Текст книги "Газета День Литературы # 103 (2005 3)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
"Они были неразлучными друзьями – малый и большой. Александр Степанович баловал Леву как мог. «Давай, Нинуша, попросим у Кости Леву нам в сыновья. Мать у него легкомысленная, Костя с утра до ночи поглощен работой, ему не до мальчика. А нам в доме славно будет от такого хорошего карапузика».
Но однажды (это было в Москве) возвращается Александр Степанович с Левой после прогулки очень мрачный. Левушка смотрит смущенно и виновато. Думаю, что мальчуган напроказил. Спрашиваю Александра Степановича, но он неразговорчив, словно чем-то удручен; говорит мне: «Потом, Нинуша, расскажу». Когда осталась наедине с Левой спрашиваю его: «Что ты, малыш, небедокурил? Рассказывай.» – «Да нет, тетя Нина, я вел себя хорошо. Только в трамвае вдруг дядя Саша стал бледный, бледный и перестал со мной разговаривать. Я боялся, что он рассердился». – «А на что же он мог рассердиться?» – «Не знаю».
Она видела, что мальчик действительно не знает. А вечером Грин признался: «Разъезжая с Левой, я несколько раз оставлял его на бульваре, а сам заходил в ресторанчики или пивные выпить, немного выпить. Побывали снова в зоопарке, едем в трамвае домой. Лева весело болтает и вдруг просит меня наклониться к нему, обнимает за шею и говорит шепотом на ухо: „Дядя Саша, от вас водочкой сильно пахнет. Тетя Нина будет обижаться“. Меня как камнем по сердцу ударило. Думаю – вот тебе, Саша, и судья. Маленький судья. Нинуша, не возьмем Леву. Ты была права».
Но детские образы в его прозе, хотя и не часты, но удивительно точны и глубоки. Таким был рассказ «Гнев отца», который высоко оценил Андрей Платонов.
Итак, Грин пил, когда уезжал из Феодосии. А по делу Вольфсона ездить приходилось особенно часто, и соответственно часто пить. «Когда нужда была велика, Грин пил больше, черные мысли требовали оглушения; в достатке меньше. Особенно тяжелы были 1929-30-31 годы, когда нужда туго захлестнула на нашей шее свою жесткую петлю. Собрание сочинений было продано частному издательству „Мысль“; всё новое тоже должно было печататься им. „Мысль“, мошеннически платя нам долгосрочными векселями, выпустив несколько книг, прекратила издание и платежи. Мы начали судиться с издательством – и неудачно. Проиграли во всех инстанциях».
Ездить с мужем Нина Николаевна не могла. Денег не было, и им приходилось надолго расставаться – при том, что они привыкли быть всё время вместе и в разлуке жестоко страдали. Но Грин и тут оставался Грином и старался порадовать жену каким-нибудь подарком. Она же его молила:
"Милый, дорогой мой Сашенька!
Обращаюсь к тебе с большой просьбой, голубчик. Вот это мой счет; видишь – если сделать эти расходы, тогда у нас остается только 340 р. чистых, это и на мебель, и на квартиру, и на житие. Сделай мне одолжение – не покупай мне ничего в подарок – никакой даже, по-твоему, – нужной мелочи. А то у меня сердце беспокоится, что ты мне что-нибудь купишь. Ради нашего будущего покоя, голубчик мой, не дари и не покупай мне ничего".
Он всё равно покупал. Однажды принес ей серебряную чашку с блюдцем и ложкой. Она расплакалась и стала упрекать его, что не надо покупать вещи, на которые можно прожить целый месяц. Грин расстроился, но послушал жену, отнес чашку обратно в магазин и вернулся со старинной шкатулкой для писем, а она, пока он ходил, уже раскаялась: «зачем я уничтожила минуту сказки в его душе?»
Опять же, это в мемуарах, где многое смягчено и просветлено, но и в письмах сквозит тоска разлуки.
"Милый Сашечка, так трудно непоцелованной, неперекрещенной ложиться спать…
Береги себя, бойся автомобилей и не горюй, если что не будет выходить. Не умрем, вывернемся как-нибудь… Не задаю тебе, голубчик, никаких вопросов, т. к. знаю, что ты мне обо всем напишешь…
Если вечером получишь письмо – «покойной ночи», если утром – «здравствуй, голубчик».
«Мне грустно без тебя, Сашечка, друг мой. Очень уж, оказывается, я привязана к тебе. И все время сердце томится – не холодно ли тебе в Москве, ешь ли досыта; так бы взяла тебя за головушку и прижала к себе и нежно погладила. Сашечка, любовь ты моя ненаглядная. Ужасно меня нервирует, если слышу стук тросточки по тротуару. Все кажется, что ты сейчас войдешь… Целую лапушки твои, головушку. Милый, голубчик, родной. Пиши мне подробно и правду, т. к. я так мысленно хожу с тобой, что мне потом тяжело будет узнать, что ты что-либо сочинил, хотя бы и для моей пользы и радости».
Он ей отвечал:
"Нинушке, светику, дочке моей.
1) Всячески берегись простуды.
2) Берегись есть против печени.
3) Письма и телеграммы посылай на Крутикова.
4) В случае фин. испект. или других требований сошлись на мое скорое возвращение.
5) Абсолютно не беспокойся.
6) По получении денег от меня выкупи все вещи; купи боты и туфли, масла, чаю и сахара.
7) Двери, окна запирай, без цепочки не открывай.
8) Дров не носи! "
«Живи, дорогая, береги себя и спокойно жди меня. Я не задержусь не только лишний день, но и лишний час… Целую тебя, милое серьезное личико…»
В этих письмах – все: и забота, и детали их повседневной жизни – дороги, переезды, вещи, сданные в ломбард, страх перед фининспектором и кредиторы.
"Не могу конечно, начать письмо без того, чтобы тебя не выбранить: зачем ты, бесстыдник такой, оставил Таисии для меня деньги? Как нехорошо! У меня сердце болит – как ты там устроился с деньгами, а ты еще отрываешь от себя для меня. Ведь ты знаешь – я с любым количеством денег могу обойтись. Собуля, милый, и спасибо, и нехорошо!
Беспокоило меня вчера очень – получил ли ты постель. Как представлю, что твои косточки ворочаются на жесткой скамье – сразу сердце на десять частей разрывается…
Сейчас понесу это письмо на почту, а потом пойду в церковь. Когда хочется умиротвориться, хорошо там побыть. А то во мне очень много негодования на несправедливость к тебе".
"Голубчик мой, ненаглядный, как подумаю, что едешь ты один, не зная на что, без крова в Москве, сердце разрывается за тебя. Всех бы уничтожила, зачем нас так мучают?.. Помог бы нам Бог выкарабкаться из этой ямы, отдохнули бы…
Милый ты мой, любимый крепкий друг, очень мне с тобой хорошо. Если бы не дрянь со стороны, как бы нам было светло. Пусть будет!"
Но как ни старалась она его успокоить и согреть, жизнь в Крыму становилась день ото дня невыносимее:
«Голубчик мой, Собусенька, не уезжай из Москвы, пока не получишь Вольфсоновских денег, иначе, видит Бог, нам их никогда не получить… А без денег в Феодосии невыносимо. Кредиторы так и лезут… А знаешь, Санечка, у тебя висела картинка – потерпевший корабль лежит на боку. Я ее с 28 года не люблю, как посмотрю – нехорошо от нее на сердце. Вчера в 5–6 веч. ее вытащила из-под стекла и сожгла, и стало легче. Ты на меня не сердись за это, милый».
Порой ей не хватало денег даже на почтовую марку. Крутикову, своему юристу, Грин в это время писал:
"Мои обстоятельства так плохи, мрачны, что я решаюсь попросить тебя о помощи – делом.
Если мы не уплатим 1 ноября 233 р. вексельных долгов – неизбежна опись, распродажа с молотка нашего скромного имущества, которым с таким трудом обзаводились мы в течение 6 лет… Я в тоске, угнетен, не могу работать".
"Дорогой Николай Васильевич!
У меня что-то вроде бреда на почве с
траха «крупных материальных бедствий». 24 февраля опишут всё барахло, которое еще у нас осталось, а те вещи так и пропали".
А далее в письме следовала приписка рукой Н.Н.Грин:
«Да, Николай Васильевич, положение еще хуже, чем А.С. пишет, т. к. из-за (1 нрзб) и беспокойства он не может работать… Не сетуйте на наши вопли, но нам очень, очень тяжело…»
Позднее комментируя эти письма, Нина Николаевна сделала приписку:
"Декабрь 1929 г. «Юрисконсультант Союза Н.Крутиков недобросовестно ведет наши дела с издательством Вольфсона „Мысль“. Мы в Феодосии голодали».
А в более поздних мемуарах содержится рассказ о том, как она просила Крутикова проследить, чтобы Грин пришел на суд не пьяный, потому что пьянство могло бы дурно отразиться на исходе суда.
"Какой-то из последних судов был назначен в Ленинграде. Мы жили уже два месяца в Москве. Александр Степанович порядочно пил. Он знал, что судбище это для нас чрезвычайно важно. Данные были в нашу пользу. На суд должен был ехать и Крутиков…
Крутиков очень мне обещал печься об Александре Степановиче, как о брате.
Поехали. Через несколько дней вернулись, проиграв. Грин имел удрученный вид и набрякшие, в раздутых венах, руки – признак большого пьянства. Спросила Крутикова, был ли Александр Степанович трезв на суде. «Абсолютно трезв», – заверил он. Через несколько дней пришло из Ленинграда письмо от брата Александра Степановича – Бориса, в котором он сожалел о проигрыше и том, что на суде Александр Степанович был совершенно пьян".
3.
Быть может, именно по совокупности всех этих причин и вышел таким печальным, трагическим последний роман Александра Грина «Дорога никуда», лучшая, хотя и не самая известная его книга, которая именно в эти годы создавалась.
«В тяжелые дни нашей жизни росла „Дорога никуда“. Грустно звенели голоса ее в уставшей, измученной душе Александра Степановича. О людях, стоящих на теневой стороне жизни, о нежных чувствах человеческой души, не нашедших дороги в жестоком и жестком практичном мире, писал Грин».
Это, пожалуй, слишком лирическая и мягкая оценка этого романа. На самом деле «Дорога никуда» сурова и жестока.
В «Четвертой прозе» Осипа Мандельштама есть знаменитые слова, которые обычно при цитировании урезают: «Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух. Писателям, которые пишут заранее разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в Доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чаю и дав каждому в руки анализ мочи Горнфельда. Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей – ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать – в то время как отцы запроданы рябому черту на три поколения вперед».
Странно применимы эти речи к Грину. Горнфельд, с которым Мандельштам судился по обвинению в плагиате и писал о нем ужасно, несправедливо, злобно, был одним из немногих литературных друзей Грина, у самого Грина не было детей, но то, что писал Александр Степанович, не было заранее разрешено – это был ворованный воздух. В «Дороге никуда» он обжигающ, как на высокогорье.
Первоначально Грин хотел назвать свой роман «На теневой стороне», но однажды на выставке в Москве он увидел картину английского художника Гринвуда «Дорога никуда», которая сильно поразила его. Поразило и то, что фамилия художника похожа на его собственную, и в честь этой картины он назвал свой роман.
За название Грина сильно ругали. И в самом деле назвать так роман в 1929 году, в год великого перелома, было вызовом всему, что происходило в стране, и советская критика не преминула это отметить.
Опубликованная в журнале «Сибирские огни» рецензия называлась «Никудышная дорога». В «Красной нови», откуда был уже изгнан Воронский, некто под псевдонимом И.Ипполит писал: «Буржуазная природа творчества Грина не подлежит сомнению, это его роднит с западными романистами, отличает же то, что он выражает идеологию распада, заката данной группы. У ней нет былой жизнерадостности, исчезают бодрые ноты – остались безвыходный пессимизм и мистический туман. Отчаявшись в физической силе, она апеллирует к спиритической. Эту стадию разложения мы застаем в романе. В некотором смысле он звучит символически. Где выход? Куда идти? – спрашивает Грин. – Увы! „Дорога никуда“. Дороги нет!»
На самом деле ни мистического тумана, ни спиритизма, ни готики, как в «Джесси и Моргиане», в этом романе нет. «Дорога никуда» – наименее фантастический из романов Грина. Жесткая социальная проза. Вот разговор отца и сына.
"– Я понимаю. Вы – неудачник.
– Неудачник, Тири? Смотри, как ты повернул… Ты ошибся. Мой вывод иной. Да, я неудачник – с вульгарной точки зрения, – но дело не в том. Какой же путь легче к наслаждениям и удовольствиям жизни? Ползти вверх или слететь вниз? Знай же, что внизу то же самое, что и вверху: такие же женщины, такое же вино, такие же карты, такие же путешествия. И для этого не нужно никаких дьявольских судорог. Надо только понять, что так называемые стыд, совесть, презрение людей есть просто грубые чучела, расставленные на огородах всяческой «высоты» для того, чтобы пугать таких, как я, понявших игру. Ты нюхал совесть? Держал в руках стыд? Ел презрение? Это только слова, Тири, изрекаемые гортанью и языком. Слова же есть только сотрясение воздуха. Есть сладость в падении, друг мой, эту сладость надо испытать, чтобы ее понять. Самый глубокий низ и самый высокий верх – концы одной цепи. Бродяга, отвергнутый – я сам отверг всех, я путешествую, обладаю женщинами, играю в карты и рулетку, курю, пью вино, ем и сплю в четырех стенах. Пусть мои женщины грязны и пьяны, вино – дешевое, игра – на мелочь, путешествия и переезды совершаются под ветром, на палубе или на крыше вагона – это всё то самое, чем владеет миллионер, такая же, черт побери, жизнь, и, если даже взглянуть на нее с эстетической стороны, – она, право, не лишена оригинального колорита, что и доказывается пристрастием многих художников, писателей к изображению притонов, нищих, проституток. Какие там чувства, страсти, вожделения! Выдохшееся общество приличных морд даже не представляет, как живы эти чувства, как они полны неведомых «высоте» струн! Слушай, Тири, шагни к нам! Плюнь на своих благотворителей! Ты играешь унизительную роль деревянной палочки, которую стругают от скуки и, когда она надоест, швыряют ее через плечо".
О «Дороге никуда» очень неплохо написал современный писатель Макс Фрай, а точнее тот или та, кто за этим псевдонимом скрывается.
«Дорога никуда» – возможно, не самая обаятельная, но самая мощная и разрушительная из книг Александра Грина. Наделите своего героя теми качествами, которые вы считаете высшим оправданием человеческой породы; пошлите ему удачу, сделайте его почти всемогущим, пусть его желания исполняются прежде, чем он их осознает; окружите его изумительными существами: девушками, похожими на солнечных зайчиков и мудрыми взрослыми мужчинами, бескорыстно предлагающими ему дружбу, помощь и добрый совет… А потом отнимите у него всё, и посмотрите, как он будет выкарабкиваться. Если выкарабкается (а он выкарабкается, поскольку вы сами наделили его недюжинной силой) – убейте его: он слишком хорош, чтобы оставаться в живых. Пусть сгорит быстро, как сухой хворост – это жестоко и бессмысленно, зато достоверно. Вот по такому простому рецепту испечен колдовской пирог Грина, его лучший роман под названием «Дорога никуда».
"В «Дороге никуда» происходит непрерывное крушение романтических иллюзий героев, – охарактеризовал этот роман В.Е.Ковский. – Давенант воображал отца «мечтателем, попавшим в мир иной под трель волшебного барабана», а увидел прожженного мошенника; вместо дружбы с прелестными девушками его ждет одиночество и тюрьма; люди, им облагодетельствованные, его же обкрадывают; женщина, за честь которой он вступился, предает; чистая и пылкая любовь Консуэло адресована негодяю Ван-Конету; надежда Галерана встретить в Футрозах верную память о прошлом не оправдывается – для них знакомство с Давенантом обратилось в «древнюю пыль»…
И рядом со всеми этими катастрофами звучит спокойная проповедь Галерана: «Никогда не бойся ошибаться, ни увлечений, ни разочарований бояться не надо… Будь щедр. Бойся лишь обобщать разочарование и не окрашивай им всё остальное. Тогда ты приобретешь силу сопротивляться злу жизни и правильно оценишь её хорошие стороны».
Это почти завещание. Или наставление. И на фоне того, что происходило в стране и что ее ждало, звучало более чем современно и было никаким не уходом от действительности, а сшибкой с нею. Боем, как у Давенанта с таможенниками, в каждом из которых, по мысли героя, сидит маленький Ван-Конет. И вот этого уж точно печатать в толстых журналах никто не осмелился.
Грин отдал роман в издательство «Федерация» весной 1929 года.
В своих мемуарах Н.Н.Грин писала:
«О гонораре А.С. сговорился с Алекс. Николаев. Тихоновым и никого никогда он не вспоминал с таким отвращением, как торговавшегося с ним кулака».
Грин требовал 250 рублей за печатный лист, потом снизил цену до 200. Сговорились на 187 рублях 50 копейках за лист. Когда Грин пришел в издательство подписывать договор, увидел, что там обозначена цена 180. Долго он ругался с Тихоновым, но тот не уступил.
«Я подпишу договор по 180 р., принужден к этому, а мои 7 р. 50 к. пусть пойдут Вам на гроб», – сказал Грин на прощание.
Жизнь у Гринов становилась всё хуже и хуже. Кончились те четыре ласковых, хороших года, которые они провели в доме на Галерейной улице. Квартиру пришлось оставить и переехать подальше от моря. Подступала бедность, из которой им уже не суждено было выбраться до самой смерти Александра Степановича.
Окончание следует
Роман Кочетков
СТИХИ
Философ, поэт. Автор сборника стихов «Хронология». Живет в Петербурге. Учится на философском факультете Санкт-Петербургского государственного университета. Сферой его научных интересов является средневековая философия и богословие.
ДЕЛЬФИЙСКИЙ ОРАКУЛ
В те времена, когда Закона
Не ведал эллинский предел,
В кумирню бога Аполлона
Случайно ангел залетел.
Рукою жрицы престарелой
Берет он уголь с алтаря
И на стене им чертит белой
Призыв познать самих себя.
Век заблуждений канул в Лету.
Себя явило Божество.
Повсюду Нового завета
Я в людях вижу торжество.
Но чу! Вчера во сне явился
Мне призрак пифии седой.
И в три перста перекрестился,
Промолвив: «Будь самим собой!»
СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
Плащ, обветренные руки,
Книга – символ бытия,
Нет возвышенней науки,
Чем схоластика моя.
В церкви раз бенедиктинской
Неба я услышал зов:
Изучить язык латинский
И читать святых Отцов.
Так, с весны и до метелей,
Стал скитаться по стране:
Вера – в сердце, легкость – в теле,
Свята истина – в уме.
НЕБЕСНЫЙ ГОСТЬ
Четыре раза повторил
Я слов заветных сочетанье,
И всю премудрость мирозданья
Мне гость небесный отворил.
Струился шелест дивных крил,
Взор излучал благоуханье,
Но все же одного желанья
Исполнить не нашел он сил.
Как червь, простершийся в пыли,
Лицо прикрыв полой одежды,
Я о твоей молил любви.
Померкли ангельские вежды,
И гость промолвил мне: "Живи
Вовек без веры и надежды".
***
Т.Сидашу
Поверь, и я не позабыл
Науки тайной и безвестной.
В сияньи херувимских крыл
Мне виден лик ее чудесный.
Как встарь, отверсты небеса,
И слышен Глас, и Дух струится…
И тонок след от колеса, —
Им Колесничий веселится.
Для тех, кто верен, лишь одна
Стезя прославлена от Бога,
И тем, кто Чашу пьет до дна, —
Одна Любовь, одна Дорога.
СОНЕТ В КАНУН ПАСХИ 1997 ГОДА
Блужданием во тьме греховной жизни
Опьянены, как Вакхом древний Ной,
В мерцанье тусклом мудрости земной
Мы ищем путь к неведомой Отчизне.
Но днесь отворена святая высь мне,
В слепое сердце луч пролит иной.
Так лик светила утренней порой
Лишь выглянет, и свет в пещеру брызнет.
В безмыслье – смысл, средь хаоса – порядок
Обретены, как в южном небе крест.
Он далеко, и все ж предельно рядом.
Душа моя, бежим из этих мест,
Где самый воздух злым проникнут ядом.
Пусть гибнет смерть, ведь «Deus amor est».
Руслана Ляшева
ВСЕ ФЛАГИ РВУТСЯ В ГОСТИ К НАМ. ПОЖИВИТЬСЯ
В конце прошлого года в журналах появились два произведения – роман Веры Галактионовой «5/4 накануне тишины» в «Москве» (2004, № 11–12) и роман-завещание Анатолия Афанасьева «На службе у олигарха» в «Роман-газете» (2004, № 22–23). Совершенно разные по стилю (Галактионова модернизировала прием «поток сознания»: Марсель Пруст а-ля рюс) и теме (Афанасьев был блестящим мастером пародийной прозы; этим прожектором обшаривает два потока времени – «наши дни» и год 2004), романы схожи пафосом. Авторы осмысливают кризис и прогнозируют судьбу России. Чтение, признаюсь, не из легких; тем более не похож на веселую прогулку предстоящий разговор. Ничего, справимся.
ТРИ ВОЛОСИНКИ
Начнем издалека, а может и вблизи, кому как покажется, поскольку речь идет о новой книге Збигнева Бжезинского «Выбор. Мировое господство или глобальное лидерство» (М., «Международные отношения», 2004). Уж как бедняжка изворачивается, чтобы представить агрессивную политику США миротворческой; сразу видно, не знает нашей пословицы «Черного кобеля не отмоешь добела» – старается отмыть. В качестве отвлекающего маневра клюет Россию; дескать, сошла с дистанции, она уже не в счет, за десять лет разрушила экономику Афганистана и т. д. Естественно, закрывает глаза на обескураживающий результат «миротворческих» действий США – развал экономики и инфраструктуры Ирака за несколько месяцев и убийство 98 тысяч мирных жителей (см.: письмо английских дипломатов и военных Т.Блэру; «Советская Россия», 2004, № 160).
Непроизвольно вспоминаешь старый американский фильм "Трамвай «Желание», экранизацию одноименной пьесы Теннессии Уильямса, где поляка-иммигранта играет знаменитый Марлон Брандо.
Разорившаяся аристократка Бланш приезжает с юга к сестре с отчаянной надеждой встать возле нее на ноги и выжить, но муж сестры (его играет Брандо) морально добивает ее и, объявив чокнутой, сдает в сумасшедший дом. Актер создал образ жестокого циника, который топчет все слабое, чтобы выжить самому. Такую же тактику в книге «Выбор» поляк Бжезинский пытается применить к России, «опустить» и добить окончательно. Знал бы Пушкин, в какие формы может вылиться «спор славян между собой»! Однако, мощи ли таланта, как у Марлона Брандо, не достало политику, или объективные возможности не поспешествовали замыслу, но своей цели автор «Выбора» не достиг. Дифирамбы, расточаемые Бжезинским своей второй родине и президенту Д.Бушу, не встретили в мире восторга и поддержки; скорее подвергаются насмешке и даже опровергаются. В одной из парижских газет 21 декабря ушедшего года французы откровенно посмеялись над Бушем, назвав его «чемпионом по борьбе за демократию».
Критик Наталья Иванова, ратуя за либерализм в программе «Книговорот» («Радио России», 18.12.2004), одарила афоризмом: «Не будет свободы, не будет литературы». Я, грешным делом, вспомнила анекдот о трех волосинках – много это или мало? В супе много, на голове мало! Так и свобода; если только для литературы ее хватает, это равносильно трем волосинкам в супе; для экономики такой свободы мало. На конференции по «новому реализму» в СП России, проходившей 30 ноября 2004 года, прозаик Петр Алешкин высказал мысль, нашедшую поддержку у критика Александра Неверова, что русская литература сейчас переживает расцвет; я, разделяя её, спешу добавить: значит, ей хватает свободы.
Как обстоит дело в экономике? К изъянам старой системы добавились новые проблемы, говорит академик, руководитель Отделения экономики РАН Дмитрий Львов, ценой реформ стала «потеря управляемости экономикой» и «громадный ущерб производству и жизненным интересам десятков миллионов наших сограждан» («Литературная газета», 2004, № 51–52).
Ломанувшись в мировой рынок, Россия продулась в пух и прах, подстать деревенскому лоху у ловких наперсточников. Неважно, какой политический строй – монархия, социализм или капитализм; условия производства намного труднее и затратнее, чем в Европе: там дешевые морские перевозки, здесь дорогие континентальные железные и шоссейные перемещения и т. д. Не в Россию потекли инвестиции, из страны хлынул капитал.
Государство убежало из экономики, свободы ей это не прибавило: трех волосинок для капиталистической прически мало. Академик Д.Львов полагает: «необходимо согласовать принцип частной собственности с другими непременными атрибутами рыночной экономики – свободой и равенством в процессе обмена товаров для всех. А этого можно достигнуть лишь при условии, что собственник земли и природных ресурсов будет выплачивать ренту обществу, а не присваиватъ себе то, что ему никогда не принадлежало и принципиально принадлежать не может». Между прочим, поляки уже созрели для установления истинной, а не мнимой свободы в экономике; радио России в вечернем выпуске новостей 1 января сообщило о решении правительства Польши изымать у граждан, имеющих годовой доход более 600 тысяч злотых, половину прибыли в государственную казну; это касается 4 тысяч самых богатых. Не последовать ли нам их примеру? Академик советует это сделать.
Однако даже такая крутая мера не предотвратит катастрофу, на краю которой топчется Россия, хотя облегчит положение самых бедных россиян (можно представить, какие вопли закипят, если из-за одного М.Ходорковского радио «Свобода» – 1.1.2005 – брызжет бешеной слюной, говоря о «просто региональной стране России»). И вернув государству природные ресурсы, не уйти от главного вопроса – стратегического! – экономики: автаркия («изоляция от мира») или растворение в мировом рынке?
НЕБЕРМУДСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
У Веры Галактионовой в 2003 году в «Нашем современнике» был напечатан роман «На острове Буяне», где за любовной интригой кочегара котельной Брониславы и поэта-бомжа Кеши просвечивает «стратегический» вопрос и решается в пользу автаркии. В селении, приютившем Кешу, – народовластие: ну, прямо социализм с человеческим лицом. «Утопия!» – подумала я, прочитав роман, и тут же одернула себя: «ничего подобного – это же метафора Белоруссии».
«Остров Буян» у Галактионовой – метафора России; прозаик, даже не зная об экономических выкладках Паршева, соглашается с ним, что спасение России – в изоляции от мирового рынка. Иначе, прогнозирует А. Паршев, произойдет деиндустриализация нашего отечества, а ведь индустриализация была достигнута тяжёлой ценой коллективизации 1930-х годов.
Вроде бы, о чем спорить: автаркия; и точка. Но не все так просто, дорогие прозаики и читатели их произведений.
Оказывается, просвещает нас Л.Ивашов, «читая работы еще начала прошлого столетия американского адмирала Алфреда Мэхэна, возвращаешься к его стратегии „петли анаконды“, которую он предлагал в отношении Евразии, и видишь, что в отношении России этот проект реализуется сегодня. Его суть: запереть, ограничить территорию нашей страны, сковать ее выход в Мировой океан, создать проекцию военной силы, экономическое удушение – чтобы наше государство „задохнулось“ внутри самого себя. Это мы и наблюдаем» («Советская Россия», 2004, № 166).
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Что крестьянину оставили? Воздух, один токмо воздух!
А.Паршева анакондой не испугаешь: «По всем прикидкам получается, что в рамках „мировой экономики“ российская экономика нежизнеспособна, а вот ограниченная внутренним рынком – вполне». Это готовый комментарий к роману В.Галактионовой «На острове Буяне»; впрочем, у экономиста и прозаика есть и расхождения насчет «человеческого лица», которое, дескать, может быть не только у социализма, но и у капитализма. Продолжаю цитату из книги А.Паршева: «3начит, в принципе вполне может оказаться жизнеспособной и сейчас. Конечно, должны отмереть паразитические наросты, сидевшие на экспорте и импорте. И тогда волей-неволей (голод не тетка) потребитель потянется к отечественному производителю, и тот начнет копить столь необходимые ему инвестиции. Останемся ли мы в будущем капиталистическим рыночным государством? Вероятность этого есть. Да рыночным мы всегда были, и при Ленине, и даже при Сталине, а капиталистическим после нынешних пертурбаций можем и остаться, правда, капитализм должен быть ограничен внутренним рынком капитала».
Поэтом – т. е. социалистом, – можешь ты не быть, но гражданином быть обязан, соглашается Паршев с Некрасовым. Итак, поэт, прозаик и экономист: треугольник! Слава Богу, не Бермудский. Всего лишь полемический.
ГАЛАКТИОНОВА И ДУГИН
«Политическая ситуация в России обманчива – обманчиво спокойна… в воздухе повисла какая-то непонятная тревога», – пишет Александр Дугин в статье «Нас погубит „элита“?» («Литературная газета», 2004, № 51–52). Мысль теоретика-евразийца можно поставить эпиграфом ко второму роману Веры Галактионовой «5/4 накануне тишины»; она наполняется жизнью и конкретикой.
Главный герой Андрей Цахилганов долго обманывался спокойствием и успехами в бизнесе и у женщин, даже строил планы, как России поосновательнее войти в мировой рынок (прозаик анализирует в этом романе второй вариант геополитического сценария); да и как было не обмануться, если в годы «прихватизации» он играючи сказочно обогатился и, оставив жену и дочь в родном Карагане, обосновался в Москве: роскошные апартаменты, охранник и т. д. Конечно, электронщик Цахилганов так «обманно-ловко-играючи» наживался на разграблении государства с помощью «столичных соучредителей» Хапова и Шушонина; на нем, в свою очередь, наживалась любовница Ботвич – алчная «сучка». Праздник жизни для Цахилганова оборвался внезапно – смертельная болезнь жены Любы заставила всё бросить и примчаться в родной город.
Через весь роман сквозной нитью идут два потока сознания. В палате реанимации возле кровати беспамятной жены сидит на табуретке Андрей и осмысливает жизнь с двух точек зрения: внешнего человека, каким он был до сих пор, и человека внутреннего и нравственного – homo novus, – пробудившегося теперь. Почему же? Потому что без тихой, молчаливой Любы, его духовной опоры, Андрею не жить. Не умирай, эгоистически требует он от безотказной жены, дескать, меня этим убиваешь, но все просьбы и мольбы бесполезны; умирающая держится только на лечебных растворах, которые вливают через капельницу в вены.
Цахилганов, понимая, что дни её, и может быть даже его, сочтены, продолжает руководить бизнесом из реанимации, но homo novus заставляет взглянуть на всё с нравственной позиции, чему в немалой степени поспешествовало неожиданное открытие геодезистов, обнаруживших прямо в палате географический центр Евразии. Патриотка – дочь Степанидка, отбывшая в Москву для охоты за некоей Рыжей головой, названивает по мобильнику и, не зная о болезни Любы, обещает отцу, если с матерью что-нибудь случится, убить его. Угрозы «революционерки» не пугают отца, он и без того на волосок от гибели. В такой нравственно напряженной ситуации прозаик разворачивает геополитическую панораму прошлого России и ее будущего.
Дугин так описывает геополитическую ситуацию: «В американской геополитике у России вообще нет места, для нее не отводится позитивной роли. Рано или поздно даже самую послушную и проамериканскую Россию ждет участь Югославии или Ирака. Американские стратеги, такие как 3.Бжезинский, открыто пишут об этом. Вопрос о том, чтобы всерьез заняться расчленением России, это дело времени. И, кажется, это тревожное время приходит».
