Текст книги "Газета День Литературы # 87 (2004 11)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
леТим
Летим
лЕтим
лЕтим
летиМ
Так, играя на компьютере, бескрылый стихотворец из легендарного Братска выразил типичное расхождение между тем, что нам пытаются выдать за летучие поиски, и тем, что происходит в реальности.
На предыдущей Международной книжной ярмарке в номинации «Поэзия года» был отмечен сборник «НЕ столичная литература. Поэзия и проза регионов России», откуда взята эта тлеющая строфа. И почему-то проза в номинации была отброшена. Может, из-за подобного отвратного позора в прозе малых форм: «Один художник гулял с мертвым цветком, всем его показывал и видел ангелов. Но всякие суки пинали его сокровище, е..... по углам и воняли. За это художник их всех сделал мертвыми». Эта мертвечина принадлежит Ольге ФЦ из Иваново. А вот и «поэзия» Ефима Бернштейна из Твери:
Ах, вишенка-черешенка
Ах, лето на земле!..
А девочка-повешенка
Качается в петле...
Виси-виси, поскрипывай
и падать не спеши.
Ах, мед душистый липовый,
отрада для души!
Это разложение с восклицательным знаком не подлежит ни критической оценке, ни эстетическому анализу, но... тиражируется интеллектуалами, номинируется устроителями. И – награждается!
Причем это не просто прихоть сытых, провал вкуса, а – продуманная, агрессивная и финансируемая идеология. Составитель Д. Кузьмин сам настаивает, что стремился представить возможно большее число регионов не только для галочки и отрапортовать об этом. Его цель – навязывание подобных вкусов и новых авторитетов: «Внимание: в общероссийском масштабе способно, думается, до известной степени подстегнуть литературный процесс в регионе (ох, ты!– А. Б.), а расстановка акцентов в таком издании, как это,– повлиять на региональную расстановку сил и иерархию авторитетов». Последнее словцо можно понимать и с его нынешним криминальным оттенком. Вот эти строки, например, Сергея Медведева – просто преступление перед православием и иудаизмом заодно:
Играют девочки в хоккей,
Считают синяки, но тайно
Мечтают, как судья-еврей
С креста им крикнет:"Шайбу-шайбу!"
Кощунственный бред: хотя бы потому, что судья никогда «Шайбу!» не вопит. На черта ему, режиссеру игры, такое кричать? Но крикливая толстенная книга наглядно показала, что ее авторы прекрасно уловили требования времени и спроса, поощряемого фондами, грантами, спонсорами.
Это – один путь процветающей «нестоличной поэзии». А есть другой, ухабистый, не сулящий благополучия авторам. Его представила, например, вдохновитель антологии «Любимые дети державы» Лариса Баранова-Гонченко, которая свое предисловие начала с достаточно странной фразы: «Эта книга никогда не ляжет на стол президента. Её никогда не удосужатся взять в руки члены правительства». Конечно, не удосужатся, раз в новогоднюю ночь министр Греф сравнил несравнимое и опроверг Тютчева... Губерманом: "Как сказал другой гений:
Давно пора, едрёна мать
Умом Россию понимать".
Но характерно, что критика, опекающая целую плеяду других НЕстоличных по духу или месту жительства поэтов, тоже как бы хочет тысячным тиражом влиять не только на регионы, но и на всю страну, а если учесть, что Михаил Шелехов или Вячеслав Артемьев – белорусы, то и на целый Союз, который даже в составе двух стран не складывается, хотя Виктор Верстаков поёт с накалом:
Не жду ни подмоги, ни чуда,
Прости лишь до срока вину.
Отец, я тебя не забуду.
Отец, я верну нам страну.
У него, как и у Виктора Лапшина из Галича или у Светланы Сырневой из Вятки,– совершенно другая страна, а в ней – другие правители. Замалчивание не страшно отважным авторам этой книги – любимым детям разрушенной державы, но пасынкам страны победившего капитализма:
Проживу, как поляна в бору
Или – как муравейник в овраге
С их невидимой на миру
Малой долею тихой отваги.
Светлана Сырнева пишет в авторском предисловии: «Моя бабушка, сельская учительница, предложила назвать меня Светланой – в честь дочери Сталина. В нашей семье очень любили поэзию Некрасова, и к четырем годам я знала наизусть многие его стихи». У нее – свои воспоминания, ценности, идеалы, внушенные с деревенского октябрятского детства, где «сапожонки дырявые», но и гордая песня в «гремучем кузове» звучит:
Моя Родина самая сильная
И богатая самая.
Ей вторит, обращаясь к забытым приметам, Николай Шепилов, а в предисловии признается, что «прожил в Отечестве чистым нелегалом более чем три десятка лет... Вот и всё моё творчество: Родина глазами нелегала». Казалось бы, ему-то и нужно открывать с такой биографией третий из рассматриваемых сборников – «Дикоросс», который имеет претенциозный подзаголовок: «Приют неизвестных поэтов». Его составитель Юрий Беликов приводит в предисловии стихи, которые сочинил мифический «слесарь Черепаныч, плюнувший в рожу комсоргу Литинститута и с той поры кочевавший по лагерям»:
Вы – поэты, мы – поэты,
Отчего ж, едрёна мать,
Вас печатают газеты,
Нам – заказана печать.
По дикой логике и иронии судьбы книга составлена из стихов, напечатанных именно в газете – «Трибуна». Но Шепилов, при всей своей нелегальности, не мог бы попасть в сборник, поскольку он давно печатал в газетах стихи и прозу. По этой же причине нет в книге и стихов самого неприкаянного, но самого издаваемого поэта России, который писал: «...Ветер гнал меня по всей земле, и я нигде не мог остановиться» – Николая Рубцова, а строчки Аркадия Кутилова, который умер бродягой в сквере в Омске, конечно же, есть:
Путь-дорога неизвестная,
и не жди меня жена...
Потому и путешествую,
Что квартира не нужна.
Так что принцип отбора авторов по высшему счету непонятен, поскольку стихотворцы, которые старше Рубцова, соседствуют с Ильей Тюриным, трагически ушедшим совсем молодым.
В сборнике «Приют неизвестных поэтов» пьют и надрываются очень много и даже – ширяются: «Мы легко нарушаем границу обычной любви под воздействием опия...» (Валерий Прокошин).
Выпив невельской водки
с добавкой цикуты и Леты,
встречу гостя.
– Налить Вам, Иосиф?– понятно, что Геннадий Кононов обращается к Иосифу Бродскому, но неясно, почему именно к нему – человеку достаточно трезвому и расчетливому. Да и не он один апеллирует – впрямую или косвенно. Еще смешнее читать стихи преуспевающего тележурналиста Сергея Сутулова-Катеринича, у которого мелькают, как в блатных песнях радио «Шансон»: мент, «Бутырка», «до фени-лампочки», но вдруг врывается такое признание:
В любом Отечестве изгой:
Табу, тавро, товарный знак.
Любимый инструмент – гобой.
Любимый профиль – Пастернак...
Во многих стихах антологии, слишком красиво изданной для изгоев, сквозит эта мода на изгойство под изысканный гобой, отверженность без самоотверженности, пьяная рисовка без похмелья, в стилистике Бродского или Пастернака. Что ж, этот путь тоже хорошо натоптан еще от времен имажинистов и эпигонов «Москвы кабацкой» до экспериментального Вознесенского. Хотя столица по-прежнему дарит, например, талантливые стихи молодой минчанке Анне Павловской:"Москва похожа на верблюда, что носит сразу семь холмов" или живые строки тому же Борису Косенкову из Самары:
До Тверской прогулялся с Арбата —
и пошел ночевать на вокзал.
– Что-то русского тут маловато! —
Сокрушенно соседу сказал.
А сосед
свои ноги босые
прохлаждая, сронил заодно (это как – заодно? – А.Б.):
– Так Москва – это ж разве Россия?
Тут Россией не пахнет давно.
Как коренной москвич, знающий те закоулки, где осталась еще душа Москвы, все-таки соглашусь с этим поверхностным наблюдением, но замечу, что, когда в сказках Баба-Яга или Кощей Бессмертный кричали, чуя присутствие бесстрашного витязя, выбравшего самую рисковую дорогу: «Что-то русским духом пахнет!», они, конечно, имели в виду не босые ноги соседа или иные атрибуты новомодной поэтики, а ту силу, что и оборачивается победой, а не погибелью для богатыря, оставшегося верным самому себе.
Я взял три характерных антологии, три условных пути бытования и развития современной поэзии, не возвеличенной, не подкрепленной устоявшимися именами и репутациями: первый – мнимо дерзкий, авангардный (все-таки смешно, когда массовое поветрие выдается за авангард, предполагающий рисковую группу разведчиков боем), безобидный и приспособленческий, позволяющий комфортно сущест– вовать на скудной нашей равнине; второй – гражданственный, сознательно традиционалистский, в чем-то жертвенный, приземленный по форме, но устремленный к небесам и к стихии народной жизни; и, наконец, третий – богемный, ернический, выпавший на долю поэта или картинно выбранный, выделенный из толпы. Конечно, все эти определения – не слишком точны, многие стихи и даже авторы в этих сборниках могли бы поменяться местами, но тот, кто прочтет эти книги одновременно, поймет, на каком перепутье стоит сегодня нестареющая и загадочно улыбающаяся Муза – она-то парит, где хочет.
ПЕРЕСТАЛО БИТЬСЯ СЕРДЦЕ ВЕЛИКОГО ГОРЦА
Перестало биться сердце Народного поэта Дагестана Расула Гамзатовича ГАМЗАТОВА. Гордый, крылатый певец Кавказа, защитник СССР, один из самых родных и щедрых поэтов России, Расул Гамзатов необыкновенно любим всем многонациональным народом нашего Отечества, и по всему вселенскому миру его поэзии всегда распахнуты двери. Пронзительный лирик, вдохновенный прозаик, зоркий философ, пророк и мудрый учитель Р.Г.Гамзатов совершил великий литературный и жизненный подвиг.
Сегодня по-особенному скорбно и пронзительно звучат слова его песни, ставшей всенародной:
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я полечу в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех тех, кого оставил на земле...
Прощай, наш бесценный друг и брат! Спасибо тебе за всё!
Исполком Международного Сообщества Писательских Союзов и Правление Союза писателей России.
Сергей МИХАЛКОВ, Юрий БОНДАРЕВ, Мустай КАРИМ, Арсений ЛАРИОНОВ, Шавкат НИЯЗИ, Валерий ГАНИЧЕВ, Валентин СОРОКИН, Игорь ЛЯПИН, Ринат МУХАМАДИЕВ, Давид КУГУЛЬТИНОВ, Феликс КУЗНЕЦОВ, Евгений ЗАДОРОЖНЫЙ, Владимир ГУСЕВ, Юрий ПОЛЯКОВ, Исхак МАШБАШ, Нурлан ОРАЗАЛИН, Надырбек АЛЫМБЕКОВ, Хута БЕРУЛАВА, Сергей ЕСИН, АНАР, Чингиз АБДУЛЛАЕВ, Алесь ПАШКЕВИЧ, Владимир СПЕКТОР, Мехмон БАХТИ, Аскар ХАКИМ, Тулепберген КАИПБЕРГЕНОВ, Людмила ЩИПАХИНА, Николай ПЕРЕЯСЛОВ, Геннадий ИВАНОВ, Олег ШЕСТИНСКИЙ, Юрий КОЛЕСНИКОВ, Ирина СТРЕЛКОВА, Анатолий ПАРПАРА, Алесь КОЖЕДУБ, Елена НИКОЛАЕВСКАЯ, Саид-Хамзат НУНУЕВ, Людмила САЛТЫКОВА, Владимир ФОМИЧЕВ.
Александр ПРОХАНОВ, Владимир ЛИЧУТИН, Станислав КУНЯЕВ, Евгений НЕФЁДОВ, Юрий КУЗНЕЦОВ, Владимир КОСТРОВ, Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ, Владимир БОНДАРЕНКО.
Геннадий ИВАНОВ ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ ТЮТЧЕВСКИХ ПИСЕМ
Вот уже пошёл второй десяток лет, как мы переживаем такое состояние, когда кажется, что всё рассыпается. Потеряны все цели и ориентиры. Все не конкретно, расплывчато, хаотично, противоречиво. Появляются бесчисленные прожекты – и тут же лопаются, возникают манящие образы – и, как миражи, обманывают.
Происходит то, о чем в «Закате Европы» писал Шпенглер: во времена стагнации общество нуждается в непрестанном поиске, выдумывании очередных идеалов. В нормальные времена люди не задумываются о них. Они у них в крови.
Но нужно ли нам выдумывать эти очередные идеалы? У России есть идеалы. Надо только вдуматься в свою историю, в свои ошибки, в свои победы.
Тут многое зависит от власти: будет она направлять усилия народа на обретение своих идеалов, или, наоборот, будет мутить воду или будет равнодушной…
Вопрос о власти всегда и везде ключевой вопрос. Образ ее сейчас тоже расплывчат. Одни хотят такую власть, другие – эдакую. А чего хочет она сама? Тут полный туман. Кризис власти ужасающий. Ошибок сделано много.
Но эти ошибки делались и сто лет назад.
Надо извлекать уроки.
К этому выводу я пришёл, перечитывая письма великого нашего поэта и мыслителя Фёдора Ивановича Тютчева. Оказывается, у него много размышлений на тему, скажем так, «власть в России». Суждения глубочайшие. Они настолько для нас актуальны, как будто написаны в наши дни. Они ощутимо приближают нас к пониманию, чем же должна быть у нас власть, какой она должна быть.
Впервые я читал письма Тютчева, будучи студентом. И тогда искал в них и находил мысли о творчестве, о поэзии, о жизни. А теперь стал читать – и пронзительнее всего воспринимал мысли о России.
Вот пишет поэт письмо Александру Михайловичу Горчакову, министру иностранных дел, в будущем государственному канцлеру: «Но не опасности создавшегося положения сами по себе пугают меня за вас и за нас. Вы обретете в самом себе достаточно находчивости и энергии, чтобы противустать надвигающемуся кризису. Но что действительно тревожно, что плачевно свыше всякого выражения, это – глубокое нравственное растление среды, которая окружает у нас правительство и которая неизбежно тяготеет также над вами, над вашими лучшими побуждениями».(Выделено здесь и далее, когда нет ссылок на автора писем, мною. – Г.И.)
Далее Тютчев более конкретно говорит о среде , в которой и он находится: «Всё, что я примечаю, всё, что я слышу вокруг себя, внушает мне как бы предчувствие невероятной подлости…». От кого он ждет этой подлости? От каких сил? От «всего антинационального по эгоизму или происхождению…». « И вот эти-то люди являются вашими естественными врагами… – говорит поэт Горчакову. – Они не простят вам разрушение системы, которая представляла как бы родственные узы для всех умов, как бы политическое обиталище всех этих убеждений. Это – эмигранты, которые хотели бы вернуться к себе на родину, а вы им препятствуете…».
Мне казалось, что в середине девятнадцатого века и слова-то такого в ходу не было – эмигрант. Видимо, его не было в нынешнем понимании, когда эмигранты у нас на каждом шагу: они и там, они и тут, они и на радио, они и на телевидении, они в Америке и в Израиле, и в Австралии, и в Лондоне… И все – наши эмигранты.
В тютчевском контексте – это люди, которые, будучи у власти, не думают о национальных интересах, думают, как бы «вернуться к себе на родину», или Россию, лишив самобытности и индивидуальности, изменить под эту самую свою «родину». Так было уже тогда. А сейчас-то из нас лепят кому что вздумается…
Кого-то из читателей может покоробить «по происхождению». Нет, Тютчев не был шовинистом. У него жены были немками. И вообще известно, что он не шовинист. Дело в другом. Было же засилье иностранцев в России. Хотя бы при Бироне. Это мы знаем даже из школьных учебников. Были другие такие периоды в нашей истории…
Сколько людей по происхождению были не русскими, не из России, а для России делали великие дела.
Тут определение простое: человек чувствует себя единым с Россией, заботится о её национальных интересах – это одно. Какой бы национальности он ни был. И другое – когда человек, живя в России, или, больше того, находясь в руководстве страной, не исповедует национальных интересов, предаёт их, продаёт, играет в них, преследует свои корыстные цели или вообще отстаивает интересы другого государства.
Власть должна прежде всего заботиться о национальных интересах. Попробовал бы Буш-младший или старший поставить «новое мышление» выше национальных интересов, развалить страну, а потом выставлять себя снова кандидатом в президенты…
Но чтобы отстаивать эти интересы, надо проникнуться национальным сознанием. Тютчев пишет Горчакову: «Перед лицом создавшегося положения и ввиду того, во что оно может превратиться, сам государь по вопросам внешней политики не менее вас нуждается в более твердой точке опоры, в национальном сознании, в достаточно просвещенном национальном мнении…».
К идеалу власти на Руси, в России: власть не должна быть безбожной. В письме графине Антонине Дмитриевне Блудовой поэт пишет: «Одним словом, власть России на деле безбожна, ибо неминуемо становишься безбожным, если не признаёшь существования живого, непреложного закона, стоящего выше нашего мнимого права, которое по большей части есть не что иное, как скрытый произвол. В особенности грустно и безнадёжно в настоящем положении то, что у нас все общество – я говорю об обществе привилегированном и официальном – благодаря направлению, усвоенному им в течение нескольких поколений, не имеет и не может иметь другого катехизиса, кроме катехизиса самой власти».
У нас идёт борьба за власть день и ночь, год за годом…
Конечно, видимо, со временем придут к власти люди истинно верующие, а не атеисты и не авантюристы.
Народ наш очень устал от демагогии и от риторики. И прежняя власть этим грешила, и нынешняя взяла на вооружение риторику.
В письме к Ивану Сергеевичу Гагарину, издателю сочинений Чаадаева, Тютчев писал: «Мне приятно воздать честь русскому уму, по самой сущности своей чуждающемуся риторики, которая составляет язву или скорее первородный грех французского ума. Вот отчего Пушкин так высоко стоит над всеми современными французскими поэтами…»
Конечно, в двадцатом веке мы, видимо, обогнали все страны по риторике, но пора возвращаться к себе. И в поэзии, и во власти.
Кстати, в поэзии риторики было не меньше, чем в президиумах.
О своих переживаниях севастопольского поражения (Крымская война) Тютчев пишет жене Эрнестине Федоровне: «Одним словом, несмотря на истинные чудеса храбрости, самопожертвования и т.д., нас постоянно оттесняют, и даже в будущем трудно предвидеть какой-нибудь счастливый оборот. Совсем напротив. По-видимому, то же недомыслие, которое наложило свою печать на наш политический образ действий, оказалось и в нашем военном управлении, да и не могло быть иначе. Подавление мысли было в течение многих лет руководящим принципом правительства. Следствие подобной системы не могли иметь предела или ограничения – ничто не было пощажено, все подверглось этому давлению, всё и все отупели».
Так называемые наши «застойные годы» угадываются здесь абсолютно.
Письмо Горчакову о небходимости национального сознания у государя, которое я цитировал в начале, написано в 1859 году, Но эта мысль постоянно его беспокоит. Вот через восемь лет, в 1866 году, поэт пишет Э.Ф.Тютчевой: «Я только что провёл три дня между Ораниенбаумом и Петергофом, ведя политические прения со всеми членами августейшей семьи, которые все разделены между собою своими немецкими симпатиями и антипатиями…Единственное, что совершенно отсутствует, это – русская точка зрения на вопрос. Это навело меня на печальные раздумия».
Господи, как Тютчев переживает, что у властей предержащих отсутствует понимание национальных интересов. Вот он пишет княгине Е.Э.Трубецкой: «…как бы ни старалось правительство, какие бы чувства, хотя самые добродетельные, самые великодушные и самые бескорыстные оно ни испытывало, но если оно перестает быть представителем и воплощением национальных интересов страны, если оно осуществляет лишь политику личного тщеславия, оно никогда не заслужит за рубежами ни благодарности, ни даже уважения. Им будут пользоваться в своих выгодах, и над ним по праву будут смеяться».
Тут уж прямо Тютчев подставляет зеркало нашим всем нынешним лидерам. И самому нынешнему.
В этом же письме Тютчев высоко отзывается о Бисмарке. «Самые ожесточенные враги политики г-на Бисмарка не откажут ему в уважении, ибо видят в нем энергичного, самого убежденного представителя национальной идеи, тогда как наше преувеличенное миролюбие доставит нам в конце концов только свистки и шиканье. Высмеют – и вполне заслуженно – труд, который мы берем на себя, чтобы привести к согласию державы, слишком естественно расположенные к тому, чтобы быть в согласии всякий раз, когда дело идет об оспаривании и отвоевании у России ее исторического права или даже об отрицании ее права человеческого…»
В другом письме Тютчев напоминает, что Запад не раз приходил «выказать свое отрицание России и преградить ей путь к будущему».
Конечно, времена меняются. Теперь вроде бы Запад наш лучший друг. Но историю помнить не мешает и царям и президентам.
Вот мы видим, что претензии к власти по сути своей остались те же, что были и сто лет назад. Точнее, сто тридцать лет назад. Нравственное растление среды, окружающей правительство, – тогда, а теперь – растление самого правительства. Тогда государь нуждался в более твердой точке опоры, в национальном сознании, и теперь наша власть нуждается в этом. Только теперь все стало гораздо острее.
Дореволюционную Россию идеализировать не надо. Это видно и по письмам Тютчева. Не надо идеализировать и советскую Россию, тут всё ясно. Но надо искать подлинные интересы России во все времена.
«И пройдет время, пожалуй, много времени, прежде чем несчастная Россия, та Россия, какою её сделали, осмелится позволить себе более живое сознание своего Я и своего Права, чем может иметь хорошо расположенный к ней иностранец». Так считал Федор Иванович Тютчев.
Думаю, что времена эти еще не наступили. Наступят ли они когда? Хочется в это верить, хоть и раскручивается на глазах Бог знает что.
И все же верится, что будет у нас власть такая, которая не унижать нас будет, а утверждать наше достоинство.
