Текст книги "Газета День Литературы # 93 (2004 5)"

Сергей Калугин МИР МОИХ СНОВ

ВЕЧЕР

Веретенницей в поле петляет поземка,

Теребя хворостинки, пронзившие наст,

След полозьев синеет бессильно и тонко

И у дальнего стога уходит из глаз.

Сосны ловят звезду в узловатые руки,

Опускаются стылые сны декабря,

И над белым безмолвием – долгие звуки

Растворенного в сумерках монастыря.

***

Когда пронзит пылающий вопрос

И разум прянет к темному пределу,

Когда больной душевный перекос

Жгутом рыданья перехватит тело,

Я знаю путь, который не во вред,

Я знаю средство поборать сомненья,

Я прохожу за поволоку лет

В четвертый год от моего рожденья.

Здесь травы клонятся под тяжестью стрекоз,

И смолы внемлют времени и лени,

И блики дня сквозь кружево берез

Чуть наискось ложатся на колени.

Здесь мхи укрыли тайну корневищ,

Чей мир белес, чьи спутаны истоки.

Здесь шмель упорно силится достичь

Глубин цветка, где каплевидны соки.

И златоглазка призрачна, как сон,

И хрупко тело легкое сирфиды,

И черный уж свивается кольцом

У основанья дремлющей ракиты.

Отсюда путь ложится наугад

По склону земляничного оврага,

Нога скользит, и ветви шелестят

О тайнике, где обитает влага.

В густой тени, в прохладной тишине

Я, к роднику приникнув по старинке,

Ищу ответ в хрустальной глубине,

Где пляшут вместе точки и песчинки...

МИР МОИХ СНОВ

Белый дым

Поднимается облаком,

Светлым и седым,

В синеву небес —

Слышу шелест трав,

Вижу вереск холмов твоих —

Мир

Моих снов,

Гомон ручьев,

Струящих хрусталь

Средь вечных дубрав —

Покой и свобода...

Час придет,

И грехи мне простятся,

И встречу я рассвет

Средь твоих холмов,

В руку посох взяв,

Я бродягой пойду по стране

Моих снов —

Где клекот орлов,

Простерших крыла

Над скальной грядой, —

Покой и свобода,

Покой и свобода...

ВОЗВРАЩЕНИЕ В НЕАПОЛЬ

Минули годы, сбылися пророчества,

Вновь я на волны гляжу с корабля.

Друг мой! Отныне мое одиночество

Уж не разделит тебя от меня.

В море бросаются чайки проворные,

Песни русалок летят к облакам,

Сердце мое, навсегда непокорное,

Днесь продвигается к отчим брегам.

Мраморна дева в святом постоянстве

Следит, как невидимый праздным глазам

Белый кораблик из дальнего странствия

К дому скользит по лазурным стезям.

Тихо скользит по лазурным стезям...

Мрежи расторгнуты, сняты прещения,

В брежных утесах вздыхает прибой,

Помнишь ли ты о моем возвращении,

Знаешь ли ты, что я рядом с тобой?

В странных широтах

За грозным экватором

Крест одинокий взывает к звездам.

Вечное Солнце горит над Неаполем,

Вечное Небо смеется волнам...

***

Посмотри, это осень. И ветки дрожат,

Ветром сполохи клена вдоль улиц бросает.

Это было тому лет пятнадцать назад —

Может, больше – я трудно теперь вспоминаю.

Посмотри, это я. Вон – иду через мост,

Перегнулся, смотрю. Закурил сигарету.

И какой меня мучил в тот вечер вопрос?

Уж теперь не узнать. Да и нужно ли это?

Если б ведал тогда, не летел наугад

По кровавым ухабам непонятой жизни...

Почему я не вижу свой собственный взгляд,

Что сквозь ветви и годы глядит с укоризной?

ДОЖДЬ НАД ВЕЛИКОЙ РЕКОЙ

1.

Мокрый тростник на полу.

Третью неделю дожди.

Поднимая циновки, смотрю

На теченье Великой реки.

Утром я вышел под дождь

И долго стоял, подставив лицо и ладони

Потокам воды, – мне казалось,

Что Ты говорила со мной.

2.

Шмель намок и не может летать.

Стрекоза на промокшем кусте.

Вдоль теченья гуляю один

Под дырявым зонтом.

Тушь за

кончилась в марте —

Рисую стихи на песке,

И мгновенье спустя их смывает

Одним из ручьев,

Текущих к Великой реке.

3.

Пение жаб в камышах.

Ночью я вижу во сне,

Что река поднялась

И Великие воды подмыли мой дом.

Чуть качаясь на желтых волнах,

Моя хижина тронулась в путь

По Великой реке,

Опускаясь до Дельты,

За которой, быть может,

Мы станем с Тобою одно.

ПРИСУТСТВИЕ

Реки движутся вспять.

Три часа до прорыва из Нижних миров.

Дан приказ отступать.

В штабе жгут документы несбывшихся снов.

Твердь земная дрожит под ногой.

Древо мира кренится, как башенный кран.

Звезды гаснут одна за другой —

Это орды Магогов идут на таран.

Кемет снова во мгле.

На Синайских высотах бушует гроза.

Он уже на Земле!

О, мой Бог, Он уже открывает глаза!

Вместо неба – броня,

Двери Рая закрыты на ржавый засов.

Все ушли без меня,

Я зову, но не слышу родных голосов.

Вижу, словно в бреду,

Как над миром восходит Последний Рассвет.

Сердце, мертвою птицей во льду,

Все твердит о грядущем,

Которого нет.

……………………………………..

Над водной толщею бездонной,

Над морем, что навек сошлось,

Закатным солнцем озаренный,

Летит последний альбатрос.

В нем нет смятенья смертной дрожи,

В нем нет пустого мятежа —

Он просто делает, что должен,

Пока живет его душа.

В луче закатном оперенье

Горит, как огненный кристалл,

Скользит по волнам тень креста,

Но лишь наступит миг паденья —

Земля, как перед Днем Творенья,

Безвидна станет.

И пуста.

Регина Григорьева МЛАДШИЙ БРАТ ХАРОНА (Вокруг Сергея КАЛУГИНА)

Сколько раз нужно прослушать песню, чтобы запомнить слова? Обычно от двух до пяти. Еще два-три прослушивания – и она начинает преследовать тебя, поджидать в засаде, внезапно набрасываться из темноты. Эта песня настигает меня за полтора пролета до родного порога. Я захожу в свою дверь —

…предо мною стоит

Великий ужас, которому имени нет.

Это мой двенадцатилетний сын грузится Сергеем Калугиным.

– Ну и как тебе это? – вопрошаю я самым непроницаемым тоном.

– Да в общем – видно, что не просто так: хорошо поработал человек и над словами и над музыкой...

И – испытующий взгляд: тех ли мыслей я жду от него?

Держу паузу.

– Ну да. И слова на музыку хорошо ложатся... А что? (Заводится!) Правильная песня, и мысль правильная, потому что бывает вот так, что хоть сдохни, а драться надо. А даже если сдохнешь, всё равно – надо.

– Ага, врубаешься. А теперь – брысь спать! Только портфель собери, я тебя в семь часов будить не стану.

– Да ладно, я и сам проснусь!

Пока я укладываю младших, из ванной, из-за закрытой двери, из-за плеска воды доносится знакомый мотивчик; я не прислушиваюсь, еще немного – и слова проявятся сами:

...лежишь на солнце пьяный

И на все тебе плевать!..

«Ну-ну! – думаю я. – А дальше там еще „Армия“ была... и „Селедка“... Вот побейте меня об заклад, если мое детище еще не похвасталось этими сокровищами всем своим друзьям. Да что уж там – все не отцензурируешь...»

А теперь, когда всё улеглось и все улеглись, я могу наконец сесть и написать то, что давно собиралась выстроить в единую линию. И предупреждаю, как честный человек: не ждите от меня объективности, я безнадежно и горячо пристрастна. Я не знаю, что такое искусство, я ничего не смыслю в музыке и давным-давно перестала понимать, зачем нужны бесконечные километры рифмованных и нерифмованных строк, фейерверки изысков, дебри ассоциаций, омуты подтекстов. Я знаю только то, что иногда слова, выстроенные в достодолжном порядке, обретают силу, способную искривлять траекторию событий. И знаю еще, что, касаясь человечьей души или вторгаясь в нее, эти мимолетные колебания воздуха, звуковые ряды, которые мы пытаемся наделять каким-то смыслом, способны творить неожиданные штуки. А порой слова приходят неведомо откуда, возникают сами, сгущаясь из пространства, складываясь в непроясненные мысли, и требуют: «Думай нас, думай!» Так вот неожиданно, почти ниоткуда пришла внезапная фраза: «Сергей Калугин – младший брат Харона». Удивилась, рассмеялась, задумалась – ну да, конечно: как же еще обозначить то, чем занимается Сергей Калугин последний десяток лет?

(Из разговора в сети: «Кажется, я только что понял, что на самом деле делает Калугин. Вот знаешь, когда ты идешь в каком-то незнакомом и стрёмном месте, тогда очень нужно, чтобы кто-то шел сзади. Чтобы не страшно было идти вперед и не оглядываться…»)

Последний десяток лет младший брат Харона Сергей Калугин стоит у границы, разделяющей их и нас, на ничейной полосе взросления, там где когда-то стоял БГ и смотрел нам вслед. Свято место не должно пустовать, и Сергей с великолепной иронией осознает это:

Государь мой, прости, но для этой песни

Я заимствую твой язык,

Ибо жизнь заставляет заняться работой,

К которой я не привык.

Я в реестре призваний очарованный странник,

А не рыцарь, глядящий вперед,

Но что делать – ефрейтор заснул на посту,

Рядовой поднимает взвод.

Пограничье между отрочеством и зрелостью – время тяжкой внутренней работы. Наши «примитивные» предки знали это и проводили подростков через «новое рождение» – инициацию. Мы, дети пластмассовой цивилизации, забыли это. Мы только вчуже удивляемся варварским и жестоким обычаям диких племен. А тем временем наши растущие дети сами преодолевают рубеж взросления, сами выкарабкиваются из тех же ловушек, которые поджидали и нас, мучительно рожают свое новое "я". Переходный возраст, юношеская депрессия, пубертатный суицид – уже устоявшиеся термины… По статистике, максимальное количество самоубийств приходится именно на этот возрастной промежуток. Наши дети, ведомые слепой стихийной волей к сакральному, томимые неосознанной жаждой инициации, ищут выхода в новую жизнь, ищут верного пути, а вместо этого получают бесконечную жвачку густопсовой попсы.

Но ведь кто-то же должен говорить этим детям,

Что оружие – гибель и страх,

И что в Господних глазах они просто деревья,

А Он – ветер в их чистых ветвях...

Сергей Калугин говорит это. Его песни – честное, точное и подробное описание внутреннего пути, пути становления духа. Я не знаю, на какую глубину подтекста погружаются эти дети, шевелящие губами в такт песни. Так шепчут молитвы или заклинания, порой не вникая в суть, доверяясь звучанию слова, которое само совершит всё, что ему назначено. Иногда этот путь идет по краю пропасти, в полушаге от мрачного очарования бездны.

(Из разговора в сети:

– Слушаю «Черную луну». Очень сильно и очень страшно. Я не знаю, можно ли вообще творить такое…

– А ты слушай дальше, другие песни. Это – путь к свету.

– Да. Слушаю… Но все же – в каком состоянии это могло написаться?!

– Что поделать – опасно ходим…)

Сергей умеет детально и скрупулезно прописать гибельное обаяние зла в различных его ипостасях, разнообразие соблазнов, многоразличные приманки для неокрепшей души. Вот, пожалуйста, «Ночь защиты» – так нас ловят на крючок жалости; а вот «Черная луна» – обратная сторона Вечной Женственности; вот так нас завлекают познанием, а вот так – творчеством… А вот чем заканчивается попытка всемогущества:

Я стою в мастерской, только окна не слева, а справа...

И смертельный покой проникает в меня, как отрава...

Мои пальцы становятся глиной...

Мои руки становятся глиной...

Мои веки становятся глиной...

Кровь густеет и сердце...

Сердце каменеет в груди...

Двойник победил.

А как тщательно из мрака в свет выстраивается главная линия калугинских концертов! Хотя здесь эпитет «калугинский» оказывается узковат, «Оргия праведников» единодушно настаивает на целостности своего творчества, на его принципиальной неделимости и несводимости к личности лидера. И это действительно так: с первого взгляда бросается в глаза та общая слаженность, сыгранность, когда партнеры-единомышленники чувствуют друг друга не только взглядом и слухом, но – спиной, кожей, всей глубиной существа.

(Из давнего интервью «Оргии праведников»:

– …всё это время между вами существует полное взаимопонимание?

– Мы к этому стремимся.

– В этом смысле времени вообще не существует! Когда пришел Калугин, я на него посмотрел и понял, что я всегда этого человека знал.

– Тексты все написаны Сергеем?

– Да. У него хорошо получается. (Смеется.)

– Не получится ли так, что мощная философская нагрузка потеряется в тяжести саунда?

– Так будет, если тяжесть – самоцель. Мы же уравновешиваем тяжесть текстов тяжестью музыки. А тексты у Калугина тяжелые...)

Впрочем, у поэтики Сергея Калугина своя эволюция. Она идет от плотного словесного плетения, от изощренного орнамента метафор и аллегорий, стоящего порой на грани пародийности:

Слепое время меркнущих зеркал

Мое дыханье водами объяло,

Дремавшего зерна не достигал

Хрустальный возглас Горнего Кимвала.

Но у Креста распластанных веков

Мне резал веки луч Альдебарана, —

Я ведал тайну сопряженья слов

В кровоточащих сумерках обмана,– от того сонмища красот, которое сам автор однажды определил шутливой формулой: «Бьется в тесном пантакле меандр» – к новой прозрачности, к легкости, лаконичности стиха и дыхания:

Мокрый тростник на полу.

Третью неделю дожди.

Поднимая циновки, смотрю

На теченье Великой реки.

Утром я вышел под дождь

И долго стоял, подставив лицо и ладони

Потокам воды – мне казалось,

Что Ты говорила со мной…

И рядом с этими строками так органично выглядит давний-давний «Мир моих снов». Сравнивая его нынешнее звучание: жесткий металл с уверенными мужскими интонациями – и запись без малого двадцатилетней давности: легкий юношеский голос на фоне акустической гитары, – испытываешь странное чувство, как бывает, когда в лице взрослого, состоявшегося человека вдруг проступают зыбкие черты юности.

А в «Последнем воине мертвой земли» предельная простота стиха сочетается с откровенной дидактичностью. И это приводит на память Владимира Высоцкого, из чьих песен росло раннее творчество Калугина. Контраст настолько разителен, что давние поклонники Сергея, привыкшие к непростой гармоничности «Нигредо», разводят руками в недоумении.

(Из дискуссий в сети:

«Что вы делаете с нами, своими поклонниками?! …Да, это супер-уровень для „Арии“ и иже с ними. Я пошла бы и повесилась от счастья, если бы Лера Кипелов выдал такую песнЮ. Но вы?! Что касается музыки. А где она? Где ваша гитара, ваше изумительное искусство на ней играть? А может вы вовсе не Калугин? Вы его „злой брат-близнец“? Что вы сделали с настоящим Калугиным?»

«Сергей, не ожидал от Вас и группы „ОП“ столь слабого сингла. Стихи не дотягивают даже до М.Пушкиной (и обязательно должны понравиться прыщавым подросткам), музыка... в общем, одна моя знакомая выразила это так: „Зато теперь Калугина можно играть в подъездах!“ …Я надеюсь, что у Вас и группы будут рождаться, как и раньше, серьёзные тексты и серьёзная музыка, которые мы все так любим, а не такая лажа».)

А может, весь секрет «Последнего воина» в том, что у Сергея Александровича Калугина растет сын и многие вещи заново видятся глазами мальчишки, без полутонов и нюансов, без фитюлек и завитушек? Ведь в сущности, всё просто и понятно:

И можно тихо сползти по горелой стерне,

И у реки, срезав лодку, пытаться бежать…

И быть единственным выжившим в этой войне,

А я плюю им в лицо, я говорю себе: «Встать!»

Потому что зло есть зло, а добро есть добро, и какие тут могут быть вопросы? «Правильная песня, и мысль правильная, потому что бывает вот так, что хоть сдохни, а драться надо. А даже если сдохнешь, всё равно – надо…»

P.S.

(Из дискуссий в сети: "Рыдал. Рыдал горючими слезами, когда слушал «Последнего воина…» Несмотря на то, что продолжаю искренне любить творчество Калугина, уважать и восторгаться им... Вырос и из этого, как из коротких детских шортиков. Это нам, вырастающим, деревья кажутся ниже, а вещи мельче. А на самом деле – ни фига они не меняются. Так и стоят себе, все такие деревянные.

И никакой проблемы восприятия – нет.

Нет этой проблемы, как нет дырки в съеденном бублике".)