Текст книги "Газета День Литературы 162 (2010 2)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Цзя Пинва НЕБЕСНЫЙ ПЁС
ОСЕНЬ
Третье число девятого месяца по лунному календарю было днём рождения Тяньгоу. Тяньгоу родился в год Крысы – первого из двенадцати животных традиционного летоисчисления. Однако на пороге своего тридцатишестилетия он никак не мог избавиться от снедавших его дурных предчувствий, поэтому бередящее чувство душевного беспокойства оставляло свой отпечаток практически на всём, за что бы он ни брался.
В прошлом же году его старшей тётке пришлось даже напомнить беспечному Тяньгоу о его собственном дне рождения за несколько дней до наступления этой даты.
По правде говоря, в своих отношениях с родственниками Тяньгоу заслуживал искреннего сочувствия. Клан семьи Ван не отличался многочисленностью, а прямое потомство и вовсе было в нём скудным. После смерти родителей большая часть родни самоустранилась, остальные время от времени поддерживали с Тяньгоу какие-то отношения, хотя свысока судили о нём, как о совершенно бесперспективном отпрыске рода. Таким образом чувство родственной связи постепенно измельчало, подобно обмелевшему ручейку. Тяньгоу был старшим племянником своего дяди. И именно он больше остальных в семье сокрушался о его смерти, однако в поминальной надписи на могиле дяди имя Тяньгоу даже не упоминалось, несмотря на статус первого племянника. На его месте красовалось имя уже почившего сына младшей тётки, который в своё время был директором уездного отделения банка и обладал надлежащим социальным и семейным статусом, будучи женат и имея сына. Это до глубины души возмутило Тяньгоу: с какой стати официальный статус в семейном клане должен игнорироваться из-за отсутствия каких-то формальных свершений в жизни! Оскорблённый таким пренебрежением он опустился на колени перед могильным холмом и безутешно зарыдал. С тех пор единственным человеком среди всей родни, к кому он испытывал искреннюю привязанность, была старшая тётка.
Тётка была единственной родной сестрой его матери, но при этом совсем не выглядела на свой возраст. Как она сама это объясняла, «всё потому что приходится вытягивать Тяньгоу». Под «вытягиванием Тяньгоу» она в основном подразумевала устройство его семейной жизни. Видя, что к тридцати пяти годам дело так и не стронулось с мёртвой точки, тётка обеспокоилась, как бы в этом тридцать шестом переломном году с ним не случилось какого-нибудь несчастья, и без конца твердила, что он должен вести себя осмотрительней и осторожней. Кроме того, она настаивала, чтобы свой день рождения Тяньгоу справил с размахом, дабы обратить злую судьбу в счастье и развеять всевозможные беды и невзгоды.
Однако празднование дня рождения Тяньгоу в тот год устроил не кто иной как жена колодезных дел мастера. За три дня до назначенного дня она категорически запретила мастеру и его ученику копаться с колодцами, а третьего числа девятого месяца накрыла стол, до отказа заставив его разнообразными лакомствами и рисовым вином. В самом разгаре трапезы явилась и тётка Тяньгоу, специально перебравшаяся в этот день с другого берега реки. Она сначала отправилась в дом Тяньгоу, но, не застав его на месте, решила поискать его здесь. Увидев накрытый яствами стол, она от благодарности буквально рассыпалась в любезностях по отношению к жене мастера. Тётка извлекла из сумки лапшу и угощения, а затем вручила Тяньгоу рубашку, красный шёлковый пояс-кушак и красные штаны. (Красный цвет в Китае ассоциируется с женитьбой или свадебной церемонией. Таким образом тётка преподносит Тяньгоу «говорящий» подарок, желая ему устроить свою семейную жизнь – прим. переводчика.) Тридцатишестилетнего Тяньгоу до слёз рассмешило это трогательное представление с дарением подарков, словно он всё ещё был каким-нибудь малым дитятей. Когда тётка отправилась восвояси, Тяньгоу хотел было отдать все свои подарки Усину, но хозяйка, нахмурившись, приказала ему немедленно примерить наряд самому. Выражение её лица было настолько суровым, что Тяньгоу ничего не осталось, как подчиниться.
Теперь, когда этот опасный год подходил к концу, тётка вновь приехала с визитом с другого берега реки. От вида излучающего здоровье и силу Тяньгоу на её лице появилось выражение такого блаженства, словно она возносила молитвы Будде. «Похоже, что ты человек с сильной жизненной энергией, – заявила она. – Если с тобой не случилось никакого несчастья в этот переломный год, то в будущем твои дела будут только поправляться». Радуясь собственной мысли, она пустилась в рассуждения о том, что в семье Ванов всё-таки будет кому продолжить род. Потом, от мысли о своей так рано ушедшей из жизни сестре, её глаза наполнились слезами.
– Тяньгоу, когда справишь день рождения, займись наконец созданием семьи… Скажи тётушке, положил ли ты глаз на кого-нибудь в этом году?
– Нет, – честно ответил Тяньгоу.
– Тогда у меня есть для тебя одна кандидатура. Она – разведённая женщина, но с хорошей фигуркой и лицом настоящая красотка, а ещё у неё трёхлетний ребёнок. Этой весной она только развелась с мужем. Что скажешь?
– Да ты что, тётушка! Я эту женщину ещё и видом не видывал, а ты хочешь, чтобы я что-то тут решил!
– Ну, расскажи тогда, какую такую женщину ты хочешь?
Тяньгоу надолго задумался, но так и не нашёлся с ответом.
– Ну, с чего это ты такой застенчивый? – воскликнула тётка, схватив его за ухо. – Ему уже скоро тридцать семь, а он всё краснеет, чуть что услышит про женщин. Пора бы тебе очнуться немного!
Тяньгоу про себя посмеялся над тёткиными словами: чего такого это он не знал о женщинах! Но пока она продолжала говорить, он сделал вид, что смутился ещё больше, намеренно демонстрируя собственную наивность. Сам того не заметив, он немного заигрался, и тётка, вздохнув, замолчала. Тяньгоу же в конце концов не удержался и спросил:
– Тётушка, а она похожа на мать Усина?
Сказав, Тяньгоу затаил дыхание, дожидаясь ответа.
– Характер у неё, конечно, не такой мягкий, но зато она будет помоложе матери Усина. Тяньгоу, ничего ты не понимаешь в женщинах. Это только бататы, чем они больше, тем вкуснее, а женщины – наоборот, чем моложе, тем сочней.
Тяньгоу притворился, что не понял, что она имеет в виду.
Потянув его за плечо, тётка заметила, что на рукаве Тяньгоу зияла прореха. Орудуя иголкой и ниткой, она продолжала:
– А что у неё ребёнок – не беда. Кто сказал, что раз не родной, то не будет почитать за отца? Я уже с ней встречалась, и она совсем не против. Говорит только, что живёт со старухой-матерью и младшим братом, и всё хозяйство сейчас держится на ней. Так что, если она опять соберётся замуж, ей придётся позаботиться о них и оставить им немного денег. У тебя на руках сейчас сколько есть?
– Сотни три, – ответил Тяньгоу.
– Да это всё равно что муха у тигра в пасти! Деньжат тебе надо бы ещё подкопить.
Тяньгоу сразу же потерял к затее интерес и пробормотал:
– Ну раз так, тогда и бог с ней.
– То есть как это – бог с ней? – продолжала тётка со всей авторитетностью своего возраста. – Смотри не упусти свой шанс! Ведь пока не попробовал сахар на вкус, не узнаешь, что он сладкий. Женщина в доме – это сплошное удобство – днём она тебе готовит еду, ночью – согревает ноги, а ещё она будет развлекать тебя беседой и нарожает детишек. Так чего тут тянуть резину? Я отведу тебя к ней – познакомитесь. Сначала обо всём сговоритесь, а уж деньги ты потом понемногу заработаешь.
Через три дня Тяньгоу пошёл на встречу с этой разведённой женщиной. И хотя она совсем не сияла красотой, как то расписывала ему тётка, однако обликом была совсем не дурна. Вернувшись, он рассказал о встрече матери Усина. Необычайно обрадовавшись, та воскликнула:
– Ну так значит и дело в шляпе, Тяньгоу! Эти несколько месяцев тебе, конечно, придётся стиснуть зубы да затянуть пояс потуже, чтобы подкопить денег.
– Но очень уж у этой женщины крутой нрав. Она, похоже, не мужа ищет, а кредитора-спонсора.
– Женщины иногда бывают недальновидны, – вздохнула хозяйка. – Но их нельзя за это винить, ведь им приходится заботиться обо всём в семейном хозяйстве – от начала и до конца.
Тяньгоу возразил:
– А вот ты, хозяйка, совсем не такая!
Жена мастера с улыбкой на губах приказала ему не забываться и попридержать свой длинный язык. Тяньгоу и правда следовало лучше следить за своими словами. Он вообше-то был не мастер на сладкие речи, а когда пытался, то чаще всего выдавал какую-нибудь несуразность, после чего обычно старался отделаться придурковатой улыбкой.
Неожиданно Тяньгоу признался:
– Хозяйка, почему-то мне кажется, что у нас с ней вряд ли возникнет какое-нибудь взаимное чувство.
Видя, что он говорит искренне, жена мастера со всей серьёзностью взглянула на него и спросила:
– Тебя смущает, что она разведена?
– Не в этом дело. Я бы женился на ком-нибудь даже много старше её, только бы у неё было доброе сердце.
После этих его слов выражение на лице хозяйки вдруг резко изменилось, и Тяньгоу понял, что проговорился. Между ними на мгновение повисла неловкая пауза, а потом жена мастера встала, сказав, что ей пора идти на склон горы за хворостом и ковылём. Тяньгоу тоже поднялся и отправился к себе.
Но едва он вышел за двери дома, как опять услышал голос хозяйки:
– Вечером, как стемнеет, приходи сюда, я угощу тебя лапшой.
– Лапша днём, лапша вечером – похоже, что ваше семейство совсем не бедствует! – удивился Тяньгоу.
– Не только лапша, но ещё и варёные в сое яйца! Ты забыл, что за день будет завтра?
Вспомнив, что завтра должен быть его день рождения, он стушевался и заметно покраснел.
– Хозяйка, я – сирота, без отца и без матери, и никто кроме тебя не помнит о моём дне рождения. Как мне тебя за это благодарить?
– Ну вот опять он со своими вольностями! Где ты только этому научился?
– В том, что я сказал, нет никакого лукавства. Хозяйка, одного только твоего приглашения будет мне достаточно. С ним одним я легко проживу до девяносто девяти лет. А по поводу моего дня рождения даже и не думай, я ведь давно уже никакой не ученик мастеру!
– Ещё и жену толком не выбрал, а уже заводит вежливые речи, будто какой чужак. Боюсь, что твой день рождения я теперь устраиваю в последний раз. Как женишься, в следующем году только тихонечко приду к тебе домой попробовать лапшу долголетия, раскатанную твоей женой. А сегодня вечером и не думай отказываться – обязательно приходи! Твой переломный год подошёл к концу, и это нужно, как следует, отпраздновать.
Пока она говорила, её глаза светились особенной чувственностью, которую так любил и в то же время так страшился непутёвый Тяньгоу. Он молча таял, словно кусок льда под тёплыми солнечными лучами.
Тяньгоу вернулся домой в самом приподнятом настроении. Стоя под карнизом, он любовался стрекочущими вовсю цикадами и думал о доброте своей хозяйки. Ему пришло в голову, что она, должно быть, была перерождением бодисатвы. Ведь, у каждого человека на земле есть своё особое предназначение: плотник обрабатывает дерево, каменщик обтёсывает камни, его мастер копает колодцы, он сам – собирает ковыль, а эта женщина была рождена, чтобы своей красотой и добрым сердцем облагодетельствовать всё человечество. Эта картина мира вызвала у Тяньгоу ощущение совершенного удовлетворения. И тут внезапно он впомнил, что хозяйка собиралась идти на горный склон рубить хворост. Как много хвороста может собрать такая маленькая женщина с её тонкими нежными руками? Он решил помочь ей и, прихватив серп, отправился к склону.
Весь задний склон горы был покрыт густыми зарослями ковыля, щедро окрашенного наступавшей осенью в многообразные оттенки жёлтого. Созревшие стебли затвердевали, и в этом бескрайнем жёлтом море тут и там они мелькали, словно яркие проблески начищенного золота, мерно шуршащие под нежными прикосновениями ветра. Стоявший в самом центре этой стихии Тяньгоу оглянулся по сторонам и, не увидев нигде своей хозяйки, нагнулся и принялся без остановки резать серпом ковыль, пока не собрал три огромных копны, которые он связал и оставил на месте, ожидая, когда появится женщина, чтобы, неожиданно выскочив из своего укрытия, хорошенько её напугать.
Но бодисатва почему-то всё не шла.
Продолжение следует
Перевод Павла Богачко
Михаил Никитин СУДНЫЙ ДЕНЬ
Никитин М.Н. Судный день. – М.: Зебра Е. АСТ, 2009
О чём говорит на кухне (и в других укромных местах), собравшись больше одного, русская интеллигенция – творческая и иная, итээровская, например? (Говорит, говорит до сих пор, несмотря на то, что «демократией» последних двух десятилетий предоставлена трибуна для легального высказывания – митинги, шествия, на которые она, эта «демократия», с большой-пребольшой вышки – плюёт.) О чём говорит интеллигенция? Риторический вопрос…
Тем не менее, книга Михаила Никитина «Судный день» в очередной раз отвечает на него. Встроившись в ряд художественных исследований на тему кто виноват? и что делать? она заняла там место весьма достойное. Ведь у автора и перо живое и острое, да и тема сама по себе болезненно выигрышна – этот чёрный алмаз со множеством остросверкающих граней всегда будет притягивать к себе взоры, а уж в наше эпохально-переломное время – тем более.
Итак, главная тема этих разговоров: о смысле жизни вообще – ни более, ни менее – и о смысле жизни в частности – в нашей распрекрасной России, в которой всё периодически, со степенью частотности раз в век-полтора, взвихривается, переворачиваясь с ног на голову и наоборот.
Действо, если можно так обозначить это говорение, происходит в НИИ с громким названием «Марс» в начале ли, в середине 90-ых годов. Чем занимается НИИ? А ничем – охраняет руины постсоветской науки от полного растаскивания и уничтожения мародёрами разных мастей: от собственных «кремлёвских рож» до «управления Главной Мафии», из-под которой опять же и собственное кровожадное правительство высвечивается и мировая финансово-киллерская закулиса.
Главные действующие лица – штатный люд сектора «полунатурного моделирования», начиная от его начальника Ивана Христофоровича, почтительно величаемого «секторянами» Единственным, и заканчивая «неисправимым мечтателем, романтиком и идеалистом», Тихим Ангелом – старшим инженером Николаем Тихоновичем Шебеко.
Вот в этом диапазоне – достаточно широком: от мудрости Единственного, как признанного «гения в жанре квартальных отчётов» и одновременно даровитого философа-самоучки, до застенчивости «робкого обожателя им же самим выдуманной прекрасной дамы», – сосредоточены и размышления о судьбах и Родины, болезненно развернувшейся ко всем им весьма неприглядным своим местом, и о судьбах собственных, которые, тем не менее, никак невозможно было даже помыслить вне судьбы этой легкомысленно предавшей и отринувшей их Дамы – Русской Истории начала XXI века.
Драматургии повести – это определение как нельзя лучше подходит к жанру «Судного дня», состоящему из всяческого рода разговоров: от легкомысленно дурашливых, до философски напряжённо насыщенных, – подвластно исследование сакраментальных вопросов бытия: что есть любовь-нелюбовь, что есть искусство истинное и талантливая, но подделка под него? И как, отчего «любой вид искусства всегда превратят во что-нибудь гадкое, мерзкое, тошнотворное? Возьмём, например, музыку. Сначала всё хорошо. Церковно, божественно. Звучат песнопения и хоралы. Потом балеты, симфонии, оперы. Потом живей-веселей. Эротичней. Вульгарней. Пошлей. И так до сегодняшнего разврата и сатанизма… Живопись трансформировалась в порнографию. Балет – в кордебалет. Эпос – в похождение космической проститутки. Трагедии – в фильмы ужасов… То есть любой вид искусства всегда превращается во что-нибудь мерзкое, обслуживающее массу недоразвитых идиотов»...
Вопросы, извечные больные вопросы, ответы на которые зависают в воздухе, и даны или не даны, видимо, каждому из нас в своей индивидуальной глубине и прочности от самого рождения.
Что есть грех и наказание за него? Что есть святость и воздаяние за неё? Что есть смерть и что есть жизнь?..
Вот о чём – ни больше, ни меньше – рассуждают персонажи повести, пересыпая размышления свои дурашливостью пародий, стихов, анекдотов, но не снимая этим их болезненности – и ответственности и вины с самих себя как Человеков, созданных по образу и подобию.
Ответственности за всё, что творится, творилось и, видимо, будет продолжать твориться в нашем несовершенном большом Мире и в Мире души нашей, столь же несовершенной, как и всё вокруг нас…
Валентина Ерофеева
ОТРЫВОК ИЗ ПОВЕСТИ
– Сева, в Голливуде обрыдались бы, если бы узнали, что такой масс-сценарист просиживает штаны в нашем секторе. Из кинофабрики к вам бы потекли реки портвейна, – ёрнически рецензировал Верещагин. – Да, кстати, вы не слышали анекдот насчёт «мыль-ного» масс-искусства? Один другого спрашивает: «Я слышал, что богатые тоже плачут?» Тот подтверждает: «Плачут. Ревмя ревут!» – «А богатым-то чего плакать?» – никак не поймёт первый. А второй: «Да ведь это только так кажется, что у них нет проблем! А ведь на самом деле им же до слёз бедных жалко!»
– Да-да, – блаженно улыбнулся Шебеко, – Сева очень хорошо изобразил эти серии. Там всё вот такое. Ненастоящее. И даже чувства там какие-то... синтетические. Не знаю, может быть, в «мыльных» странах они и вообще там не любят?.. Или любят как в своих сериалах... Зато у нас на Руси любовь ещё может быть глубокая, возвышенная, одухотворённая! Любовь-преклонение! Любовь-восхищение!.. Любовь к живому воплощению идеала!.. А не как там у них – любовь к заурядной пустышке!..
– Смотрите-ка, не только Голливуд, но и Белинского с Добролюбовым перещеголяли... – растроганно изумился Единственный.
– Это в нашем-то смраде любить? Это интересно, кого сегодня любить интеллигентной, порядочной женщине? Нищего или жулика?.. – зловредно поинтересовалась Сорокина.
– А кто вас просил быть интеллигентной? – напустился на неё Верещагин. – Никто не просил. Вот и расхлёбывайте теперь сами.
– Да что там говорить! Любовь была! Любовь есть! Любовь могла бы, кажется, быть! – необыкновенно преобразилась Сорокина. – Но она же не может возникнуть из ничего!.. А то, что взращивает любовь, взращивает и душу! И сердце! И чувства! Делает людей чище, приличнее, благороднее! А вы думаете ИМ нужны честные, приличные люди? Да как бы не так! Такие-то ИХ тут же скинут! ИМ нужна тупая, алчная, беспринципная масса людей! Вот ОНИ и потрафляют низменным вкусам! Насаждают их! Ларчик-то открывается просто!.. И особенно ИХ тошнит от русского духовно-вознёсшегося искусства! Как оно не гармонирует с ИХ полным аморализмом! С жаждой наживы! С разнузданностью! С рекетирством!.. Отсюда-то и идёт её охаивание! Тут-то и начинается: что вы носитесь со своей русской культурой? С чего вы взяли, что она лучше всех? Хотя ИМ также наплевать и на итальянскую, и на французскую, и на высокую культуру любой страны! Но русская культура – для НИХ главный враг! В других культурах есть шедевры грациозности и ума! Но в русской есть глубина, подлинность, гуманизм! Этим-то она и особенна! Этим-то и сильна!.. Поэтому и хотят её растоптать! Раздавить! Чтобы её как бы и не было! Чтобы никогда уж не «портила» людей к лучшему!.. И заодно уж чтобы никто никогда никого не любил!..
– Обидно; конечно, такую культуру – и коту под хвост! – безалаберно присоединился Протасов.
– Всё это, конечно, так, но люди в большинстве своём – идиоты, – упорно исповедовал Верещагин. – И любой вид искусства они всегда превратят во что-нибудь гадкое, мерзкое, тошнотворное. Возьмём, например, музыку. Сначала всё хорошо. Церковно, божественно. Звучат песнопения и хоралы. Потом балеты, симфонии, оперы. Потом живей-веселей. Эротичней. Вульгарней. Пошлей. И так до сегодняшнего разврата и сатанизма... Живопись трансформировалась в порнографию. Балет – в кордебалет. Тот ещё дальше – в стриптиз. Эпос – в похождения космической проститутки. Трагедии – в фильмы ужасов... То есть любой вид искусства всегда превращается во что-нибудь мерзкое, обслуживающее массу недоразвитых идиотов... Теперь очевидно, что и создание самой целомудренной обнажённой было также нехорошо, потому что облегчило дельцам от искусства преодолевать цензурные барьеры. И ту же самую обнажённую изображать уже в порочно-порнографическом вкусе...
– Да, воспитание в немалой степени идёт через искусство, – мягко продекларировал Единственний. – Подлинное – облагораживает и возвышает. Массовое – опустошает, разлагает и растлевает. И поэтому умная, патриотичная власть никогда не стала бы скопидомничать на подлинном, народном искусстве, ибо оно создаёт достойного, порядочного человека. А тот, в свою очередь, приносит колоссальную выгоду государству. Порядочный человек не портит, не мусорит, не уродует. Даже когда это негласно разрешено. Не из-за него содержатся прокуратуры, милиции, тюрьмы. Не он предаёт и разворовывает страну. То есть неисчислимую пользу приносят именно приличные люди. А значит, и формирующее их искусство. Другое дело, что подсчитать эту выгоду невозможно. Отсюда и расхожее заблуждение, что высокое искусство «невыгодно. А „выгодна“ масс-культура. Но кому это: „выгодно“? Обществу выгодна первая. Шоу-воротилам – вторая. Ведь даже разрушения и беспорядки после очередного рок-»концерта" – это только видимая часть айсберга. А сколько несоотносимых преступлений и плохоты даёт именно низменная культура!.. Кстати, за разрушения и беспорядки платится не из каких-то, а из наших народных средств. А вот шоу-воротилам достаётся одна только прибыль... Правда, если привить всем высокую, то кто же тогда станет проституткой, киллером, рекетиром?.. Так что перед управлением Главной Мафии стоит ответственнейшая задача массовым антиискусством добиться массового антивоспитания...
– Да уж, кто-кто, а правительство активно культивирует низменный вкус. Растлевает и развращает, – аллергически констатировал Верещагин. – А потом непричастно спрашивает: «Молодёжь, тебе рок-музыка нравится?» – «Нравится», – кричит недовоспитанная молодёжь. Тут уж правительство только демократически разводит руками. Дескать, стояли на свободе всяческого безобразия и будем на ней стоять...
– Вы знаете, всё это очень верно! – вновь задышал Тихий Ангел. – Правительство не любит искусства! Не понимает его! Оно абсолютно чуждо ему!.. Но не только оно ему!.. И чистое искусство само не терпит правительства! Не приемлет его! На дух не переносит!.. Я это... Я это удивительно в себе чувствую...
– Ну наш любимый Николай Тихонович сегодня просто засверкал новыми, неожиданными гранями, – вновь умилился Единственный. – Надо бы похлопотать о прибавке к его всё равно не выплачиваемому жалованию. Чтобы, так сказать, поощрить морально...
– Я вам больше скажу! – с дурацким лицом пообещал Сева. – Учитывая, что в обществе наметился дефицит приличных людей, то на мой взгляд назрела необходимость взращивать их специально! То есть необходимо ввести такую принципиально новую профессию, как истинно порядочный человек!.. Надобность в них велика! Это нам только что показал Иван Христофорыч! На самотёк надежды никакой нет! Откуда-то брать их нужно!.. И вот я хочу выйти с предложением к нашему уважаемому правительству: организовать министерство приличных людей! Со специальными курсами и всяким прочим! Чтобы взращивать, пестовать, поощрять!.. Глядишь – и проскочит каким-то чудом! А ваш покорный слуга, не исключено, что будет первым приличным министром! С портфелем!..
– С портвейном... – холодно прокорректировал Верещагин. – Ну, и какой оклад вы бы установили вашим приличным людям?
– Ну, в ценах восемьдесят четвёртого я бы положил что-нибудь около четырёхсот! И на жизнь должно бы хватить! И не чересчур, чтобы иного приличного не испортить!.. За особую приличность – приличные премиальные!.. Естественно, что буду хлопотать и о всём нашем секторе! Хотя из самого сектора можно никуда не уходить и приличным человеком работать как бы по совместительству!..
– Правильно! Порядочных людей надо взращивать, культивировать, поощрять! – всецело разделил Гена. – Вот некоторые кричат: молодёжь должна делать что хочет! Воспитание – это насилие!.. Да, воспитание – это насилие! Но положительное! Не воспитание – это тоже насилие! Но отрицательное! Потому что если не воспитываем мы, то воспитывает улица и массовая культура! И, кстати, в любой западной цивилизации детей ставят в угол, шлёпают по задницам, диктаторски что-то запрещают и не разрешают!.. И вообще, что такое – воспитание? Это привитие нравственных норм! И учёба – окультуривание – тоже привитие норм! И тоже нужное дело! Как же можно против этого выступать? И воспитывать человека надо всю жизнь!.. Я ничего такого сказать не хочу! Я только выступаю против той демагогии, что воспитание в смысле привития чего-то хорошего – это, видите ли, какое-то «неправильное» насилие!
– Ну, про это мы уже говорили, только короче, – нелицеприятно рецензировал Верещагин.
– Тогда покороче, а сейчас – в другом ракурсе, – позитивно отозвался Единственный. – Но, вообще, ситуация сложная. Пока масса темна, она не воспринимает культуру. Пока не воспринимает культуру – она темна. И, помнится, Аполлинарий Викентьевич объяснял, что всю страну воспитать невозможно. Почему так – вопрос особый. Но как следствие – и там и сям изобилуют большие и малые Мефистофели.
– Всю страну воспитать невозможно! Это я понял!.. – старательно усваивал Сева. – Ну, а хотя бы столицы: Москву и Санкт-Ленинград – это как, тоже гиблое дело?.. Слишком велики размеры? Да и ближне-дальних иностранцев полным-полно?
– Не только по этим причинам, – охотно просветительствовал Единственный. – Помимо всего прочего, в них ещё находится и правительство. А это уже, считай, дело пропащее. Легко видеть, что воспитание членов правительства запущено с детства. Что на стезю добродетели никто их явно не направлял. В итоге нравственность на самом нижайшем уровне. Перевоспитывать сейчас уже поздно. И если откровенно, то случай, увы, клинический. А попрание культуры этим правительством логически вытекает из его же собственного невежества.
– Да, на культуру у этого правительства денег нет! А на разврат и пропаганду алчности – сколько хочешь! – истерично выпалила Сорокина.
– А что вы имеете в виду? – осведомитель-ски справился Верещагин.
– А все эти конкурсы публичной красоты! Ток-шоу! «Поля чудес» с дорогостоящими призами! Тратиться на это, когда народ бедствует! Когда русский народ вымирает – это ли не чудовищное кощунство?!
– А весь остальной, российский?..
– И весь остальной, российский! Просто я назвала его русским!
– Вопрос с культурою непрост:
Зачем её коту под хвост?! –
от скуки зарифмовал Сева.
– Ой, мне же с этой культурой нужно в библиотеку! – чуть не запамятовала Федотова.
– Торопитесь-торопитесь, пока её окончательно не прикрыли, – индифферентно подстегнул Верещагин.
– А что такое? – сердечно взволновался Авдошин.
– Да материал нужен про революционеров-демократов. Сочинение писать, – тоскливо поведала Зина.
– Про революционеров-демократов – это ОНИ не подумавши, – экспертно определил Верещагин. – Революционеры-демократы за народ были. А сейчас ИМ нужно как бы наоборот.
– И те были за права человека. И сейчас – за права человека, – ладно сходилось у Щепетовой.
– Сейчас дали только одно право – право на хамство, которым немедленно воспользовались хамы! – вновь закатилась Сорокина. – И теперь надо терпеть хамство на улице! В инстанциях! В СМИ! Везде и всюду! Везде торжествует хам!..
– Не всё безоблачно на нашем небосклоне!
Но пробивается и солнце иногда! –
несколько смягчил Сева.
– Пробьётся, как же! Только если в вашем министерстве вы навоспитаете кучу распрекрасных людей! – взвинченно сыронизировала Сорокина. – Только на вас и приходится уповать! Только вы один и можете изменить этот мир!
– О, это вы совершенно напрасно! – с жаром возразил Сева. – Аполлинарий Викентьевич как раз утверждал обратное: «Улучшить этот мир проще пареной репы! Достаточно самому стать хотя бы чуточку лучше!..» Жаль только, что ни одна сволочь этого делать не хочет!.. О присутствующих я, естественно, не говорю!..
– А про сволочь это что же – тоже Аполлинарий или это уже пошла отсебятина? – оперативно расследовал Верещагин.
– Виноват, это уже пошла отсебятина! – в струнку вытянулся Протасов.
– Оно и видно!.. – грубо шалыгнул Верещагин.
– Вот как раз это и было правильно! Вот именно, что не хочет! – восторженно подтвердила Сорокина.
– Если человек идиот, но из него сыплются гениальные мысли, то всё-таки приходится с ним считаться! – галантно расшаркался Сева. – Только вот улучшаться люди почему-то действительно не хотят!.. Почему-то это особенно их не греет!
– В последнее время я уже думаю, что нет хороших и плохих людей, а есть, которые умеют вести себя в обществе, и есть, которые не умеют, – после некоторой паузы натужно разрешился Авдошин.
– Ну да, – с сарказмом подхватил Верещагин. – И если бандюга сегодня вас укокошил, то это не означает, что он душегуб, убийца, головорез, а просто немного нехорошо повёл себя в вашем обществе.
– Вечно вы всё вывернете... – по-детски надулся Гена. – Все люди не идеальны... Идут на какие-то компромиссы. И даже не понять, что у кого по справедливости. А что нет... Но всему есть мера. А превышение этой меры – это и есть плохое поведение в обществе, – сбивчиво объяснил он.
– А главное, мы совершенно не ценим людей, которые на пути к исправлению! – идеализированно возбудилась Сорокина. – Пусть он был плох! И даже очень плох! Но он на правильном пути! Добрые начала уже начинают в нём побеждать!.. А мы этого не видим! И только видим остатки его плохоты!..
