и мне с вами на речку? Я еще не купался.

М а к с ю т а. А мы сначала – в лес.

М у х и н. В лес? В лес-то еще лучше!

На это Мухину тоже ничего не ответили и молча все принялись завтракать.

(Не выдержал, встал из-за стола, аккуратно собрав крошки хлеба и по привычке отправив их себе в рот.) Эх вы, ребятки. Что ж, думаете, я не понимаю? Да я с вами никуда и не собираюсь! Это я так, для поднятия настроения. А направляюсь я как раз по другому адресу – на базу. Никита, тебе как бригадиру говорю: ухожу по собственному желанию. Вот тебе и заявление.

З о б о в (выходит на авансцену, в зал). Перед моими глазами на столе лежала половина тетрадной страницы. Акимыч экономил и на бумаге – это у него, как он объяснял, еще с довойны. На странице, цепляясь за линейки, спотыкались каракули «заявления». Эти семь-восемь слов на тетрадном листке я читал, наверное, с минуту. (Мухину.) Забери свое заявление. Не торопись, не пори горячку.

М а к с ю т а. Сергеич, ты что?

З о б о в. Я давно сказать хотел, Митрофан Акимыч: все у нас по-прежнему, работай, будет все как было.

М у х и н. Да вы думаете, я обиделся? На что обижаться? Молодой тянется к молодому! Вы парня этого берите, не сомневайтесь. Я о нем кое-что разузнал – малый подходящий, компании не испортит.

А н т и п о в. Ух ты какой, Мухин, волевой.

З о б о в. Это у тебя под влиянием минуты. Не показывай характера ни к месту.

М у х и н. Ничего не минуты! А ждать больше нечего.

З о б о в. Ну, как знаешь.

М а к с ю т а. Все путем, начальник. Может, он себе получше местечко отогрел, ничего не известно!

М у х и н. А ты не спеши, не подталкивай в спину – сам ухожу.

А н т и п о в. Чушь! Чушь все это, Мухин. Поедем лучше с нами в лес.

М у х и н. Да нет уж, куда уж. Глядите, ребятки, без меня не насобирайте поганок! Лечить будет некому, потому как отбываю, сейчас и поеду. Чемодан уже наладил, все готово (голос его дрогнул), счастливо оставаться.

З о б о в. Подожди. Ну, было, хотели этого парня взять. Ребята тоже понимают. Так что прошу остаться.

М у х и н. Нет-нет, ты, Никита, не беспокойся, все по-хорошему. По правде сказать, мне в виноватых ходить тоже не светит.

А н т и п о в. Да кто тебя в чем обвиняет?

М у х и н. Ну-ну, понимаю, понимаю! И законы природы тоже понимаю. У меня есть друг-приятель в Перми, постовой он, одного со мной года. А начальство у него – молодое. Как он с дежурства пьяного не доставит, ему замечание: плохо работаешь, не следишь за порядком на вверенном участке. А другой, сменщик, одного пьяного в неделю доставит – и все у него ладно! Друг-приятель так расстраивался, что меня подбивал: я, говорит, тебе поставлю двести, а потом задержу для экспертизы, для процента!

М а к с ю т а. Ну-у, завез. Чего-чего, а пьяного всегда найти можно!

М у х и н. Во-во, и ты то же самое, как тот начальник, Фома неверующий. А раз на раз не приходится – жизнь!

М а к с ю т а. Развеселился старик ни к селу ни к городу.

М у х и н. Так что, ребятишки, зла я на вас не держу, а мешать нечего. Живите, не сомневайтесь – все правильно. Будет у вас молодая бригада, все будет. А я, конечно, привык к вам, эгоист.

А н т и п о в. Мы к тебе всей душой, сам знаешь.

М у х и н. Ну и хорошо, ну и спасибо. Да и я тоже! Мне бы, ребятки, ваши фотокарточки – все ж таки шесть годков!

З о б о в. На тебе, Акимыч, на память пока вот это. (Кладет на чемодан Мухина электробритву в футляре.)

М у х и н. Не надо, не надо! А какая, «Харьков»?

З о б о в. «Эра». Возьми. От всей бригады.

М у х и н. Ну, если на память… Спасибо, Никитка. Надпиши чего-нибудь. А тут у меня из вашего архива кой-чего собралось. (Достал из тумбочки тщательно завернутые бумаги.) Вот, Максюта, твой перелом – рентген.

М а к с ю т а. Да нога давно срослась, на кой он мне.

З о б о в. Возьми-возьми.

М у х и н. А это, Сергеич, твоя справка. Спрячь, может, сгодится для стажа. А вот еще письма от матери, Николай. Держи и храни. Хоть иногда отвечай, ты у матери один, уважай старость. Надписал, Сергеич? Хорошо, мы ее в чемодан! Не жалко? Ну-ну, молчу, молчу, спасибо, ребятки. Что еще?.. Вроде как все. Так. Теперь пойти расплатиться с гостиницей. Спасибо, пожил! Всем доволен. Ну а Ванюшке Сорокину я вчера написал, все разъяснил, так что он будет не против. Я сейчас. (Уходит.)

М а к с ю т а. Ура. Ох и поживем. Как боги.

Затемнение.

З о б о в (один, на авансцене). Расстались мы с Мухиным лучше некуда. Как говорится, в сердечной обстановке. Лешка вызывался помочь тащить чемодан, но Акимыч ушел на автобус один. Мы тут же нашли Альфреда, все вместе смотались за город, а к вечеру вернулись в гостиницу, к себе в номер, хотя наш новый член бригады очень уговаривал «раскрутиться» в ресторане. Теперь мы были одни, без Мухина. Мечта осуществилась.

Веселая  ч е т в е р к а  р е б я т  шумно вваливается в свой гостиничный номер.

М а к с ю т а. Нету? Нету! И-эх! (Швыряет сумку через всю комнату.)

А н т и п о в. Там же грибы!

М а к с ю т а (горланит). Плешивый грыб! На тонкой ножке! Эх, хороша-а! Дай стакан разобью.

Ж а к о в. А пить шипучку из чего будем?

А н т и п о в. Да, теперь тетя Зина нам даст, держи карман.

М а к с ю т а. Альфредик, друг! Дай я тебя обниму. Кабы не ты да кабы не встреча у тех, помнишь, помидоров?..

А н т и п о в. Да не вопи ты, за стенкой люди живут.

М а к с ю т а. Сегодня можно. Скажем, день рождения. Не даешь чувства проявить!

Ж а к о в. Вам этот Мухин Митрофан, вижу, хуже моего багра.

М а к с ю т а (вопит). «Советское шампанское»! (Откупоривает бутылку.)

Ж а к о в. Вот купцы гуляют.

З о б о в. Кончай, слушай. Не смешно.

Ж а к о в. Да, это слишком.

М а к с ю т а. А ты не рад, что ли?

Ж а к о в. Мне тоже устроиться хочется.

М а к с ю т а. Рад, ну и все!

З о б о в. Ты, Альфред, везучий, нашел белый гриб.

А н т и п о в. Один, но нашел.

З о б о в. Да и Мухин исчез только потому, что твоя звезда. Шучу, конечно. Ну, сели?

А н т и п о в. Стойте. У Акимыча – печенье в тумбочке… Э-э, все!

Ж а к о в. Не забыл?

М а к с ю т а. Жадный старикашка!

Ж а к о в. Обойдемся. А может, позовем? Шипучку пьем, а девчонок не зовем.

М а к с ю т а. Успеем. Теперь мы люди вольные! Ну – тост.

Ж а к о в (скромно). Предлагаю – за бригадира.

А н т и п о в. Ну, ты практичный, Альфред Жаков.

М а к с ю т а. Да, слушай, не торопись. Погоди. Надо за старика, за Акимыча. Спасибо ему – чуткий оказался.

Входит  т е т я  З и н а.

Т е т я  З и н а. О, сидят, пируют! А ну, выключи.

Жаков выключает транзистор.

Я женщина, с одной стороны, посторонняя, а с другой стороны – вам прямо скажу: не-хо-ро-шо. Очень нехорошо. И некрасиво. (Берется за спинку стула, на котором сидит Жаков.) Ну-ка, освободи. (Подставляет стул к стене, снимает картину.) Вы не как люди, и я с вами не как человек. (Берет вторую подушку с кровати Мухина.)

М а к с ю т а. Эй, эй, он за нее расписывался!

Т е т я  З и н а. Не полагается. Понятно?

З о б о в. Забирай, конечно. Он уехал, не знаешь?

Т е т я  З и н а (прерывает). А неужели он вас станет дожидаться? И утюг в номер тоже не полагается! (Забирает утюг.)

А н т и п о в. Да он сам ушел, спроси у бригадира.

Т е т я  З и н а. Нечего мне спрашивать. Вы для него были как семья! А вы это… (Стучит по столу.) Чурки! Это все равно как отца родного выгнать! Молодежь называется. Гости – до десяти вечера. (Уходит, унося в обеих руках подушку, утюг и картину.)

Ж а к о в. Чего она?

З о б о в (не сразу). Да защищает.

Ж а к о в. А она ему кто?

А н т и п о в. Да никто.

М а к с ю т а. Посторонняя – и с одной стороны и с другой стороны.

Ж а к о в. Считает, что я на чужое место сел?

М а к с ю т а. Что она понимает! Она с ним – ля-ля-ля за чашкой чая, а мы – шесть лет днем и ночью.. «Семья», «отец». Глупая женщина.

А н т и п о в. Покажи, Макс, как он зевает.

М а к с ю т а. Колоссально. Спал он, конечно, плохо – пожилой. Поднимался рано, часов в пять. Ну, проснулся и лежи себе спокойно, помолчи – верно? Если ты человек. Не один все-таки. Нет, встает и начинает чего-то шептать, двигать, доставать. Потом – обратно укладывать, потом в шкаф полезет. Ладно, это еще ничего, старался потише, но вот Сергеича будил. Я-то сплю будь здоров, только если чего-нибудь над самым ухом уронит.

Ж а к о в. Он что, вообще псих?

А н т и п о в. В плену был. Говорит, с тех пор.

Ж а к о в. Сколько ж ему лет?

А н т и п о в. Много.

З о б о в. А действительно, сколько лет Мухину? Ну вы что? Сколько ему лет?! Лешка!

А н т и п о в. Можно посчитать.

М а к с ю т а. Когда война началась, ему было лет шестнадцать, потому что, помню, он рассказывал, как его не взяли добровольцем. Потом – плен, потом – Север…

З о б о в. Значит, в войну ему было примерно столько, сколько мне – в техникуме.

А н т и п о в. Плюс… Сколько после войны прошло? Тридцать пять?

Ж а к о в. Тридцать пять плюс, условно, восемнадцать – имеем полста унд драй.

З о б о в. Какой там еще «драй»? Я вспомнил точно: Акимычу пятьдесят седьмой год, родился где-то в апреле. Шесть лет назад, когда пришел к нам, весной было, ему как раз минуло пятьдесят, это я точно помню. Но мне тогда именно его пожилой возраст понравился: нужен был кто-нибудь постарше, посолиднее.

М а к с ю т а. Да-да-да, он все приговаривал тогда, в те поры: «Мне полста, мне полста».

Ж а к о в. На что надеялся, интересно? Вообще.

З о б о в. На любовь.

Ж а к о в. Чудной.

М а к с ю т а. Ну, потом так. Нам вставать надо в шесть. Но кто же нормальный за час встает? Так он что делал? В шесть включал радио – обязательно ему нужно было слушать новости. Как будто их вечером нельзя послушать. Леха не выдерживал, начинал рычать, как тигра, Сергеич, нечего делать, подымался, уходил в умывалку, один я лежу. Митрофан начинает подбираться ко мне: чувствую – стоит надо мной. Раз! По кровати коленкой. Я молчу, будто сплю, он еще – раз! Ну, думаю, сейчас убью. А туг Сергеич войдет и нарочно скажет: «Ну, Акимыч, что ж он у тебя не встает? Опоздает – засчитаю прогул». Митрофан – опять ко мне. Стоит, стоит, потом ка-ак взревет: «Долго мне еще на этом свете жить!» Это у него поговорка была, когда терпение с нами вот так подпирало.

А н т и п о в. А вечером? Ложился часов в восемь. В девять начинает вздыхать, потом опять как закричит:: «Долго мне еще на этом свете мучиться!» Все – гаси свет.

М а к с ю т а. А зевал вот так. (Изображает.) А-а-ха-ха-ха-ха-а. Край света! Так вот зевнет раз шесть – ну, думаешь, все, ничего тебе не надо, кроме пенсии.

Ж а к о в (посмеиваясь, добродушно). Дать бы ему по шее раз навсегда.

З о б о в. А помните, ребята, как он весной в окошко смотрел и сообщал нам разные приметы пробуждающейся природы? Насмотрится, зевнет вот так, как Макс сейчас изобразил, и скажет: «А что, ребятки, скоро и осень!»

Смеются.

М а к с ю т а. Само собой, с бабами – только дружба. И боже упаси там чего-нибудь сказать! Вот так и жили, Альфредик. Никакой личной жизни! Правда, вот только Ванюшка успел жениться.

А н т и п о в. Да он его и женил.

М а к с ю т а. Пригласишь девчонку – он сядет и начнет: «Когда я был в ребятах!..» Да застрелись, старый черт.

Ж а к о в. Это говорят только: старость – мудрость. Вот ваш – чему у него учиться?

А н т и п о в. Да он меньше меня в жизни понимал.

М а к с ю т а. А учил! Все время учил. Нечему учить, все вроде нормально, так про утюг начнет: «Ты зачем его на газетку ставишь?» – «Он же холодный!» – «Не играет роли, плохая привычка – приведет к пожару».

Короткая пауза.

А н т и п о в. Вообще он тихий был.

Ж а к о в. Просто неудачник. А они все тихие.

З о б о в. Да чем он неудачник?

Ж а к о в. А что у него в жизни хорошего?

А н т и п о в. Может, чего и было, только мы не знаем. Помнишь, Сергеич, как мы с тобой вошли как-то в комнату – не здесь, а на прежнем месте, – зажгли свет, а он сидит на стуле посреди номера…

Ж а к о в (насмешливо). Плачет.

М а к с ю т а. А ты не груби.

А н т и п о в. Сидит один, в темноте.

З о б о в. Наверное, о чем-нибудь вспоминал. Сны любил рассказывать. Все собаки почему-то ему снились.

А н т и п о в. Тетя Зина скажет: «Собаки – к друзьям», а он и рад.

З о б о в. Перемен все ждал, надеялся, что еще что-то в его жизни произойдет.

Ж а к о в. Братцы, может, сменим тему? Я уже все понял. Хватит, может, о старике?

А н т и п о в. Считаешь? Деньги для него тоже, между прочим, далеко не все.

Ж а к о в. Да какая мне разница!

А н т и п о в. Он в настоящую любовь верил.

Ж а к о в. Ну и что?

А н т и п о в. Ничего.

Ж а к о в. А чего ты с вызовом?

А н т и п о в. Не был он неудачником.

Ж а к о в. Ну, поздравляю, очень рад за него. Чего ты завелся?

М а к с ю т а. Жена была. Дочь где-то есть. Или сын. А вполне возможно, ничего не было, одни стишки. Теперь Лешка на меня уставился. Ну, не знаю я! Не говорил он, что у него было в жизни.

З о б о в. Да ну, не говорил. Просто мы не слушали.

А н т и п о в. Он же все-все помнил.

М а к с ю т а. Ага, про то, кто на ком женился, у кого дом сгорел, орден дали, где какой режим образовался.

Ж а к о в. Теперь о вас будет рассказывать.

З о б о в. Будет.

М а к с ю т а. А как он читал «Анну Каренину»! И зачем, говорит, такую аморальную книгу напечатали? Как же можно матери своего ребенка кинуть?

Ж а к о в. Это же Лев Толстой – великий писатель.

М а к с ю т а. И мы ему об этом!

З о б о в. А он как думал, так и жил. Когда Максюта с ногой лежал, бульон ему сам варил, каждый день в больницу ходил.

А н т и п о в. Точно, варил, в дежурке.

Ж а к о в. Чего вы все завелись? Никто с вами не спорит. Хороший мужик, согласен. Но уехал! Освободил. Подумаешь, событие.

М а к с ю т а. Иван еще вернется с Натахой – будет шороху.

А н т и п о в. Ты сам всегда первый против Акимыча выступал. У тебя это вообще в характере – как скажешь, так душу и ковырнешь. Скажи – нет? А он за тебя письма матери писал.

Ж а к о в. Он, конечно, тянулся за вами.

М а к с ю т а. Да пошел ты! Это я не тебе, это я вон Лешке. А он за тебя бегал на почту! Деньги посылал твоим, а ты ему спасибо сказал?!

А н т и п о в. Он и так знал, что я ему благодарен. Он, знаешь, не ты, елки-палки, он любое чувство умел разгадать.

З о б о в. Хватит вам считаться.

Ж а к о в. Выпьем еще раз за хорошего, но скучного Мухина – согласен!

З о б о в. Присоединяюсь. И за моего отца – он тоже скучный человек. Он даже внешне чем-то напоминает Мухина. Никогда не думал, а сейчас вот пришло в голову. (Встает, открывает платяной шкаф и достает новую ярко-синюю куртку с желтыми полосками на рукавах.) Вот, посмотри, что папаше своему купил.

Ж а к о в. Богатая вещь.

А н т и п о в. Дорогая.

З о б о в. Ее еще достать надо. В очереди стоял. Что ж ты не удивляешься? Отцу дарю молодежную куртку, а он у меня бухгалтер, в совхозе живет. Мужичонка невидный, и размер – сорок шестой. А я ему – такую модную одежку.

Ж а к о в. Он ее и не наденет.

З о б о в. Да? Ты так думаешь? Наденет. Что ж ему теперь – всю жизнь в сером ходить? Картоху одну есть? Я, например, в прошлый приезд ананасов ему привез. Он их первый раз и увидел. Всю жизнь – на одном месте. Весь путь его – от Ржева до Берлина да от дома до конторы. Я тоже сначала считал, что отец – скучный человек. А ты пойми, что значит сила обстановки!

Ж а к о в. Так многие живут.

З о б о в. Я так не живу.

Ж а к о в. Вот пусть тобой и хвастается.

З о б о в. Да разве я об этом? (Выходит на авансцену, в зал.) Он не понял меня. Конечно, почему бы отцу и не похвастаться. Но я посылаю не для этого. Мне кажется, что я в чем-то виноват перед ним. Я объездил уже полстраны, захотел – поехал на Кавказ, захотел – на Север. Через годик думаю махнуть в Среднюю Азию, а может, и в Африку поеду поработать – не исключено. А отец как Акимыч: где поставили, там и стоит. И вообще, у меня рост – метр восемьдесят четыре, а у него – метр шестьдесят пять. Для него потратить десять рублей – целое дело. Не потому, что жаль, а так привык. А я с десяткой в ресторан и не зайду. Если у отца денег не хватало, он начинал беспокоиться, волноваться. А если у меня деньги кончаются, я спокойно занимаю до получки. Нам легче жить без необходимого, чем без лишнего. А они всегда рассчитывали только на необходимое. Я пошлю отцу эту яркую куртку потому, что это – лишнее. Мне хочется отдать ему хоть немного из того, чем пользуюсь я. (Помолчав.) Мы сидели, обсуждали Акимыча и не догадывались, что с нами происходит: так, вроде небольшая перебранка на почве личных воспоминаний… (Возвращается к ребятам.)

М а к с ю т а (напевает, пощипывая струны гитары). «Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда…» Да. В жизни все бывает по одному разу, репетировать не дают. Знаете, чьи это слова, кто мне это сказал? Наш Митрофан.

Ж а к о в. Бей в одну точку – и выйдешь на свою дорогу.

З о б о в (улыбаясь). И все будет в порядке, так?

Ж а к о в. Не понял, бригадир?

А н т и п о в. Что значит «в порядке», елки-палки? Вот Мухин никуда не бил, и «точка» у него была довольно-таки своеобразная – «настоящая любовь».

Ж а к о в (прерывает). Да он у вас блаженный!

А н т и п о в. Блаженный – это придурок. А он – добрый человек. Может, не встречал? Не повезло.

Ж а к о в. Чего вы на меня опять бочку-то покатили? Это вам надо было соображать!

М а к с ю т а (наигрывая на гитаре). Хочу сказать тебе, дорогой Альфред. У нашего Акимыча было такое отношение к людям. Такое отношение! Кому и поучиться.

Ж а к о в. Мне, что ль?

М а к с ю т а. Да мне, мне, утихни.

Ж а к о в (вскричал). Так и учились бы!

А н т и п о в. В долг дать – пожалуйста…

Ж а к о в. Хорошо.

А н т и п о в. Лишний раз в магазин сбегать – идет, слова не скажет.

Ж а к о в. Хорошо!

А н т и п о в. Ему же вся гостиница, где бы мы ни жили, – ему всегда тащили в починку!

Ж а к о в. Совсем хорошо.

М а к с ю т а. Один, понимаешь, ручку тащит, другой – лампу, кипятильник, часы, куклу – глаза, понимаешь, не закрываются.

А н т и п о в. Настоящий русский умелец!

Ж а к о в. Понимаю.

М а к с ю т а. А ты можешь понять, как мы жили?! Мы ни разу не поссорились!

Ж а к о в. Понимаю. (Встает.) Понимаю.

М а к с ю т а. Ни разу, Альфредик. Разве это ничего не стоит, скажи?

Ж а к о в. Многого стоит!

А н т и п о в. Он нашу жизнь склеивал.

З о б о в. Вот именно, умный ты мальчик.

А н т и п о в. Жил рядом – тем и склеивал.

М а к с ю т а. «Гори, гори, моя звезда…»

Ж а к о в. Значит, будет так. Если мы здесь не по пьяному делу и слова ваши скрывают содержание…

М а к с ю т а. Сядь. Утихни.

Ж а к о в. Не хочу.

М а к с ю т а. Это мы так! Бывает такое настроение?

З о б о в. Ты здесь ни при чем.

Ж а к о в. Нет, минутку. Так вот, я понял ситуацию: место это чужое и занято крепко.

М а к с ю т а. Да сядь, сядь! Золотой парнишка, практичный такой… вроде нас!

Ж а к о в. Не знаю. Но у меня правило: свое – бери, чужое – не подходи. Не мое это.

Пауза. Затемнение.

З о б о в (один, на авансцене). И наш Альфред Жаков, наша надежда и мечта, можно сказать, покинул нас. Ушел, а через день уехал к невесте – искать свое счастье. И все осталось как прежде. Почти как прежде… Не хочется вставать на цыпочки, но высокое складывается из простых чувств. Кто мог подумать? Мы любили нашего Мухина. Просто любили. Бывает же такое?..