Текст книги "Годы испытаний. Книга 2"
Автор книги: Геннадий Гончаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
2
Стол давно был накрыт для обеда, борщ остыл и покрылся золотисто-красной корочкой.
– Придется подогреть. Чего же есть холодный? – сказал Канашов Ракитянскому и предложил: – Давай, комиссар, пока закусим, а там и первое подоспеет. – Он налил две стопки водки и поставил графин в шкаф.
– У меня сегодня, Михаил Алексеевич, интересная встреча произошла. Гляжу, в партийную комиссию политотдела армии прибыло знакомое лицо. Мы с ним на курсах вместе учились, а потом он решил в войска не возвращаться и посвятить себя научной работе.
– Теоретик, значит? – улыбнулся Канашов.
– Преподавал, писал диссертацию о партийно-политической работе в подразделении.
– Зачем же он на фронт приехал?
– Собирает дополнительный материал, хочет, как выразился он, новыми яркими примерами оживить свой научный груд. Дал он мне отдельные главы и попросил прочесть. Одну я сегодня с большим трудом осилил. Ну и засушил! Не знаю, оживят ли ее какие примеры. Цитата на цитате, цитатой погоняет.
Канашов почесал затылок.
– А ты его по передовой потаскай. Пусть с нашими политработниками познакомится. Это ему на пользу пойдет.
– Если он изъявит такое желание, я помогу…
– А еще лучше – предложи ему должность комиссара в полку Бурунова. Повоюет, вот тогда наберет материалов на несколько трудов.
Вошел Ракитянский, разлил горячий борщ.
Шаронов ел и все поглядывал в соседнюю комнату, где лежали уложенные штабелями вещевые мешки. Не удержался, полюбопытствовал.
– Это что у тебя, Михаил Алексеевич, за склад образовался? – кивнул он на мешки.
– Ракитянского имущество. А ты чего это на чужое добро заришься? – усмехнулся комдив.
Комиссар решил проверить тревожные сигналы о том, что адъютант комдива, пользуясь своим служебным положением, занялся барахольством. Он собирал будто бы и для Канашова и для себя разные трофейные вещи.
– Богатый жених, с приданым, – заметил Шаронов, подмаргивая.
– Он завалит скоро меня этим богатством…
– А ты знаешь, Михаил Алексеевич, худая слава о Ракитянском ходит по дивизии. Как говорится: «Худые вести не лежат на месте».
– Это ты о чем? – насторожился комдив, перестав есть. В это время вошел смущенный Ракитянский. Он, по-видимому, кое-что услышал из их разговора. И Шаронов решил поговорить с ним.
– Ну и легки вы на помине, старшина. Давайте садитесь с нами.
Ракитянский, удивленный и растерянный, сел.
– Я только что пообедал, товарищ батальонный комиссар.
Шаронов снисходительно улыбнулся.
– Говорят, товарищ Ракитянский, вы собираетесь жениться?
Старшина потупил взгляд от неожиданного вопроса.
– Да что вы, товарищ батальонный комиссар…
«Ну, конечно, это Валя кому-то разболтала», – промелькнула у него мысль.
– А вы чего же скрываете? Или не хотите меня с Михаилом Алексеевичем на свадьбу пригласить?
Ракитянский густо покраснел, смущенно улыбнулся.
– Какая сейчас женитьба, война…
– Война-то война, а в медсанбат вы что-то частенько заглядываете, – сказал комиссар.
Канашов закашлялся, будто что-то попало ему в горло, и косо поглядел на Шаронова: «Ишь ты, дипломат, дуплетом бьет,– будто бы по старшине, а намеком по моему адресу…»
– Любовь войне не помеха, – продолжал Шаронов,– но вот приданого что-то вы больно много накопили, дорогой…
Рзкитянский недоуменно и сердито посмотрел в глаза комиссару.
– Какого такого приданого, товарищ батальонный комиссар? Или вы шутите?
– Да нет, не шучу… Ваши вещмешки?– кивнул комиссар.
– Мои.
«Неужели ему Канашов об этом сказал?» – мелькнула мысль у Ракитянского.
– Вы бы хоть с людьми поделились, а то все себе да себе копите. Нельзя же быть таким жадным.
Канашов заулыбался. Ракитянский вскочил, подбежал к углу, развязал один из вещмешков.
– А я никому и не отказываю. Вы про что больше любите читать, товарищ батальонный комиссар?
«Ишь ты, хитер, дьявол, – подумал Шаронов. – Но меня не проведешь».
– А вы давайте выкладывайте, я сам подберу, что мне по душе придется. Книголюб, значит, вы, Ракитянский?
– Его медом не корми,– заметил Канашов. – Не прикажешь ему спать ложиться, всю ночь напролет будет читать…
«И Канашов его поддерживает, шуточками отделывается».
– Что же, это похвально. Книги всем возрастам полезны…
Ракитянский вынул несколько толстых книг в ледериновом переплете, несколько в бумажном. Все книги были старыми, пожелтевшими от времени. Они источали грустный запах залежалой бумаги. Один большой том в массивном кожаном переплете был дореволюционного издания Маркса. Это «Война и мир» Льва Толстого, с богатыми цветными иллюстрациями.
Шаронов перелистывал страницы и обратил внимание на то, что в предпоследней главе была закладка.
– Читаете? – обратился он к старшине.
– Третий раз уже. Сильная книга. Сколько ни читаю, и все новое для меня открывается. Будто раньше я и не читал этого…
Комиссар бегло прочел страничку с закладкой. Про себя улыбнулся. Описывалось начало свидания раненого Болконского с Наташей. Шаронов взял вторую толстую книгу.
– «Толковый словарь Владимира Даля», – прочел он и удивился. – И эту тоже читаете?
– С этой книгой он мне уже надоел, – сказал Канашов, уходя от них по своим делам, и на пороге добавил: – Отыщет какое-либо старое интересное слово и бубнит его, как попугай. Редкие русские слова любит.
Ракитянский. стоял у стола, крутил в руках карандаш…
И по мере того как опустошались вещевые мешки старшины, на лице Шаронова хитрая улыбка сменялась удивлением. Из одного вещмешка Ракитянский достал пару нового обмундирования и, смущаясь, сказал:
– Некуда положить было…
Из другого вместе с книгами извлек пару чистого нательного белья. Остался один вещмешок, но старшина не стал его развязывать.
– А это? – указал комиссар.
– Там книги полковника, у него только военные…
Шаронов встал взволнованный.
– Вот это фокус! – Он подошел, обнял растерянного старшину. – Молодец, Владимир Викторович! Большое вы дело сделали. А я-то, я-то поддался… И давно вы книги собираете?
– Да как еще отступать начали. Это не все, товарищ батальонный комиссар. У меня много по рукам роздано. Приходят товарищи, просят почитать…
– А возвращают?
– По-разному бывает. Кто приносит, а кто и нет. Вот неделю тому назад ко мне боец приходил. Еж его фамилия…
– Слышал. Ну и что он?
– «У меня, – говорит, – день рождения, товарищ старшина, подари мне русские былины. Люблю, – говорит, – их читать…» А за Чеховым – очередь. «Бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека до дыр зачитали, несколько раз уж страницы подклеивал…,
Шаронов слушал, и ему становилось не по себе. «Как же я мог так плохо о нем подумать? А из него бы неплохой политработник вышел. Да разве Канашов отдаст… Упустил я из виду работу с полковыми библиотеками, верил комиссарам полков, что мало кого сейчас интересуют книги».
– А вы и учет ведете, кто книги берет?
– Записываю. У меня тут алфавитник есть. Так, для себя, на всякий случай. Они мне за это кличку дали – «библиотекарь».
– Хорошая кличка. Вы не обижайтесь.
Ракитянский махнул рукой.
– А я и не обижаюсь.
В дверях показалась военврач Аленцова, исполняющая обязанности начальника санитарной службы дивизии вместо погибшего при бомбежке врача Орехова. Подрумяненная морозом, с выбившейся из-под заиндевевшей шапки на лоб темной прядью волос, она была свежа, как девушка. Из-за борта шинели у нее торчали книги. Увидав Шаронова, смутилась, но тут же нашлась.
– Здравствуйте, товарищи. Я к вам, старшина. Разрешите поменять, – протянула она три книги. – А у вас что тут, инвентаризация? – едва улыбнулась она краешками красивых губ.
– Давайте, товарищ военврач, поменяю. Какую вам?
– Вы мне Гоголя обещали. И «Тихий Дон».
– Гоголя – пожалуйста, а «Тихий Дон» кто-то взял.
Старшина открыл алфавит, посмотрел.
– У Бурунова «Тихий Дон». Да вы его уже читали…
– Эту книгу я могу читать бесконечно…
Аленцова взяла книгу, попрощалась и ушла.
«Постеснялась при мне спросить о Канашове, – подумал Шаронов. – Женщина что надо: умна и красива. Не зря Михаил Алексеевич влюблен в нее».
– Где же вы столько книг хранили? – снова спросил комиссар у Ракитянского.
– С собой возил, на машине. Ребята мне всегда помогают. Когда машины не было – в обозе ездовые возили…
– А что, если вам часть книг по нашим полковым библиотекам раздать? – Но, увидев понурый взгляд старшины, добавил: – Не все, а те, что не особенно жалко.
– Вот вы спросили, товарищ батальонный комиссар, – а не жалко? Я их с первых дней войны собирал. От огня спасал, сколько книг раненых и порванных к жизни вернул.
«Да он о книгах говорит, как о людях. Они для него что близкие товарищи».
Шаронов встал, крепко пожал старшине руку.
– Хороший вы человек, Владимир Викторович. Правильная у вас линия жизни. – И ушел, оставив так ничего и не понявшего старшину в недоумении.
Возвращаясь в политотдел, Шаронов корил себя в душе: «Как же это меня подловили на мякине, старого воробья? Нельзя о людях судить по чужим словам. Ведь я же коммунист и политработник…»
3
Немецкий офицер лежал за железными бочками и вел переговоры с Наташей Канашовой.
– Девушка, выходите из своего дзота. Давайте знакомиться. Серьезно, я наш…
Канашову стали одолевать сомнения. Больно уж чисто говорит этот немец по-русски и «окает»…
– Пусть бросит тебе свой пистолет, – подсказала Ляна.
Наташа предложила незнакомцу сделать это, и он швырнул ей свой пистолет.
– Только не хитри, – предупредила Наташа.– Если даже у тебя есть другой пистолет – нас двое. Не я, так моя подруга расправится с тобой. Верно, Ляна?
В ответ из норы послышалось:
– Да, конечно.
Лежащий за бочками рассмеялся.
– Да вас тут бабий взвод, а одного испугались.
– Надо – и рота будет, – ответила Наташа. Она выскочила и, схватив с земли пистолет, приказала: – Встать, руки вверх!
Среднего роста плотный коренастый мужчина не спеша поднял руки кверху. Ветер растрепал его русые волосы.
– Ну и девки! До чего смелые: на русской земле русского летчика в плен забрали.
– Девки в деревне семечки лузгают, с парнями гуляют,– оборвала Наташа, – а мы тебе не девки, а солдаты. Снимай мундир и бросай тут, – приказала Наташа. – Веди меня к самолету.
– Это зачем снимать? Тут и без того холодище. Так и простыть недолго.
– Снимай без разговоров! – прикрикнула Наташа.
Он убрал волосы, мешавшие ему видеть, поспешно снял немецкий мундир. На нем была гимнастерка советского летчика, и тут подруги увидели порванный левый рукав с пятнами свежесочившейся крови.
– Твоя работа, – кивнул он Наташе. Карие его глаза улыбались, и чем-то неуловимым он напомнил ей Сашу Миронова. – Хорошо, что еще не умеешь стрелять как следует, а то бы ни за здорово живешь отправила на тот свет.
– Сам виноват. Надел немецкий мундир.
– Снял с убитого в лесу фрица. Холодно. Погодка не поймешь – ни зима, ни осень…
– Ладно, после будешь оправдываться. Пошли быстрее. Если обманул – запомни: не жить тебе.
И они направились в глубь леса. Он – впереди, она конвоировала его сзади.
…Не прошло и часа, как недавние враги возвратились из леса, по-товарищески улыбаясь.
Ляна лежала, раскинув руки. Рядом с разжатой рукой – пистолет. «Что случилось? Покончила с собой?» Наташа подняла ее голову и услышала слабый вздох, а затем стон. «Она в обмороке», – догадалась Канашова.
– Ну чего вы стоите? – крикнула она летчику. – Несите скорее воды. Бегом!
Он тут же кинулся в лес и услышал вдогонку:
– И медикаменты…
Запыхавшийся летчик стоял и глядел, как Наташа вливает в полуоткрытый рот Ляны воду.
– Медикаментов у меня нет. Пакеты только перевязочные.
– Вы что, пришли глазеть? – набросилась Наташа. – Помогайте делать перевязку.
Самойлов смущенно заулыбался, присаживаясь на корточки рядом.
– А из вас бы неплохой начальник вышел. Вы умеете командовать,– сказал он и приподнял Ляну.
Она открыла глаза, лицо ее, перекошенное от боли, было красным.
– Температура высокая, – сказала Наташа, – горит огнем. Надо поскорее ее вывозить, иначе может быть заражение… Разочаровали вы меня. Я думала, у вас, летчиков, всегда медикаменты бывают. Ведь вы действуете в одиночку, а вдруг что случится? Давайте и вам перевяжу руку.
Самойлов снял сначала немецкий мундир, бросил его небрежно и закатал рукав на гимнастерке выше локтя. Наташа быстро сделала ему перевязку.
– Что же нам теперь делать, чтобы спасти Ляну?
– У меня вынужденная посадка. Попал в снегопад и дождь. Плутал, плутал, почти весь бензин кончился. Нужно бензин искать. На том, что осталось, не дотянуть до наших…
Глава третья
1
Весь пасмурный и холодный день с дождем и снегом Наташа и Самойлов пролежали в кустах, наблюдая за проходившими мимо немецкими машинами, мотоциклами, но добыть бензина им не удалось. Холод и голод мучил обоих.
Наташа беспокоилась о Ляне и несколько раз ходила навещать подругу, разводила костер, отогревала ее, сварила нехитрую картофельную похлебку. Единственный неприкосновенный запас летчика – плитку шоколада Самойлов отдал Ляне, хотя она и к нему не притронулась.
Самойлову пришла мысль: «Очень загадочны пустые бочки в яме, где я встретился с девушками. Наверное, кто-то из местных жителей взял из этих бочек бензин». Он рассказал Наташе о своем предположении и перед вечером направился в ближайшую деревню. Наташа осталась, так как Ляне стало хуже, она бредила, временами впадала в беспамятство.
Вскоре летчик возвратился разочарованный и злой. Он разговаривал с несколькими колхозницами. Но ни о каком бензине они не слышали. Единственно, что удалось ему выпросить, – каравай хлеба и на обратном пути накопать картошки. А вот встреча с каким-то мужиком, должно быть полицаем, чуть было не закончилась для Самойлова гибелью: тот пытался задержать летчика. Пришлось спасаться бегством.
– Хорошо, что в свое время в беге на длинные дистанции я в родном городе первенство держал. Как зайца, ноги спасли, – рассказывал он Наташе,
– Что же дальше делать будем?
– А ничего. Подзаправиться надо. Ни вы, ни я еще ничего не ели. Вот только с ней беда, – покосился он на стонущую Ляну. – Чем ей, бедняжке, помочь?
Самойлов подошел опять к пустым бочкам, отвинтил пробку и, втягивая воздух, сказал:
– Бензин ведь был. Нам хотя бы один бочоночек…
Наташа с сожалением взглянула на него и на пустые бочки.
– А что, если попытаться ночью у немцев достать? – сказала она. – Фрицы машины не охраняют, так и стоят на дворах. Я видела.
– Давайте покушаем, – предложил Самойлов, – а потом пойдем. Может, удастся…
В сумерках они выпросили в деревне у старухи старое ведро.
Немецких машин было мало, большинство их стояло во дворах и охранялось часовыми. Наконец после долгих поисков удалось отыскать одну машину без охраны.
Наташа залегла неподалеку от хаты и должна была наблюдать и подавать сигналы при появлении людей, а Самойлов с ведром направился к одиноко стоявшей машине. Она услышала, что кто-то с силой хлопнул дверцей машины и громко позвал: «Ганс, Ганс, куда ты запропал?» Потом немец, по-видимому шофер, вышел из машины, закрыв дверцу, и направился в хату.
Вскоре после этого она увидела в темноте летчика. Он торопливо шлепал по талому снегу, в нос ударил резкий запах бензина.
– Вот бы еще ведра два, и мы оторвались бы от этой грешной земли, – шепнул ей на ухо Самойлов.
Они долго плутали по улицам, избегая идущих навстречу им людей, и прятались за заборы, хаты, сараи. Уже на окраине им встретились два пьяных немца. Один вел другого. Они часто останавливались. Один из них упал в грязь и орал какую-то песню. Другой стоял рядом, курил.
Наташа и Самойлов лежали в кустах за невысоким забором, сложенным из камней. И вдруг светлячок окурка, описав в темноте дугу, упал на руку летчика, которой он держался за край ведра с бензином, чтобы оно не опрокинулось.
По спине Самойлова пробежала изморозь: еще чуть-чуть – и вспыхнул бы бензин.
Немец поднял упившегося приятеля и повел его дальше.
Самойлов и Наташа кинулись бежать. Вот они уже скоро свернут с дороги в лес, а там и до самолета рукой подать. И тут произошло непредвиденное событие, опять чуть не стоившее им жизни: непроглядную темень ночи озарила вспышка пламени, и раздался сперва один, а вскоре другой сильный взрыв. Завязалась перестрелка. Дорогу осветили фары приближавшихся машин.
– Быстрее. Немцы! – сказал летчик.
И тут же он поскользнулся и упал. Вскочил, звеня пустым ведром. Они побежали к лесу. Измученные, замерзшие и грязные, вернулись они поздно ночью к Ляне.
Канашова, расстроенная неудачей, плакала. Самойлов угрюмо молчал. Чтобы не тревожить Ляну, Наташа легла в другой яме. Самойлов выбрал яму поодаль, у обвалившегося края оврага. Услышав всхлипывания Наташи, он подошел к ней, напомнил о том, как окурок немца чуть было не погубил их в деревне.
– Так что мы с тобой еще удачно отделались,– утешил ее летчик и ушел спать.
На рассвете Самойлов разбудил Наташу. Шел дождь, и ручейки змеились по его лицу. Но он, казалось, не замечал их.
– Теперь мы крылатые! Теперь улетим, – говорил он и тряс Наташу.
Она недоумевала. «Что случилось? Неужели он достал бензин?»
– Вставай, пойдем, я покажу тебе чудо из всех чудес природы.
Наташа нехотя вылезла из норы. Втянув голову в плечи, она зябко ежилась.
Самойлов схватил ее за руку и потащил к своей норе. Они остановились. Он ткнул пальцем в небольшую лужицу. Таких лужиц поодаль от этой было много. Они, по мнению Наташи, ничем особым не отличались от той, которой восторгался летчик.
– Смотри, вот она, бесценная находка. Ее найти мне помог дождевой ручеек.
– Ничего не понимаю, – сказала Наташа.
– Присядь сюда и взгляни со стороны. Видишь?
– Ничего особенного. Какие-то жирные пятна, и только.
– Правильно. Но не только жирные, а нефтяные…
– Понимаю. Ты обнаружил тут залежи нефти? Будем ее добывать и делать бензин? – усмехнулась девушка.
– Не надо добывать. Вот готовый в бочке бензин, – кивнул он.
И тут только Наташа увидела третью бочку, подбежала к ней, как к самой ценной находке, которую ей когда-либо приходилось делать, в жизни.
– Понимаешь, кто-то припрятал ее во время отступления. Видать, торопился, пробку плотно не закрутил. Половина бензина ушла в глину. Вот дождевой ручеек пробился и выдал нам этот «клад».
2
Адъютант обер-лейтенант Гель появился перед Мильдером, как привидение.
– Господин генерал, – доложил он, – вы просили меня напомнить перед ужином о русском генерале…
Мильдер на минуту задумался.
– Пусть подождет, – бросил он, махнув небрежно рукой, и направился в комнату, отведенную под столовую.
После рюмки коньяка и ужина Мильдер отдыхал в кресле. Неторопливо раскуривая сигару, он лениво размышлял о предстоявшей ему интересной беседе со старым русским генералом. Тот, конечно, дворянин и, надо полагать, культурный человек. Большевики за годы своего хозяйничанья понаделали много генералов из мужиков и думают, что им доступно овладеть высокими и сложными законами военного искусства. Надо полагать, старику генералу тяжело жилось при советской власти. Конечно, большевики держали его в тюрьме, а может быть, даже в Сибири, и он возненавидел их. Но сейчас у него есть полная возможность отплатить им за все притеснения. Нужен тонкий подход и… Старый русский генерал может быть очень полезен. Правда, неинтересно будет слушать его скучные длинные жалобы. Все обиженные и пострадавшие русские большие любители поговорить. Не раз приходилось встречать их в знатных салонах Берлина. Многие бывшие белогвардейцы теперь служат немцам на полусогнутых ногах и кланяются низко. А в первую мировую войну глядели на немцев свысока. Прошло то время. У ног Германии лежит побежденная Европа. России не миновать той же участи…
Позвонил начальник штаба Кранцбюллер.
– Господин генерал, разрешите предварительно допросить партизанок? У меня здесь начальник карательного отряда Пузняев и комендант района капитан Руммель. Или вы будете сами допрашивать?
– Не торопите меня, господин Кранцбюллер.
Генерал положил трубку и, обращаясь к стоящему навытяжку обер-лейтенанту Гелю, приказал:
– Приведите ко мне сейчас того самого русского генерала.
Па пороге появился сгорбленный седовласый старичок в поношенном синем костюме, сопровождаемый обер-лейтенантом.
Мильдер встал, направился навстречу. Не доходя несколько шагов, остановился и сдержанно улыбнулся.
– Здравствуйте, господин генерал, – бросил он на ломаном русском языке.
Сгорбленный старичок развернул браво плечи.
– Здравия желаю, ваше… – И он внезапно замялся, когда жесткая и сильная рука Мильдера сжала его вялую и дряблую руку.
Хозяин жестом пригласил его к столу и приказал адъютанту принести коньяку и закуски.
Старый русский генерал недоверчиво оглядывал маленькими мутновато-слезящимися глазами из-под взлохмаченных седых бровей немецкого генерала с гордо запрокинутой головой.
Пока они – один с недоверчивостью, а другой с чувством явного превосходства – осматривали молчаливо друг друга, стол был накрыт. Мильдер налил рюмки и, чокнувшись, кивнул головой.
– Ваше здоровье, славная русская гвардия…
Старик взял рюмку и, расплескав коньяк по столу, выпил молча. «Как у него дрожат руки, будто через них пропускают электрический ток», – отметил про себя Гель.
Рассматривая этого дряхлого и жалкого на вид старика, Мильдер почувствовал брезгливость и разочарование. Слишком большой чести он удостаивает того, кто, возможно, в первую мировую войну был врагом немецкой нации, а теперь, никому не нужный, доживает последние годы. Но чувство вежливости возобладало. Он снова слегка улыбнулся.
– Угощайтесь, господин генерал. Сегодня вы мой гость,– кивнул он на стол.
Старичок торопливо разгладил рукой ковыльные с подпалинкой усы и попытался расправить плечи, но они опять опустились.
– Мы ценим, коллега, старую русскую интеллигенцию. Вы рады, господин генерал, что наша армия пришла в Россию?
– Отжил я уж свое, – промямлил старик, – повоевал, было время. А сейчас мне не до войны.
– Мы пришли освободить русскую нацию. Не правда ли, вам тяжело жилось?
– Тяжело, – вздохнув, подтвердил старичок. – Но и эта война принесла нам много горя. Уже пролито напрасно столько крови! – У него заслезились глаза, и он часто заморгал белесыми ресницами.– Правнука моего два дня тому назад застрелили.
– Кто?
– Ваши солдаты.
Лицо Мильдера посуровело.
– Кто ваш правнук? Он стрелял в германских солдат? Старичок еще больше сгорбился и смахнул платком набежавшие слезы.
– Ему было четыре года.
– Обер-лейтенант Гель, – резко сказал Мильдер, – разберитесь, чьи это были солдаты. Я накажу их. Они были пьяны?
Старичок отрицательно покачал головой.
– Не надо скорбеть, господин генерал. Война не бывает без жертв. Вы тоже убивали, когда сражались. Мои солдаты уже многие пали смертью храбрых. Такова наша с вами профессия. Мы приносим смерть во имя жизни и счастья нашей нации. В России скоро война закончится. И потом мы наведем здесь порядок. Вы будете довольны.
– Я тоже много воевал, и мои солдаты убивали врагов, но они никогда не трогали детей. Убить беззащитного ребенка – это крайняя степень жестокости.
«Какое он имеет право судить нас, немцев, высшую арийскую расу, нашу доблестную армию, когда мы призваны самим богом установить новый порядок на земле? – подумал Мнльдер. – Не генерал, а слезливая женщина. Или даже на лучшего представителя их нации – дворянина, генерала – подействовала большевистская пропаганда, которая подчеркивает на каждом шагу жестокость немецких войск? Надо сгладить тяжелое впечатление у этого старика. Он еще может быть нам полезен…»
Мильдер поднял бокал и, не чокаясь, выпил сам, предложив налить рюмку собеседнику. Но тот сидел, повесив голову, неподвижный и нахохлившийся, как большая усталая птица.
– Вы дворянин, господин генерал. Мы вернем ваши привилегии. У вас было, конечно, поместье? А большевики все отобрали и сделали вас нищим… Они держали вас в лагере в Сибири?
– Кто они?
– Большевики…
– Нет… Я попал в плен в первую мировую войну и был в лагере военнопленных у немцев. Три года, под Дюссельдорфом. В Сибири меня никто не держал.
– И вы решились вернуться назад, в большевистскую Россию? Разве вам было плохо в Германии? Мы, немцы, гуманно относимся к русским эмигрантам.
– Все было. Хорошего для себя у вас я не видел. Россия – моя родина.
– Странные вы, русские люди. Злопамятны. Давнюю обиду помните. А мы вот пришли к вам и протянули руку, хотим помочь…
– Слишком поздно нам возвращаться к старому. Теперь у нас общие цели и одна у всех родина – Россия.
«Что– то не слишком податлив этот старый сухарь. Не так-то просто найти с ним общий язык. Или набивает себе цену? А что, если попытаться сыграть в откровенность?» Мильдер тяжело вздохнул, встал, подошел и сел рядом с собеседником.
– У меня… – он наклонился и доверительно произнес вполголоса, – скажу, как солдат солдату… большая неприятность. Меня чуть не сняли с дивизии. Не выполнил приказ из-за этих партизан…
Старый русский генерал удивленно вскинул брови и поглядел недоверчиво.
– И вот, что бы вы сделали, господин генерал, – продолжал Мильдер, – будучи на моем месте, если бы к вам привели людей, которые подожгли бензозаправщики и тем самым сорвали выполнение боевой задачи дивизии?
Старый генерал чуть повел плечами.
– Мне трудно вам ответить. Но это же война. Будь со мной подобный случай, я бы отдал, наверно, приказ расстрелять виновников.
Мильдер поднял телефонную трубку.
– Подполковник Кранцбюллер, прикажите привести ко мне в кабинет захваченных партизанок… – И положил трубку.– А вот я, господин генерал, просто в затруднительном положении: как мне поступить? Ведь это женщины…
На пороге кабинета появились две девушки. На них армейские гимнастерки и кирзовые сапоги. Головы их непокрыты. Они смотрят исподлобья, глаза их горят решимостью и презрением. Старый русский генерал глядит недоуменно на Мильдера.
– Прошу прощения… но я не хотел бы присутствовать при допросе… – Он поднялся.
Мильдер сделал жест рукой, приглашая его садиться. В уголках рта – улыбка.
– О, да это еще совсем девушки! Мне трудно поверить, что они могли поджигать наши бензозаправщики. Тут просто произошло недоразумение.
Мильдер встал и обратился к стоявшим женщинам.
– Я дарую вам жизнь и отпускаю домой. Вы еще молоды, вам надо жить. Но я беру с вас слово никогда не выступать с оружием против немецкой армии. Обер-лейтенант Гель, распорядитесь, чтобы накормили фройлен.
Девушки стояли, недоверчиво переглядываясь.
– Вы свободны, медхен, – заулыбался Мильдер. И, как только они вышли из его кабинета, тут же обратился к старику генералу: – Благодарю, господин генерал, за приятное общество. Я рад, что случай дал нам возможность познакомиться друг с другом поближе.
Вошел обер-лейтенант Гель. Мильдер дал понять кивком головы адъютанту, чтобы он проводил старика. Тот направился, тяжело передвигая ноги, к двери.
– Господин генерал, – остановил его Мильдер. – Может, вы нам поможете разобраться в убийстве вашего правнука? Наверное, мальчик хотел взять и поиграть немецким оружием? О, дети, они очень любопытны!
– Он не брал немецкого оружия. Он только спросил у меня: «Дедушка, это те фашисты, что убили мою маму?» Она погибла во время бомбежки…
Лицо Мильдера еще более посуровело. В уголках губ появились жесткие складки, а в глазах тот холодно-стальной огонек, который всегда заставлял подчиненных отводить взгляд в сторону, чувствуя явную неприязнь.
– Мой адъютант разыщет виновников. Мы их накажем…
Старый русский генерал смотрел отчужденно. Он повернулся и, сутулясь, вышел.
Мильдер разгневался. И когда двери захлопнулись, стал быстро ходить по комнате.
«Нет, нам нельзя разговаривать с этими русскими свиньями человеческим языком. Они еще чувствуют силу на своей земле, которую нам не удалось пока сломить окончательно. Не следует терять ни минуты. Время работает на нас… Как бы нам ни было трудно, мы должны до зимы захватить Москву. Вот тогда этот старый дурак, выживший из ума, и многие тысячи ему подобных заговорят другим языком». Зазвонил телефон. Докладывал Кранцбюллер:
– Господин генерал, полк Нельте готов к маршу. Полк Баблера заправляет последние машины. Какие будут приказания?
Мильдер бросил взгляд на часы.
– Выступать через тридцать минут и ни на одну минуту позже. В авангарде идет полк Баблера. Ознакомить командиров полков с приказом на марш и дать мне карту с новым маршрутом… С какими партизанами? С двумя девушками? Нет необходимости терять время на допросы. Мне все ясно. За участие в поджоге бензозаправщиков прикажите их повесить.
…На другой день в местной газете, редактируемой предателем Царьковым, появилась статья, в которой описывалось редкое великодушие и гуманизм немецкого генерала Мильдера. Он даровал жизнь двум молодым женщинам-партизанкам, участвовавшим в налете и поджоге бензозаправщиков. Факт этот подтвердил и старый русский генерал, который был очевидцем, присутствующим на допросе, о чем сообщали в своем интервью газетчики.
А еще днем позже появилось сообщение мелким убористым петитом о том, что немецкий солдат, случайно застреливший правнука старого русского генерала, отдан под суд.
