Текст книги "Ричард Длинные Руки – бургграф"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 15

Амелия спит. Наверное, спит в соседней комнате. В мою незримым сквозняком тянет теплом ее тела, ее запахами, и, чувствую, что она не спит тоже. Не спит и прислушивается: не поднимаюсь ли с постели, не иду ли к двери, чтобы через минуту оказаться в ее постели.

Двое из моих друзей хвастливо рассказывали, что спали с женщинами вдвое старше их, а Дима Говорков хвастался, что еще когда мы протирали штаны в седьмом классе, он уже драл нашу классную преподавательницу. Прямо на ее столе. Мне лично не приходилось иметь дело с женщинами старше себя… во всяком случае, значительно старше. Хотя, конечно, при моих здешних размерах я выгляжу солиднее. Вообще есть такая разновидность мужчин, в юности выглядят старше своих лет, а в зрелости – моложе. Мне кажется, я из такого теста, но все же не могу вот так встать и пойти в ее постель, хотя Амелия, вероятно, ждет…

Это не значит, что обрадуется и даст мне место, но наверняка ждет именно такого поступка. Чисто мужскова.

Я закрыл глаза и сказал себе твердо: что есть самец, есть мужчина, а есть высшее проявление мужественности – паладин. Паладин, понятно, и мужчина, даже самец, но в отличие от них умеет пользоваться столовыми приборами и обуздывать примитивные порывы плоти.

Сон пришел незаметно, снилась какая-то белиберда, которую я принимал как должное, а потом я парил над городской площадью, вдруг заметил одинокую женскую фигуру, ощутил неудержимый зов плоти, поспешил направить полет к ней под острым углом, надо успеть, смутное чувство подсказывает, что могу и не успеть, если начну прелюдии…

Она обернулась, я увидел смеющееся лицо, мои пальцы жадно ухватили ее за грудь, теплую и упругую, я выдохнул:

– Саня… что ты так долго…

– Ты был не готов, – ответила она, – а я сама… не могу…

Голос ее прерывался, а плоть то пропадала, то появлялась. Я сдавил ее в объятиях, жар в теле нарастает, спросил торопливо:

– Сегодня же снова нажрусь жареного мяса… Придешь?

– Буду стараться, – ответила она, – но сюда… трудно…

– Что мешает? – спросил я быстро.

– Город… – ответила она.

Я все сжимал ее сочное тело в объятиях, когда ощутил, что пальцы мои впиваются в скомканную перину. Это длилось почти минуту, когда я мял и тискал ее тело, спеша им насладиться, и в то же время чувствовал, что корчусь один на постели. Затем тот мир начал размываться все сильнее, а этот обретать реальность, я вздохнул и, отодвинув испачканный край перины, повернулся на бок и попытался заснуть снова.

Очнулся от резких криков птиц за окном. То ли свадьба у них, то ли развод с разделом гнезд, но порхают и машут крохотными крылышками так, что ветви колышутся и скребут по окну.

Не вставая, я блаженно потягивался, зевал и прикидывал, что еще уже один день, считай, миновал. Осталось еще шесть. А там, если ничего не помешает – тьфу-тьфу-тьфу и еще раз тьфу! – с Зайчиком и Бобиком взойдем на борт парусника и… прощай, суша. Впереди таинственный Юг!

Но птицы орали и дрались, совсем не те идиллические птички, которые на открытках и которыми называют любимых девушек. Вообще-то на самом деле все птички дерутся, скандалят, выхватывают друг у друга вкусных червячков, а в этом городе они должны быть вдвое активнее: все-таки здесь правят уже рыночные отношения.

Интересный этот Тараскон. Состоит из трех городов, как большинство старых: массивного замка, окруженного высокой каменной стеной, проданного потомками Дюренгардов и переоборудованного под склады, затем внутренний город, что раскинулся вокруг замка и не выплескивается только потому, что обнесен городской стеной, и самая молодая часть города, что выросла уже за пределами городской стены.

Во внутреннем городе расположились дома вельмож, купцов, ростовщиков и старшин ремесленных цехов, а по эту сторону стены – мелкие ремесленники. Здесь же торговые ряды, простор для рынка, а самое главное: не нужно платить пошлину за проход через городские ворота.

Правда, в случае войны эти дома пострадают в первую очередь, но на этот риск идут те бизнесмены, которые хотят получить самую высокую норму прибыли.

Потомки феодала, который и дал начало этому городу, покинули его стены и живут намного выше на холме, захватив вершину, в осовремененном замке, что уже и не замок, а удобный для жилья большой просторный дом с нефункциональными колоннами и цветниками, как говорят, роз.

Из кухни донеслось приглушенное позвякивание посуды, потянуло легким ароматом супа. Я оделся и тихонько вышел через боковые двери в сад. При свете дня он выглядит не таким таинственным, сейчас напоминает отбившегося от хозяина пса: большого, сильного, но со свалявшейся шерстью, голодного, с репьями на хвосте и мелкими ранами от укусов собак, кошек и прочих недругов.

Тропинка медленно повела вниз, навстречу все слышнее запах и свежесть моря, донесся ровный плеск волн, набегающих на пологий берег. Я шел и не верил глазам. Такого огромного участка земли в руках простого горожанина я еще не видел. В смысле, чтобы не у короля, герцога или барона, а у рядового горожанина. Огромный сад, сейчас наполовину заброшенный и быстро дичающий, тянется широкой полосой вдоль берега, благоразумно не спускаясь к россыпям мелкой гальки, куда во время приливов подступает морская вода.

С пригорка открылся вид на море. Деревья благоразумно остановились у незримой черты, куда, видимо, докатываются самые дальние волны в час прилива. Дальше галечник, округлые бока блестят под солнцем, как будто весь берег заполнен то ли черепашьими яйцами, то ли динозаврячьими.

За спиной послышались треск, кусты распахнулись, словно оттуда вылетел танк с крыльями, и ликующий Пес ринулся ко мне. Я умело качнулся ему навстречу, чтобы выдержать удар и не опрокинуться, дал себя облизать и выслушал признания в любви и обожании, затем через те же кусты выбежала запыхавшаяся и разрумянившаяся Амелия.

Она вскричала испуганно:

– Ваша милость!

Сердце мое екнуло.

– Что случилось?

– Завтрак готов! Я пришла вас будить… Хорошо, собачка вас отыскала!

Я пытался погладить скачущего вокруг Пса, но это все равно что попробовать ухватить молнию.

– Прогулка перед завтраком, – объяснил я. – Для поднятия аппетита. Хотя не думаю, что мне нужно разжигать аппетит, вы готовите, судя по запахам, восхитительно… Я любовался садом. Не мог удержаться, шел и шел. Представляю, какая это красота… когда все цветет!

Она вздохнула:

– Да, ваша милость, это необыкновенно красиво.

Я оглядывал сад, в сердце шевельнулась жалость. Окультуренные деревья нуждаются в цивилизации, а без ухода быстро возвращаются в прежнее состояние. Прежнее, это дикое. Мне приходилось есть «райские яблочки», те, самые, которые ели в раю Адам и Ева. Мелкие такие, размером чуть крупнее черешни, с красными боками, красивые, но твердые и кислые. Есть можно, но кто попробовал уже модифицированные, которые едва не лопаются от переполняющего их сладкого сока…

Сглотнул слюну, я пробормотал неуклюже:

– Ничего, Ганс и Фриц скоро подрастут, все поправят. А там и Аделька и Слул подтянутся…

Она смолчала, я тоже понимал, что к тому времени одичавший сад в прежнее состояние не вернуть. Разве что все выкорчевывать и насаживать заново. Или долго и кропотливо прививать на эти деревья веточки с элитных сортов.

– Идемте завтракать, – напомнил я. – А то все остынет.

– Да, ваша милость, пока все горячее…

– Расскажите про этот сад, – попросил я.

Она старалась идти рядом с тропкой, чтобы мне, благородному господину, было удобнее, я тоже уступал ей, так и двигались через кусты, а протоптанная дорожка оставалась между нами. Пес так и вовсе брезговал идти по ней, не инвалид же: ломился через заросли с шумом и треском, разгоняя птиц, вообразивших, что это дикий лес.

Еще он то и дело исчезал за деревьями, там слышался задорный гавк, с шумом и колыханием ветвей взлетали вспугнутые птицы.

Не понимаю, мелькнула мысль, что заставило ее мужа стать наемным убийцей. Судя по рассказу, он всегда был прекрасным работником, а этот сад – его рук дело. Правда, землю купил на деньги, доставшиеся от деда, но тогда это был пустынный край, города не было и в помине, а там далеко располагался замок с посадами. Это сейчас разрослись и вплотную подступили к его саду, уже город, настоящий портовый город, но тогда он жил на отшибе, и его сад по размерам втрое превосходил землю, что занимал замок.

Может быть, мелькнуло в голове, как раз то, что откусил слишком большой кусок пирога, а проглотить не сумел? Такой сад трудно насадить, но еще труднее поддерживать. Не говоря о том, что куда-то девать все эти яблоки, груши, сливы, персики, абрикосы. Нужно бы завести стадо свиней, они все жрут, но он, судя по рассказам Амелии, терпеть не мог этих животных. Вообще не жаловал все эту визжащую, блеющую и кудахчущую живность, а единственные звуки, которые любил, это пение птиц, что вили гнезда в его саду.

Завтрак проходил в таком торжественном молчании, что даже я старался не слишком стучать ложкой, только Пес под столом не стеснялся с хрустом расщелкивать кости, словно жаркий огонь сухие поленья.

Амелия все подавала и подавала на стол, пока я не поймал ее за руку, удивительно тонкую и нежную для взрослой женщины, почти силой заставил сесть.

Она вздохнула, в глазах страх и тоска. Я кивнул:

– Да, у меня вопросы… Может быть, не совсем приятные.

– Ваша милость! Может быть, не надо?

– Почему?

– Вам спокойнее. Вы и так уже за меня вступались. Так и до беды недолго.

– Мне? Или вам?

Она покачала головой, в глазах блеснули слезы.

– Мы уже в беде. А вам не стоит в нее впутываться.

– Я не совсем понимаю, – сказал я, – что здесь происходит, однако очень хотел бы понять.

Она спросила тихо:

– Вам-то это зачем? Мы обречены.

Я ответил как можно беспечнее:

– Мой корабль отчалит только через неделю. Чем-то же надо заняться?

– Это опасно, – обронила она.

– Расскажите, – попросил я, – все, что вы знаете про это семейство. И почему Бриклайты пытаются выжить вас. У них с вами личные счеты?

Она тяжело вздохнула:

– Разве у таких людей бывает что-то личное?

– Значит, экономика уже правит миром? И что им от вас надо?

Она развела руками в скорбном жесте.

– Им надо, чтобы я ушла отсюда. Чтобы продала им свою землю… с домом и садом и ушла. У нас не так, как у варваров, что в песках грабят караваны: на все надо оформлять бумаги с юристом у нотариуса. Этот Вильд – юрист, он уже присылал мне составленные им бумаги. Я отказалась. А без моей подписи на бумагах они не могут завладеть этими землями.

Я отвел взгляд в сторону. Похоже, этот участок нужен Бриклайтам не так уж и позарез, иначе бы уже получили. Если не слишком брезговать методами, то такие бумаги уже заставили бы подписать.

– А что соседи? – спросил я.

Она приподняла брови:

– Что соседи?

– А у них как?

Она кивнула:

– Да, я уже сама об этом подумала. Горсель, он самый крайний, продал землю Бриклайтам три месяца тому. Купил домик здесь же, в городе, и торгует какой-то мелочью. Аккелий, тоже сосед, продал два месяца назад и уехал, а Диодем, еще один, продал две недели тому. Говорят, перед этим был жестоко избит какими-то неизвестными. А мой сосед Жермидель, наши сады соприкасаются, хоть и говорит, что не продаст, но как-то проговорился в таверне, будто собирается переехать жить к дальней родне в другой город…

– Понятно, – проговорил я озадаченно. И хотя детали не ясны, но уже видно, что Бриклайт неспешно скупает земли на побережье бухты. Кнутом и пряником, угрозами и побоями, но стремится стать единственным хозяином всей бухты. – Ладно, мне надо покинуть вас на некоторое время.

– В город?

Я покачал головой:

– Нет. Я рыцарь, а куда в свободное время отправиться рыцарю, как не к другому рыцарю, чтобы навестить, засвидетельствовать почтение и узнать, как в этих краях предпочитают затачивать боевые топоры?

Часть 2

Глава 1

Через полчаса я в сопровождении Бобика выехал на Зайчике из ворот. Замок благородного сэра Дюренгарда расположен вне города, я с облегчением пустил коня вдоль полосы прибоя, чтобы без крайней необходимости не заезжать в отныне опасный для меня город.

Вдали, на краю видимости, вздымаются острые белые клыки, так отсюда выглядят вершины скал Перевала. Едва выехал из-за высоких деревьев, по глазам ударил голубой блеск вечного льда, моментально ставший зеленым, красным, даже фиолетовым, что сразу угас, как только Зайчик прошел некую точку пространства.

Я вышел, как принято считать, из земель за Перевалом, где кишит нечистая сила, где люди ежедневно сражаются с нею, но так же дружат, общаются, вступают в браки, где царит постоянная непрекращающаяся резня и беззаконие.

А здесь вот уже правят законы, здесь даже самодурство феодалов если и не уничтожено на корню, то ему крупно подрезали крылья. Что не может не радовать. Все-таки лучше подчиняться безликому закону, чем какому-то дяде, который решит тебя повесить просто так, потехи ради. Лишь потому, что у него больше сил и он это сделать может.

С другой стороны… если этот дядя вздумает подмять закон под себя, то начнется то страшное, что никаким феодализмом не предусмотрено. Феодала все-таки урезонивает церковь, мораль, этика, воспитание, а вот озверевшего при виде прибыли демократа ничто не остановит. Демократ хорошо знает, что Бога – нет, а следовательно, он не тварь дрожащая, а «право имеет». На все. И никакой оглядки на всевидящего Бога, который, оказывается, вовсе не всевидящий, а кроме того, ну нет его, нет. Ура!

Бриклайт, судя по всему, действует просто напористее других и реагирует на изменения быстрее. К счастью, подмял только небольшой городок, который разросся из пристроек при замке. Когда-то здесь сперва появились кузница для перековки коней феодала и его дружины, пекарня, чтобы снабжать замок хлебом, из деревень сюда повезли на продажу овец, коров и гусей, а вот эти мастерские, множась, разрослись так, что замок вовсе потонул среди домов уже не знати, а знатных людей, так называют себя купцы, торговцы, ростовщики, менялы, ювелиры, старейшины крупнейших цехов и объединений…

Пес ринулся вперед, навстречу нам четверо троллей, сильно наклонившись вперед, ломятся сквозь невидимый ураган, широкие лямки из грубой кожи натерли плечи до крови, за ними медленно ползет нагруженная каменными глыбами телега. Колеса, составленные из широких обрубков дерева, оставляют глубокий след, телега потрескивает на ходу, камни шевелятся.

Я послал Зайчика на обочину, давая дорогу труженикам. Здесь Бриклайт молодец, зачем утруждать коней, когда тролли и сильнее, и дешевле.

– Здравствуйте, товарищи гастарбайтеры! – сказал я бодро. – Как самочувствие?

Передний тролль медленно поднял голову, почти человечья, если бы не зеленая кожа и слишком уж жабьи черты, выпуклые глаза уставились в меня в тупом непонимании. Под горлом колыхнулся мешочек, я услышал:

– Есть… Еда…

– Хорошо, – одобрил я, – пока работаете за еду, понятно. Кормят здесь вкусно, жабы так готовить не умеют. А как вообще?

Он прохрипел тупо:

– Еда… хорошо…

– Прекрасно, – обрадовался я. – Уже три слова заучили. Да, язык местных знать надо. Иначе никаких прав на оседлость не будет. А вторым государственным ваш язык вряд ли признают, демократия здесь только начинается.

– Еда… хорошо…

– Хорошо, – согласился я. – Ну ладно, обживайтесь. Пока ваши хозяева веселятся в кабаках и притонах за ваш счет, делайте всю тяжелую и грязную работу. Им потом все аукнется!.. Укрепитесь, обживетесь, потом заметите, что и еды можно получать больше, и одежды… Выходные дни еще не помешают, а там и до избирательных прав рукой подать…

Они даже не проводили нас взглядами, так ничего и не поняв, а в моем мозгу быстро проскальзывали картинки Косова, Краснодара, этнические стычки и погромы во Франции, Англии, Швейцарии…

Обожгутся и здесь очень сильно. Тролли размножаются быстро на радость недалеких тарасконцев. Это изобилие скоро аукнется…

Слева раздался стук копыт. Я невольно вздрогнул, рядом на великолепном красном, как раскаленные угли, коне красиво покачивается в такт конскому шагу всадник в богатом камзоле. Роскошная шляпа с пером, красный плащ красиво ниспадает с плеч, на высоких сапогах блестят золотые шпоры.

Пес тут же злобно зарычал, а Зайчик прижал уши и призывно ржанул. Я слышал и стук копыт, и конский храп, и звяканье уздечки, даже запах кожаных доспехов и сбруи, и все бы великолепно… но в этот солнечный день каждая травинка отбрасывает четкую тень, а вот за этим всадником и его конем я не увидел тени.

Красный конь не повел в нашу сторону глазом, даже ухом не шевельнул, хотя мой Зайчик приветственно ржанул еще разок. Всадник внимательно всмотрелся в меня, умное лицо с насмешливыми глазами постоянно меняется, словно в каждую долю секунды в мозгу всадника пробегают тысячи мыслей.

– Вижу, сэр Ричард, вы догадались?

– Еще бы, – ответил я.

– Чем же я себя выдал?.. Ах да, тень… В следующий раз исправим. Просто увидел вас в полном одиночестве, решил составить компанию. Почему-то показалось, что вы будете не против.

– Вам показалось, – проворчал я, хотя, конечно же, совсем не против, еще как не против. Не только потому, что особа столь высокого ранга, но всегда интереснее пообщаться с умным чело… гм, чем с десятком дураков. – Вы самоуверенны, сэр Сатана.

Он мягко улыбнулся:

– У вас это противоречие врожденное?.. Вы же знаете, вопреки всем суевериям я не могу приходить незваным. По условиям Великого Договора я могу являться только тем, кто зовет. Или кто хотел бы моего прихода. Как уже говорил, я не могу переступить порог дома, если меня не пригласит хозяин.

– Ладно, – проворчал я, – это не врожденное, а инстинкт защиты. От рекламы, постановлений, указов, призывов голосовать только за их кандидата… А так вообще-то почему благородному и неглупому человеку не перекинуться в дороге парой слов с неглупым… нечеловеком?

Он засмеялся открыто, искренне, как Дейл Карнеги, показывая ровные белые зубы, весь преисполненный доброжелательностью и отзывчивостью.

– Как же в вас силен этот инстинкт защиты! От вас так и веет враждебностью, хотя вы хотите общения со мной… повторяю, иначе бы я не пришел, и еще вы прекрасно понимаете, что я прав!.. Я не могу налюбоваться на вас, сэр Ричард! Что за дивные люди в вашем мире… А как вы все-таки внутренне скованы при всей вашей внешней раскованности!

Зайчик перестал заигрывать с его конем, а Пес, понаблюдав за мной, решил игнорировать их полностью, но держался на всякий случай рядом, хотя и зайцы выпрыгивают прямо из-под копыт, и толстые жирные птицы взлетают, едва-едва работая короткими крыльями и приглашая вцепиться им в зад.

Я буркнул:

– Это я скован?

– Скованы, – подтвердил Сатана серьезно. – И вы это знаете. Распрямитесь и там, внутри! Делайте то, что хочется, сэр Ричард!

Я кивнул, полностью согласный, кто же будет спорить с таким утверждением. Мы спорим обычно с теми, кто доказывает нам, что мы должны что-то сделать, обязаны, а когда вот так: не делай, если не хочешь, или делай то, что хочешь – это всегда и у всех проходит на ура. А я был бы идиотом, если бы стал утверждать что-то обратное.

– А как же, – спросил я и сразу почувствовал себя идиотом, – когда отец принуждает принести дров, мать посылает с ведерком к колодцу? А потом и вовсе начинается проклятая работа, упражнения, а какой-то гад еще заставляет тебя учиться читать какие-то закорючки…

Он снисходительно усмехнулся:

– Вы понимаете, о чем я говорю, сэр Ричард.

– О чем?

– Это законы, установленные людьми. Чтобы уживаться в обществе. Скажу со всей свойственной мне скромностью, что это я их сформулировал. И ввел в обращение. Эти законы соблюдать надо. А есть еще и так называемые моральные, вот уж нелепость, по глупости или ошибке попавшая в человека еще в те давние времена… словом, эти связывающие свободному человеку руки законы не только можно нарушать, но и нужно! Иначе человек не обретет истинной свободы.

Он говорил правильные слова, я кивал, потому что сам с полным убеждением повторял их совсем недавно. А сейчас молчу только потому, что некому. Хоть сэр Смит, хоть Бернард или Асмер – просто не поймут: им бы пожрать получше, выпить побольше да на сеновале завалить толстожопых служанок. Вот они, кстати, делают как раз то, что хотят.

Но в памяти всплыла картинка, как сэр Смит, обливаясь кровью, защищал своего сюзерена один против двадцати, прекрасно понимая, что погибнет, но не отступал и не сдавался, что-то ему не позволило так поступить, и это «что-то» как раз и есть этот нелепый закон внутри нас. А сам Асмер, который отказался от принадлежащего ему имения в пользу овдовевшей сестры, поехал искать счастья в чужие земли? Тоже идиот, если посмотреть трезво.

– Согласен, – ответил я. – Все это будет… изживаться.

Он хохотнул:

– Наконец-то вы со мной согласны.

– Да я согласен в большинстве случаев, – признался я. – Если не во всех… Скорее всего, во всех.

Он посмотрел с любопытством.

– Да? Почему же я замечаю в вас сильнейшее противодействие?

– Такое уж и сильнейшее, – сказал я невесело.

Он кивнул, глаза стали серьезными.

– Нет, – признал он, – вы не противодействуете… очень уж, но я все время вижу в вас это… неприятие. В вас странная двойственность: понимаете правоту моих слов, хотите по ним поступать и даже готовы…

– И поступаю, – сказал я горько.

– В большинстве случаев, – уточнил он. – Но иногда что-то внутри вас берет над вами верх. И тогда делаете себе во вред. Как вы это объясните?

Я переспросил:

– Что объяснить? Почему слова расходятся с делами?

– Нет, почему вы готовитесь сделать одно, а делаете… противоположное?

Я подумал, пожал плечами.

– Да просто еще не готов вот так сразу стать сволочью.

В мироздании повисла напряженная тишина, даже стук копыт затих, кони ступают как по серому облаку. Наконец Сатана усмехнулся одними губами, глаза оставались серьезными.

– Так трудно принять реальность?

– Да, – ответил я. – Я-то знаю, что мы все от обезьяны, и потому – грязные животные, распираемы похотью, всего лишь научившиеся говорить… но я все еще делаю вид, что мы уже люди.

Он долго молчал, впервые в голосе прозвучала нерешительность:

– Не знаю, говорить ли это… надеюсь, вы оцените степень моего доверия к вам. На самом деле человек не от обезьяны, как вы почему-то решили. Не знаю, чья это жалкая придумка, чтобы оправдать и легализовать свои истинные желания, но мы в такой жалкой уловке не нуждаемся. Да, человек вышел из рук Творца, но это ничего не значит. Он все равно был сотворен по тем же принципам, как и остальные звери. Знаете, такие озарения бывают только раз в жизни, даже если жизнь эта невообразимо длинная, даже вечная… Создать мир и создать жизнь в нем – это и было такое редкое невероятное озарение. Человек от других зверей отличается не больше, чем они друг от друга. То есть ничего принципиально нового. Такой же зверь, но ходящий на задних лапах. А для того, чтобы он был чем-то иным… понадобилось бы еще одна вспышка озарения.

Снова помолчали, я закончил за него:

– Которую ждать еще вечность, так?

– Так, – кивнул он и добавил: – Так что человек не от обезьяны, как вы говорите, а все-таки из рук Творца, однако же в нем, повторяю, нет ничего принципиально нового. Я имею в виду, отличающего от остальных животных. Кроме того, что умеет разговаривать.

Я молчал. Кони идут ровно и бережно, мне на миг почудилось, что мы за столом медленно смакуем дорогое вино, наслаждаемся его неповторимым ароматом и ведем неспешную беседу на философские темы. И в руках у меня не кожаный повод, а хрустальный бокал, искорки пробегают по граням, я с удовольствием подбираю слова, потому что с умным, образованным человеком приятно чувствовать себя тоже умным и образованным.

– Ну так как? – спросил он с мягкой улыбкой интеллигентного и высокообразованного человека, который все-таки знает, что хоть человек и вышел из рук Бога, но все равно не ушел от фрейдовской обезьяны.

– Вы правы, – ответил я.

– Но?.. В вашем голосе звучит это «но».

– Вы правы, – повторил я. – Сволочью быть куда удобнее. Народ постепенно понимает преимущества сволочизма, давайте уж называть вещи своими именами… а соблазн велик!.. При прочих равных условиях побеждают сволочи, так что человек то один, то другой становится сволочью, всякий раз объясняя свое поведение уступкой обстоятельствам или чем-то еще, чем можно оправдаться. Потом отдельные ручейки сольются в потоки, в реки, и, наконец, наступит время, когда каждый может не со стыдом, а с гордостью сказать: «Вот такое я говно!»

Он усмехнулся:

– Ну, это вы гиперболизуете…

Я тоже усмехнулся, и хотя в моих руках потертая кожа повода, я поднес к губам бокал и сделал крохотный глоток. Блестящие глаза Сатаны наблюдали за мной с пугающей интенсивностью. Вдруг он вздрогнул, на умном подвижном лице промелькнула целая гамма чувств.

– Вы… не шутите? Мне показалось…

– Вам не показалось, – ответил я мертвым голосом.

– У вас уже…

– Да, – сказал я. – У нас уже говорят так. Именно с гордостью. С вызовом.

– С вызовом… кому?

Я пожал плечами:

– К остаткам тех, кто все еще мямлит о чести, достоинстве, верности слову. Это так, в основном старичье, да еще оторванные от жестокой жизни юнцы, начитавшиеся рыцарских романов. Это капли в море сволочей, которые теперь уже не сволочи, а прагматичные люди, основа общества. Которые без заверенных нотариусами договоров – ни шагу. Дело в том, что когда весь мир населяют одни сволочи, то они уже не считаются сволочами.

Он все всматривался в мое лицо, наконец шумно выдохнул воздух, глаза округлились.

– Сэр Ричард, я уже говорил вам, что вы меня всякий раз удивляете? Сегодня – не исключение.

Я ухмыльнулся:

– Рады?

– Еще бы! Приятно знать, что победил.

– Да, – согласился я. – Но Бог еще не убит. Он ушел в подпольщики.