Текст книги "Газета День Литературы # 103 (2005 3)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
ГЛАВНЫЙ ИЗЪЯН ТАК НАЗЫВАЕМОГО «БЛОКБАСТЕРА» М.Гибсона, снятого на евангельский сюжет – бездушная, механическая стилизация, отсутствие непредугаданности и тайны – одни из самых омерзительных черт современной так называемой «массовой культуры». Выйдет на сцену певец Басков, выпятит колесом грудь, заголосит нарочито зычно и жалостно, как какой-нибудь пьянчужка-гармонист, побирающийся «на бутылку» в пригородной электричке – а на душе ни холодно – ни жарко, пустота. Там, где нет потрясений и слёз, воодушевления и «мороза по коже», там нету и подлинного искусства. Это нельзя сымитировать. Это можно лишь выстрадать, пережить всем сердцем и всем человеческим существом только на самых потаённых глубинах духа, где, по точному слову поэта, «кончается искусство и дышат почва и судьба». Откройте ради любопытства сочинения «страшно модной» нынче Т.Толстой, не зря ведь бойко продающейся на книжных лотках рядом с брошюрами-инструкциями по уринотерапии или избавлению от «кармической» порчи и сглаза. Хоть «кысь», хоть пусть даже «не кысь» – всё вроде бы гладко, на орфографически корректном (я бы даже сказал «корректорском») русском языке – а в горле не першит и сердце не замирает. Как ни исхитряйся, прикрываясь знаменитым литературным именем, как кичливо ни надувай щёки и ни морщь лоб, как ни тумань глумливый и строгий телевизорный взор, да вот беда – не выходит отчего-то искусства, не рождается ни любви, ни боли, ни нежности, ни страсти, никакого художественного чуда. Выходит почему-то одно «кысь». Одни «прогулки» с Дуней Смирновой. Вот ведь тоска-то зелёная. И ладно бы они на своих комаровских или переделкинских дачах, милостиво пожалованных когда-то их предкам за «честное сотрудничество с большевиками», выдумывали «сценарии» про самих себя, про своих насквозь продажных, благонадёжных дедушек, подписывавших «коллективные» письма-доносы на собратьев-литераторов, бойко сочинявших в кровавое время и горе России свои панегирики Беломорканалу, свои насквозь лживые пьесы про «Заговор императрицы», свои макулатурные романы про «Аэлиту» и «Гиперболоид инженера Гарина», про некие «хождения» по каким-то там «мукам» – так нет. «Образованность всё хочут показать». Всё изобретают на потеху публике «остросюжетные» сценарии не более не менее как про И.А.Бунина. «Дневник его жены» называется. Там с дилетантским, обывательским любопытством смакуются скабрёзные подробности якобы «подлинной» бунинской биографии и судьбы. Там нам в деталях, с точки зрения всеведущей телеведущей Дуни, красочно и популярно, с «лёгкостью в мыслях необыкновенной» разобъяснят, что «последний из могикан» дворянских русских, литератор, рыцарственно служивший русскому слову и русской, восходящей к Пушкину, художественной традиции, Иван Алексеевич Бунин – всего лишь мелочный неврастеник, «вшивый интеллигентишке», юродивый дурачок, пожилой, выжившими из ума селадон, «чисто по-фрейдистски» влюбивщийся в такую же психически неуравновешенную, истеричную лесбиянку и потерпевший в связи с этим мужское и творческое фиаско. Чудненький, завлекательный во всех отношениях «бестселлер» от Дуни. А вы-то, небось, думали, что «Лёгкое дыхание», «Сны Чанга», «Антоновские яблоки» или «Солнечный удар» – это отсветы и мерцания Божьей искры, неизъяснимое таинство творчества, волшебное претворение художнического дара в живую, одухотворённую словесную плоть? Наивные вы человеки. Но, может быть, эта «оригинальная концепция» всеведущей Дуни хоть что-то проясняет, хотя бы отчасти предчувствует, предугадывает в творчестве Бунина, в русской культуре, в истории нашей трепетной веры, нашей земли, нашего горя, нашей безысходности и отчаяния, нашего долготерпения и кротости, нашей первой, воистину неизбывной по трагизму прожитых судеб эмиграции? Нет. Ни от чего не трепещет и ничего не предвозвещает. Ну так ведь и не нужно, оказывается, ничего предугадывать и ни от чего трепетать. «Быдло», или «пипл», т. е. мы с вами, согласно устоявшейся терминологии аксёновых, Смирновых и толстых, с удовольсвием сожрут, «схавают» всё, что они нам то и дело «сервируют» по «телеящику» на своей протухшей от псевдоглубокомысленных, доморощенных сентенций «кухне». Для чего тут совесть, к чему сердечная боль? Для чего муки творчества, зачем стыд? Упразднены за ненадобностью и явным отсутствием экономической выгоды. Сардонически-ироничные, дебело-самодовольные, никогда не сомневающиеся в своей правоте, как Толстая, или смазливо-смешливые, притворно простодушные, как эта бесконечная Дуня, «телеведущие» завсегда обеспечат почивающему на диване обывателю надлежащую духовную пищу в виде псевдодискуссионной и в меру культурной тележвачки под названием «Школа злословия». Вот и всё.
Сердцевинная суть подлинного искусства – теплота и интимность. Его стиль поведения, его манера говорить с читателем, слушателем или зрителем проста, вежлива, умна и глубока. Оно (если это искусство) никогда не станет пугать обратившихся к нему за советом и помощью человеков реками крови, дешёвым кабацким мордобоем, насилием, развратом, низостью, психическими или физиологическими извращениями, картинками ужасов. Раскрученный вездесущей и продажной рекламой «ужастик» «Молчание ягнят» (как, впрочем, и все голливудские кинокошмары) – всего лишь болезненный клинический бред повзрослевшего закомплексованного подростка, которому в детстве запрещали выкалывать глаза у пойманного воробушка или сворачивать голову беззащитной дворовой кошке. Только и всего. И не нужно нам «пудрить мозги» и «забивать баки», будто бы всё наше старое советское кино – «апофеоз конформизма», «жертва цензуры» и «мракобесие идеологии». Никакие холоднокровные и рассудочные (из нынешних «молодых») Тодоровские, Дыховичные, Кеосаяны или Кончаловские с Чухраями никогда – понимаете ли вы? – никогда больше не снимут, не проживут, не выстрадают, не омоют кровью живых сердец ни «Балладу о солдате», ни «Зори здесь тихие», ни «Калину красную», ни «Летят журавли», ни «Они сражались за родину». Потолок их дерзновенных творческих потуг – «Антикиллер» да «Мой сводный брат Франкенштейн». Даже «Неуловимых мстителей» или «Белое солнце пустыни» больше никогда уже не снимут. Почему? Да просто потому, что и они, и мы с вами, и целая наша страна как-то исподволь, непоправимо и уже давно стали другими – пекущимися с утра до ночи о деньгах, о заработке, о «карьере», о «престиже», о сытости или хотя бы о возможности просто выжить, о чёрт его знает ещё о чём. Ну, например, может быть, ещё о «сексе» и наркотиках, как радостно говорят по ТВ. Конечно, – помните бородатую шутку из стародавнего телерепортажа? – «у нас в СССР секса нет». Очень когда-то радовались этой курьёзной популярной дешёвке наши игриво-шутливые «либералы» и «журналюги». Вот только рождаемость в СССР, как теперь оказывается, была раз в стопятьдесят выше, чем в современно-демократической, люмпенизированной России, а над совершенно «бессексуальным», трепетным дуэтом Ефремова и Дорониной из «Трёх тополей» сдавленно, потрясение и горестно рыдала на каждом киносеансе вся страна. Теперь-то вот «сексу» сколько угодно по всем телеканалам и киноэкранам, а держава однако исподволь и обречённо вымирает. Цифры демографии страшнее и безысходнее, чем в годы Отечественной войны. Похоже, скоро нашим «либерал-демократам» не с кого будет не то что голоса на выборах агитировать, но и простые налоги драть.
Фильм Гибсона про ненависть, бесчеловечную злобу и про вёдра обильно пролитой крови, но ведь Спаситель заповедовал нам не вражду и месть, а любовь и смиренномудрие, терпение и кротость. В этом, на поверхностный взгляд будто бы христианском, кино нет главного, нет благодати – того, чего так страстно и жадно взыскует человеческое сердце, «того, о чём душа чешется», по грубоватому простонародному выражению. Нет благоговения и чуда. Нету счастья и радости от ежесекундного осознания, что мы не дарвиновские питекантропы и не марксистско-ленинское стадо оголодавшего скота, не горбачёвско-ельцинские ублюдки, заради водки, колбасы, нефтяной вышки или дачи на Рублёвке готовые поступиться своей бессмертной душой. Заплесневелыми, заплывшими макдональдсовским майонезом и кетчупом американскими мозгами совсем не понято главное: что Евангелие – книга не об убийстве незадачливого проповедника и незлобивого блаженного миссионера, а о принесении Его в жертву за грехи мира, всего мира – и христианского, и иудейского, и мусульманского, и буддийского, и кришнаитского, и «голливудского», и «мосфильмовского» – всего мира, так до сих пор и не осознавшего вроде бы словесно и смыслово «простые» заповеди любви, смирения, чести, нестяжательства и независти, незлобивости, сострадания, совести, печалования о судьбе. Евангельское повествование – это не детектив и не триллер по правилам голливудских гешефтмахеров или теперешних «клипмейкеров» из мосфильмовских павильонов. Это просто совсем иной «жанр». Это – мистерия, а не «экшн». Это, между прочим, ещё и про то, о чём Спаситель предрекал «не мир Я пришёл принести, но меч». Это о том, что мы, по вере нашей и по делам нашим, стяжаем в итоге как наказание или как благодать. Ибо мы (мы ныне, присно и во веки веков) есть то, во что мы верим, на что надеемся и что всем сердцем способны возлюбить, а не то, что мы хотим любой ценой «урвать» от мира, от судьбы, от бюджета России или от процентов «Сбербанка», от оффшорных зон или от своих же ближних, от торговой точки на Старом или борделя на Новом Арбате.
Именно про это, потаённое, чего мы так вожделенно и по-настоящему (а не притворно и показно) взыскуем и о чём зачастую боимся признаться даже самим себе, снят, конечно, и незабываемый «Сталкер» А.Тарковского. Именно Тарковского, ибо от схематичной, мелкотравчатой новеллы братьев Стругацких в фильме остался лишь сюжетный намёк, бледная тень умозрительной «фантастической» фабулы. Прочтя после «Сталкера», ради любопытства, «Пикник на обочине» я был просто поражён тем, насколько, по сравнению с «авторским кино» и сценарием Тарковского, проза Стругацких безнадёжно безжизненна, образно и стилистически бледна, бедна идеями, лишена «живой крови» истинного творчества, искренней веры и подлинного страдания человеческой, художнической души «за грехи мира».
НАШЕГО БОГА ИИСУСА ХРИСТА СОЗНАТЕЛЬНО, осознанно, расчётливо и вызывающе, принародно, всемирно, согласно древнейшему ритуалу казнили, принесли в жертву, как принесли в жертву заради враждебной нам антихристовой веры и пресловутого «равноправия», заради по-фарисейски лживой либеральной «свободы» императора Александра II, премьер-министра Столыпина, царя Николая II с царицей, пятью малолетними детьми и всеми их родственниками, находившимися в то время в захваченной большевиками России. Как пролили на алтарь «мировой революции» кровь выдающегося писателя и публициста М.О.Меньшикова, философа-богослова и учёного П.А.Флоренского, русских поэтов Н.Гумилёва, А.Ганина, С.Есенина, Н.Клюева, П.Васильева, Б.Корнилова, каждый из которых для любого народа на земле составил бы поистине национальную гордость. Как принесли в жертву сотни тысяч православных священнослужителей и высших иерархов церкви, повешенных на церковных воротах, зверски растерзанных «комиссарами в пыльных шлемах», замученных на Соловках и на Колыме, расстрелянных без суда и следствия в подвалах московской, петербургской, киевской или одесской ЧеКа. Как принесли в жертву в Чечне басаевские живодёры и русского юношу, солдата Евгения Родионова, обезглавленного только за то, что он отказался по требованию бандитов сорвать с себя нательный православный крест. А ведь только за одно за это ему были обещаны жизнь и свобода. Все эти христианские мученики, говоря церковным языком, были «сораспяты» Христу, приняли нестерпимые страдания и смерть прежде всего за свою веру. Ни низложенный ещё за год до бессудной расправы Николай II, ставший «обычным» гражданином, ни тем более военнопленный и потому беззащитный перед вооружённой бандой Е.Родионов никакой серьёзной политической или военной опасности для своих истязателей уже не представляли. Значит и смысл их жертвы, как и жертвы Христа, конечно, никак не связан ни с политической, ни с межнациональной враждой, ни с «партийными» разногласиями, ни с кровавой военной междоусобицей «красных», «белых» или «зелёных». В чём же тогда заключён этот смысл? На этот, безусловно, главный вопрос, касательно Евангелия, фильм Гибсона не даёт никакого ответа. Неужели вся величайшая мистерия и трагедия, произошедшая две тысячи лет назад на Голгофе, стряслись лишь ради того, чтобы незлобивый и благодушный, невинно пострадавший проповедник из Назарета вдруг чудом восстал из небытия и, посрамив своих притеснителей, с торжеством непобедимого голливудского терминатора (последние кадры фильма), покинул место погребения? Смысл жертвы Христа отнюдь не в торжествующем посрамлении иудиного предательства, иудейского синедриона или «умывшего руки» Пилата, а в непримиримом и кровопролитном, уже более чем двухтысячелетием противостоянии между двумя религиями, двумя верами и двумя диаметрально противоположными нравственными, мировоззренческими законами всей земной жизни – Новозаветным законом о человеколюбии, покаянии и искуплении грехов, о Царстве Небесном как царстве Святой Троицы и, с другой стороны, антихристовым, человеконенавистническим лжеучением, призывающим поскорее, любой ценой набить кошелёк и брюхо во имя скотского «земного рая», подстрекающим неустанно мстить кровью за кровь и «оком за око», не прощающим и не забывающим никаких, самых ничтожных и мелочных обид, считающим всех, живущих не по Талмуду, а по Христу, ничтожными «идолопоклонниками», приравненными к грязному и тупому скоту, который не заслуживает никакой иной участи, кроме растления, порабощения и погибели. Сошлись в непримиримой вражде, противоборствовали и противостояли не Ирод с Иоанном Предтечей, не Мордка Богров со Столыпиным и не Розанов с Бейлисом, не Янкель Юровский или Свердлов с императором Николаем II, не Будённый с Деникиным, не Гумилёв с Дзержинским и не Есенин с Троцким. «Не на живот, а насмерть» схлестнулись два разных мира, два диаметрально противоположных полюса, две веры, два воинства – светлая рать Христова и отмеченная печатью зверя разбойничья шайка антихриста.
«Вы куплены слишком дорогой ценой», – предрёк Спаситель не только Своим излюбленным ученикам-апостолам, но и всем верующим в Него и сыздавна, и поныне. Речь шла о цене крестных мук и крестной крови вочеловечившегося и распятого за нас Бога живого – собственно, о цене нашей веры и мере нашей ответственности перед совестью и истиной, а вовсе не о политических, национальных, «философских» или каких-либо иных «партийных» разногласиях, цена которым едва ли медный грош, если не простая копейка.
«Пусть кровь Его будет на нас и на детях наших», – истошно вопили враги Христа, принуждая растерянного от такой невиданной кровожадности и злобы Пилата распять Божьего сына рядом с двумя отъявленными злодеями и разбойниками. И это был не просто ненавистнический вопль, это была также по собственной воле принятая ими на себя ответственность за цену Голгофской крови. Но ничего этого мы, конечно, не увидели в гибсоновском фильме. Страсти, т. е. страдания Того, без которого с тех пор немыслима ни мировая история, ни её начало и ни её конец, таким образом в голливудской трактовке оказались лишёнными своего главного и единственного смысла – спасения каждой человеческой души от греха и соблазна. В памяти человека, так ни разу и не открывшего Святого Писания, это кино останется очередным «остросюжетным триллером» про разношёрстную толпу невесть отчего таких злобных иудеев и неведомо откуда взявшегося благодушного проповедника, претерпевшего немыслимые муки хотя и невинно, но как будто бы без особого смысла и ясной цели. Мало ли было на земле безвинно пострадавших и побитых камнями пророков?
Широко распространённое и то и дело навязываемое нам либерально-атеистической пропагандой представление о том, что все религии мира отличаются только формой и ритуалами, а учение их едино и Бог для всех един – всё это лукавая, вероломная и расчётливая ложь. Бог Ирода и Каиафы, первосвященника Анны и составителей Талмуда это не наш бог, это, по слову Христа, «отец лжи» и имя ему антихрист.
Уже когда я заканчивал писать эту статью, на глаза мне случайно попался один из фрагментов «Размышлений» Марка Аврелия Антонина, одного из благороднейших и достойнейших правителей античного Рима. Хотя и родился он спустя 120 лет после Христа, но с вероучением Его и заповедями знаком не был. Однако, как ни удивительно, всё мировоззрение «Размышлений» проникнуто необычайно светлым духом смиренномудрия и кротости, сострадания к человеку и понимания хрупкости, роковой и трагической предопределённости земной жизни. Вот этот фрагмент: «Одно торопится стать, другое перестать; течение и перемена постоянно молодят мир. И в этой реке придавать сверх меры значение чему-либо из этого мимобегущего – всё равно как полюбить какого-нибудь пролетающего мимо воробышка, а он гляди-ка, уже и с глаз долой. Бог и сама жизнь наша – нечто подобное: как бы испарение крови и вдыхание воздуха. Ибо каково вдохнуть воздух однажды и выдохнуть, что мы всё время делаем, таково же и приобретённую тобой с рождением вчера или позавчера саму дыхательную способность разом вернуть туда, откуда ты её почерпнул».
Татьяна Смертина
ЛУННАЯ ДЕВА
***
Малолеткой влюбилась
В Луну.
И познала я —
Лунный огонь!
Дева Лунная,
Словно волну,
Мне влила его тихо
В ладонь.
Как играла я
Лунным огнем!
Он скользил
И звенел в волосах.
Сквозь чело
Проникал острием,
Навсегда оставаясь
В глазах…
***
Иду по тропе, здесь волнушки, там грузди…
Но что это, что в мураве сатаниной?
Обросший мхом камень – в нем скопище грусти!
От камня – три тропки, как в сказке былинной.
Налево идти? иль направо? иль прямо?
Была ли здесь надпись? Ветрами ли смыта?
А мне – очень надо по вихрям тумана
Уйти той дорогой, где буду убита…
Я камень скоблила – нет надписи этой!
И ворон молчал, зря не драл алой глотки.
А я – всё искала дорогу поэтов,
Боясь перепутать три вечные тропки…
***
Рама камнями разбита.
Эта изба – как раба,
В землю по пояс зарыта.
Жемчуг дождей и труба.
Настежь ворота, как ворот
Старой рубахи! И сныть
Плещет неведомый холод,
Ей до зимы не дожить.
Строго чернея в сторонке,
Сквозь безысходные дни
Шепчут монахини-ёлки:
«Господи, нас сохрани!»
Дико – четвертые сутки! —
Дева-рябина – огнем! —
В тёмно-малиновой юбке
Пляшет под мертвым окном.
***
Зачем мне сетовать
На юное обличье?
Изгибы, линии, анархия волос…
Но пленом кажется
Весь мрамор мой девичий —
Сверкнуть,
Осыпаться бы инеем в мороз!
Всей сжаться в искру
И в полёте раствориться!
И разом созерцать
Семь Столбовых Миров!
А я —
Пред зеркалом, в венце из медуницы,
О князе думаю, ломая тонко бровь…
И даже этот мир забыла вновь!
Под крыльями ключиц —
Лишь розы и любовь…
***
Вчера легко прошла сквозь стену,
Возникла в черном, словно тень.
Начальник кабинетный гневно
Взглянул: «А не приемный день!»
Скользнула к зеркалу без шума
И обернулась, вскинув бровь:
"Россию мает ваша Дума!
Вы обокрали бедных вновь!"
Пока краснел и звал прислугу,
Я поправляла прядь волос
И обошла его по кругу,
Не понимая эту злость.
Едва охранник появился,
Ушла я в стену, как в провал.
Начальник в кресло повалился
И обо мне не рассказал.
ЧЁРНЫЕ АНГЕЛЫ
Снилось – по небу плавному
Черные плыли ангелы.
Молча они кружились,
Пеплом на Русь ложились.
Кто вы? В ответ – молчание.
Лишь черноты качание,
Лишь немота бессилья,
Мрачно шуршат их крылья…
И поняла я в ужасе —
Кто надо мною кружится!
Души всех книг сожженных,
Истин испепеленных…
Тени всех жертв напрасных —
Соколов бело-красных…
***
В безумье белом снега, что атласен,
Что так отвесно падает с небес,
Любой из нас, хоть грешен, хоть прекрасен,
Пройдя сто метров – исчезает весь!
И так тревожно видеть это нынче,
Когда всё ненадежно, даль страшна,
Когда на ёлке ворон вора кличет,
И с юга к северу ползет война…
Всё кажется печальным, нереальным,
Невозвратимым, скорым, словно снег.
Исчезнем все за поворотом дальним —
В пространство, в белизну, во тьму, навек!
Давно не видно колеи тележной…
Куда идем – никто не разберет!
Луна утопленницей бродит нежной
И белым ликом светится сквозь лёд.
Стою под елью, сердце онемело,
Ресниц тяжелых сходу не поднять.
Снег из меня снегурку лепит бело,
Я поняла – костра не миновать!
***
Сквозь футуризм и коммунизм,
Сквозь акмеизм и ленинизм,
Через поля и темный лес
Прошла и долго стыну здесь,
В пространстве мраморных снегов,
Где льются лилии на бровь,
Где выгиб длинного крыла
Заря багряным обвела.
Какой здесь ветер, и белынь.
А ночью вьюга, как полынь,
Качает марь туда-сюда,
И – немота глухого льда.
Сюда уходят насовсем?
Иль это призраков гарем,
Что старый Демон стережет?
Мне надоел бездушный лёд!
Тихонько таю, словно снег.
Теперь куда? В грядущий век.
Меня здесь нет, лишь целый год
Мою вуаль позёмка вьет.
