Текст книги "Идет охота на 'волков'"

Автор книги: Геннадий Астапов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Цаца все это время похохатывал, а затем принялся рассказывать свои похождения.

–Проснулся я как-то утром, вспомнил сон, который приснился, и начал его выполнять. Во такой сон! – оттопырил большой палец, оценивая ночную идею.-Короче. Стоял дома на чердаке древний приемник "Балтика", теперь таких давно нет, разве что в музее. Залез я, вытер с него пыль и снял три лампы. Потом хорошенько выбрился, почистился, погладился, примарафетился – пошел в ЦУМ. Потолкался, присмотрелся, и выбрал одну дуру расфуфыренную. Толкую срочно деньги нужны, примите товар на реализацию. Она ломается. Я объясняю: эти лампы – комплект, очень дорогие и редкие, идут только на телевизионные станции, всего один завод выпускает, и тот лихорадит. А деньги мне не сразу можно отдать, а после продажи. Что вы теряете? Не продадите – через неделю заберу и все дела, цену установите какую хотите, а та цена, которую я сказал – вчетверо ниже рыночной. Само собой, она согласилась. Через сутки посылаю к ней подельника, даю ему бабки. Приходит он, изображает радость на роже – ой бай, откуда такие редкие лампы? Я объездил СНГ – такой комплект не мог найти! Шымкентское телевидение вот-вот выйдет из строя, запчастей нет. И просит срочно двадцать комплектов для перепродажи, даже телефон оставляет, обещает переплатить и купить дорогой подарок. Отдает мои бабки, забирает мои лампы и уходит. На следующий день прихожу я, продавщица вся задерганная, меня дожидаясь, и заказывает двадцать комплектов. Я, конечно, обещаю, и технично снимаю предоплату, даю телефон для контакта и исчезаю навсегда. Пусть звонит по липовым телефонам, дура белобрысая!

Цаца гоготал, подняв подбородок к верху и сложив губы в трубочку. Но взгляд его, скошенный на Алмаза, оставался колючим и тревожным. Тот лежал животом вниз, редко поднимал голову, ни с кем не общался – молчал. Цаца прошвырнулся по камере из конца в конец и, щелкнув пальцами, снова вспомнил:

–А ещё случай был. Работал я как-то по объявлениям. Все гениальное просто. Изучаю вайер, читаю – один мудак продает видеокамеру. Звонданул ему, то да се, узнал цену, цена устраивает, в оконцовке договорились встретиться у меня дома для проверки работоспособности камеры. Ну, приходит он, я хоп аппарат – начинаю проверять: в зале снял, в кухне снял, в ванной снял, на балкон вышел – снял, этот придурок у меня под рукой вертится и все объясняет, как пользоваться, как кнопочки нажимать, куда наводить и какой сделать ракурс. Я туда – он за мной, я сюда – он за мной. Так ходим мы, ходим – выбрались на лестничную площадку. Я все снимаю. Стали назад в квартиру заходить, я его вперед пропустил, вдруг дверь раз – захлопнулась. Он в квартире – я снаружи. Подожди, кричу, друг, сейчас ключи у жены возьму, она рядом работает – и открою. Только ничего не трогай, а то жена у меня стерва стервой! И все! Этот бажбан остался, а я не спеша удалился с камерой.

Курбан почесал в затылке и пожал плечами:

–Так я не понял. В чем цимус? Ты ему свою квартиру оставил?

Цаца заржал, так же изредка бросая тревожные взгляды на Алмаза.

– И ты купился! Цимус в том, что квартиру я снял у одной бабульки на два часа, тоже по объявлению, как будто для встречи с биксой. А хозяйку на время выпроводил. Представляю их рожи, когда они друг с другом встретились!

Курбан развеселился.

–Сейчас тоже расскажу...

Но в это время дверь камеры отворилась, на пороге стояли двое, один из них, указывая на Курбана, скомандовал:

–Собирайся! С вещами на выход!

У Курбана не первая ходка, вопросы задавать ни к чему. Он резво упаковался, попрощался и ушел. Цаца с Алмазом остались одни, с полчаса давила тишина. Затем случилось следующее. Когда Алмаз поднялся и, шаркая тапками, поковылял к баку с водой, Цаца, вынув из кармана капроновые колготки, изловчился и набросил удавку ему на шею.

–Тихо, тихо! Привет от Мурки с Греком! – громким шепотом объявил он, затягивая петлю, кончики губ нервно подрагивали. – Ты уж прости, брат, что так получается! Я за тебя репу подставлять не хочу!

Алмаз хрипел, не в силах вырваться из рук Цацы.

–Все-все-все! Все! Все! Тихо! – скрученные колготки трещали и тянулись, но не рвались. – Вот и молодец! Умница! Умница! Ну – хватит! Хватит! Все! – уговаривал он его.

Алмаз лежал без движения, безобразно подогнув ногу под себя, руки застыли возле шеи. Цаца устало выдохнул:

–Фу-у... Господи, помоги мне! Прости за мокруху!..

Камера снова открылась, вошли те же полицейские, с Цацей стянули джинсы с трупа, быстро соорудили подобие петли, бросили на него и побежали звать фельдшера освидетельствовать самоубийство подследственного.

Цаца из черпака жадно хлестал холодную воду.

17

Вдалеке лаяли псы, луна освещала комнату Мурки холодным светом. Выключив торшер, она сидела в кресле возле огромного зеркала, курила и слушала "Сулико". Возле ворот переругивались охранники. Какие-то тени пробегали в зеркале, мелькали чьи-то силуэты, и тогда Мурка испуганно вздрагивала, зрачки расширялись, она пристальнее вглядывалась в зеркало – и ничего не видела. "Сулико" закончилась, она перекрутила кассету и в сотый раз поставила на начало.

И опять поплыли тени по зеркалу – смутные, туманные, размывчатые, не оформленные. Первый раз услышала эту мелодию девочкой в детском доме. Учитель пения, старый мужчина со странными пальцами, оканчивающимися утолщениями похожими на булаву, сыграл её на детдомовском баяне в конце урока. Сыграл просто так, вне школьной программы, чтобы чем-то занять оставшиеся минуты до звонка. Но Клеопатру так тронула мелодия, что попросила сыграть еще раз. И потом, потрясенная, повторяла и повторяла её про себя. А что такое Сулико? Что означало это слово? Учитель и сам не знал, предполагал, что это гора, а потом стал говорить – что солнце. Все детство этот вопрос мучил Клеопатру. Она искала его в библиотечных словарях, в учебниках – и нигде не находила. А в памяти осталась единственная строчка, которую знал и напел старый преподаватель пения: "Где же ты моё "Сулико"? И только став взрослой, узнала, что Сулико – это имя, учитель неправильно произносил его в среднем роде.

Детдомовская кличка "Мурка" осталась навсегда. Кто это придумал? Сейчас и не сказать. Но и дети, и учителя, и воспитатели – звали её именно так. А родителей не знала и не помнила. Иногда к ним в комнату на четырех девочек, пока ни кого не было – приходил директор. Маслянистые его глазки и лукавая улыбочка часто снились по ночам. Он начинал ко всему придираться, делать язвительные замечания: постель не так заправлена, книги с тетрадями не сложены в кучку, портрет Крупской косо висит. А потом вынимал из карманов сладости, и садясь ближе, начинал угощать Клеопатру. А потом, будто нечаянно, ронял конфету, и когда поднимал с полу, будто нечаянно задевал её ноги. И когда дело доходило до большего – в коридоре слышались шаги, директор вскакивал и испуганно отлетал в сторону.

Поэтому однажды приказал явиться в кабинет для обсуждения её, как он выразился – "не советского поведения", заключавшегося в том, что в очередной раз она подралась с подружками. Долго воспитывал, расхаживая по ковру, указывал на бюст Ленина в молодые годы, стыдил за "антисоциалистический дебош" и грозился всеми мысленными карами. Потом запер дверь на ключ, и, обещая различные блага, то припугивая, то лаская – овладел ею на кожаном диване. Так Клеопатра стала женщиной в десять лет. А первый аборт получила в двенадцать. Директор таскал её в Туркестан на дом к частнопрактикующему врачу и за "очень большие", по его словам деньги – тот произвел необходимые манипуляции. Второй и последний был через два года, Клеопатра потеряла много крови, и акушер, и директор очень напугались. Доктор, паникуя, громко шептался, что дураком был, связавшись с этим делом. Что никакие деньги от тюрьмы или даже от расстрела не спасут, что положение почти безнадежное. Но растущий организм взял у природы своё – Клеопатра выздоровела. Слышала только, как заключил врач: – "У этой девочки никогда не будет детей". Пожилая жена директора ни о чем не догадывалась, хотя и появлялась в детском доме по разным надобностям. Изредка приволакивала испеченные ею пампушечки, пирожочки, плюшечки – и раздавала воспитанникам. Или передавала старые, но еще хорошие вещи собственных детей.

Расстались неожиданно. Как оказалось, Клеопатра являлась не единственной любовницей директора, и одна из них проболталась его супруге. Скандал получился жуткий, в результате девочку одарили дорогими подарками и перевели в другой детский дом, директор заболел и уехал в санаторий под Алма-Ату, да так и не вернулся. Ходили слухи, там заново женился и работает в местном интернате.

Мурка отключила магнитофон, затушила сигарету и улеглась в постель. Но луна освещала комнату, глаза разлипались сами собой, она щурилась в потолок и снова опускала веки.

Когда директора не стало, и некому было подкидывать сладостей, а самое главное, пусть и поношенных, но вполне приличных нарядов – начала помаленьку воровать. Два раза как малолетке, ей давали незначительные сроки, зато в тюрьме научилась фене, познакомилась со взрослыми воровками и много чего от них переняла.

Как-то в одном из крупных частных магазинов её поймали, когда спрятала джинсы в сумку, и поколотив, притащили к хозяину на расправу. Хозяином оказался симпатичный мужчина средних лет, казах с крестиком на шее, с умным и проницательным взглядом, звали его Владимир Сесенович. В отличие от служащих – он не стал наказывать Клеопатру. Больше того, оставил ей ворованные джинсы, подарил визитную карточку и отпустил с предложением: когда будет туго – обращаться к нему. Проводил её под удивленными взглядами охранников до дороги, остановил такси и отправил домой. К тому времени Клеопатра снимала дешевую квартиру. А утром вернулась к Владимиру Сесеновичу, так познакомилась с Шерифом.

Шериф заботился, одевал с иголочки, запретил воровать, несколько лет не прикасался к ней, а в конце концов сделал своим заместителем. И хоть жили впоследствии гражданским браком, не расписываясь, однажды в столе она случайно обнаружила завещание о том, что в случае его, Шерифа смерти – все движимое и недвижимое имущество, средства в банке, акции и другие активы переходят ей в собственность. Сам Шериф никогда об этом не заикался.

А на ночь он читал ей сказки. Эти сказки были сочинением на тему – как прошел день, что изменилось за сутки и что надо сделать завтра. Она ложила голову на подушку, рукой охватывала его грудь и, слушая – засыпала. Завтра необходимо сделать...Завтра необходимо сделать... Завтра...Необходимо...Завтра...

Луна светила холодным светом. Вдали, чуть слышно, гавкали собаки. Все еще переругивались охранники у ворот и притопывали ногами, ночь была морозной. Плыли по зеркалу сонные тени.

18

Костя сидел в кресле злой, и, держа ладонь на лбу, охая, вел тяжелым взглядом по квартире. Хорошо, что родители в отъезде! Две голые девки трупами лежали на полу среди бутылок, окурков, пролитого кетчупа, консервных банок и засохших кусков хлеба. Больно саднило колено, наверное ночью обо что-то стукнулся, он то опускал руку к колену и потирал его, то поднимал и прикладывал ко лбу. Тяжело прокашлявшись и морщась от дурного запаха изо рта – харкнул в пустую стеклянную вазочку, не в силах подняться. Затем кое-как дотянулся до бутылки, опрокинул – оттуда ничего не полилось, и громко буркнул, все больше раздражаясь:

–Ну, профуры! Все выжрали!

Со стоном поднялся, в трусах проковылял к крану и плеснул на себя горячей воды, слегка прополоскал рот. Заглянул в холодильник, пошарился на кухне – бутылки пустые. Затем вернулся в комнату и, ногой откидывая ноги одной из девиц, освобождая проход, пробрался к столу. Вытащил из пачки беломорину, выбил из неё табак, смешал с веществом в виде пластилина, лежавшего тут же в спичечной коробке, размял и заправил смесь назад в папиросу. Прикурил и частыми короткими затяжками, с жадностью, захватывая воздух, принялся насасывать анашу, выпуская дым из ноздрей. Постепенно дурное настроение проходило, он уже весело оглядывал богатую комнату и валявшихся на туркменском паласе девушек.

Родители поездом приедут к обеду, время прибраться имеется. С университета звонили, ну ни как без них не обойдутся!

Костя бодро натянул брюки, накинул рубашку.

–Эй! – начал расталкивать девушек. – А ну – подъем, шушера!

Те потягивались и приоткрывали глаза.

–Который час?

–Время пить, а мы не ели! Ну, давай, тля, освобождай флэт! Скоро мои черепа вернутся!

Девушки поднялись, оделись и со следами бурно проведенной ночи, с помятыми лицами затеяли приборку квартиры, перекидываясь молодежным сленгом:

–Ехарный бабай! Классный бардачок!

–Прикинь, сколько флянов опрокинули!

–Децал, децал! Прошлый раз больше слили. С пивом – семнадцать.

–Костик, сооруди нам дудку на двоих, пока прибираемся в поте морды. Потянем цыганочку.

Костя вынул еще папиросу и проделал ту же процедуру. Девушки попеременно затягивались, стараясь как можно глубже глотнуть дым.

–Клевая ганджа. С какого склада, Костя?

–Все тебе скажи! Может, я сам завсклад? Откуда ты знаешь? Тянешь косячок – тяни, а захочешь купить – ко мне обращайся!

–Да нет. Я не хочу. Один руль морозный, из соседнего дома – все намекает. Но он, по-моему, с герой дружит, всю жизнь отъезжает, глюки ловит. Прикинь? Такой лом – я его боюсь.

Костя встрепенулся.

–Это шкаф который? Точно! Всегда в улете!

–Ага. У них своя шара. Три лизы кумарные, еще один тормоз, и он.

–Знаю я эту лесбийскую компанию! А этому быку передай, в случае чего будет иметь дело со мной. – Костя хвастливо повел плечами и выгнул грудь. Мы с Греком там разберемся! – подчеркивая свою близкую связь с Греком, сообщил он.

–Да! Его можно трактором переехать – и ничего. Еще говорят у него пистолет!

–Нормальный ход! Маслинами и я могу угостить! Не так давно мы такие сиртаки вытворяли! – и Костя полез в тумбочку, желая похвастать оружием. Но передумал. – Моя череповка разок сунулась ко мне в стол, и увидела тетку глухую. Шухер! Жуткий сквозняк с черепом устроили, еле отмазался!

–Еще бы! Твои шнурки интеллигенты! Одно слово – профессора! Маханя голдовая! Вся в золоте.

Вторая девушка, быстро работая тряпкой, позавидовала:

–Сегодня Костя самовар подоит! Ништяк, когда богатые родители!

Костя прикрикнул:

–Фильтруй базар! Я сам хавчик на флэт таскаю! Дура! И еще таких, как ты кормлю! – обиженно отсчитал им по двадцать долларов за ночь.

Тут опять вспомнил про скорое возвращение родителей, и с сожалением заключил:

–Грамотно оттопырились! Ну, сваливай тля, сваливай!

Вокзал был забит людьми, привокзальная площадь – автомобилями. На перроне дымились мангалы с шашлыком, женщины разносили горячие пирожки, самсу, беляши, всюду торговали знаменитым чимкентским пивом, не менее знаменитой минводой "Сарыагаш", напитками. Костя в легкой куртке стоял на морозе, прибытие поезда из Алматы уже объявили, а пути заполнены товарняком. Наконец, сипло гудя и медленно двигаясь, слева показался тепловоз, таща состав пассажирских вагонов.

Первым выбрался отец. В неимоверной толчее он волок сумки, следом за ним семенила мать, груженая поклажей полегче. Костя остановил их, поздоровался, мать кинулась обниматься, но он отстранился, с сатирическим прищуром посочувствовав:

–И это профессорский состав! Цвет нашего города! Затарились черепа как мешочники!

Отец, в распахнутом пальто, поправляя съехавшую каракулевую шапку, кивая знакомым, проворчал:

–Вот, Нина Степановна. Даже обнять себя не дал. Гордый у нас сын!

Костя отмахнулся:

–Начинается!

Когда добрались домой и распаковались, беседа на эту тему продолжилась. Мать на кухне чистила картошку и рассказывала Косте о поездке к родственникам, о передаваемых приветах. Отец подозрительно тянул воздух не прокуренным носом, ходил по комнатам, заглядывал во все двери, будто ищейка по следу.

–Чем у нас так пахнет в доме? А?

Мать повернулась к нему.

–Опять. Тебе всегда запах кажется. Ну, чем у нас может пахнуть?

–Не знаю вот. Солому, что ли жгли, или сено.

–Не придумывай ради Бога. Солому жгли. Ну, надо же!

–Да ведь запах! Неужели не чувствуешь? – и к сыну. – Что ты тут жег? Не говори только, что у твоего "черепа" опять нюх обострился! Мы с тобой мать, черепа для него!

–Да я и не говорю. Просто с подружками косяк забивали.– скромно ответил Костя.

–Чего-чего?

– Ну, шанили.

–Что значит?..

–План курили. Торч. Анашу значит.

Мать, тонко срезая шкурку картофеля:

–Пристал ты папа. Не видишь, Костя шутит!

Отец безнадежно покачал головой и закрылся в туалете. Затем послышался звук сливаемой воды, он вышел, затягивая ремень на брюках.

–Киники! Эдакие Диогены из Синопа! Они, видишь ли, отрицают сложившиеся нормы, мораль. Они хотят достичь высокой внутренней свободы! Диоген в бочку забрался со своим отрицанием, а эти, современные – они куда? Пример индуктивной логики: из эмпирического общения с нашим сыном можно сделать заключение о глобальном неповиновении и отрицании, растущем в обществе. Я и не удивлюсь, если его слова об анаше окажутся правдой! Рефлексия этих молодых людей достигает предела в так называемом кайфе. Они созерцают внутреннее свое состояние, чихая на внешний мир. Вот откуда бомжей развелось, пьяниц и наркоманов! От лени! Лень – это состояние души. Nota notae est nota rei ipsius. Признак признака есть признак самой вещи. У них ведь, кроме убогого собственного мирка ничего внутри нет. Чего они там созерцают? Ноги к верху на диване, и кичатся собственным глубокомыслием, жаргоном этим дурацким. Че-ре-па! Когда он первый раз назвал тебя, мать, череповкой – так я все словари перерыл! – иронизировал отец. – Думал, может, у Даля словечко позаимствовали. Отвергать-то они умеют, а вот создавать этого нет, потому что, тогда придется работать. Трудиться. А тут уж не до созерцания. Veritas aeternae – не для них. Вечные истины попраны.

Мать забросила картошку в суп, кипящие капли брызнули на кафель, она салфеткой их протерла.

–Вечно ты все усложняешь. Ну, череповка. Подумаешь... Еще они нас шнурками называют. Забавно даже.

–Во-во. Потакай. Ты всегда дискурсивна в своих рассуждениях. А женщина должна душой, сердцем рассуждать. Ты бы поняла, что в доме не совсем порядок. Женское чутье на первом месте. – при этих словах он снова повел носом. – Нет, ну почему пахнет жженой соломой? – ладошкой создал движение воздуха и направил его к носу. И снова побрел по комнатам, навострив нюх.

Вскоре его позвали к обеду. Мать разливала по тарелкам горячий суп. Костя вскрыл большую банку с оливками, тыкая в неё перочинным ножом.

–Садись пап. Если не хочешь – я не буду тебя черепом называть. Садись. Сейчас белинского зарежем – и кушать.

–Кого-кого зарежем?

–Не кого, а чего. Хлеб белый.

–А-а... Ну-ну. Валяй. Режь белинского. Но мы там с мамой из Алматы еще и чернышевского привезли, с тмином.

–Не-е. Чернышевский не в масть.

–Как? Не в, что?..

–Не в масть он. Этот суп кушают с белым хлебом.

–М-да. Чернышевский не в масть...– отец задумчиво постукивал ложкой по столу. – Скоро в нашей семье без бревиария не обойдешься. У них свои молитвы, псалмы и гимны. И свой Бог – внутреннее созерцание. Ну, хорошо, отвлекся. Костя, открой форточки, пусть проветрится. – снова наморщил он нос, принимаясь за еду.

19

Стояла обычная оттепель. Погода в зимнюю пору меняется несколько раз в день – с большими перепадами давления и температуры. Если утром минус пять-десять градусов, то к полудню может зашкалить за плюс пятнадцать-двадцать. Снег тает, с крыш бежит, с деревьев капает. А к вечеру снова подвалит снежок и крепчает мороз. Все это болезненно отзывается на гипертониках, астматиках и прочих хрониках.

Солнышко припекало, капитан Ромейко, расстегнув ворот форменной рубашки и верхние пуговицы кителя, прохаживался вдоль здания главного УВД Южно-Казахстанской области, зажав в подмышке красную папку. В этой папке находились секретные документы, ксерокопии дела о транспортировке героина фирмой "Ынтымык LTD", и другие бумаги, касающиеся сообщества "Серые волки". Много любопытной информации содержали они, начиная от бухгалтерских нарушений и техничного ухода от налогообложения – до торговли крупными партиями хлопка, барита, горюче-смазочных веществ, наркотиков и оружия. Информации много, но по большей части это донесения тайных работников полиции, которые еще необходимо обогатить доказательствами. Скрупулезная работа, требующая времени.

Фирма давно находится под наблюдением, под опекой полиции, но, как всегда существует "но". Какая-то властная сила упорно не желает раскручивать дело, это видно по растерянным, а порой и напуганным лицам начальства. А тут еще неприятности с главным обвиняемым – с экспедитором. То, что он повесился на собственных джинсах – полный бред, это невозможно даже по той причине, что в камере нет ни одного гвоздя, куда можно повесить полотенце, не только тело человека. Экспертиза засвидетельствовала побои, гематомы, внутренние разрывы тканей, парень мочился и харкал кровью. Та сила, которая не давала следствию полный ход – и была заинтересована в смерти обвиняемого. Признаки этой силы проявлялись не однажды, а постоянно, как только поднимался вопрос об "Ынтымаке", и влияние её значительное, исходящее из Астаны. Но кто за кем стоит – понять трудно, круговая порука и телефонное право. Рано ушел Турбай – многое мог бы рассказать. Каким боком он замешан в истории с наркотиками? Откуда поступления столь крупных объемов? Погибли все подозреваемые, начиная от гаишников и кончая экспедитором, шоферов выпустили под подписку о невыезде, дело спускают на тормозах, ответственных нет. На многие вопросы можно было бы ответить, если бы не "но".

Ромейко вздохнул, поправил фуражку и оглянулся. Возле него, у бордюра, бесшумно остановился новенький мерседес, из машины выбралась Муратидзе и кивком поздоровалась, собираясь пройти мимо, но остановилась.

–Как поживаете, капитан?

Ромейко переложил папку в другую руку, стряхнул с себя несуществующие пылинки.

–Подозреваю – вашими молитвами.

–Моими молитвами? Что вы имеете в виду? Не улавливаю.

–Да бросьте! Все вы улавливаете, все понимаете!

–Это по поводу вашей отставки, что ли?

–Ну вот! А говорите – не понимаете.

Мурка залезла в сумочку, вынула сигарету, зажигалку и прикурила, сигарету взяла в левую руку, правую сунула в джинсы.

–Наверное, не угодили начальству? Распространенная история...

–Клеопатра Алексеевна. Не будем, говоря шаблонным языком – вешать лапшу на уши. Я всегда видел в вас умную женщину и опасного противника. Не дайте разочароваться.

–Послушайте, капитан...– Мурка сделала глубокую затяжку и выдохнула дым в сторону. – Вы тоже человек умный. Зачем вам неприятности? Разве их мало? Вот, потеряли работу. Чего вы выискиваете на территории фирмы, что вынюхиваете со своими, так называемыми, тайными агентами? Или попросту стукачами? Думаете я ничего не знаю? Двум умным людям лучше быть союзниками, чем врагами. Хотите восстановиться? И получить приличное вознаграждение? Не в моих правилах говорить такие вещи, за меня это делают другие, но я нарушаю правила и предлагаю действительно очень солидную сумму. Поверьте, очень.

Ромейко тоже вынул сигарету, Мурка чиркнула ему зажигалкой.

–За предложение спасибо.– прикуривая, сказал он. – Но я, наверное, не современный человек. Не практичный, что ли. Для меня гораздо большее удовольствие посадить вас на скамью подсудимых, чем получить крупное вознаграждение. Для меня моральное удовлетворение выше меркантильных интересов. Понимаете? Вот такой я странный и отсталый человек. Хотя, почему странный? Просто в своей работе я художник. Понимаете? Я работаю не за деньги, хватало бы на хлеб. Настоящий художник, когда пишет на холсте – не думает ни о чем, он счастлив созиданием, он творит. Каждый мазок кисти необычайная волна радости, не сравнимая ни с какими деньгами. А когда картина закончена – вы не можете представить эйфории художника! Это блаженство я испытываю всякий раз, когда изолирую преступника от общества. Хотел бы испытать его и в случае с вами, и с вашей бандой "Серых волков". А что касается денег? Кто их берет? Не художники. Нет, не художники. Так, подмастерья, алчущие, и видящие в искусстве только средство наживы. Мои рассуждения, конечно, не совершенны, но зато точно отражают состояние души. Теперь вы понимаете, что принять из рук бандитов восстановление на работе я не могу? После этого буду не рисовать, а пачкать, как банальный маляр.

Мурка зубами щипала красивые крашеные губы, иронично усмехалась, покачивая головой.

–Чушь хронических неудачников. Вам нечем оправдать себя в своих глазах, свою нищету, и вы выдумываете идеалистические картинки. Многие талантливые всемирно известные художники писали именно для денег. Потому что, талант редкая вещь, как крупинка золота в тысяче тоннах грязи, и, следовательно, дорого стоит. Я искренне считала вас талантливым сыщиком, но где-то вы что-то недопоняли. В какой-то момент нужно было оглянуться вокруг, оценить ситуацию, а вы слишком увлеклись творчеством и проворонили ответственный поворот. Вот и сейчас, был шанс, а вы его упустили.

Мурка нетерпеливо переминалась на ногах, не докурив сигарету – бросила её в урну.

–Жаль. У вас незаурядные способности. Прощайте, капитан!

Она повернулась, не ожидая ответа, скорым шагом направилась к главному УВД, скрылась за массивной дверью.

Ромейко через дорогу побежал на автобусную остановку, сел на переднее сиденье маршрутного такси, откинулся на спинку и зевнул, прикрывая рот рукой. Шумная улица, рокот мотора, толкотня в салоне "рафика", многоязычный говор, запах бензина. Он еще раз зевнул, маршрутка тронулась и поехала, дребезжа разболтанным капотом.

20

–Сережа? Дела! Когда приехал? Ну заходи, не стой на пороге. Привет! Юля отстранилась от прохода, пропуская Сергея в квартиру. – Так неожиданно! И без предупреждения.

–Ты разве не рада? – Сергей снял обувь, повесил куртку на вешалку и через узкий коридор пробрался в комнату, втаскивая сумку и целуя хозяйку.

Она увильнула, проскочив под его рукой.

–Почему? Рада. Располагайся. Я обед готовлю.

Зажарка на сковороде из лука, сала и томата слегка надымила. Сергей прошел за Юлей на кухню, сгреб остатки разбросанных по столу кириежек, закинул их в рот и громко захрустел.

–М-м-м! Вкусна-а! Я эти сухарики с пивом люблю.

–Если хочешь – пиво в холодильнике.

–Не-а. Потом.

Юля работала у газовой плиты, Сергей, жуя кириежки, обхватил её сзади, она присмирела.

–Заходил к твоим родителям, передали кое-что, в сумке. А мои шлют поклон.

–Спасибо. – она повернулась и чмокнула его в губы. – У тебя вежливые родители.

–Они тебя обожают. А я, между прочим, приехал за тобой.

–Как за мной?

–Ты же говорила – ждем весны?

–Ну, говорила.

–Все, Юлька, тянуть не будем. Или разлюбила меня?

–Почему? Нет.

Сергей отпустил её, сел между столом и холодильником.

–Мне снился сон один... Я вообще-то не верю снам, чепуха это. Но он сидит во мне неделю, и-и, как-то тревожит.

–Что за сон? – Юля закинула зажарку в красный украинский борщ из свеклы, ложкой оттуда зачерпнула несколько раз бульона и ошпарила сковородку. – Плохое? Если плохое – скажи: куда ночь, туда и сон. Три раза. Перекрестись и скажи: аминь. Я всегда так делаю.

–Э-э-э! Знаю я все! И крестился, и аминькался.

–Ну ладно. Колись, что за сон.

–За ночь он снился мне три раза. Представляешь, фигня какая. Я видел, будто тебя убили. Ты так звала меня на помощь, плакала, но все равно умерла. Только проснусь, обрадуюсь, что это всего лишь сон, поаминькаюсь, начинаю дремать – снова он. Так ты просила помощи! Всю неделю рвался приехать, всю неделю болело сердце, и наконец добрался. Теперь – все, хватит ждать!

–Действительно, сон у тебя... Вроде пока здорова. – Юля постучала костяшками пальцев по подоконнику.

–Да ладно... Дело не во сне, глупость это. Просто соскучился, Юль. он снова подошел и обнял её.

–А ты?

–Тоже.

Он долго и страстно поцеловал её, она не сопротивлялась, потом отпустил и пошел разбирать привезенную из Кентау сумку. Родители передали связанный матерью свитер, банки маринованных с дачи огурцов, помидоров и письмо. Юля распечатала его и углубилась в чтение. Благодарили её за триста долларов, оставленные в вазочке, этих денег хватило рассчитаться с долгами, сообщали о новостях, передавали привет от родственников, а в конце письма сделали приписку о том, что приходил Сергей и объявил о женитьбе. Родители кандидатуру зятя поддержали: милый парень, с университетским образованием, с большими и смелыми планами на жизнь, только почему Юля сама не сказала обо всем, когда приезжала?

Она дочитала и отложила письмо.

–Ты сказал, что мы женимся?

–Ага. Взял ответственность на себя. Сколько тянуть? А что, не правильно сделал?

Она не ответила.

–Борщ сварился, пошли кушать. Оценишь мои кулинарные способности.

Борщ был вкусным, проголодавшийся Сергей зачерпывал полной ложкой жижу с овощами и, обжигаясь, торопливо глотал. Юля выжала ему из упаковки майонез, кусочки хлеба полила кетчупом, на дольки порезала присланные из дому огурчики, положила рядом пучки свежего зеленого лука и петрушки.

Сергей уминал и нахваливал.

–А сама-то, почему не ешь?

Она села напротив, подтолкнула ему соль с перцем.

–Там много мяса, а я пощусь. Не знаешь разве? Великий пост начался.

–Знать – знаю. Ты разве верующая? С каких пор?

Она пожала плечами.

–Особо, конечно, не верующая... В церковь хожу редко, но тянет иногда грехи замолить.

–Какие могут быть грехи? Ты молодая, не успела наследить. Слушай, а может, мы в церкви обвенчаемся? Сейчас это модно.

–В церковь идут не для моды. Душа должна потребовать. Когда перестаешь понимать себя, когда там поселился беспорядок, сломался стержень, когда там хаос и страх – тогда твоя дорога в церковь.

–Новые мысли. Взрослые. А ты совсем ребенок, ты – моя маленькая-маленькая девочка. Да? Ты моя маленькая-маленькая девочка? – он отломил кусочек хлеба и отправил в рот. – А-а, вот что хотел спросить. Говоришь, соблюдаешь пост, а варишь борщи из мяса. И колбас полно в холодильнике, и сливочного масла, и сметаны? Какой же это пост? А вот...

Договорить не успел. Кто-то провернул замок, вошел, и в прихожей начал раздеваться. Через несколько секунд появился хорошо скроенный, молодой мужчина, с внешностью кавказца, с оливковыми глазами и волосами, зачесанными назад. В прихожей раздавались голоса других, тоже раздевающихся мужчин.

Сергей отложил ложку в сторону и вопросительно глянул на Юлю, поднимаясь из-за стола.

–Не понял...

Юля молча стояла у подоконника, сложив руки на груди и опустив глаза. Вошедший мужчина, увидев поднимающегося Сергея, положил руку ему на плечо, усаживая на место.