Текст книги "Газета День Литературы # 66 (2002 2)"

Альфред Хаусман НЕБО НА ПЛЕЧАХ

Первые свои переводы из Хаусмана я выполнил в конце 60-х. Это были «Восемь часов», «Когда мне было двадцать» и «Каштан роняет факелы цветов». Восторг и энергия молодости, трезвый, несколько отстраненный взгляд на окружающую действительность, самоирония показались тогда необходимыми и совпадающими с моими ощущениями.

Были мечты совместно с Михаилом Гаспаровым (этот замечательный ученый и переводчик тоже увлечен творчеством Хаусмана и опубликовал ряд собственных переводов в книге «Записи и записки») подготовить томик для серии «Литературные памятники», но они так и остались мечтами. Руки не дошли. Недавно, два малеевских лета подряд я перевел еще кое-что из Хаусмана – и опять вышла заминка.

Сейчас о герое нашей публикации. Будучи одним из самых любимых и известных поэтов Англии, Альфред Эдуард Хаусман (Хаусмен) сравнительно мало известен в нашей стране. Конечно, переводы его поэзии печатались в престижных английских антологиях, но отдельного русского издания его творчество пока так и не удостоилось. Поэт родился в семье адвоката 26 марта 1859 года и умер в 1936 году. Он окончил Оксфордский университет и долгие годы был профессором латинского языка и литературы, сначала в Лондонском университете (1892-1910), потом в Кембриджском университете (1910-1936). Писал статьи о римских авторах, редактировал английские издания их произведений, например, Ювенала (1905), Лукана (1926).

Первая же книга его собственных стихотворений «Шропширский парень» (1896) получила большое признание. Затем последовали «Последние стихи» (1923) и «Еще стихи» (1936). Собрание его произведений – небольшая по объему книга, но действительно «томов премногих тяжелей». И фетовская строка о Тютчеве здесь не случайна, мне кажется, что есть определенная параллель между значением Тютчева для нашей отечественной поэзии и Хаусмана – для родной английской. Грустные, даже мрачноватые по тону, меланхолические и нередко ироничные, традиционные по форме и авангардные по внутренней энергетике стихи английского классика, смею надеяться, станут явлением и на другом, русском языке. Проблематика жизни, смерти, высокого предназначения искусства в жизни общества и каждого отдельного человека у нас совпадают. Может быть, как группы крови. И такое переливание в роковые часы эпохи спасительно.

Виктор ШИРОКОВ

27 декабря 2001 года

1887

Торжественно горит маяк,

И люди говорят:

"Наверно, это добрый знак,

Что маяки горят".

Куда ни глянь – рассеян мрак,

Они ведут рассказ

О том, что минул век уж, как

Бог королеву спас.

Другой огонь сжигал сильней

Холмы чужой земли;

Ребята, вспомним же друзей,

Что Богу помогли.

Их жаждут небеса, любя;

Зовут их – «соль земли»;

Но нет спасателей: себя

Как раз и не спасли.

Не счесть надгробий… Сохранил

Бог имя над костьми.

И воды разливает Нил

Над Северна детьми.

И мы, мечтою высоки,

Их не сдадим предел,

И пусть сияют маяки

Во славу ратных дел.

Наш общий гимн мы вновь споем,

Колебля небеса;

И пусть летят за окоём

Погибших голоса.

О, Бог спасет ее! Должны

Вы знать: от плоти плоть

Воистину у вас сыны,

Пусть подтвердит Господь.

***

О, вишня, видно за версту

Тебя всю в белом, всю в цвету,

До Троицы от Пасхи вновь

Стоит, стыдясь себя, любовь.

Из всех семи десятков лет

Уж целым двум гляжу я вслед,

А если двадцать весен прочь,

Как пятьдесят мне превозмочь?

Гляжу, как цвет усыпал сад,

Мне слишком мало – пятьдесят,

Но все же боль превозмогу —

Утешит вишня, вся в цвету.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Эй, проснись: уж сумрак свода

Возвращается во тьму,

И горит корабль восхода

На востоке, весь в дыму.

Эй, проснись: дрожит воочью

Купол тени с этих пор,

И давно разорван в клочья

Ночи дырчатый шатер.

Ну, вставай шустрее, парень;

Утро барабанит в грудь;

Слышишь, крик дорог ошпарен:

«Кто еще не вышел в путь?»

Города и села строго

Прогоняют стылый сон;

Только парень босоногий

Жил с природой в унисон.

Ну, вставай, дружок; запели

Звонко мышцы в тишине:

Утро проводить в постели

Гадко, как и день – во сне.

Глина лишь недвижна, верьте —

Кровь гуляет дотемна.

Эй, вставай: дождешься смерти,

Хватит времени для сна.

***

О, глянь, как прилег ко цветку

На поле другой цветок,

Так на веку льнет к лепестку

Влюбившийся лепесток.

О, можно ль нарвать нам с тобой

Букет, как в те дни?

Что ж, горячо то же плечо.

«Рискни, дружок, рискни».

Ах, весна заключает в круг,

Жгучий в крови пожар;

Радостны вдруг дева и друг,

Покуда мир не стар.

Те же цветы вновь расцветут,

Разница есть, простак.

Жизнь твою рукой обовью.

«Так-так, дружок, так-так».

Парни есть, аж стыдно сказать,

Крадут, положив глаз;

Только цветок сорвут опять,

Так исчезают враз.

Сердце храни лишь для меня,

Гони жаждущих тел.

Моя любовь лишь тебе вновь.

«Запел, дружок, запел».

О, взгляни же в глаза, мой друг!

Все оставим, как есть.

Как зелена трава вокруг,

Могли бы тут присесть.

Ах, жизнь, она – тот же цветок!

Рви ее, не вздыхай.

Пожалей меня, обогрей.

«Прощай, дружок, прощай».

***

Если парень от тоски

Одурел, стал непохож

На себя; гудят виски,

Только ты его спасешь.

Излечим его недуг:

Бледность, красные глаза;

Только скрасите досуг,

Мигом высохнет слеза.

Что ж, лечите: утром, днем,

Ночью – лучше докторов.

Вот вы пышете огнем,

А любовник ваш здоров.

***

Лишь над Ледло дым взвился,

Пал на поле туман;

Беспечный, занятый вспашкой,

Не веря в обман,

Шагал я, мечтою пьян.

Черный дрозд из кустов снова

На меня посмотрел,

Внимая моему свисту,

А я пахал надел

И вот что просвистел:

"Ложись, ложись, юный йомен;

Что толку вставать?

Ты тысячу раз поднялся,

Чтоб когда-то не встать,

Тут-то мудрость познать".

Я вслушивался в коленца,

Как мелькал клюв – следил;

Я поднял камень и бросил,

Прощаясь, из всех сил:

Может, и убил.

Тогда вдруг душа звонко

Спела песню дрозда,

И снова рядом с упряжкой

Блистали, как в небе звезда,

Песни слова тогда:

"Ложись, ложись, юный йомен,

Солнце также зайдет;

Дорога людской работы

К отдыху приведет,

Свалится груз забот".

***

У Венлока в волненье лес,

Прически Рекин растрепал,

У бури новый интерес —

Являет Северну оскал.

Она трясет подножье рощ,

Там римский город Урикон:

Покажет старый ветер мощь,

Привычно жизнь метнув на кон.

Здесь римский воин до меня

Глядел на холм, спешил вперед:

Кровь полнит всполохи огня,

Все тот же чувств круговорот.

Жизнь не проходит без борьбы,

Времен петлиста ячея;

И шатко дерево судьбы:

Вчера – тот воин, нынче – я.

К младым деревьям интерес

У бури, может быть, острей,

Но преходящ: чужак исчез,

И даже не сыскать костей.

***

Воздух сердце мое убьет,

Он из давней страны:

Синие горы, алый восход,

Свежесть речной волны.

Он напомнит, что я любил,

Увижу каждую пядь,

Дороги счастья, где я ходил,

Где не пройдусь опять.

***

"Теренций, глупо холить плешь!

Ты что-то слишком много ешь;

О, знал бы ты, как устаешь

Следить, мол, пива много пьешь.

Ох, Боже мой, твои стихи

Еще тяжеле, чем грехи.

Бык, старый бык, он мертв сейчас;

Прекрасно спит, не вскинет глаз:

А мы несчастнее быка,

Нам голос твой намял бока.

Вот все же дружба хороша:

Друзей зарежешь без ножа

Одной безумною хандрой:

Что ж, подыграй, спляшу, друг мой.

Для плясок, явно не тихи,

Волынки лучше, чем стихи.

Скажи, есть хмель в твоем дому,

На Тренте Бартон почему?

А пэры, не боясь обуз,

Варят напиток лучше муз,

И голод Мильтона сильней

В познанье Бога и страстей.

Ведь эль, приятель, те и пьют,

Кому помыслить тяжкий труд:

Но только в кружку загляни,

Мир явлен словно искони.

И вера крепнет, чуть глотнешь:

Не будет бед, ядрена вошь.

О, я на ярмарке в Ледло

Раз спутал галстук и седло,

Но пива пинты притащил

Домой, не прибавляя сил:

Весь мир казался мне не плох,

А сам себе – отнюдь не лох;

И в грязь я рухнул, как в любовь,

Был счастлив, ан проснулся вновь,

И неба утренняя дрожь

Открыла, что все сказки – ложь;

Вокруг был тот же старый мир,

И тот же я, и полон дыр

Карман; к добру иль не к добру,

Но нужно продолжать игру.

И пусть заметят, что дерьма

Намного больше, чем ума;

Но все же солнце и луна

Дают мне шанс; моя вина

Искупится; и как мудрец

Натренируюсь наконец.

Пускай моя благая цель

Куда ненужнее, чем эль;

Выкручиваю черенок

В сплошной пустыне, одинок.

И все ж рискните: тяжкий вкус

Хорош в час горький; от обуз

Освободит. Рискнув уже,

Найдете уголок в душе;

Дар дружбы, а не дребедень

Поддержит в беспросветный день.

Итак, жил-был один король

Восточный: что ж, известна роль;

Всем им, хотят ли, не хотят,

Подкладывают в пищу яд.

Он был умен и собирал

Отравы всякие, вкушал

Сперва чуть-чуть, потом взахлеб,

Привычный отвергая гроб;

Всегда и весел, и здоров,

Он ужасал своих врагов.

Они подсыпали мышьяк,

Он ел, не умирал никак:

Они дрожали, жглись уста:

Яд не убил. Мораль проста.

– Я слышал также, аккурат

Прожил два века Митридат.

***

Если глаз подведет тебя,

Вырви, парень, и будь утешен:

Мазь уймет боль, спасет тебя;

Исцелит, как бы ни был грешен.

А рука-нога подведет тебя,

Отруби, дружок, будет дивно;

По-мужски убей пулей в рот себя,

Коль душа больна неизбывно.

СЫН ПЛОТНИКА

Здесь начинает палач:

Здесь начинается плач.

Вам – добра, меня – в нору,

Живите все, я умру.

Эх, лучше бы дома быть,

Отцу помочь тесать, рубить;

Был бы повенчан с теслом,

Спасся бы рукомеслом.

Тогда б возводил верней

Виселицы для парней,

Зато б не качался сам,

Не плакал по волосам.

Гляньте, высоко вишу,

Мешаю тем, кто внизу;

Грозят мне кулаками,

Зло разводя кругами.

Здесь я, слева и справа

Воры висят исправно:

Одна судьба – пути свои,

Средний висит из-за любви.

Друзья, дурни, зеваки,

Стоит послушать враки;

Взгляните на шею мою

И сохраните свою.

Итог печального дня:

Будьте умнее меня.

Вам – добра, меня – в нору,

Живите все, я умру.

Перевод с английского Виктора ШИРОКОВА