Текст книги "Газета День Литературы # 101 (2005 1)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Роман РОМОВ. СЛАБЫЕ СТИХИ
МЕРЗАВЧИК
Я паскуда городская,
Гадок я и бестолков.
Для презренья обитаю
Между честных земляков.
По дворам в убогом виде
Ковыляю там и тут.
Меня кошки ненавидят,
А детишки вслед плюют.
Я березку обнимаю,
Щекочу её тайком.
А потом ей изменяю
С топольками за углом.
***
Дуры вокруг,
Дураки кругом,
Сам – идиот.
Только ты, читателька —
умничка моя,
На тебя, на лапушку, полагаюсь я.
***
У других мотыльки да бабочки,
А у меня тля на лампочке.
***
Пассажиры глазами нехорошими
Глядят, чтобы им пусто было.
Москва огоньками всякими украшена.
Сугубо злая она, трегубо унылая.
В такой ситуации
нет исхода лучшего,
Чем дома упиться чаем,
а на закуску
Понаблюдать состязанье какое
задумчивое —
Биатлон если,
а может, бильярд русский.
ИЗ ВАШИХ ПИСЕМ
Бионикл Федя
и андроид Оля —
соседи по парте
в Малаховской средней школе
с углублённым изучением
датского языка.
Оле нравится Федя,
но она не решила пока.
СЛУЧАЙ НА ЗАДВОРКАХ ДОМА ОФИЦЕРОВ ЛЮБЕРЕЦКОГО ГАРНИЗОНА
Пионера Рому
Во время сбора металлолома
Задавило железной койкой.
Портфель его отнесли на помойку,
А лыжи
Подарили соседу Грише.
ЛЕСОРУБЫ
Только встану я с постели —
Сокрушают по ушам.
Рубят ноги, словно ели,
И ломают пополам.
Я сказал всего-то слово —
А они за топоры.
Вы как будто нездоровы,
Лесорубы-столяры!
Бьют подушкой, колотушкой,
Мажут тряпкой половой.
Александр Сергеич Пушкин,
Забери меня домой.
***
Буквы носятся по небу
высоко и низко.
Задрав голову,
наблюдаю за чужой перепиской.
смс
я люблю вас
***
смс
займёмся минимализмом?
***
смс
невсерьёз
***
смс
масло
смс
масло!
смс
масло!!!
смс
масло есть. сметана
***
смс
целую
взасос
***
Овладев искусством транслитерации,
Хочется упражняться в нём,
Упражняться!
смс
emo mak npocmo
***
смс
«Yes!»
***
цимес
маюфес
смс
***
смс
не пролез
***
сам себе посылал смсы
***
смс
на счёте осталась
условная единица
всё равно нет слов
Виктор ГУСЕВ. БЕЙ В ШАР!
Уже давно по бильярдным клубам страны ходят легенды о таинственном игроке. Там, где он появлялся, потом долго никто не решался заключать пари, а некоторые и вовсе прятали свои кии куда подальше. Мало чего люди знали о дерзком гастролере. Одни утверждали, будто это богач с красивой аристократической манерой игры. Другие же видели с виду пьяного, неприметного человека, который всегда «киксовал», то есть неправильно бил по шару, зато клал его, к удивлению. Оставалось только гадать, какую роль он выберет в следующий раз…И все-таки одна особая примета у него была: татуировка с изображением шара под номером один на правой руке.
…Я промахнулся. Теперь настала его очередь бить. Он выжидал, тянул, словно хищник перед смертельным броском. Это выглядело красиво. Свободно, изящно стоял у бильярдного стола. Спина плавно опускалась над кием, голова слегка наклонялась, в то время как глаза этого семидесятилетнего старика настороженно подкарауливали будущий шар. Кий находился на линии прицела. И наконец, был продемонстрирован классический дуплет: биток – шар, по которому бьют кием, попал в прицельный, отчего тот ударился о борт и, отрикошетив, вошел прямо в лузу. Знай свое место!
Между тем был мой ход. Вариантов, куда бить, вышло немного.
– Бей в шар. – Он указал пальцем, в какую часть следует. – Сюда…
Здесь прицельный шар оказался неудачно «замазан», то есть прикрыт другим, что не при делах. Не беда. Я сделал все согласно совету, послал биток в борт и тот, отрикошетив, ударился о прицельный шар так, что вошел в лузу «свояком». Такой удар называется «абриколь». Много усилий и времени пришлось потратить, только чтоб взять его себе на вооружение. А мой советчик научился такому уже давно, после войны в воронежской бильярдной за Домом офицеров, где, кстати, впервые и познакомился с игрой. Здесь не только постигали прелести бильярда, но заодно еще познавали саму прозу жизни и часто на собственной шкуре. Кругом играли на деньги, заключались десятки «маз», пари. В один день проигрывали последний рубль и выигрывали тысячи. Здесь недвусмысленно объясняли понятие долга чести и почему его нужно отдавать даже при советской власти, когда азартные игры запрещались законом. Словом, вот куда люди ходили набираться ума-разума. И сюда однажды, случайно спутав дверь, вошел паренек лет пятнадцати. Перед ним было приятное для глаз зеленое сукно, мягкий свет, падающий на стол от подвешенных к потолку светильников, щелчки прицельных ударов, падающие в лузу шары – всё, разумеется, удивляло на фоне послевоенной разрухи. Рука паренька сжимала последние деньги, на которые мать велела купить еды. Как вдруг незнакомец предложил поиграть на пиво. Спиртное юноша не любил, согласился исключительно ради процесса игры… Заплатив за час игры и пиво, он остался без копейки. Что сказать матери и голодным братьям и сестрам, в голову не приходило. Зато с того момента знал другое: что рано или поздно станет в бильярде лучшим, первым…
Два шара стояло вплотную у борта: биток и играемый шар. Я нанес удар по первому, не отрывая кия, что вышло случайно. Но все-таки шар пропихнул в лузу.
– Э-э… – естественно, возмутился он, – такие удары не засчитываются. Так бить запрещено.
Советская власть, поговаривают, выступала против бильярда. Есть одна легенда, будто на одном из чемпионатов накануне войны фаворит «сплавил» практически выигранную партию. Он-де в подпольном тотализаторе сделал ставки против самого себя. Поэтому игру якобы и запретили. Но если верить моему сопернику, то все было иначе… После войны во многих клубах стояли раритетные столы со старинными графитовыми плитами под сукном: фрейсбергского, тульцевского, трофимовского производства, и директора таких заведений решили, что неплохо бы перевезти такое «добро» к себе домой. Ради чего делали всё. Провоцировали ту или иную бильярдную, давали посетителям деньги на водку. Разжигали дебоши и драки. Участковый, конечно, находился рядом и всё фиксировал. Назавтра уже выходило распоряжение: «Притон закрыть. Столы списать и сжечь». Что директора «добросовестно» выполняли. Вот так мало-помалу закрылось большинство бильярдных…
Следующий шар он ударил накатом, отчего биток стал вращаться вперед, вслед за подбитым, прицельным шаром, благодаря чему и было убито сразу два зайца. Впрочем, удар сам по себе не сложен. И после мой соперник забил «свояка»: биток ударился о шар, отрекошетив в лузу.
– Своя, не чужая, – шутил между тем он, – с постели не прогонит.
Со следующим шаром ему не повезло. Ударил я и… мимо.
– Почему «дармовой» первым не закатил? – сердито спросил меня.
– Не знаю. – Сам призадумался. – Рассчитывал потрудней сразу сделать, а с легкими расправиться напоследок.
– Только теперь они достались мне. Запомни: если играть правильно, грамотно, тогда нужно стремиться, чтобы противник и не знал, что делать после тебя, стоял сложа руки да пожимая плечами… Чтоб дышать ему нечем было!
Для непосвященного бильярд – развлечение. Для него – вся жизнь, и не находилось ему соперников. Играл ведь не ради титула, а жил с игры. Жертвами всегда становились жадные спекулянты, зажравшиеся директора магазинов… Попадало негодяям. Играть с такими ему было наказано в юности, когда один небезызвестный игрок пообещал научить тонкостям бильярда с условием, что тот никогда в жизни не станет обыгрывать простых людей и честных трудяг. Звали того человека Николай Ефимов. А в бильярдном мире короче – Заика. Нарекли так потому, что заикался. Когда Ефимову исполнилось восемь лет, его мать работала уборщицей в трактире, где стояли бильярдные столы. Она всегда брала сына с собой. Там он в ожидании ее и пристрастился к бильярду. Годы шли, и в шестнадцать вокруг Заики уже кружили стаи околобильярдных дельцов. Они стали его хозяевами, возя, как гения своего дела, по всем городам, оставляя от выигрышей не более двадцати процентов. Сегодня в мире единицы могут по праву стоять в одном ряду с ним: так же, как в футболе – с Пеле, музыке – с Моцартом. Портреты Николая Ефимова можно найти во многих бильярдных по всей земле. Гений шара снялся в двух фильмах, имел немало друзей «наверху». Ему не раз предлагали переехать за границу, где товарищи обещали, нет, даже гарантировали сделать из него сказочно богатого человека. Дошло до того, что насильно посадили на пароход, закрыв одного на сутки в каюте. А когда пришел незнакомый генерал для разговора, так сказать «по душам», то стало ясно: о Европе можно забыть. Заика из-за своей речи там неизбежно остался бы в одиночестве (если на русском с горем пополам говорит), да и не хотелось ему покидать любимую Россию… На прощанье генерал произнес: «Счастья тебе, братец, только ты всё равно сопьешься». После убийства Кирова в Ленинграде начались «зачистки» всех «отбросов» общества: шулеры, проститутки, сутенеры и т. д. На деле же хватали всех подряд, под одну гребенку. Бильярдисты тоже попадали. К счастью, Заика успел «уйти в тину», благополучно скрылся, переехав в Воронеж. Здесь «гений шара» и прожил с 51-го по 58-й год, до конца жизни. Когда впервые появился в бильярдной за Домом офицеров, то местные, уже слыхавшие о нем, да ни разу не видевшие, замучили расспросами: кто такой и откуда, кого знаешь из мастеров. Еле-еле вписался в среду играющих людей. Понемногу начал делать ставки, что исключительно ради «отвода глаз». А еще его спрашивали, не знает ли он случайно знаменитого Заику. Если хочешь обмануть врага, как гласит мудрость, говори ему правду. Ефимов так и сделал, сказав, что не только знает, но даже играл с ним в американку и не проиграл. «Ма-ма-ло ли заик на белом свете», – еще добавлял он. А после того как начинал твердить, будто лучше него самого никто на свете не играет, совсем всех запугал. Люди стали посмеиваться, но недолго… Дальше он, не задумываясь, делал свое дело по отработанной схеме: хочешь заманить клиента – дай ему выиграть, а потом уже глуши до безбожности. Проделок Заики не забудешь, особенно когда тот бил в шар не глядя на него (правда, вначале прицелившись), и биток летел через всю десятину в сопровождении громкого голоса: «Б-бросаю к-как с-собаку в угол!» Мастерство Ефимова не ушло с ним в могилу. Осталось много учеников.
– Заика слишком безмерно пил. – Мой оппонент отвлекся от игры. – Часто просил меня, тогда еще юнца, сбегать за водкой. Скажет: «Чи-чижик, с-сгоняй з-за п-пузырьком».
– Почему чижик?
– Всех своих ребят он так называл, ласково: чижиками. Так вот, я пулей туда-обратно. И, выпив, он давал уроки игры в бильярд.
И вот повзрослевший ученик обыграл по-крупному спекулянта, который после выплаты долга заявил в серьезное заведение (покруче ноль два). Доводы потерпевшего были смешными: мол, меня обманули, хитрец скрыл свое мастерство, прикинувшись лохом. Но стукач не дождался «возврата». Победитель покинул Воронеж, решив дать гастроли по Союзу…
Он щелкнул кием. Биток хлестко ударил по шару, и тот влетел в лузу. Сыграл, как говорят, «воздухом», или с точностью до миллиметра. Биток же остался стоять на месте. Такой удар называется «клапштосс»… После стал играть на отыгрыш, задумав уйти в глухую оборону и надеясь поймать его на ошибке. Все-таки бильярд хорош тем, что не заходит в идиотский тупик – когда соперник доведен до такого состояния, что хоть петлю готов на себя вешать. Ситуация – выхода нет. И вот отличие карт от бильярда. Там жертва не может «прозреть»: если шулер правильно дурит кого нужно – тот и через век не догадается, и не соскочишь с крючка никак. В итоге сидят друг против друга, смотрят как удав на кролика. А шары сами не падают, из рукава не вываливаются. Всё налицо! У бильярдистов потерпевший имеет паузу во время игры, перед ударом, в ходе чего можно и подумать как следует. Все-таки бильярд чертовски хорош!
Он резанул «француза»-боковика. Затем, едва шар остановился, сделал «краузе», разновидность дуплета, при котором прицельный шар отразился от борта и пересек линию движения битка, закатившись куда положено, причем «свой» шар остановился в губах лузы и прямо-таки висел над ней. Такой еще называют «мертвым». Дунь, казалось, – упадет. Он целился дальше, приговаривая:
– Какой имел он дар,
из лузы выбивая шар.
…Всегда имел «навар».
Встречи бильярдистов, пусть и чисто коммерческие, собирали массу народа, ставки на игроков делались десятками «мазильщиков», к игрокам пристраивались долевики. «Вчера Ашот проиграл две штуки Луке, сегодня отыгрываться будет», – шелестело по бильярдным столицы. В другой раз народный телеграф сообщал, что «Устрица» попал на «червонец», отдал сразу пять и уехал на гастроли по стране набирать оставшуюся сумму у провинциальных лохов, которые не знали его в лицо. Моему сопернику тоже нравились поездки. В ходе них случалось такое… Иногда вступал в «дуэль» со своим напарником. Что оба заодно, публика, наблюдавшая за происходящим, конечно, не знала. Спектакль начинался, в зрителях разжигался азарт. В это время третий «мазал», собирая ставки, а затем «моргал», то есть знаком давал понять, на кого собрано больше. Ну а дальше пишите письма. Съехала конторка. Зато всегда опасней играть с лохом: хоть по наводке, хоть без нее. Здесь ты словно корабль, рискующий попасть и на риф, и на мель. Особенно когда заплываешь в чужие, неведомые воды. И чего таить, бывали у него промахи. Так однажды предал приятель, устроив подставу, навел на другого. На деньги разменялся… Думал, небось, окажется не по зубам. Его соперник строил из себя пьяного, демонстративно промахивался. Но опытный глаз подсказывал, с кем в действительности приходится иметь дело. Было не поздно отказаться. Правда, в таком случае иуде слишком легко всё сошло бы с рук. К тому времени оба жутко устали. Не удивительно. Ведь бильярд требует выносливости. К примеру, за одной партией в русскую пирамиду игрок проходит вокруг стола до четырех километров! У него та вышла аж десятая партия под утро, которую тем не менее выиграл одной левой в прямом смысле слова. И слухи о нем разошлись моментально. Бывало, когда ему совсем не давали прохода во всех бильярдных столицы. При этом никто не знал, как его зовут. Имени он не афишировал. Я тоже не открываю эту тайну: в отличие от меня, он живет с игры и сегодня. Поэтому лишний раз старается не «светиться». Вот и получилось на практике, что чемпион там какого-то года проигрывался ему всухую. Такое восхищало публику. Очень скоро им вновь заинтересовалась милиция, появились десятки приводов. И всякий раз его отпускали с напутствием: «Езжай-езжай. Только ты всё равно сядешь за такую игру…»
Между тем он загнал хорошо закрученного «дурака» и получил еще «фукса» – внезапное попадание шара, который, похоже, закатился неожиданно для него самого… Далее настал мой черед. Но до удара я получил еще один совет.
– Не надо слишком надеяться на отыгрыш. Такая игра сбивает с кия. Плохо влияет на прицел и меткость. Все должно быть в меру. Лучше играй быстро и жестко. И если голоден – отработай тихий, зато, как раньше говорили, коммерческий удар. Он-то и накормит тебя. И еще играй всегда с противником сильнее себя и без фор…
Он говорил, но вдруг осекся. Очевидно, до него тоже дошел разговор тех двоих, что стояли неподалеку.
– Прикинь, недавно Вася «Меткий» штуку «грина» проиграл.
– Да ладно…
– Серьезно. Думал, говорит, лоха «приделать», а тот сам профи. Короче, ободрали нашего Васю, как липку.
– Хм… интересно, кому же «слил»? – суетливо заинтересовался тот,
– Не знаю, – ответили ему. – Незнакомец какой-то. Васе запомнилась только татуировка на правой руке с изображением шара под номером один…
– А!.. – Сделал важный вид. – Встречались мы. Я с ним не то что знаком, да я его в американку одной левой сделал, гадом буду!
– Ты, Вован, может, погорячился?
– Чего?!
– То есть молодец! – вмиг прогнулся друг. – Уважаю!
Мой соперник усмехнулся. Проговорил что-то сквозь зубы. И мы продолжили. Я удачно забил серию успешных ударов, благодаря чему сравнял счет. На столе, помнится, уже оставалось два последних шара. Бить пришлось через «всю Ивановскую». Шар зазвенел в дужках и повис над лузой. И что мне было делать, кроме как пойти на хитрость. Да и случай подходящий к тому же подвернулся. Я сказал ему про развязавшиеся шнурки. И пока он завязывал их, доверчиво положив орудие своего ремесла на стол, я незаметно помазал кончик его кия мылом. После чего невинно отошел в сторону. Интересно было посмотреть, как мастер теперь попляшет. Всё прошло по плану. Наклейка кия скользнула по округлости шара, скиксовал. Биток метнулся в сторону и стал у борта… Он сразу понял, в чем дело.
В конце концов, началась «контровая», решающая «баталия». Мы поставили треугольник, кинули жребий. Разбивать пирамиду выпало ему. Под руку попал шар под номером пятнадцать. С него и пришлось начинать. Слышал, будто среди некоторых игроков это считается плохой приметой.
– Я не суеверный, – ответил он. – Я сую верный.
Разбил пирамиду, закатив «свояка» и сделав самому себе две подставки, добил обе. Но на четвертом ударе промахнулся. Настал мой «выход». Ударил от центральной линии по битку, отчего шар завертелся и вошел в лузу, причем среднюю, куда никак не должен был войти. Но все-таки чудеса бывают.
Я рад, что в тот день встретил человека, с помощью которого познакомился с бильярдом. Удивительная игра. Везде, где есть азарт, мало кто скрывает свои истинные силы. Преферансисты часто отказываются играть со слабым соперником. Посетитель казино охотно поведает о своей надежной интуиции. Шахматист похвастается победой над гроссмейстером. Примеров много. А в бильярде всё наоборот. Обычно хороший игрок, если, конечно, его цель – «получка», покажет себя артистом во всей красе. Промолчит о былых победах. При встрече с незнакомцем не побрезгует попросить фору, вспоминая при этом, как давненько не брал в руки «шашек». И в первой партии, когда на пробу, «фирменных» подрезок, ударов, серий не покажет. Зачем первый ход делать с козыря? После, получив от лоха фору в пару шаров, будет и дальше играть «тихой сапой». Наглядно порадуется забитому шару, как случайному. Словом, вот таким образом заманивают «лопухов». Тем не менее, все эти штучки, собственно, и не обман, а скорей военная хитрость. Конечно, в истории бильярда чего только не было. Крали и шары со стола, пока партнер отворачивался за мелком, и забитые им шары, если забыл вытащить, преспокойно доставали и клали к себе на полку. И кий хороший был один на все столы. Остальные же прятали. И «свой», привычный стол имел огромное значение: лишь ты знаешь, что эта луза глотает шары на любом, пусть и самом сильном ударе, а другая, вот средняя, – на тихом. Иначе – всё пропало.
По окончании партии он поставил кий на изрядно вытертое «лысое» сукно. И протянул мне на прощание руку. Кисть украшала татуировка с изображением шара под номером «один»…
– Внучок, еще увидимся, – сказал он и сразу перевел взгляд на тех двоих.
Через неделю в городе значительно прибавилось игроков, навсегда завязавших с бильярдом…
г. Воронеж
Василина ОРЛОВА. ТЮЛЬПАНЫ ИЗ АМСТЕРДАМА
Тося познакомилась с Изольдой Марковной совершенно случайно.
По всему распорядку созвездий встрече этой не суждено было состояться: Тося опаздывала на экзамен и торопилась. Улицы обмерзли ледовой коростой, и Тося скользила на каблуках, как на лыжах, подъезжая к трамвайной остановке. Уже двадцать минут, как она должна была быть на том конце маршрута, иначе не успевала перехватить Настин конспект. Отличница Настя всегда первая сдавала и великодушно оставляла на растерзание две, а то и три, смотря по сложности экзамена, увесистые тетрадки, заполненные убористым почерком до состояния полного распухания, так что казалось, что буквы сейчас полезут на стол, до того им тесно было на линейках и в клетках.
С тоской Тося обозревала предстоящий путь: только на трамвае ехать до Тимирязевской академии оставалось минут двадцать пять, да пять еще добежать до аудитории, впрочем, особо прыткие пересекали улицу, заскакивали на ступеньки и взмывали на третий этаж за четыре. Тося на чем свет кляла будильник и отчаянно не поспевала. Она ругалась про себя и отчасти вслух, оправдываясь перед преподавателем, хотя отлично помнила, что будильник сама с вечера завела на двадцать минут, а не на десять, потому что хотелось подольше поспать.
Изольда Марковна шла тихо, ставя отдельно каждую ногу, и никуда не спешила – когда тебе за семьдесят, особо не поспешишь в гололед. Вот Варвара Петровна с тридцать седьмой квартиры прошлой осенью поскользнулась – да где, еще и холодов не начиналось, первый ледок, и упала так неудачно, сломала шейку бедра.
Только Изольда Марковна подумала о несчастье Варвары Петровны, как сзади что-то мягко и тупо ткнуло в подошву ее старомодного зимнего сапога, отчего одна нога Изольды Марковны поехала по льду и женщина приземлилась на копчик – а это зевака Тоська оглядывалась назад, проверяя, не поспешает ли трамвай номер двадцать семь и не пора ли прибавить шагу, и толкнула старушку.
– Ой, извините! – она нагнулась к Изольде Марковне с намерением быстренько восстановить равновесие и поспешить дальше, досадуя на непредвиденную заминку в пути, но бабуля не поднималась и даже не открывала глаз, только на лице запеклась гримаска боли или удивления – кажется, она потеряла сознание.
– Да чё такое?! – сильно дунула себе в начесанную челку Тося. Уши ее совсем покраснели от мороза, а шапка лежала в кармане – поскольку мама утеряла дочь из виду благодаря дальности разделяющего их расстояния, Тося носила шапчонку по преимуществу в кармане и щеголяла крашеными в каштановый развевающимися прядями. Эту шапку сейчас и вынула Тося, и стала ею растирать старушке щеки, рассудив, что шапка теплая, а рука, опять же без перчатки, – нет.
Вряд ли именно эти усилия способствовали оживлению Изольды Марковны, но правды ради следует отметить, что она тотчас открыла глаза и – первое – застонала.
– Чё с вами? – честно-испуганно спросила Тося. – Вам больно? Простите, я не хотела!..
Она немного досадовала, что помеха все дальше отдаляет ее от вожделенного Настиного конспекта и заодно от экзамена, но и испытывала глубоко запрятанное чувство довольства: вот реальная ситуация, почему она не попала на экзамен вовремя. Против такого не попрешь и совесть разом очищалась одним универcальным отбеливающим средством.
Вместо ответа Изольда Марковна заохала.
– Чё, плохо вам? – сочувственно проговорила Тося. – Ну, давайте, я вас подниму, провожу вас. Вы где живете? Идти можете?..
Идти Изольда Марковна вполне могла, хотя хромала и трясла головой, как больная лошадь – Тося видела, как в передаче у лошади переломилась нога и она так же тряслась.
– Надеюсь, это не перелом, – сказала Изольда Марковна, но надежды ее не оправдались: когда она падала, то подвернула ногу и сломала какую-то косточку, не очень важную, отмахнулась Тося потом в разговоре с подругами, но, поскольку старушка при поддержке Таисии шла пешком метров сто, боли не чувствуя, то положение усугубилось – обломок кости прорезал мышечные сухожилия, и Изольда Марковна оказалась закована в гипсе со строгим врачебным наказом самостоятельно не снимать.
Тося, как в некотором роде виновник всего происшествия, стала Изольду Марковну навещать по дороге когда в институт, когда в общежитие, и привозила ей продукты – молочное, хлеб, варила кашу «быстров» и суп из пакетиков, покупала картошку «магги», вместе с ней ела, а когда и мыла полы. В таком преклонном возрасте нечего и думать оправиться от такой напасти месяца за три-четыре, это надо пролежать год или два, делилась она с подружками на лекциях, и те с природным естествоиспытательским интересом внимали ей.
Изольда Марковна оказалась старуха чудная, настоящий самодеятельный философ в юбке, она часами, взгромоздясь с Таисиной помощью на свое старое, в прорехах, будто поношенный лапоть, кресло-качалку, чего-то проповедывала, рассказывала, делилась наблюдениями из жизни и накопленной с годами мудростью. Тоське бывать у нее понравилось, тем более, что жила она в Москве одна, снимая комнату на двоих с подружкой, а что такое жить в коммуналке, у нас многие знают. А вот у Изольды Марковны были свои, отдельные хоромы, двухкомнатные, с потолками три метра, правда, малость неприбранные, но в каком-то артистическом, не простом запустении. По стенам – фотографии, некоторые с автографами дивными старинными почерками, весь коридор в книгах, на шифоньере в большой комнате белесые от давности, но не потерявшие объема цветы – розы, кажется, состоящие из одной бархатной пыли, бессмертники, блестящие, словно покрытые прозрачным лаком для ногтей, и еще какие-то, мелкие, Тося их названья не знала. В углу спал проигрыватель с целым ворохом грампластинок – аппарат не работал, и Тося подумала, что когда она немного встанет на ноги, начнет работать и разживется первыми деньгами, непременно починит проигрыватель, и они с Изольдой Марковной послушают те чарующие звуки, что спят в черных концентрических бороздах под обложками простыми, но обольстительными: «Тюльпаны из Амстердама», «Сиреневый романс», «Триолет», «Романсы Александра Вертинского»…
Изольда Марковна поведала Тосе историю своей жизни. О том, как вышла замуж сразу после войны, когда женихов было мало, а ей хотелось детей. «Такой необразованный, Тосечка, был, просто ужас. И грубый. Я его спрашиваю: „Ты матери своей хоть написал, что мы поженились“ – „Вот еще! Ей какое дело!“ Потом я его уговорила, он написал письмо. Я читаю: „Во первых строках письма, дорогая мама, сообщаю вам, я женился“. Это что такое! Ой, ну научила его письма писать. Покойный мой папа только смеялся, и вот новость: муж не хотел детей. Предохраняться он тоже не хотел – ему это, видите ли, было вредно. А мне не вредно аборты делать! Ну, сделала раз, другой, потом сказала, нет. Но он заставил-таки меня. И что ты думаешь? Мне делал врач, Суховейко его фамилия, а как раз тогда ходил один видный их там профессор по этажам и водил с собой группу студентов, показывал. Я говорю, не буду при студентах. Ну, он мне отвечает, вас никто и не заставляет – ложитесь. Я легла, ноги закинула, он меня чистит – а тут открывается дверь и входит этот профессор, и студенты тоже входят, стоят, смотрят. А я плачу от унижения, но что делать. Оперируют».
– Да как же вы, Изольда Марковна, их всех видели? – с недоверием спросила Тося. – Под наркозом-то…
– Анастезии тогда не делали, девочка. По-живому резали, по-живому…
Тося не поверила, но с любопытством продолжала слушать Изольдин рассказ. В общем, не дочистили бабу – то, что принял молодой врач за кисту, после оказалось еще одной оплодотворенной яйцеклеткой, а доделывать аборт было опасно – поздно уж очень. «Так родился Леонидка», – довольная, заключила Изольда Марковна.
– Как вы с такой легкостью обо всем этом говорите?
– Ну, это уж сколько времени-то прошло! – чуть раздраженно понизив голос, этак трезво сказала Изольда Марковна и продолжала в прежнем регистре, ласково. – И не такое забывается, детонька…
Тося долго ломала голову над тем, почему Изольда Марковна, красавица в свои тридцать и сорок – черный волос, брови, нос горбинкой, родинка по моде тех лет над верхней губой, маленькие, едва приметные, а всё да проступающие на ретушированной фотографии усики – не ушла от Василья Евгеньича, и где ее сын Леонид, Леонидка, на деревянной лошадке в фотографической студии, в белой бескозырке и матросской рубашечке?
– Удивительно, как бытово, буднично, заурядно меняются обстоятельства жизни, – вздыхала Изольда Марковна, самовольно снимая гипс и почесывая отекающую ногу. – Скорее, чем мелькают на сцене декорации. И то, что казалось настырной и неизбывной реальностью, становится уже завтра, нет, еще сегодня становится прошлым, замшелым, а потому и милым…
Она пила чай из кружек, которые Тося только споласкивала, но не мыла – и от этого на каждой внутри вскоре появилась сеть кругов, словно годовые кольца в дереве.
– Письмена, словно жучки, танцующие в ряд, замершие в танце, остаются единственным, вокруг чего строишь все остальное. Книги, Тосечка, наши истинные учителя. Идеальное! Именно эта неплотная и даже совсем эфемерная материя оказывается наиболее живуча. Потому что иначе чем себя определять? Тем, как расставлены стулья в комнате? Какой пейзаж – или его отрывок – доступен из окна? Но скоро эта комната скроется во мраке, на улице запуржит и все утонет в ночи. Ох как скоро! И только остается, что баюкать свои воспоминания, потому что ничего другого постоянного у меня нет и уже, конечно, не будет. О, если бы каждый вечер и каждое утро я видела в зеркале новое свое лицо, очертания рук менялись с каждым взглядом, глаза, как змеиные изгибы, варьировали цвет – тогда бы и подавно из всех крепких стержней, на которые нанизывается жизнь, мне доставались бы только воспоминания…
Красиво говорила Изольда Марковна. Как по писанному плела, как по нотам пела. И слушала Тося ее завороженно: такого она даже от институтских лекторов не слыхала. Перед внутренним взглядом Тоси проносились небывалые картины, какие-то залы с надменными потолками, тяжелые двери манили благородным изгибом ручек, которые ей никогда не суждено было открыть, мелькали смутно знакомые лица, благородные, овальные, мужские, горделивые, и женские, нежные, – и просыпалось сладкое, щемящее, от которого замирало сердце, словно перед полетом, волшебное чувство ностальгии – ощущение, словно всё это, утраченное, небывалое, было с ней самой, Таисией, было, и никогда больше не повторится.
Изольде Марковне явно нравилось внимание Тоси – она им, можно сказать, питалась… Поэтому накручивала еще и еще витки, один на один:
– Иных, как говорится, уж нет. А те – что жальче – далече. Странно бывает помыслить, что друзья, лгавшие тебе и сопровождавшие тебя в прошедших днях, ныне лгут кому-то другому. И ты уж там не причем. Не твое сердце сжимается, когда на него брызгают капелькой яда, и не под твои ногти вгоняют иголки остроумия.
Изольда Марковна вздыхала и признавалась:
– Когда-то я думала застолбить сама себя и сделать непеременной, непременной, бесперебойной. Вроде одного моего знакомого, композитора, Саши Ардебьевского, который известен был тем, что никогда не менял выражения своего лица.
Тося жмурилась почти с суеверным замиранием: фамилии-то какие – Ардебьевский, композитор. А у нее, у Тоси, всех знакомых, что Иванов, Кусков, Бобриков…
– Бедняга жутко переживал. – совсем по-детски хихикнула Изольда Марковна, и Тося вдруг увидела ее совсем юной, девчонкой с двумя колосками-косичками по моде тех лет, спешащую весенним утром в музыкальную или художественную школу. – Иной раз ему хотелось скорчить рожу, или тепло улыбнуться, ему хотелось, чтобы на его лице, может быть, помимо его воли, проступали следы быстрорастворимой обиды, или грусти, или захлестнувшего его петлей восторга, или оттенки страха, ненависти, любви – но ничего этого ему не было дано.