Текст книги "Газета День Литературы # 93 (2004 5)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Минералы, говоришь...
НА СВОЕЙ ЗЕМЛЕ
Александр ТРАПЕЗНИКОВ. Царские врата.– М.: Андреевский флаг, серия «Русская современная проза», 2003, 336 с., 10000 экз.
Ни роман Александра Трапезникова «Царские врата», ни повесть «И дам ему звезду утреннюю», в отличие от всех других книг нынешнего обзора, в списки «Национального бестселлера» 2004 года не входили. Это ни хорошо, ни плохо – просто такова реальность нынешнего литературного процесса: далеко не всё, достойное внимания, замечается.
«Хитрость строит, и у нее успех, всё ей удается, но вдруг бывает что-то незначительное – и всё построенное ею здание разлетается. Правда всегда испытывает затруднения, строить ей очень трудно, но когда окончится строительство, все вдруг увидят, как это прочно. В этом мире много правд и много неправд. Но все правды и все неправды этого мира – полуправда и полуложь, и они не отражают сущности. Есть одна правда – правда Божия, и она единственно спасительная».
Проза Александра Трапезникова тоже строится трудно, но стремления к правде Божией у нее не отнимешь. И если в малых формах – рассказа, например,– писателю, складывается такое впечатление, порой тесновато, то на пространстве повести или романа он чувствует себя почти как рыба в воде. Хватает и кислорода для дыхания, и самого дыхания, и сил для игры даже...
Трапезников – русский писатель. Не по крови только и не потому, что клянется в любви к России или пишет на русском языке. Есть в нем спокойная такая основательность отношения к себе и к другим. Раньше ее, наверное, не было: иначе как объяснить, что его герои – совсем юные по возрасту? Если бы юность умела...
В прозе Трапезникова – умеет. Прежде всего – трезво оценивать даже тех, кто сегодня выступает как враг. «Вы тоже подлые. И трусливые. Все попрятались, когда Союз рушился. А был и моей родиной. Жили бы вместе, не ссорились. Мы маленький народ, но теперь вы воюете с нами десять лет, и всё равно никогда не победите. Корень ваш вырван... Исчезнете вы все скоро»,– говорит Коле Нефедову («Царские врата») хозяин рынка Рамзан, который в эпилоге уедет в Чечню – главой районной администрации. Или Аслан, «царь Останкино» из повести «И дам ему звезду утреннюю»: «Жутко крутой и жестокий, но чем-то притягивает к себе... Может быть, смелостью?.. Он всегда спокоен. Даже если над головой из пулемета стрелять». Но юные герои Трапезникова идут до конца: «Мне ли кого-то бояться на своей земле? И я пошел им навстречу».
Глеб Горбовский “НЕ В ОБХОД – ПО ПРЯМОЙ...”
РОМАШКА
С маятою любою,
отходив под венец,—
изготовимся к бою:
разогреем супец.
Без надрыва, без водки,
с бренным миром вдвоем —
под кусочек селедки
новый день воспоем!
Свет в окне величая,
снег и дождь возлюбя,
разомлеем от чая
и заглянем в себя.
Что там в сердце бесстрашном?
Там – зиме вопреки —
распростерла ромашка,
как лучи, – лепестки!
ОТ ЛУКАВОГО
Лукавый – не от слова «лук»
и не от слова «лука».
Оно от грязных слов: «канлюк»,
«Лука Мудищев», «шлюха».
Лукавить – значит воду пить
из рюмки, шумно, с кряком!
Лукавить – значит не любить,
но целовать со смаком.
Лукавить, стало быть, чуть-чуть
свернуть с пути прямого
и по кривой продолжить путь...
И... ничего такого.
ФРАЗЫ
Фразы дивные звучали,
с детских лет лаская слух:
«Утоли мои печали»
(дабы дух мой не потух).
В жизни вязкой и рутинной
возносили ко крестам,
что на храмах – вязью дивной!
«Мне отмщенье... аз воздам!»
Засосала б нас трясина
и разрушила б трясца...
"И никто не знает Сына,
кроме (Господа) Отца".
Заскорузлый нрав балуя,
доносилось иногда:
«Аллилуйя! Аллилуйя!»
и... «Прости ради Христа!»
СВОБОДА
Нас свобода застала врасплох.
Этот час был не так уж и плох.
...Побрели мы по новой дороге,
окуная в грядущее ноги.
Шелестели о счастье слова,
только всяк их расслышал едва...
Укусила свобода, как пёс,—
до кости, до витийства, до слез!
...То ли вплавь от нее, то ли вброд.
И хмелел суицидный народ.
ФИЛИН
Я – филин. Однако – не шизик.
Скажу, обитая в дупле:
а все-таки таинство жизни
превыше всего на земле!
В ночную уставившись темень,
я – ухну! – швыряя восторг!
Затем – планомерно, по теме,
затею смотреть на Восток.
Дождавшись рассветной полоски,
забьюсь до заката в дупло
и стану ловить отголоски,
что встали с утра на крыло.
ИЗ ПРОШЛОГО
У подножия вулкана
возле сопки Ключевской
я пригубил из стакана
влаги мерзкой, городской.
Надо мной – небесны дали,
вулканическая вонь.
Подо мною – клокотали
лава, газы и огонь!
От стакана мало проку.
Я стоял, как истукан.
И вулкан, внезапно вздрогнув,
вышиб мне из рук – стакан!
А затем – во утешенье,
дабы не было обид,—
состоялось изверженье!
А сегодня сопка спит.
ИЛИ-ИЛИ
Не приемля оккупаций,
отвергать режим дрянной,
или же... в себе копаться,
словно в яме выгребной?
Защищать страну-отчизну
в нескончаемой борьбе,
или же – соплею виснуть
на взлелеянной губе?
Вражий мозг взрыхлять зарядом,
или же – наморщив лбы,
провожать холодным взглядом
в ночь – славянские гробы?
***
Антиподу
Мне досадить – не пара пустяков.
Меня «достать» – замаешься, вспотеешь.
Я из породы русских мужиков,
а ты, браток,– к заморским тяготеешь.
Мне – не мешает Вера, как кила,
а ты ее скоблишь умом-станочком.
Не можешь ты отведать из горла
и закусить щавелевым листочком.
Ты проклинаешь серенький денёк,
а я его приемлю, не отрину...
С устатку я присяду на пенёк,
а ты с устатку – ляжешь на перину.
В земле на всех живущих хватит мест,
когда они отбегают, отбродят...
На мне поставят православный крест,
и на тебе поставят... нечто... вроде.
***
Сколько правды – сладкой и горькой!
Вот они – друзей моих лица:
беззащитные деревья на пригорке,
пережившие злую зиму – птицы.
Из-под старой листвы – росточек,
из таинственной норки – мышка!
Жизнь опять обещает быть прочной
и жестокой к друзьям – не слишком.
На разбухшей реке танцуют
льдины ржавые, как веснушки...
...Скоро платье перелицует
резвый май – у зимы-старушки!
ВСЕГДА ГОТОВ
Опять весна пришла...
Увы, день ото дня —
всё меньше, календарного, меня.
Зато – телесного —
всё больше с каждым днём:
раздалось пузо вширь – гори оно огнём!
А в голове,
точнее – в памяти времён,—
всё меньше чисел-дат
и собственных имён.
Но в сердце, или – в тайниках души,—
отменные скопились барыши.
Я стал добрей и менее бедов.
И смерть принять, как пионер, —
всегда готов!
ВЫСТРЕЛ
"Вот вспыхнуло утро,
и выстрел раздался..."
(Старинный романс)
Была война. А мне какое дело?
Мне десять лет. И я лежу во ржи.
Раздался выстрел: пуля просвистела
в трех сантиметрах от моей души.
...Вот тут-то я и понял, что... зазнался.
Раздался выстрел! В «яблочко» судьбы
попала пуля... И – заозирался...
И с этих пор – намеренья скупы.
Не то чтобы я струсил до предела,
но – ощутил: всей кожей, всем нутром,
что Бытие – весьма благое дело.
А дальше... Дальше – сердцем и пером...
ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ
Есть в головке моей ершистой
выключатель: кнопку нажму —
отключаю себя от жизни,
проникаю в целебную тьму.
Достигая запретной цели,
жму на кнопку, что было сил!
Глядь – и нету грешной недели,—
за ненадобностью – погасил.
Вопрошаю, но – нет ответа...
Отключаюсь от жизни сей.
Я энергию Белого Света
экономлю впрок – для друзей.
СМОТРИ!
«И виждь, и внемли...»
А.С.Пушкин
Проснулся: неловко,—
буравит тоска,
не варит головка,
не держит рука.
В желудке – зараза,
и в горле – комок...
От левого глаза
остался... намёк.
Но что-то встряхнуло,
как взрыв изнутри!
Душа не уснула —
сказала: «Смотри!»
...Кровавые грозди
на лоб – от венца...
Калёные гвозди
в ладонях Творца.
ДАР
Всяк по себе... Но исключенья есть.
И всё же «эго» – наше кредо здесь.
Здесь, на плацу земного бытия,
превыше всех местоимений – "Я".
А что – любовь? Любовь есть Божий Дар.
Не та любовь полов, точнее – пар.
Ей испариться – пара пустяков.
А Дар любви не знает берегов.
Он, этот дар, и держит на Земле
всё сущее – в руках, а не в петле.
ПОПЛАВОК
Опомниться не в силах,—
попутал душу бес...
Меня река сносила
дождинкою с небес!
С утра возвеселились:
приехали друзья!
...Дабы отстать от пыли —
нырнул с мосточков я.
А плавать – не умею:
не сдюжил ремесло...
Кричу и вновь немею,
и чую: понесло!
А-а, ладно... Будь что будет —
лег на спину бревном.
...Ведь гуано, по сути, —
не тонет всё равно!
ОПАСНЫЕ ПРЕДМЕТЫ
Среди вещей известных
опасны до сих пор:
нож кухонный, стамеска,
коса, стекло, топор,
веревочка и шило,
что входит, ткань круша...
Пусть с ними согрешила
не всякая душа.
Среди предметов ветхих,
презревших модный китч,
опасен сдутый ветром
на голову – кирпич...
***
Прости меня, Господь,
за житие без Бога.
Моя – меня – огнём
съедает плоть,
и овевает смрадом
безнадёга...
Однако, воздух пью
и в рот сую ломоть.
А по утрянке —
кланяюсь рассвету.
А ночью темной
где-то под собой
я ощущаю родину-планету
летящей в бездну
женщиной слепой...
ЧЕРЕЗ ПАРК
Прицепился к себе самому
с неотступным, липучим вопросом:
почему ты скулишь, почему?!
Хватит рыться в словесных отбросах.
Ты ведь был молодым и крутым,
хохотком и любовью объятым;
был кудрявым, зубастым – гнедым,
был Горбовским, но не был – горбатым.
Так держись, ковыляя домой,
за любовь – не за хрупкую клюшку, —
через парк, не в обход – по прямой!
(Не беда, что закрыт на просушку...)
ПОСТОРОННИЕ МЫСЛИ
Они туманят в разуме твоем
даль голубую, серенькую близь...
Как шавка, окрапленная дождем, —
от посторонних мыслей отряхнись!
Легко сказать!.. Я вышел из вчера,
вошел в сегодня – принял кофейку...
И тут ко мне в окошко со двора
вдруг донеслось знакомое: «ку-ку!»
А я-то в мыслях строил магистраль,
но... птичка прилетела! Ну и пусть!
Она – былое. «Прошлого не жаль».
Я эту птичку знаю наизусть.
Кепарь, бородка, сумка на плече,—
задрал головку, целится в окно.
...А я огонь затеплил на свече,
и стало на дворе темным-темно.
СТИХИ О СТИХАХ
Что – эти словеса?
Продление судьбы?
Уход от неминуемой расплаты?
...Всё это ...как бы ...якобы ...кабы.
Стихи, вослед —
проклятием чреваты.
Я знаю, что они
в недобрый час,
когда мне было страшно,
душно, плохо,
когда я глох и слеп,
свечою гас —
стихи мне заменяли
радость вздоха!
Нам не впервой в речах —
рубить сплеча,
порой в стихах слова —
острее бритвы.
...Но, как перед иконою свеча,
так и в стихах —
пред жизнью —
свет молитвы!
ВЕЧНЫЙ ПРАЗДНИК
В парке происходят состязанья
музыкантов, певчих, бегунов...
Состязанья схожи с истязаньем
невеселой секты «трясунов».
Затевает действие затейник,
отвлекает от житейских смут:
он не хочет выглядеть шутейно —
клоуна в дурдоме не поймут.
На деревьях – чокнутые птицы,
в урнах – стеклотара и шприцы.
Что случилось? Родина резвится!
Здравствуют живые мертвецы!
Дедушку описал внук-проказник,
девушку – в черемуху влекут...
Нынче праздник, то есть – вечный праздник!
На том свете – выпить не дадут.
НЛО
Завидев предмет посторонний
на небе – я вздрогнул весьма!
Но... то был детеныш вороний,
летавший еще «без ума».
Он в штопор входил, кувыркался,
он камнем бросался к земле...
Я вздрогнул... Но я – обознался
в воздушном, пардон, корабле.
Стоял я без мысли и цели,
взирая на птичку-звезду...
А может, и сам я – пришелец?
Себя странновато веду...
Станислав Золотцев АНТИСЕМИТСКАЯ БАЛЛАДА
Мой бывший собутыльник Рабинович,
которого ничем не остановишь,
когда он выпьет и раздухарится,
вчера мне снова встретился в столице.
Мне сразу стало видно по всему,
что не хватало с самого утра
для счастья совершенного ему
как минимум стакана полтора.
И, вспомнив муки этого кошмарища
своим давно непьющим существом,
пусть бывшего, но все-таки товарища
я спас от них. И – пожалел о том:
опохмелившись, он с полоборота
завелся, и ораторские ноты
в его ожившем горле проросли.
И – главным он своим увлекся жанром:
как Моисей с горы,
стал с лютым жаром
всех бичевать, казнить словесным жалом,
всех обличать, кто рядом и вдали.
И начал он, конечно же, с «вопроса» —
с того, какому не было и нет
ответа. Кто пытался дать ответ,
будь император он или поэт,—
немедля попадался под колеса
Истории на много долгих лет.
Все скопом на него смотрели косо.
...Конечно же, с «еврейского вопроса»,
как с пьедестала, на меня свой пыл
обрушил Рабинович.
Возопил:
"Ну что, и после этого ты тоже,
как всех твоих единоверцев рать —
расейских патриотов, – будешь врать,
что спаивают русских эти рожи
пархатые, что Русь давно была б
сильнее всех, богатою и гордой,
когда бы русских мужиков и баб
отравой не губили эти морды,
картавая орава шинкарей?!
Во всем у вас виновен лишь еврей;
дави его, мочи его скорей,
жидовские гони в Израиль орды! —
И это бред уже не первый век
несете вы...
Но сам же опроверг
ты только что его. Ну, ведь не я же
вот только что себя опохмелил,
а ты – меня.
В меня, в еврея влил
ты, русский, два стакана влаги вражьей...
Вот редкость в наши долбаные дни —
ты не забыл былого собутыльника!
А то в печенку будто два напильника
врубились, и крутились там они,—
ты их изъял,
ты – человек, в натуре!
Я это говорю тебе без дури...
Но только дурь и сам ты не гони,
что спаивают вечно вас евреи —
не повторяй за глупыми людьми
такую чушь!
Да хоть меня возьми:
ведь за бутылку водки я скорее
хоть с кем перегрызусь,
я сам напьюсь —
но спаивать не буду вашу Русь!
Я сам себе полголовы обрею,
но кровную бутылку не отдам
ни русским, ни своим родным жидам.
Я выжру сам ее до дна, заразу;
продам – так только долларов за сто!.."
...Так Рабинович разошелся, что
гремящий монолог его ни разу
не смог прервать я даже краткой фразой,
чтоб возвратить ему крутым словцом —
сказать, что быть не надо мудрецом,
но идиотом надо быть последним,
чтоб эту мерзость, чтоб такие бредни
приписывать народу моему...
И я напомнить не сумел ему,
что от меня уж точно не слыхал он
и в самых шумных пьянках давних пор
на эту тему ни намеков малых,
ни шуток шалых. Даже легкий спор
по этому треклятому «вопросу»,
казалось мне, в себе таит угрозу
душе и сеет меж людьми раздор.
И я не мог, подобно нашим гениям,—
за Пушкиным вослед и за Тургеневым,
за Гоголем и Чеховым самим —
евреев называть
тем самым словом,
которым Агасфер был именован,
что титулом законным стало им
оно повсюду, но... у нас давно
похабным оскорбленьем сочтено.
...И с детства было как-то мне неловко
еврейскую девчонку звать жидовкой,
тем паче Рабиновича – жидом...
...Но я не смог сказать ему о том,
поскольку этот бывший собутыльник,
без паузы, сменяя подзатыльник
пощечиной, врезал уже своим —
своим родным! да так, что даже дым,
мне показалось, кружится над ним.
Он восклицал:
"Я потому ни грамма
родимой водки не налью евреям,
что, говоря по-русски, много срама
мы от кагала нашего имеем
и поимеем не одну беду.
Умишком-то мы вроде не одрябли,
но наступили вновь на те же грабли,
что и в чумном Семнадцатом году...
Казалось бы, для нас не жизнь, а цимес*
настала:
вся страна – в руках у нас!!!
Точней – у наших «ребе»**. Разместились
они у всех рубильников сейчас,
у всех рулей. Россией правят снова
они – в Кремле и далее везде.
А всякие лужковы—ивановы
у них для виду – куклы на гвозде.
Все олигархи – наши...
Ну, а толку?
Я знаю?! Нет, но хрен ли толку нам,
врачам, учителям и скрипачам,
евреям нищим с этого гоп-стопа?
Ведь мы, как прежде, ходим с голой жопой,
иных похуже гоев-русаков***...
Советовал же мудрый Эдик Тополь
Абрамычу и прочим из мешков
финансовых:
"Ребята, не жидитесь!
Захапали сполна, живете всласть?
Ну, так поберегите вашу власть
над русскими, с народом поделитесь
хоть крохами! Подмажьте бедняка,
не пожалейте сладкого куска,
чтобы народ не озверел совсем,
не то и власть вам потерять придется!"
Нет, эти чудаки на букву «эм»,
зажравшиеся эти наши поцы****
не слушали его... И вот итог:
В бегах – Абрамыч, и в тюрьме – Ходок,
и Гусь в бегах... И это – лишь начало,
по-моему. Ну, и какой нам прок,
что шнобели еврейские в немалом
числе весь день мелькают по ТВ?
Они и мне, не только что тебе
осточертели...
Нам, евреям нищим,
от них – одна лишь головная боль
да страх, что мы опять на пепелище
окажемся, в кровавой луже – коль
одержат вдруг на выборах победу
иль как-нибудь еще захватят власть
крутые вдохновители скинхедов,—
и это выйдет нам плохая масть...
Тогда чего?!
Тогда за тех, кто красть
привык по миллиарду, кто сегодня
шикует напоказ,– за тех, кто отнял
хлеб у людей, довел их до сумы,
ответит перед вашей «черной сотней»
простой еврей... За всё ответим мы!
* Национальное еврейское блюдо, в переносном смысле – верх блаженства.
** Иудейский священнослужитель, раввин, в переносном и шутливом смысле – представитель высшей касты.
*** Гой (др.евр.) – не еврей, не иудей.
**** Поц (идиш) – грубое оскорбление, буквально – мужской половой орган
Не олигархи, не олигофрены —
от нашего кагала бизнесмены —
заплатим мы, не наш окупим грех...
Заплатим – и заплачем. Непременно —
кровавыми слезами: и за тех,
кто банки оседлал, в кремле уселся,
за города без света и за «Челси»,
за то, что Шендерович-пустобрех
Россию выставлял вонючей куклой, —
за всё на нас наедут! Будут клюкву
давить, творить над нами самосуд...
Заплатим мы, еврейский нищий люд!
А эти поцы, швидкие ребята,
на самолетах собственных сбегут
за океан или еще куда-то...
А мне-таки куда бежать? Куда?!
В Израиль – на съеденье к Арафату? —
целуйте меня в тохес*, господа!.."
Тут я прервал его:
"Постой, шлемазл**!
Понятно, что вчера ты крепко вмазал,
да и добавил нынче хорошо.
И всё же, сколько лет знаком с тобою, —
не думал я, чтоб даже под балдою
до этой мешанины ты дошел
в мозгах своих...
Ей-Богу, старый кореш,
ты, как с врагом, с самим собою споришь,
как будто сразу в котелке твоем
и рак, и щука с лебедем втроем!
А я с тобою спорить не желаю:
я не затем тебя опохмеляю,
чтоб некий диспут заводить с тобой.
В России ничего глупее спора
не сыщешь. Он всегда: сначала ссора,
а после – свара или мордобой...
Поэтому-то я с тобой не спорю.
У нас с тобой – одно большое горе.
Его зовут – Россия. Нет иной,
я верю, и тебе страны дороже,
коль здесь ты эти годы Смуты прожил,—
она тебе не «этою страной»,
а Родиной осталась. Нет, не спорю...
Но – был бы ты хотя б слегка историк,
то знал бы: меж собой слова «скинхед»
и «черносотенец» – нельзя равнять. Ты б ведал,
что в Куликовской битве не «скинхедом»,
а черносотенцем был Пересвет!
А впрочем, что тебе о Пересвете,
о древних и оболганных словах
народа моего... В истлевший прах
превращены святые корни эти
уже для большинства... Но в чём ты прав,
так это в том, что оба мы – в ответе
за всех своих сородичей. За глав
и рулевых – за всех, кто здрав
был сердцем и умом, душою светел,
и – кто свои деяния пометил
кроваво-черной памятью...
И мне
за русских палачей, за всех подонков,
в моем народе и в моей стране
рождавшихся,– перед судом потомков
и современников держать ответ.
И ты,
Эйнштейном, Пастернаком или Гейне
гордясь, произнося благоговейно
их имена – в ответе за Бернштейна,
за Лейбу Троцкого и за его мечты,
осуществленные в чекистских зонах,
где сорензоны, коганы и коны
всемирной революции законом
свинец врезали в русские черты,
крушили православные кресты.
За эти имена в ответе – ты...
...Наверное, и за Чубайсов тоже,
хотя понятно мне, что эти рожи
достали и тебя...
Но – эта власть,
та самая, что и тебе «не в масть»,
она – из них, кто и бритоголовых
парней, и волосатых вдохновлял
громить южан; кто долларом и словом
в державе нашей учинил развал.
Она – из них, пугающих кошмаром
погромов, – даже вот таких, как ты:
неглупых, но отравленных угаром
тщеславной, древней вашей суеты...
А мне «бар-бир», как говорят татары,
мне всё едино – русский ли, еврей
до срока в гроб людей вгоняет старых
и превращает молодых в зверей!
Не в этом суть..."
Тут я замолк, увидев,
что Рабинович... нет, он не в обиде
застыл, но с мрачной, лютою тоской,
вот именно – с библейской – он угрюмо
смотрел куда-то вдаль перед собой,
и о совсем другом, похоже, думал...
Потом оцепененье он стряхнул
и, криво улыбнувшись, протянул
мне руку. Видно было, что от жажды
похмельной он избавился.... И мы
простились.
И – своей дорогой каждый
пошел искать спасенье от Чумы...
* Тохес (идиш) – задница.
** Шлемазл (идиш) – бедолага, несчастный
Георгий Степанченко НА ТО У НАС – “КАЛАШ”...
ХУЛИГАНСКАЯ
Райка Шухова, отрава,
Что ж ты, сука, всем даешь?
Что ж ты скурвилась, шалава,
За сережки да за брошь?
Выйдешь, стерва, горделиво
В чем-то розовом, как цвет...
Грива – на разлет! Игриво:
«Я красива или нет?»
Да красива ты, красива!
Взглянешь – глаз не отведешь!
Вся трепещешь, словно ива...
Ах, какая это дрожь!
От тебя мороз по коже,
От тебя огонь в крови...
Отчего ж ты, отчего же
Отдаешься без любви?
Что тебе майор усатый,
Лейтенантик молодой,
Санька, бывший друг заклятый —
Враг, пока еще живой!
Не беги к машине черной,
Стой, нажми на тормоза!
Стань такой, как прежде – гордой!
И не прячь, не прячь глаза...
Что тебе твои бандиты?
Что тебе твои дружки?
"Ну, заладил! Да иди ты...
Печь из грязи пирожки!"
И опять встряхнула гривой,
Повела, как встарь, плечом:
"Да, красива я, красива —
Только ты тут ни при чем!"
Красной сумочкой взмахнула,
Словно лебедь, поплыла,
Словно ласточка, вспорхнула —
И умчалась, как стрела.
Только ветер от машины,
Только брызги от колес,
Только шаркнувшие шины,
Только злая соль от слез.
И стою я на крылечке,
Полный злых и добрых сил,
И застыли все словечки —
те что недоговорил.
Как же быть мне, что мне делать,
Как мне с этим дальше жить?
Не могу я эту кралю,
Эту лярву позабыть!
Наточу я ножик тонкий,
Выпью водки полведра —
И зарежу я девчонку,
Чтоб ничьею не была!
БАНДИТСКАЯ ЭЛЕГИЯ
И сыт, и пьян, и ноздри в табаке,
И крашеная краля на руке,
А под рукою, чтоб не шарить спьяна —
Сталь вороненая убойного нагана.
На небе – ни звезды, и месяц в облаках...
Давно забыл, что значит слово «страх».
И ветка пусть стучит всю ночь в окно:
– Что? Знак дурной? Плевать – нам всё равно!
Заутра – бой. Да только не с хазаром,
Подползшим за невольничьим товаром.
Заутра – бой. Да только не с монголом,
Нахрапистым, бесстрашным и веселым.
А с кем же бой? С азером иль с чеченом,
Припершимся на Русь за клюквой с хреном,
За баксами, квартирами, рублями,
За шмотками, машинами, блядями.
На что сдались бигмаки им да пиццы?
Нет, чтоб пасти, как встарь, своих баранов —
На пули прут, и всё по барабану.
Где пограничники, и где у нас граница?
Ползут, плывут, а то летят, как птицы!
Нет КГБ на них, но есть бандиты —
И тем, кто лишний, нынче быть убиту.
Азер азеру – рознь. Чечен чечену – рознь.
Не каждого – в расход. Не каждого – на гвоздь.
Но если он глядит каким-то ханом, тля,
То баксов – хрен ему. И даже – ни рубля.
Поешь-ка, лучше, хан, сырой земли!
А мы венок пришлем, не пожалев рубли.
На то у нас – «калаш». На то у нас – наган...
А после – будешь сыт. А после – будешь пьян.
