Текст книги "Газета День Литературы # 55 (2001 4)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
ЧИТАЙТЕ ПЕРИОДИКУ
* * *
Вступлению в ХХI век посвящена газета литературного объединения «Лукоморье» Темрюкского района Краснодарского края «Тамань литературная» (главный редактор – поэт Виктор Жорник). На площади объемом 1 печатный лист публикуются статья редактора «Эра Возрождения Духа!», стихи в честь Рождества Христова, информация о деятельности литобъединения «Лукоморье» и о публикациях «лукоморцев».
Разворот газеты полностью посвящен 270-летию со дня рождения А.В. Суворова и 200-летию со дня его смерти.
* * *
В полной цветовой гамме отпечатана выходящая ежемесячным приложением к альманаху «Эринтур» газета «Литературная Югра» (редактор номера Б.Зуйков). В номере публикуется информация об отчетно-выборной конференции писателей Югры, мнения о газете писателей В.Мурзакова (Омск), Е.Айпина (Нижневартовск), Н.Денисова (Тюмень) и М.Анисимковой (Нижневартовск), стихи Андрея Тарханова, Ирины Рябий, Владимира Мазина и других поэтов, обзор альманаха «Эринтур», критика и поздравления.
* * *
Практически с журнальной периодичностью начал последнее время выходить альманах оренбургских писателей «Гостиный двор» (главный редактор – И.А. Бехтерев). Только что появившиеся из печати №№ 10 и 11 в достатке несут в себе хорошей прозы, поэзии и краеведческих материалов.
Запоминается, например, эссе Евгения Курдакова «Птицы Христа», хотя оно и опирается на дублирующее поэму Ю.Кузнецова мирское понимание образа Христа, о Котором Курдаков пишет, что Он был «обыкновенный мальчуган безвестного пастушеского племени», Которому «неведомо еще, что человечество скоро начнет жить по времени, отсчитываемому от Его рождения…» – то есть, как будто Он, Господь, не знал еще до Своего рождения, для чего Ему суждено будет вочеловечиться и что Он вследствие этого вынесет… Очень хороши «Этнографические заметки» Анания Кузнецова, материалы об антибольшевистских восстаниях, а также некоторые страницы стихов и прозы.
* * *
Еще один литературный альманах «Русское эхо» (издатель А.Громов, редактор Н.Богомолов) выходит в Самаре. В седьмом выпуске публикуется поэтическая подборка Татьяны Глушковой «Возвращение к Некрасову», проза Антона Голика, Александра Громова, Евгения Чебалина, Ивана Подневольного и Юрия Воронкова, стихи Евгения Чепурных и других поэтов. Александр Иванов рассказывает о партнерах самарских авиастроителей – фирме «Аэроджет», поэт Борис Сиротин публикует стихотворение памяти Вадима Кожинова. Весьма значимый блок материалов помещен в рубрике «Русская община», где Н.Сорокин, Е.Троицкий, И.Фроянов и А.Мазаев размышляют о путях сохранения русской нации.
Альманах отличается высоким литературным уровнем и социальной заостренностью материалов. В Москве его можно купить в книжной лавке журнала «Москва» по адресу: ул. Арбат, 20.
* * *
Вышло сразу несколько новых журналов: «Проза с автографом» (редактор Вл. Крымский), публикующая «Дневник» С.Есина за июнь—сентябрь 2000 года; «Сибирская горница» (главный редактор М.Н. Щукин) с материалами о Н.Рубцове, повестью Анатолия Байбородина «Вечный искус», записками священника Дмитрия Полушина, стихами Антона Васильева и Анатолия Соколова и другими материалами; «Роман-журнал, ХХI век» (главный редактор В.Н. Ганичев) с вступительным словом Валерия Ганичева, великолепнейшей по языку повестью Владимира Крупина «Ловцы человеков» и романом Леонида Шебаршина «И жизни мелочные сны»; журнал «Подъем» с повествованием Николая Коняева «Одна небольшая война», жесткими, но отличными стихами Марины Струковой и тремя новеллами Жоржа Сименона; журнал «Нива» (Казахстан, председатель редсовета В.Ф. Михайлов) с окончанием романа Александра Сегеня «Заблудившийся БТР», рассказом А.Аскарова, стихами Ю.Кузнецова, Г.Осика и А.Черкасова, повестью Сергея Куняева о Павле Васильеве, а также критикой, фантастикой и другими интересными страницами; журнал «Слово» (главный редактор Арсений Ларионов) с вступительной статьей самого Ларионова, чудесной порцией «Мгновений» Юрия Бондарева, стихами К.Ваншенкина, новым романом Виктора Меньшикова «Близкие и чужие», двумя текстами гимнов Сергея Михалкова, материалами о генерале В.Варенникове и другими рубриками.
* * *
Наряду с чисто историческими материалами ретроспективного характера половина очередного, мартовского, номера «Исторической газеты» (редактор Анатолий Парпара) отдана под публикацию обширной статьи иеромонаха Иоанна, посвященной судьбе Игоря Талькова, в которой он говорит об изменившемся в наши дни понятии монашеского служения, о том, что певец выполнял такое служение в миру, своими стихами, песнями и верой в Россию.
Рядом – страницы о государях Иване II, Александре III, поэте Иване Крылове, графе Александре Толстом, Сергее Кирове и Александре Коллонтай. Думается, именно такое соединение дня вчерашнего и нынешнего и дает тот эффект реально длящейся истории, которого ожидает читатель от этой газеты.
КНИЖНЫЕ НОВИНКИ
Вадим НАЗАРОВ. Круги на воде: Роман. – СПб.: Амфора, 2001. – 271 с.
Если еда, как говорится в рекламе, – это наслаждение вкусом, то чтение – это наслаждение стилем, – именно к такому выводу приходишь, читая роман Вадима Назарова «Круги на воде», вышедший недавно в возглавляемом им издательстве «Амфора», осуществляющем несколько оригинальных программ по популяризации современной русской прозы. Некоторые участки текста романа Назарова можно и правда смаковать, как мороженное «Венетта» от «Альгиды», пришептывая про себя, что одного кусочка всегда мало. Например: «Трава на покосе ничего не знает о косаре. Многие люди прикасались к Господу, сами не ведая об этом…»
Помимо великолепного самоценного стиля роман Вадима Назарова развеивает насаждаемый ныне миф о чисто развлекательной природе современного искусства. Посвятив свой роман исследованию роли ангелов в человеческой судьбе, В.Назаров не столько сделал этим новый шаг в сторону модернизма, сколько возвратил сегодняшнюю литературу к традициям наших древнехристианских авторов. Наряду с романом П.Крусанова «Укус ангела» книга В.Назарова – значительное событие в современной русской прозе, свидетельствующее о ее повороте в сторону философских глубин.
Алексей ВАРЛАМОВ. Ночь славянских фильмов. – М.: Издательский дом «Хроникер». Серия «Мир современной прозы», 2001. – 287 с.
Сборник прозы талантливого молодого прозаика А.Варламова является его своеобразным «Избранным», куда вошли романы «Затонувший ковчег», повести «Дом в деревне», «Гора» и пара рассказов. Самое важное, как пишет в предисловии к книге Павел Басинский, что она написана от сердца. «Крупный русский философ Иван Ильин, – говорит он, – давно предупреждал о неизбежном нашествии „бессердечной культуры“ и оказался прозорливо прав. Варламов… решительно противостоит этой агрессии».
Алексей СМОЛЕНЦЕВ. Иван Бунин. Гармония страдания: Литературно-художественное исследование. – Самара: Самарское отделение Литературного фонда России, 2001. – 96 с.
Весьма оригинальная работа, посвященная попытке рассмотреть творчество И.А. Бунина с позиций православности его текстов. С учетом того, что эта проблематика в буниноведении долгие годы обходилась стороной, работа заслуживает повышенного внимания.
Владимир СОКОЛОВ-ШИРШОВ. Белые птицы: Поэзия, проза. – Петропавловск-Камчатский: Издательство «Белый Шаман», 1999. – 160 с.
Владимир СОКОЛОВ-ШИРШОВ. Савл. Слово о Павле: Историческая повесть. – Петропавловск-Камчатский: Издательство «Скрижали Камчатки», 2000. – 192 с.
Две книги камчатского художника Владимира Петровича Соколова-Ширшова представляют его как поэта и прозаика, ищущего в художественном слове ответы на то, что, по-видимому, не укладывается в масштабы живописи. И в первой, и во второй книге обращает на себя внимание обращение автора к христианской истории, вылившееся в поэму «Мессия» и повесть об апостоле Павле. Если вспомнить недавнюю попытку осмысления образа Христа в трилогии Юрия Кузнецова «Путь Христа», драматическую поэму Андрея Расторгуева «Успение Стефана Пермского» (Сыктывкар, 1996) и целый ряд других произведений последнего времени на эту же тему, то станет видно, что образ Божий все настойчивее стучится в душу современного человека и требует от него совершения выбора: с кем он?..
Станислав ШАЛУХИН. Душа, идущая ко мне: Стихи, поэма о любви. – Уфа: «Скиф», 2000. – 100 с.
Еще одна поэтическая книга, свидетельствующая о пути обретения Бога. И хоть в авторе еще полностью виден мирской человек, шаг в направлении к Нему все-таки уже сделан: «Господь, прости за эти слезы, / что застилают мне глаза, / прости за то, что нетверезый / я стал под эти образа…»
«Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНЬЕ»: Избранная высокая любовная лирика поэтов России ХVIII, ХIХ, ХХ веков и стихотворения о Пушкине. / Антология. Составитель Владимир Ленцов. Художник М.П. Тихонов. – М.: Рекламная Библиотечка Поэзии, 2000. – 400 с. илл.
Около тысячи поэтов вошло в эту тщательно собранную Ленцовым, проиллюстрированную и прекрасно изданную антологию любовной лирики. Под одной обложкой сошлись со своим пониманием любви Пушкин, Лермонтов, Батюшков, Карамзин, Огарев, Жуковский, Кюхельбекер, Фет, Тургенев, Мей, Сологуб, Есенин, Маяковский, Блок, Ахматова, Хлебников, Гиппиус, Волошин… Да практически оба наши Золотой и Серебряный века! А за ними – и наш, то ли бронзовый, то ли урановый (как там его нынче принято величать?), но тоже написавший немало стихов о любви…
С учетом того, что книга издана тиражом всего 500 экземпляров, можно смело утверждать, что В.Ленцов выпустил заведомый раритет, который можно продавать на аукционах. По слухам – он уже готовит новый том, посвященный вершинам русской классической и современной поэзии. К сожалению, если ни правительство России, ни московская мэрия не примут в его издании финансового участия, то и этот шедевр выйдет таким же мизерным тиражом и его не хватит даже на авторские экземпляры…
Геннадий СЮНЬКОВ. Братва слезам не верит: Мистерия-буфф из жизни одной недалекой территории. – Тольятти: Издательство фонда «Развитие через образование», 2000. – 140 с.
Едкая сатира на политических лидеров последнего десятилетия, выполненная на мотивы легко узнаваемых мелодий, например: "Я спросил у Тополя: / «Где страна любимая?» – / Тополь не ответил мне, / Качая головой. / Я спросил у Ясина: «Где страна родимая?» – / Долго Ясин искренне / Смеялся надо мной. / Я спросил у Лившица: / «Что-то мне не пишется, / Потому ль, что Родина / Стала так бедна?» – / И ответил Лившиц мне, / Как и Ясин, искренне: / «Мафией угроблена / Великая страна…»
Дина ТЕРЕЩЕНКО. Пробуждение (Исповедь дочери века): Роман. – М.: ИМЛИ РАН «Наследие», 2001. – 382 с., илл.
Известная поэтесса Дина Терещенко писала свой роман долго – с 1964 по 1986 год – и почти столько же пыталась его издать. О том, что происходило с рукописью, можно написать отдельную, почти мистическую книгу, но вот, слава Богу, при поддержке директора ИМЛИ Ф.Ф. Кузнецова роман наконец-таки вышел к читателю. Трудно сказать, что в нем более запоминается – судьба и личность самой героини или же портрет века, четко ощущаемая атмосфера эпохи, так сказать, «запах времени». Скорее всего, одно от другого не оторвать и не отделить – как жизнь каждого отдельного человека зависит от эпохи, так и эпоха слагается из суммы наших судеб.
Но главное, что роман озарен изнутри такой силой любви, которая способна освятить собой любую наисложнейшую эпоху.
Владимир ВОЛЫНСКИЙ. Дух полей, перекрестков и чувств: Стихи. – Екатеринбург: Банк культурной информации, 1999. – 72 с.
Пестрая смесь сатиры и лирики, иногда с оттенком некоторой самопародийности: «Дай Бог по-русски изъясняться без ошибок / И пару строк в итоге сочинить», иногда – с потерей чувства такта: «Бетховен, как собака, / Всё сердцем понимает, И головой кивает, / И силится сказать…» Но есть и теплые искренние строки: «Живое пламя фитилька, / Беспечный танец мотылька / В тиши. / Спеши / Ко мне…»
Геннадий ПОПОВ. Голоса безмолвия: Избранная лирика, циклы стихотворений, поэмы. – Орел: Издательство «Вешние воды», 2000. – 256 с.
Новая книга подтверждает высокий поэтический уровень известного орловского поэта, размышляющего в своих стихах о России, ее истории и красоте родной природы: «В кустах остынут белые пески, / Нагромоздятся снежные заносы. / Идет зима, ступая по-мужски, / Сметая прочь осенние вопросы…»
Сам же поэт воздвигаемые жизнью вопросы не сметает, а старается на них отвечать.
Геннадий МИЛОВАНОВ. Зеленый бор: Роман и рассказы. – М.: ПАИМС, 2000. – 262 с.
Главное произведение книги – конечно же, роман, сочетающий в себе одновременно любовную и детективную интриги. Присутствуют сегодняшнее время, дом отдыха, случайная близость, которая не забывается, и случайное прикосновение к чужой тайне…
В рассказах – почти уже ушедшая из нашей жизни лирика. Местами достаточно хорошо, но местами – наивно.
Сергей ГОЛЫШЕВ. Время писать стихи: Стихи. – Ярославль: Издательский дом «ЛаД», 2000. – 24 с.
Из тоненькой книжечки стихов, которую предваряет предисловие лауреата Всероссийской литературной премии имени Н.Заболоцкого Александра Хабарова, встает образ православного русского поэта, стремящегося при помощи стиха познать историю России. Вот только названия его стихов – «Тема России», «Митинг», «Памяти Николая Гумилева», «Есенин», «Севастополь в 1996 году», «Петр I», «Наполеон», «Москва», «В Михайловском» и так далее.
«За то, что Пушкин к Православию / Пришел свободно и светло, / Под пистолет его подставило / Земли мистическое зло», – говорит поэт, может быть, яснее всех монографий объясняя причину гибели Пушкина на дуэли."…Так Божий промысел случается. / Дантес – не цель. Он – подставной. / Идут года, но продолжается / Дуэль поэта с сатаной".
НА СТЫКЕ АЗИИ И ЕВРОПЫ: Специальный выпуск редакции газеты «Советская Башкирия – Известия Башкортостана» и Международного фонда славянской письменности и культуры, посвященный Аксаковскому празднику. – Уфа, 2000.
Буклет-брошюра посвящен дням Аксакова в Башкирии и вручению Аксаковской премии. Содержит интервью с председателем Комиссии по присуждению премии М.А. Аюповым, Верховным муфтием России Шейх-уль-ислам Талгатом Таджуддином, слово В.Н. Ганичева о премии, а также материалы, посвященные С.Т. Аксакову, память о котором самоотверженно сохраняет в Республике Башкортостан Михаил Чванов.
Григорий ОСИПОВ. Тихий взгляд: Стихи этого года. – М.: 2000. – 96 с.
Григорий Осипов пишет простые, но западающие в память и в душу стихи, которые хочется цитировать друзьям: «Кому-то на потребу, / Как будто неспроста, / Горит заря в полнеба, / Ликует высота…» Как известно, если зори зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Будут меняться вожди и режимы, зимы и весны, а эта тема для поэтов будет вечной. И это вовсе не плохо. Потому что только на вечном мир и может выстоять.
ПРИСУЖДЕНЫ ПРЕМИИ
– Александру Макаровичу ДОРОНИНУ (г. Саранск) за произведения последних лет присуждена учрежденная Союзом писателей Республики Мордовия премия имени Матиаса Кастрена.
– Владимиру Ивановичу ШЕМШУЧЕНКО (г. Санкт-Петербург) за книгу стихотворений «Родиной пахнет ковыль» присуждена учрежденная Московской областной писательской организацией и страховой холдинговой компанией «БАСО» премия имени Николая Гумилева.
Секретариат Правления СП России, редакция газеты «День литературы» поздравляют лауреатов с заслуженными наградами!
Владимир Бондаренко ДОБРОВОЛЬНОЕ ГЕТТО ЮННЫ МОРИЦ
Юнна Мориц всегда чувствовала себя чужой на пиру любой из элит. «Никакую паутину / исступленно не плести, / одиночества картину / до шедевра довести!..» Может быть, это и спасало ее поэзию, которую она воспринимала как важнейшую часть жизни. Вот уж кто не согласится с представлением, господствующим на Западе, что поэзия – это некая игра для ума или развлечения, что поэт – некий специалист, овладевший некой профессией. Нет, поэзия способна переименовать, переделать, возвысить мир. Вот уж верно: «Не бывает напрасным прекрасное». Слово у нее самоценное – не только что-то обозначает, но и само по себе имеет ценность как важнейшая часть бытия.
Казалось бы, после крушения советской власти наступает ее время, ушли годы, когда за стихотворение «Памяти Тициана Табидзе», а особенно за строчки «Кто это право дал кретину – / Совать звезду под гильотину?», ее на долгие годы занесли в черные списки, когда девять лет по идеологическим причинам не издавали новых книг, когда объявили «невыездной». А теперь же – свобода творить, свобода писать, свобода ездить. Впрочем, первыми поехали и насовсем уехали именно те, кто объявлял ту или иную поэзию «невыездной». Все равно – Юнны Мориц или Николая Тряпкина. Впрочем, эти выехавшие комиссары и сейчас на Западе, став славистами, очень строго определяют, кого из современных поэтов пускать в Европу, а кого и близко не подпускать. Но вряд ли они распространили нынче свои запреты на поэзию Юнны Мориц. Ей-то светило оказаться в «дамках» русской поэзии и в прямом, и в переносном смыслах. И происхождение, и репутация, и былые запреты давали ей карт-бланш. Думаю, нашлись бы наверняка и богатые друзья из олигархов. Что же по-прежнему превращает Юнну Мориц в обитательницу гетто отверженных, из которого она сама не желает выходить? И западный мир ее совсем не прельщает:
Все там, брат, чужое,
Не по нашей вере.
Не по нашей мере
Окна там и двери
Все чужое, милый, —
Не по нашей воле.
Не от нашей боли
Воют ветры в поле.
……………………..
Но всего чужее —
Страх чужой при мысли,
Что у них на шее
Мы с тобой повиснем.
Осознанно поэт не желает идти в мир сытости и роскоши, оставляя себя среди сирых и убогих, среди обреченных на нищету и гибель людей в нынешней России, подобно польскому доктору Янушу Корчаку, пошедшему с обреченными детьми на смерть в концлагере. «Все красавцы, все гении, все мозги уезжают, / остаются такие бездари и дураки, как я». Конечно, это уничижение паче гордости, но уничижение не только самой себя, а также и всех остальных неимущих, от которых отгородилась не только Россия богачей, но и Россия элитарной, не желающей видеть беды народа либеральной культуры. Именно потому и решила остаться в России, среди якобы «бездарей и дураков», что верит в слово поэта. Верит в могущество поэзии. В ее способность не только мир озвучить, но и человека сделать иным. И потому Юнна Мориц верит в свою необходимость людям. Поразительно, литературные круги всю жизнь ее считали чересчур эстетской, а сама Мориц ощущала себя востребованной простыми слушателями и читателями. Вера в поэзию заставила такого сознательного поэта-одиночку неожиданно заговорить от имени всех поэтов Земли. «Мы – поэты планеты Земля – в ответ на бомбежки Югославии войсками блока ГОВНАТО – силой поэзии будем крушить авторитеты нового гегемонства. Мы дадим современникам и оставим потомкам самые отвратительные портреты сегодняшних „победителей“, называющих Третью мировую войну „защитой прав человека“. Мы превратим их в посмешище, мы знаем, как это делать! Гегемонство ГОВНАТО, на глазах всего человечества уничтожая суверенную страну Югославию, диктует свои гегемонские условия капитуляции, свои порядки, свои блокады, свои гегемонские интересы всей планете Земля. Мы – поэты этой планеты – будем силой поэзии наносить удары по гегемонам и гегемончикам, которые сами себя назначили правительством всей Земли… Мы – поэты планеты Земля – не дадим загнать человечество в зону страха, мы будем сбивать спесь с гегемонов и гегемончиков мощной струей поэзии. С нами – Бог, Создатель, Творец!»
Для политиков этот манифест – всего лишь довольно неожиданный протест известного либерального поэта против агрессии НАТО в Югославии, для читателя – подтверждение веры Юнны Мориц в силу поэзии, способной поднять дух народа и страны.
О поэме «Звезда сербости», знаковом событии и в судьбе Юнны Мориц, и в поэзии последних лет, поговорим позже, а прежде попытаемся понять путь поэта к подобному бунтарскому произведению.
Юнна Мориц родом из киевской еврейской семьи, и все тревоги и волнения украинского еврейства, помноженные на переживания войны, она впитала в себя. И отрекаться от них никогда не собиралась. Как Анна Ахматова писала в «Реквиеме»: «Я была тогда с моим народом…», так и Юнна Мориц не собиралась уходить от своего народа в космополитическую европеизированную наднациональную элиту. Когда-то она написала: «В комнате с котенком, / тесной, угловой, / я была жиденком / с кудрявой головой…» А рядом, за стенкой, жили татары, православные, в тесноте, да не в обиде. «Под гитару пенье, / чудное мгновенье – / темных предрассудков / полное забвенье!» Это все та же барачная, коммунальная атмосфера тридцатых годов, что и у Высоцкого: «Мои – без вести павшие, твои – безвинно севшие». С той поры у Юнны Мориц и ненависть к рою садящихся на сладкое, и желание чувствовать себя в изгнании от кормушек, от власти, от наград.
Я – не из роя, и в этом суть.
Полынью пахло в моем раю,
Лечили хиной – от малярий.
Любили горькую там струю
Поэты, пахари, маляры…
Горчили губы у матерей,
Горчили письма из лагерей.
Но эта горечь была не яд,
А сила духа, который свят.
Там родилась я в жестокий год,
И кухня жизни была горька,
И правда жизни была груба
И я – не сахар, стихи – не мед,
Не рассосется моя строка,
Не рассосется моя судьба.
Еще одно дитя 1937 года, связанное с этим годом навсегда и жизнью своей, и поэзией своей. С одной стороны, она со своим запрятанным в душе гетто должна быть крайне далека от глубинного русского почвеннического Рая Валентина Распутина или Виктора Потанина. От мистического державничества Александра Проханова. Но, с другой стороны, как близки эти разные писатели, осознающие свои разные корни, близки своим отрицанием лакейства, патоки и высокомерного интеллектуального избранничества. Близки прежде всего тем, что у каждого есть своя почва, своя опора в народе. У каждого свой отказ от наднациональных космополитических высот.
Может быть, резче всего это запрятанное гетто в душе Юнны Мориц прорывалось в отказе от любой стайности, от любой тусовочности: «Я с гениями водку не пила / и близко их к себе не подпускала… / И более того! Угрюмый взгляд / На многие пленительные вещи / Выталкивал меня из всех плеяд, / Из ряда – вон, чтоб не сказать похлеще». Она всегда в своей поэзии предпочитает первичность жизни, первичность ощущений, первичность запаха и звука любым эффектным формальным приемам. Разочаровавшись еще в самом начале своей литературной деятельности в чрезмерных игрищах и неприкрытом политиканстве шестидесятников с их стайностью, стадионностью и чаще всего поэтическим пустозвонством, она, впрочем, как и почти все ее поколение 1937 года, ушла в одиночество стиха. Не такая ли судьба у Геннадия Русакова, у Игоря Шкляревского, у Олега Чухонцева? Тогда же отвернулись от шестидесятничества и более молодые, такие разные поэты, как Татьяна Глушкова и Иосиф Бродский, Юрий Кузнецов и Юрий Кублановский. Еще в 1979 году Юнна Мориц писала:
Я знаю путь и поперек потока,
Он тоже – вещий, из грядущих строк.
Он всем известен, но поэты только
Стоят по грудь – потока поперек.
Юнна Мориц не принимала жеманных игр и эстетического рукоделия в литературных салонах еще и потому, что на всю жизнь осталась обожжена своим военным детством, всегда помнила, каково это: «Из горящего поезда / на траву / выбрасывали детей. / Я плыла / по кровавому, скользкому рву / человеческих внутренностей, костей… / Так на пятом году / мне послал Господь /спасенье и долгий путь… / Но ужас натек в мою кровь и плоть – / и катается там, как ртуть!»
Поэт, как правило, говорит о себе все в своих стихах, надо только внимательно его читать, надо чувствовать не только чернила, но и кровь поэта. Юнна Мориц любила изысканность стиля, увлекалась сложными рифмами, экспериментировала с ритмом стиха, чем так понравилась ведущему теоретику стиха Михаилу Гаспарову, но ее запрятанная глубоко под кожей гонимость всегда оставалась в душе, и в результате – ранимость на гонимость, дерзость к властителям в литературе, отказ от ученичества: «Из-за того, что я была иной, / и не лизала сахар ваш дрянной, / ошейник не носила номерной, / и ваших прочих благ промчалась мимо…»
Она шла по свободному пути одиночества, отказавшись от многих шалостей интеллигенции, от ее снобизма, от ее учительства. И более того, отказав высоколобой интеллигенции в праве учительства над народом. «Мой кругозор остается почти примитивным, – / только мое и твое сокровенное дело». Из своего еврейства она извлекла принцип гонимости и не собиралась с ним расставаться, ее не манило новое барство.
Свои принципы Юнна Мориц не пожелала поменять и после перестройки. Если в году 1979 она писала:
Нет, нет и нет! Взгляни на дураков,
Геройство променявших на лакейство, —
Ни за какую благодать веков
Попасть я не желаю в их семейство!
то, продолжая эту тему и дальше, едко наблюдая за лакеизацией всей числящей себя прогрессивной культуры, она уже в 1998 году, отказываясь от вежливости и осторожности в выражениях, переходит на прямую речь:
Меня от сливок общества тошнит!..
В особенности – от культурных сливок,
От сливок, взбитых сливками культуры
Для сливок общества.
Не тот обмен веществ…
…………………….
Сырую рыбу ела на Ямале,
Сырой картофель на осеннем поле,
Крапивный суп и щи из топора
В подвале на Урале…
……………….
А тут, когда настало
Такое удивительное время
И все, что хочешь, всюду продается —
Моря и горы, реки и леса,
Лицо, одежда, небеса, продукты
Включая сливки общества, – тошнит
Меня как раз от этих самых сливок…
В постсоветский период начинается в поэзии Юнны Мориц время прямого действия. С пугающей многих откровенностью она отворачивается от более чем благополучных друзей, от своего либерального окружения, от самых либеральных журналов. Она с головой уходит в какое-то бродяжничество, народное бомжество, помойничание, как бы самоунижаясь до тех старушек, которые в аккуратно заштопанных пальто аккуратно роются в помойках, выбирая себе питание на жизнь. Вдруг гонимое нищее гетто заговорило в ней во весь голос, и она встала рядом с ныне отверженными постсоветским режимом. Уже их глазами она смотрела на новую власть и либеральную культуру. Она уже кричит во весь голос: «Такая свобода, / что хочется выть». Она становится поэтом из гетто обездоленных: «А старушка вот плохая, / вспоминает вкус конфет, всем назло не подыхая…». Она среди тех, кто «не умеет культурно /свое место занять в гробу…», идет учиться у народа его языку, хлесткому, площадному, бунтарскому.
Очень Моника любила
Хер сосать дебила Билла.
Сербия – не Моника,
Там своя гармоника!..
Как часто, увы, бывает у талантливых поэтов, в поэзии Юнна Мориц более смела и откровенна, чем в своих интервью. Беседуя с давно ей знакомыми либеральными журналистами, она все же обходит острые вопросы и даже старается найти оправдание своим вызывающим стихам. Как поэт, она издевается над Хавьером Соланой и Клинтоном, над банкирами и политиками, не стесняясь и не останавливаясь ни перед чем в своих выражениях. Передо мной лежат ее последние сборники «Лицо» и «Таким образом». Они наполнены лексикой анпиловских бунтарей, они созвучны самым ожесточенным страницам газеты «Завтра». Они беспощадны по отношению к палачам и богачам. Они едки и язвительны по отношению к западной цивилизации во главе с США. Это откровенная поэзия протеста. Откуда эта смелость и этот протест? Я вывожу их из потаенного гетто, заложенного с детства в душе маленькой киевлянки. Но, думаю, у каждого из сотен тысяч ныне протестующих есть своя потаенная ниша, своя глубинная причина для протеста. В конце концов, и у Александра Проханова, и у Василия Белова они – эти причины – тоже разнятся. Каждый шел к своему противостоянию с нынешней бесовщиной своим путем. Юнна Мориц с образом гонимого гетто в душе нашла себе в современной России точно обозначенное, ею воображаемое и ею воспроизведенное в стихах место певца в переходе, зарабатывающего таким нелегким трудом деньги на помощь близким. Думаю, все свои яркие протестные стихи Юнна Мориц пишет с точки зрения этого нищего наблюдателя жизни, обездоленного музыканта-побирушки в уличном переходе или в переходе метро. Это ее будто бы самоуничижение лишь поднимает поэта над всей сытой, богатеющей на глазах нищего народа, культурной тусовкой: «Искусство шутом враскоряку жрет / на карнавале банд… / Кто теперь сочиняет стихи, твою мать?.. / Выпавший из гнезда шизофреник. / Большой настоящий поэт издавать / должен сборники денег…» Она презрительно отвернулась от сборникоденежных поэтов, она не хочет быть с великими лакеями, вспомним ту же семейку Ростроповичей, жадно слетающихся на деньги, нет, ей противно такое величие. «Какое счастье – быть не в их числе!.. / Быть невеликим в невеликом доме, / в семействе невеликих человечков…» Юнна Мориц несет в себе образ гонимого еврейства, и ей в нынешней поэзии явно не по пути с тем же еврейством, вышедшим из гетто, пересевшим в «Мерседесы» и переехавшим в особняки. Она своей поэзией входит в противостояние и с еврейством всемирным, европеизированным, забывшим про гетто обездоленных и заботящимся лишь о правах граждан мира, скажем, с поэзией такого рафинированного сноба, как Давид Самойлов, для которого Юнна Мориц со своей гонимостью и отверженностью гетто наверняка была чересчур местечкова. Вот и в нынешней действительности Юнна Мориц ассоциирует себя не с богатой финансовой элитой и не с прикормленными ими культурными лакеями, а с униженной бедолагой, поющей в переходе. Это у нее не единичное стихотворение, а повторяющийся мотив. Знак поэта, его нынешняя мета.
Тут я давеча клянчила работку,
Чтоб родимого спасти человека,
Прикупить ему скальпель с наркозом.
Обратилась к одному прохиндею,
Гуманисту в ранге министра,
Борцу за права чикатилы…
………………
– Ты очнись, оглянись, что творится!
Президент еле кормит семейство!
А уж я обнищал невозможно!
Тут приехала за ним вождевозка,
И помчался он работать бесплатно,
Голодать на кремлевских приемах,
Делить нищету с президентом.
А я мигом нашла себе работку —
Подхватила я свой аккордеончик,
В переходе за денежку запела,
В переходе, в подворотне, на крыше,
Ветром, ливнем, а также метелью
Заработала на скальпель с наркозом.
Поэт, он же бродячий музыкант, певе
ц в переходе, и его песни переходят в метели, ветры, ливни, его слово оказывает реальную помощь проходящим людям. Эта поэзия – святое унижение, дабы помочь страждущим. В книге «Таким образом» целый цикл Юнна Мориц поименовала «Вчера я пела в переходе»: «Вчера я пела в переходе / и там картину продала / из песни, что поют в народе, / когда закусят удила…» Место в переходе – это ее определившееся место в гетто, это ее отношение к жизни, это ее способ существования. Вон из элиты, туда, к переходу, к гонимым, к нищим, которым сама на бумаге рисует за отсутствием красок окурками свою мелодию тоски. Когдатошняя невыездная протестантка, подписывавшая лишь письма в защиту Солженицына и Синявского, в своем переходе тоскует о поэзии большого стиля, над которой ныне издеваются все поц-модернисты.
