Текст книги "Газета День Литературы # 103 (2005 3)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Диана Кан
МОСКВА, МОСКВА…
***
Уже неважно, что с тобой,
и что со мной, неважно…
С тобою ветер-листобой,
со мною дождик-листогной…
Что ж, сделал выбор каждый.
Осенний выбор невелик.
Кто там лицом к стеклу приник,
расплющив нос курносый?
Неужто это наша дочь
наивно хочет нам помочь,
с окна стирая слёзы?
Она глядит, а мы идём…
Вон мама под руку с дождём,
в обнимку с ветром папа.
И ветер, папин друг,
вот-вот, сорвавши с папы,
унесёт единственную шляпу.
Сорвёт с озябшей мамы шаль
(а маме шаль ничуть не жаль!)
и унесёт на небо.
А поутру её вернёт,
и шаль на город упадёт
пушистым первым снегом.
Но что с тобой и что со мной?
Вопрос наивный и смешной
не озаботит граждан.
И только жаль бедняжку-дочь
она не сможет нам помочь.
Свой выбор сделал каждый.
***
С юностью покончено… И точка!
Я ее проплакала, пропела,
втиснула в рифмованную строчку,
и строка по свету полетела.
Расставаясь, я не голосила.
Головой вослед лишь покачала.
С потаённым вздохом отпустила
и с победой ждать не обещала.
Отпустила юность я… И точка!
Даром слёз не тратила на сборы.
А она во сне приходит ночью
и в глаза глядит с немым укором.
Что так опечалилась, подружка?
Горевать о прошлом слишком поздно.
Женская поэзия-кукушка
бросила детей в чужие гнёзда.
***
Глубинка русская, держись!
Трудись, родная, дотемна!
Такая, знать, приспела жисть,
что ты столице не нужна.
Задорно заголивши пуп,
кокошник сдвинув набекрень,
с любым залетным – люб, не люб! —
ей нынче пировать не лень.
С любым, как с любым, в пляс идёт,
весельем чумовым зайдясь…
Поберегись, честной народ!
Ей всё равно, что грязь, что князь!
Москва, Москва… Как та свинья,
которой не до поросят,
когда залётные князья
её саму вовсю палят.
***
Кремлёвские романтики.
Прагматики бредовые.
Форсит в бубновом ватнике
страна моя бедовая.
Исчадье закулисное.
Отродье зазеркальное.
Там тиснули, тут свистнули…
Эх, Русь лесоповальная!
О, сколь тобою сдюжено!..
И как ты только выжила,
чужими отутюжена,
под ноль своими стрижена?
Попсовая, загульная,
засечная, заплечная,
смиренная и буйная,
продольно-поперечная.
Саманная, хрущобная…
Любая ты – красавица!
Пыхтят сыны утробные —
продать тебя стараются.
Россия беспорточная,
острожная, гулажная,
урочная, оброчная…
И всё же – непродажная!
***
Милый снится… Знать, помина просит.
Али мы не люди? Помянем!
Наполняй-ка, золотая осень,
всклянь стаканы проливным дождём.
Помянем любимого по-русски.
Выпьем и ещё полней нальём.
Гроздь рябины в качестве закуски —
догорай-гори она огнём!
Слёзная небесная водица,
по могильным камушкам звеня,
глубоко под землю просочится…
Выпей, мой любимый, за меня!
И вино не пьяно на том свете.
Я тебя вовек не разлюблю.
Кто умел любить, как ты, до смерти,
тот и после смерти во хмелю.
Пусть земля родимая сырая
будет тебе пухом, мой дружок!
Далеко ещё идти до рая!..
Выпей за меня на посошок.
По-людски, по-божески, по-русски…
Я судьбу-разлуку не виню.
Гроздь рябины в качестве закуски
на могильный холмик уроню.
Догорай-гори, моя рябина!
Береди запёкшуюся кровь…
Ну, какого надобно помина
для тебя ещё, моя любовь?
Наталья Егорова
МИР ПРИНЯТЬ ТАКИМ, КАК ЕСТЬ
***
Дай мне пройти цветущими садами
По улочкам, не знавшим перемен,
С накрашенными дерзкими губами,
С бессмертным алым розаном Кармен.
Пусть льется свет. Звенят восторги встречных.
Гудят такси. Бегут волос ручьи.
И бьют часы в проулках – только вечность
Для всех влюбленных в городе любви.
Не говори, что время к нам жестоко —
Грядет пора стареть и умирать —
Вольней и выше времени и рока
Влюбленных женщин огненная стать.
Да есть ли смерть? И рок? И ход столетий?
Смотри – весной на улочки твои
Выходят нецелованные дети —
И умереть мечтают от любви.
А мы поем… И время множит песни…
А на вопрос: «В какую даль идем?»
Смеемся мы: "Весною – вновь воскреснуть
И вновь любить в бессмертии своем".
И вновь с моста в грядущий ливень света
Бросает розу легкая рука
И прядь волос колышется от ветра,
И пестрых юбок мечутся шелка.
***
Прокричал с высоты лебединый вожак:
– Мы гнездились здесь долгие тысячи лет.
Я привел на лебяжьем крыле молодняк,
Но исчезли озера и гнезд наших нет.
А бульдозером так размешало пласты,
Что в могиле одной, примирившись, лежат
Русский царь – и бродяга с последней версты,
Князь смоленский Роман – и афганский солдат.
Но машу я крылом над озерами слез,
Над культями солдат, над тоской матерей,
Что опять в лебединой упряжке Христос
Возвращается в церкви России своей.
Что ж – ржавеют «катюша» и меч золотой,
Порастая кровавою клюквой болот,
Голодают солдаты второй мировой,
И кутит полицай, продававший народ?
Будто с первопроходцем апостол Андрей
На собачьей упряжке не шел сквозь тайгу,
Не водили мы в космос своих кораблей,
Не построили царство на вечном снегу.
Только трубы качают из недр все сильней
Газ и нефть – для Европы назначенный груз,
И мечтает калмык о России своей,
По России утраченной плачет тунгус.
Но любой, от земли поднимающий взгляд,
Видит быль, от которой немеют слова:
Над Россиею лебеди к солнцу летят,
Вылетая из тучи, как из рукава.
В СТАРОЙ ЦЕРКВИ
В теплых клювах – вечной жизни млеко.
Но поют не нам, как свет, вольны,
Со стены двенадцатого века
Голуби далекой старины.
Будто в параллельном измеренье,
В прошлом, что свершается сейчас,
Жизнь плывет невидимым теченьем,
В буйстве дней не замечая нас.
И хранят свободным – мир от мира —
Над пространством – желтый свет зари,
Жар кадила, пряный запах мирра,
На камнях разбитых – алтари.
Но, стараясь память сделать целой,
В старой церкви говорю я вслух:
"Не желает знать ни в чем предела
Мой живой и вездесущий дух.
Я хотела быть и буду – всюду.
Потому в прапамяти моей
Каждый раз прошу у Бога чуда
На каменьях старых алтарей".
***
Над холмами – солнце спелое.
Взмах упрямой головы.
Церкви – желтые и белые —
В берегах цветущей тьмы.
Эй вы, улочки старинные,
Крыш крутых цветная жесть!
Я пришла дорогой длинною
Мир принять таким, как есть.
По булыжникам исхоженным
Мимо дамб лететь ручьем.
Заговаривать с прохожими.
С важным видом – ни о чем.
Лаять с псом на жизнь беспечную,
На бока цеплять свои
Все косые взгляды встречные,
Все попутные репьи.
В сине-белых быстрых всполохах
Я шатаюсь целый день.
Отцветет моя черемуха —
Зацветет моя сирень.
***
Сини очи бабушки моей.
Васильков синей, морей синей,
Рек синей, синей небес канвы,
Звезд синей, синее синевы.
Отвожу от снимка влажный взгляд,
Как всегда почувствовав: ты – тут!
Так в России больше не глядят.
Так в России больше не живут.
А несла ты эту красоту
Сквозь нужду, рожденную войной,
Принимая данность, как мечту,
В кофточке потрепанной одной.
Я смотрю на мягкие черты.
На лицо без хитрости и зла,
Больше нет в России красоты —
С вашим поколением ушла.
Сквозь чугун толпящихся оград
Васильков синей, небес синей
Из могилы светит синий взгляд
Родины утерянной моей.
Алина Витухновская
ОЧЕРЕДЬ К ПИСТОЛЕТУ
АРЕСТ Щ.
Криками «зарублю!» мысля тихонько,
Сырыми потел плавниками ладоней.
Желтыми глазами, всматриваясь с подоконника,
Какт-усы накручивались на комнату.
Из кармана топорик топорщился ржавенько —
Сам он ночью вылез.
Руки, держа его, не разжимались,
Остановиться силясь.
Сосед, как ангел кальмара, нежен слякотно.
Размахнулся на шею спящего.
Белая голова по комнаты кляксе
Катилась, словно ненастоящая.
Мертвеца, как глупую куклу, к санкам
Привязав, бежит, сугробами дрыгаясь.
Снега тюлень молчит, раскарябанный,
Крови расцветая гвоздиками.
Трясущийся, кончиком лопаты,
Ямой раздырил мерзль мозолистой тверди.
В пустоту разинувшуюся падают
Два куска человека.
Простуженный, опережая утро,
Врывается в дом, ледяной и потный.
Часами ужасы влезали в минуты.
Бледнело расцветом комнат животное.
Вошли кособоко. Шалили обыском.
Голый вопящий схватил пиджак.
Спешил бездумно и босиком.
Огромный рукавами формы его держал.
Пишущая машинка тряслась под щупальцами.
Секретарша любила пытки допросов.
За окном навсегда исчезала улица.
Деревья желались, как отобранные папиросы.
***
Каждой твари свой диктатор!
Каждой паре свой топор!
Почему ты до сих пор?..
Я мучительный предатель.
Я личинка пустоты,
Человеческая нитка.
Мальчик ножиком порви
Кружевную плоти пытку!
ЛИЛИАНОКОВАНИЕ ЧЕРНОГО ЧЕЛОВЕКА
Вы, Извращенцы Хороших Манер,
Вы, Развиватели Интеллекта.
Выстройтесь в очередь к пистолету
В роли туристов в «Англетер».
Вы в идеально чистом белье
Вас встретит эсэсовская мягкость 60-х.
Вас приглашает Ночной Портье
В камеры и палаты.
Вам предложат изведать тоталитарный садизм,
Чувство при близости пистолета,
Искусство (в частности, концептуализм),
И тайну смерти русского поэта.
Наталья Квасникова
В МАРТЕ
***
Была звезда полна энергии,
Накапливала арсенал.
Грозна была, но ей элегии
Ревнивый космос напевал.
Горела вся, неумолимая,
И клокотала изнутри,
И всё стонала: – Не помилую,
Ох, не помилую, смотри!
И наступило то мгновение
Единственное – Звёздный час,
Когда в великом исступлении
Звезда созрела – взорвалась.
Её безмерное сияние
И страстный крик в извечной мгле,
Как яркое воспоминание,
Запечатлелись на Земле.
НА КРУТИЦКОМ ПОДВОРЬЕ
Дождливая тишь;
Здесь крестили Егорья,
И плакал малыш, —
То ли дождь моросящий
Навеял слезу,
То ли ветер неспящий
Пророчил грозу…
А под сводами старых
И праведных крыш
И расписанных арок,
Как в прошлом, стоишь.
Эхо всех поколений,
Молившихся здесь,
К нам нисходит в терпеньи,
Как древняя весть.
Нам, утратившим слова
Заветную суть,
Только здесь её снова
Возможно вернуть,
Только здесь мы помашем
Подбитым крылом
И от боли вчерашней
Душой отдохнём.
***
Испепели меня, испепели,
Своей любовью душу опали,
И пусть угасну я золой в пыли, —
Испепели меня, испепели.
Мне жгучим ядом жажду утоли,
Меня затем, как хочешь, умали,
Сожги дотла, до горсточки земли, —
Испепели меня, испепели.
Твоя любовь пусть встанет надо мной
Стихией грозной, как пожар степной,
И пусть грядут лихие дни вдали, —
Испепели меня, испепели.
***
Ах, жестокие, лучистые глаза…
Слишком долго я ждала счастливых слов.
Ничего ты, друг любимый, не сказал, —
Промолчал… На том и кончилась любовь.
Ах, ты, тяжестью придавленная грудь,
Одинокая, холодная слеза.
Как пошла меня тоска дугою гнуть…
Ничего ты мне, любимый, не сказал.
В МАРТЕ
В луже маленькой от ветра
Всё волнуется вода,
И рябит поверхность эта,
Как поверхность у пруда.
У пруда – своя затея,
Волны хмурит, хочет – стать,
Синей завистью болея,
Он у речки перенять.
Речка тает от усилья —
Там, на речке, ледоход.
Хочет речка волны-крылья,
Как на море, круглый год…
Лена Краснова
ЗРЯ!
От великой жалости, от большой заботы,
Обещая денежки, заменили льготы.
Что такое, Господи?! Обобрали вмиг.
Обещали денежки, получили – Фиг!
Не печальтесь, старые, что вам покупать?
Лучше вам, убогие, в парке погулять,
Чтобы ветром выдуло мысли из мозгов:
«Держат, мол, правители, нас за дураков».
Подают копеечки, а крадут рубли,
Да еще – чтоб кланялись мы им до земли,
За «заботу» вечную, да за хлеб и кров…
Пьют «вампиры добрые» нашу с вами кровь.
Только зря стараются уморить старух,
Только зря надеются, что сойдёт всё с рук,
Лопаясь от жадности, гордо возносясь,
Не свалитесь, милые, прямо рожей в грязь!
Мы еще научим вас старость уважать!
Мы еще поборемся, нам не привыкать.
И не ждите радости за свои «труды»,
Вы пожнете подлости горькие плоды!
Владимир Бондаренко
РИМСКИЕ ЗАМЕТКИ
«Nib sub sole novum»
– ничто не ново под солнцем
На развалинах римского Форума полезно побывать каждому политику, задуматься о ненужной суете в быстро меняющемся потоке событий и об истинном величии великих замыслов. Но ведь и в Рим приезжают ныне политики в той же суете, и итальянские политики суетятся не менее других. Значит, полезно только тем, кто способен понять вечные ценности. А для этого и в Рим не надо ездить.
Тем не менее для человека, любящего русскую империю, даже в её не лучшие дни, побродить по развалинам Вечного города очень полезно. Понимаешь, как уходят былые державы и что приходит на их место. Понимаешь даже лучше, чем в Египте, где уходящие в небо, наполненные мистической непостижимостью колонны и гробницы фараонов в Луксоре ты никогда не связываешь с проживающими ныне там нынешними египтянами-арабами. Египтяне и не претендуют на преемственность от фараонов. А итальянцы мечтательно иногда вспоминают вроде бы о своём прошлом.
Вот и проект корпоративного государства Бенито Муссолини возник, как попытка восстановления Римской империи. Попытка, не вызвавшая энтузиазма даже у самих итальянцев, но тем не менее, окончательно объединившая итальянский народ и итальянское государство. К самому дуче многие итальянцы, особенно в провинции, так и относятся. Не как к фашистскому лидеру (неофашистов в Италии крайне мало, в самих США гораздо больше), а как к лидеру, когда-то укрепившему навеки итальянское государство, объединителю нации. Везде в провинциальных магазинчиках продается граппа «Дуче», сухое красное вино с его портретом на этикетке. В римских магазинах выставлять граппу «Дуче» побаиваются, но о позитивной социальной политике тех лет, о борьбе с мафией, о массовом жилищном строительстве, о его личной честности не против поговорить даже в нынешних итальянских политических кругах.
За этими разговорами я как-то обратил внимание на характерную деталь. Режимы Муссолини в Италии, Гитлера в Германии возникли именно в недавно воссозданных расколотых государствах. Англичане или французы сотни лет знали себя как единую нацию, как единое национальное государство. Им не нужны были национальные диктатуры, в самое трудное время появлялся Черчилль или Де Голль – вполне хватало для противостояния угрозе. Но Италия лишь в конце девятнадцатого столетия стала единым государством (то же самое было и в Германии), а с владениями римского папы окончательно разбирался уже сам дуче, и лишь в 1929 году были подписаны Латеранские соглашения Муссолини с римским папой, определяющие положение Ватикана и по сей день.
Расколотый народ ещё помнил борьбу за воссоединение, когда в 1922 году после марша фашистов на Рим к власти пришел режим дуче. Магистрали, открывшие всему миру вид на архитектурные реликвии великой римской империи, были проложены лишь в тридцатые годы прошлого века. Вплоть до Муссолини всё былое имперское величие погружалось в забвение. Древний Рим уничтожался и католическими священниками, и римскими папами, и итальянскими властителями с не меньшей пылкостью, чем уничтожалось в ХХ веке и уничтожается до сих пор древнерусское наследие. И окончательно остановил это уничтожение античного Рима всё тот же дуче.
Сейчас Италия может ругать как угодно, и во многом за дело, свергнутого диктатора, но само итальянское государство живет в тех параметрах, которые были закреплены в его эпоху. Может, это и была его главная функция, в этом было его историческое предназначение? А всё остальное – неизбежные наслоения времени и «человеческий фактор»?
Вот и подумаешь, неужели без такой национальной диктатуры невозможно воссоединение расколотого народа, невозможно закрепление основ государства и его основных границ? И не находится ли на свою беду русский народ в таком положении, в каком были в начале ХХ века немецкий и итальянский народы? Сейчас уже ни Германии нацисты, ни Италии фашисты не нужны ни в каком виде, из великих исторических наций лишь русская нация и поныне находится в униженном состоянии. Кому это надо и к чему это приведёт?
Или нацию добьют до конца, или возникнет в той или иной форме национальная диктатура? Когда-то великий философ Иван Ильин предупреждал о подобном пути развития постсоветской России. Вот так я в Италии на римских каникулах лишний раз убедился в неизбежности периода национальной русской диктатуры, или же неизбежности распада России…
Если честно, то Древний Рим бросились сохранять чересчур поздно. Он уже не более чем уникальный величественный медальон на груди средневековой красавицы. Его просто мало даже в старом городе. На мой взгляд, именно средневековье определяет нынешний облик Рима. Барочные храмы и фонтаны заполоняют весь старый город. Дома, оставшиеся от древнего Рима, в средние века достраивались, перестраивались. Великие художники и архитекторы смело громоздили поверх античных основ свои новаторские в то время творенья, свой средневековый авангард. Удивительно, почему художники Возрождения не ценили имперскую красоту древнеримских развалин? Именно в средние века не сам собой исчез от времени, а был разрушен древний Рим, из развалин Колизея вплоть до семнадцатого века строились церкви и мосты, папская канцелярия и даже гавань. Или таким образом уничтожалось языческое наследие? Так же, как уничтожались в царское время наши языческие Перуны и Ярилы? Так же, как уничтожались православные храмы в советское время? Чудом уцелел в средние века от переплавки конный монумент Марка Аврелия, ставший позже образцом для конных памятников во всём мире. Его по ошибке сочли за памятник римскому императору Константину, принявшему христианство. Все остальные статуи были безжалостно переплавлены, как у нас в советское время переплавляли статуи русских императоров, а ныне переплавляют памятники Ленину и Сталину. Кстати, отсюда и все побитые носы и отбитые руки у мраморных древнеримских статуй, уничтожали языческое наследие… Воистину, ничто не ново под солнцем.
«Et fumus patriae est dulcis»
– и дым отечества сладок.
Конечно, Рим и сейчас, может быть, самый европейский город. Все его наслоения, все лики, все образы связаны с европейской культурой. Чужое там с трудом приживается. Поэтому и русского в истории Рима гораздо меньше, чем в Париже и Брюсселе, даже меньше, чем в Лондоне. Русская диаспора маломощна и не могущественна. Но в любом чужом городе, несмотря на обилие архитектурных и прочих шедевров, я по привычке ищу следы русского влияния, русского пребывания, русской культуры. Вот и в Вечном Городе я разыскивал эти следы. Конечно, прежде всего на ум приходит Николай Васильевич Гоголь, двенадцать лет из своих коротких сорока трёх проживший за рубежом. И прежде всего в Италии, по адресу Via Felice, 126, ныне одна из главных улиц старого Рима – переименованная в Via Sistina. На доме установлена памятная доска с надписью на двух языках – русском и итальянском: «Здесь в 1838–1842 гг. жил Николай Васильевич Гоголь». В Риме и были написаны «Мёртвые души», Рим был его самым любимым городом. «Влюбляешься в Рим очень медленно, – писал он, – понемногу – и уж на всю жизнь. Словом. Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить». Но, любя Рим, он не собирался превращаться в итальянца, он стал центром всей русской общины Рима, дружил с блистательным русским художником Александром Ивановым, помогал молодым русским художникам, приехавшим в Рим на учёбу, охотно знакомил приезжавших русских с достопримечательностями Вечного города. Близко его знавшая и общавшаяся с ним в Риме Александра Осиповна Россет– Смирнова писала позже о Гоголе: «Никто не знал лучше Рима, подобного чичероне нет и не может быть. Не было итальянского историка или хроникёра, которого бы он не прочёл, не было латинского писателя, которого бы он не знал…»
Говорят, лучшие главы «Мёртвых душ» были написаны Гоголем в кафе Греко, расположенном недалеко от его дома, наискосок через знаменитую площадь Испании, на популярной и нынче среди всех модниц мира Via Condotti, 86. Кафе и сегодня пользуется большой популярностью, и цены там соответствующие. Это как приятный культурный фон для богатых туристов после посещения находящихся рядом с кафе фирменных магазинов «Валентино», «Гуччи», «Армани» и других. По крайней мере, я не видел, чтобы сидящие за столиками американцы глазели на рисунки и автографы русского писателя Николая Гоголя или англичанина Китса. Им хватало того, что они знали: в этом кафе посидеть престижно. А мне был интересен автограф нашего гения, да и кофе до сих пор подают отменный, правда, и стоит чашечка кофе за столиком 5 евро. Но если знать, что на этом месте примерно за таким же столиком когда-то сидел Николай Васильевич Гоголь, и, может быть, писал свои знаменитые строки про Русь и про птицу-тройку, смотришь на это кафе другими глазами и уже не замечаешь ни хозяйственных американцев, ни сумок с фирменными надписями самых модных бутиков Европы. Каждый везет свои впечатления из Вечного города.
Тот, кто любит русскую историю, неизбежно найдет на Via di Giovanni in Laterano знаменитую церковь Сан-Клементо. На этом месте когда-то жил святой Клемент – третий епископ Рима. Затем император Траян сослал Клемента к нам в Херсонес, где как говорят, и покоится ныне его тело. Но нам интересен не столько Клемент, сколько раннехристианская церковь четвёртого века, где покоится прах святого Кирилла, одного из зачинателей нашей письменности. Сначала Кирилла с почестями похоронили в Ватикане. Позже по настоянию его друга Мефодия прах Кирилла перенесли в церковь Сан-Клементо. И сейчас в капелле святых Кирилла и Мефодия установлены памятные доски с благодарностью от славянских народов. Нашел я и бронзовую доску работы моего друга Славы Клыкова.
Обнаруживаешь знаменитые русские фамилии и на римском кладбище Тестаччо, где за Аврелиевой стеной конца третьего века, когда-то являвшейся границей античного города, с семнадцатого века разрешили хоронить разного рода изгоев. До сих пор правила, касающиеся погребения католиков-итальянцев и «нечистых» еретиков из других конфессий: протестантов, православных и иных, – очень суровые. На традиционном католическом кладбище, расположенном, как правило, в черте города, «схизматикам» – так же, как и преступникам, проституткам, актерам и нераскаявшимся грешникам места нет. Это освященная земля. Или, как называют сами итальянцы свои кладбища, – camposanto – «святое поле». Всех остальных положено было хоронить на позорных кладбищах и до начала девятнадцатого века исключительно ночью, при свете факелов, под надзором жандармов. Запрещалось изображение крестов и христианских эпитафий. Лишь этим объясняют отсутствие христианской символики на надгробии знаменитого русского художника Карла Брюллова. Полагают историки, что знаменитое ныне кладбище Тестаччо, ставшее уже старейшим из сохранившихся в Риме, было избрано для «нечистых» ещё и потому, что расположено за единственной в Риме античной пирамидой, сооруженной в 12 году до Рождества Христова для склепа претора Гая Цестия. В средние века считали, что в пирамиде захоронен основатель Рима Ромул. В любом случае – это символ загробного языческого культа, заведомо оккультное, «нечистое место», лишь там и нашлось место для христиан-некатоликов. Рядом сейчас расположено метро «Пирамида».
Меня поразило то, что суровость итальянских католиков распространилась и на известного русского поэта Вячеслава Иванова, в конце жизни принявшего католическую веру. Это деление на своих и чужих, пусть и не так категорично, но в той или иной мере существует до сих пор. К примеру, в Венеции нобелевского лауреата Иосифа Бродского тоже не похоронили ни на католическом, ни на еврейском кладбище, справедливо не посчитав его ни верующим католиком, ни верующим иудеем. Тоже отвели место на участке среди изгоев. Официально считается, что сегодня уже никакой позорности, никакого ущемления, никакого признания твоей чуждости в захоронениях на кладбище Тестаччо нет. Но я думаю, почему даже итальянца по рождению, и следовательно, католика, знаменитого итальянского атомного физика, а заодно и советского тайного агента, сумевшего сбежать со всеми атомными секретами от ареста через Финляндию в Советский Союз Бруно Понтекорво разрешили похоронить после его смерти лишь на кладбище Тестаччо? Проработавший последние десятилетия уже в советской атомной физике в Москве, но искренне пожелавший в завещании похоронить себя на родине, Бруно Понтекорво согласно средневековым правилам был отнесен к нераскаявшимся грешникам, и потому осквернять «святое поле» бывшим советским агентом римские католики не пожелали.
Среди других знаменитостей кладбища Тестаччо – английские поэты-романтики Д.Китс и П.-Б. Шелли. Байрон поставил на могиле своего друга памятник со стихами из шекспировской «Бури». Много знаменитых древних русских фамилий: Юсуповы, Волконские, Гагарины, Голицыны, Строгановы, Шереметьевы, Оболенские… На могиле дочери московского губернатора князя Оболенского надгробие работы М.Антокольского. Эта мраморная девушка в своё время восхитила Илью Репина.
Я к этой итальянской традиции отдельного захоронения иностранцев и иноверцев отношусь с пониманием. Думаю, в ХХ веке упор делался уже не столько на принадлежность к католической вере и не столько на проклятия в адрес еретиков, сколько на принадлежность к «своим» и «чужим». Примеры тому – и Вячеслав Иванов, и Бруно Понтекорво, и Иосиф Бродский.
Представил на минуту, что и мы в России и Москве будем отдельно хоронить на своих кладбищах православных, а на других – иноверцев и иноземцев. Что того же нобелевского лауреата Иосифа Бродского, пожелай он быть захороненным в Петербурге, мы бы захоронили, как в Венеции, за чертой своего кладбища. Какие проклятия посыпались бы со всего мира на нашу русскую православную голову. А вот итальянцы до сих пор хоронят своих отдельно и никакого шовинизма в этом не видят. И так в Италии во всём: ты – уважаемый, но гость, даже если живешь в Риме десятки лет. Своим можно только родиться. В этом интернациональном городе четко видна итальянская национальная жизнь. От рождения до смерти на своём кладбище.
Да и русскому в Риме упокоиться рядом с русским как-то спокойнее. Тут тебе рядом и члены Императорского Дома, и безвестные паломники, священники русской православной церкви в Риме, путешественники, военные… Все – свои…
Я даже к Вячеславу Иванову, достаточно далёкому для меня поэту Серебряного века, потеплел душой, взялся перечитывать его стихи. Ведь свой же, с русского кладбища…
Весть мощных вод и в веянье прохлады
Послышится. И в их растущем реве.
Иди на гул: раздвигнутся громады.
Сверкнет царица водомётов. Треви…
О, сколько раз, беглец невольный Рима.
С молитвой о возврате в час потребный
Я за плечо бросал в тебя монеты!
Свершались договорные обеты:
Счастливого, как днесь, фонтан волшебный,
Ты возвращал святыням пилигрима.
И я, подобно Вячеславу Иванову, бросил свою монетку в воды фонтана Треви, мечтая ещё не раз побывать в этом хранилище мировой античности. Вернут ли когда-нибудь к имперским и христианским святыням ещё одного пилигрима из газеты «Завтра»? Вячеслава Иванова, редкого знатока античности, фонтан Треви возвращал в Рим из всех европейских эмигрантских скитаний. Кстати, фонтан Треви упирается в фасад дворца Поли, второй этаж которого занимала княгиня Зинаида Александровна Волконская. В Москве княгиня тайно приняла католичество и, разругавшись с Николаем Первым, в 1829 году навсегда переселилась в Рим. Её навещали Гоголь, Тургенев, Глинка, Брюллов, Жуковский. Она решила стать русской итальянкой, но в результате создала в Риме русский уголок и похоронена была всё на том же русском кладбище. От себя и от России никуда не убежишь. Не убежал от России и поэт Вячеслав Иванов, ставший в Риме более русским поэтом, нежели в период петербургского отчуждения. И при всей тяге его к античности, при всей любви к Риму, надежной почвой становился для поэта в его стихах русский язык: «Родная речь певцу земля родная / В ней предков неразменный клад лежит…» Интересно и то, что, формально присоединившись к католической церкви ещё в 1926 году, он до конца тридцатых годов сохранял за собой советское гражданство и советский паспорт, что было не так просто в условиях режима Муссолини. Из-за советского гражданства в 1934 году фашистские власти отменили его избрание профессором Флорентийского университета. Максим Горький писал в Москву из Сорренто о том, что Вячеслава Иванова «…особенно следовало бы поддержать здесь, он ведь в исключительной позиции: русский, советский профессор, с красным(!) паспортом, читает итальянским профессорам лекции о литературе…»
Умер Вячеслав Иванович Иванов в Риме 16 июля 1949 года.
…И таких неразделённых с родиной судеб полно в русском зарубежье. Они становятся посланцами России отнюдь не меньше, чем наши официальные дипломатические представители. У одного из таких посланцев, с кем я познакомился ещё в Москве, мы с женой провели целый день, погрузившись в чисто русскую атмосферу. Да и уютная, гостеприимная его квартира была по-московски обустроена. Хозяйка Римма Алексеевна была по-московски сердечна и хлебосольна. Сам хозяин жаден до московских свежих новостей и споров. И тут уже спор пошел у самих хозяев между собой. Римма хотела нас накормить всеми итальянскими кушаньями и требовала, чтобы муж угомонился, Евгению не терпелось узнать мою позицию чуть ли не по всем политическим вопросам, узнать о судьбах своих московских друзей.
Евгений Александрович Вагин, журналист, историк, соредактор известного эмигрантского почвеннического журнала «Вече», давний сотрудник радиостанции «Голос Ватикана». Когда-то в брежневские годы он был осужден вместе с Леонидом Бородиным, Игорем Огурцовым, Михаилом Ладо и другими за участие в организации ВСХСОНа, первой русской массовой протестной христианской организации. После освобождения из лагеря для политзаключенных уехал в Рим. Через Рим в те годы шли пути многих политэмигрантов, но, как я уже писал в начале, почему-то в самом Риме почти никто не задерживался, ехали дальше, кто в Америку, кто в Канаду, кто в Австралию. Евгений предпочёл задержаться в Вечном городе, так тут и осел, нашёл работу на радио, помогал Олегу Красовскому организовать и выпускать журнал «Вече». Купил квартиру на окраине Рима, вырастил детей, сейчас растит внука, привечает всех русских гостей. У него дома бывали и Илья Глазунов, и Валентин Распутин, и Игорь Шафаревич с супругой. Он стал на день нашим чичероне по Риму, вместе гуляли по парку Боргезе, по набережной Тибра. Оставив супругу гулять по замку святого Ангела, наблюдая парад римских легионеров в честь христианского праздника, мы с Евгением пошли к нему на работу, на радио «Голос Ватикана» – делать передачу, посвящённую отношениям между православными и католиками. В рамках предложенной темы я сказал, что на мой взгляд, сегодня у католиков и православных есть гораздо больше общих врагов и общих проблем, ими и надо заниматься, оставив попытки вторжения в традиционное для нашей церкви пространство, пользуясь нынешней слабостью славянского православного мира. Тем более, что и в самой Италии есть над чем потрудиться. Насколько я знаю, в Риме нынче к мессе ходят около 2,5 % его жителей, даже в иных некатолических странах прихожан-католиков больше. Пустые католические храмы даже трудно сравнивать с гораздо более заполненными православными храмами Москвы. Так надо ли искушать наших интеллигентов, всегда готовых искуситься на любой, лишь бы не русский, манер? Тем более, что наши окатоличенные интеллигенты всё равно никакого влияния на народ не имеют. От того, что папа римский вручил свою премию Ольге Седаковой, её популярность в народе не выросла. Я понимаю, что традиционное противостояние католиков и православных трудно остановить, но есть же общие мировые угрозы, опасные для всего христианства, для всего человечества. И есть общие христианские нравственные ценности.