Текст книги "Ричард Длинные Руки – бургграф"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Гай Юлий Орловский
Ричард Длинные Руки – бургграф

Часть 1

Глава 1

Раньше мне казалось, что короны носят только короли. Ну, еще принцы и принцессы. Но вот с удивлением обнаружил, что вообще-то и я имею право на целых три: баронскую, виконтью и графскую. Разница между ними в том, что в короне барона на венце или по краю обода шесть жемчужин, расположенных на равном расстоянии одна от другой, в короне виконта – шестнадцать шариков, а в графской – восемь, но зато между штырьками у графьей гравер должен расположить золотые листья клубники.

То, что на моей короне, мало похоже на клубнику, но и я, если честно, не силен в гербарии. Какие листья узнаю, то лавровые, в моем супе их всегда столько, что просто не знаю, за какое животное меня принимают.

Но сейчас какие там короны, ветер треплет волосы, мифриловый шлем закреплен у седла, доспехи в седельном мешке. Зайчик идет ровным красивым галопом, он может и намного быстрее, но я скромный, не в моих интересах привлекать внимание. А если совсем уж в лоб, то не хочу раскрывать козыри первым встречным-поперечным.

Пес то убегает далеко вперед, то отстает, то рыскает по сторонам, однако всегда отыскивает нас безошибочно. Да и слух у этого чуда: с какого бы конца света ни позвать – примчится.

Итак, я ко всему прочему еще и граф. Граф Валленштейн, наследник герцога Готфрида Валленштейна, правителя герцогства Брабант. Хорошо это или плохо, задумываться было некогда. Барахтался, чтобы выжить да по возможности выполнить заодно просьбу умирающего собрата, убитого в спину рыцаря. Наверное, рыцаря, судя по его одежде и благородному облику.

Но сейчас я граф, а это, как ни удивительно для не совсем умных, обязывает. Беда в том, что всю жизнь увиливал от обязанностей и сейчас вовсе не горю жаждой взвалить их на свои плечи. Ну хоть какие-то, даже минимальнейшие. Мне бы права и только права, я человек с нормальной психикой: на обязанности – серп и молот, а вот права подай все и немедленно. А то еще что-нить могу потребовать, а нет – устрою им оранжевую, тюльпановую, картофельную. С битьем стекол и переворачиванием по всей улице… гм… экипажей.

Насколько помню, герои Отечественной войны Раевский и Ермолов отказались от предложенных им графских и княжеских титулов, они, дескать, и без этой мишуры родовиты. Однако это исключение, а так титулы обычно принимают с жадностью, целуют дону руку с кольцом, титулами бахвалятся, титулы передают потомству, причем – всегда по мужской линии, а если та пресекается, то передают по другим линиям родства, нередко самым причудливым. При этом все понимают и одобряют необходимость сохранить старинную и прославленную подвигами фамилию. В исключительных случаях идут даже на прямое усыновление, если не удается отыскать хотя бы завалящего родственника в двадцатом колене.

Если не ошибаюсь, в России тоже было подобное с умирающими старинными родами, но передавался не титул, а только титулованная фамилия. А я вот попал под интересную раздачу, отныне уже Валленштейн… Не знаю, передал бы мне герцог Готфрид этот титул, если бы уже знал о своем малолетнем сыне, но что сделано, то сделано, и свинством с его стороны было бы переигрывать ситуацию! Да и мне самому попробовать вернуть титул герцогу взад – смертельно оскорбить как его самого, так и всю его семью.

Сердце болезненно сжалось: обидел я нежно-колючую леди Дженнифер… Скачу через камни и поваленные деревья, а перед глазами ее бледное лицо с трагически расширенными глазами. Уже несколько часов стараюсь настроить себя на беспечный лад: все закончилось, все благополучно, я вывернулся целым и даже кое-что прихватил, но все равно гадко, словно обидел ребенка…

Холод, жестокий и внезапный, пронзил коротко и резко, будто я на всем скаку напоролся на стену из ледяных копий. Не раздумывая, я свалился с коня, на ходу хватаясь за рукоять меча и за молот.

Над головой пронеслась темная птица, снова ударило холодом, дико заржал Зайчик. Я больно ударился плечом, перекатился вниз по склону. Голова чуть не взорвалась, когда разом задействовал все добавочные возможности, а также тепловое и запаховое зрение.

На вершине ближайшего бархана шагах не больше чем в тридцати поднялся багровый человек, таким вижу в термозрении, в руках хрустальная чаша с дымком над сдвинутой крышкой.

– Сдохни, – прохрипел я.

Рука моя из последних сил метнула молот. Я упал лицом вниз, приступ тошноты вывернул желудок, но в голове чуть посветлело.

Молот унесся, исчез, пропал, а потом больно врезал рукоятью по плечу и бухнулся на песок. Я поднял с трудом, такой тяжелый, поднялся. На вершине холма Пес обнюхивает осколки разбитой чаши. Опаленная невидимым пожаром земляная вершинка голая, как колено, Зайчик жалобно ржет и выворачивает шею, глаза испуганные, дикие. Кожа его, всегда идеально гладкая и блестящая, как черная эпоксидная смола, сейчас дымится на боку, там язва шириной в две ладони.

Я бросился сперва к Бобику, там следы сапог большого размера, осколки хрусталя и медный ободок. Теперь вспомнил, что слышал изумленно-яростный и одновременно горестный вскрик, который все больше кажется знакомым.

– Адальберт! – вырвалось у меня.

Пес завилял хвостом и посмотрел с ожиданием и готовностью броситься за этим Адальбертом. Я покачал головой, подозвал Зайчика и возложил ладони на его подрагивающий от боли бок.

Новый приступ холода пронзил тело, Зайчик дернулся, жалобно заржал, но тут же утих и посмотрел на меня с великим удивлением и благодарностью.

Чудовищная рана на глазах затягивается, я ухватился за седло, пережидая дурноту и слабость. Когда открыл глаза, Пес уже мчится ко мне с виноватым выражением на морде.

– Он же колдун, – сказал я ему хрипло, – чего ты хочешь? Мало ли что косил под великого воина… Я вон тоже рыцарем прикидываюсь. А ты – собакой…

Зайчик тихо посопел над ухом, напоминая, что он тоже прикидывается, а какой из него конь, даже подумать такое противно…

Я сел прямо на землю, рана на боку Зайчика затянулась, края блестящей кожи сошлись, никаких следов, никаких шрамов. Пес носится кругами и обнюхивает все следы, а я торопливо вытащил из сумки хлеб и мясо, жадно поел, восстанавливая силы.

– Это у кого-то обед не еда, а время дня, – объяснил я. – А у нас, царей природы, обед тогда, когда возжелаем.

Пес посмотрел с сомнением: тогда почему не едим с утра до ночи? Зайчик тепло посопел над ухом, я не глядя, погладил по вытянутой, как у интеллигента, морде. Сильно же эта сволочь его ранила. Если учесть, что лезвия простых мечей отпрыгивают от шкуры Зайчика, как от резины, то Адальберт ударил чем-то очень… опасным.

Тошнота ушла, как только я вернулся к нормальному зрению, но еще с полчаса посидел, задействовав чувство опасности, собирался с силами. Адальберт жив, но убрался с великой поспешностью. Молот ранил его или сильно ушиб, а главное, разбил колдовскую чашу. Адальберт, похоже, не чистый колдун, чтоб одними заклятиями и мановением рук, для колдовства ему надо что-то материальное из арсенала магов.

Если так, повторной атаки сейчас не будет. Рассчитывал уничтожить меня внезапным ударом и преуспел бы, спасло обостренное чувство опасности, которым наградили предки Валленштейнов…

– Зайчик, – прошептал я, – ты как, мой жеребеночек?.. Надо ехать дальше.

Через полчаса быстрой езды высокая цепь холмов отодвинулась. Далеко впереди на вершине горы заблистал в прямых солнечных лучах рыцарский замок.

И почти сразу вспыхнули красным на солнце черепичные крыши расположенного под горой города. Зайчик ржанул, а любопытный Пес ринулся вперед. Я ругнулся: еду в сторону города по бездорожью, а рядом тянется настоящая широкая и хорошо протоптанная дорога. По ней в город движется плотная цепь из телег и подвод, идут вереницы навьюченных лошадей, ослов, верблюдов. Ветер донес свежий запах зелени, пахнуло молоком, сыром, свежим творогом, медом. В огромных корзинах везут живую птицу. Вообще-то на рынок с рассветом приезжают, а не среди дня, проспали торговцы. Или торговля идет так бойко, что спешно довозят, дабы не терять прибыль.

Даже на расстоянии всеми фибрами ощутил аромат простой деревенской жизни, что вносит свежую струю в суетливый и загаженный город.

В стороне от дороги, как примета этого края, пологие песчаные барханы. Их немного, да и те, похоже, оседают под напором жесткой травы, что ухитряется приживаться и на песке, запуская невероятно длинные корни в самые недра земли в поисках влаги. А еще как примета – древние развалины, за которыми возвышаются стены нового города.

Руины наполовину засыпаны песком цвета расплавленного золота. Целое море из скал и могильников, но, если присмотреться, скалы оказываются остатками то ли древних башен, то ли крепостных стен чудовищной толщины.

Полузасыпанное песком, смотрит в небо слепыми глазами каменное изваяние женщины размером ненамного меньше, чем статуя Свободы. Даже дорога пугливо делает крюк, чтобы не приближаться слишком близко. Вся целиком высечена из серого гранита, самого прочного камня. Время испещрило вмятинами и выбоинами, обращенное к небу лицо почти плоское: ветры и бури сгладили острые черты почти до полного исчезновения, но чудится, что все равно пристально и настороженно следит за космосом.

Зайчик идет споро, но не слишком, он неотличим от добротного боевого коня, только крупнее и массивнее, а Пес просто пес, разве что неимоверно огромный, но сразу видно, что дурак: носится за птичками, высунув, язык, будто сможет догнать, таких собак обычно не боятся даже взрослые.

Я выехал на эту главную дорогу, у ближайшего возницы поинтересовался:

– Это и есть портовый город?

Он оглянулся, кивнул нехотя.

– Да, ваша милость.

– Моря не видно…

– Оно там, с той стороны, – ответил он все с той же неохотой. – Город в бухте…

– А-а-а, понятно. Кстати, как зовется город?

Он посмотрел на меня с некоторым недоумением:

– Как и назывался раньше…

– А как раньше?

– Да как и теперь, – ответил он туповато. Подумал и разъяснил: – Тараскон, как же ишшо?

– Спасибо, – ответил я, ибо благородный человек вежлив даже с собакой, не только с простолюдином.

Зайчик прибавил ходу, мы понеслись вдоль телег, вдыхая ароматы деревенской жизни. Городские ворота приближаются охотно, створки распахнуты. У входа рядом со стражниками два горожанина в небогатой одежде, но с цепями на груди и другими знаками отличия приближения к власти.

Глава 2

Телеги с товаром быстро оглядывают, взимают пошлину, но некоторых, к моему удивлению, пропустили беспошлинно. Я подивился, уплатил мелкую монету за топтание земли города и безопасность в его стенах, поинтересовался у местного аналога таможенной службы:

– А не проезжал ли через эти врата совсем недавно мой старый друг… он такой рослый, волосы и борода чернее ночи… И вообще у него такая борода, что он весь борода, только нос торчит да глаза блестят…

Горожанин ответил невозмутимо:

– Не помню что-то.

Я сунул ему серебряную монету.

– А как сейчас память?

Он ответил живо:

– Просветление, клянусь богом, это чудо какое-то!.. Только что въехал через эти врата. Если поторопитесь, то догоните, если он поехал прямо, а не свернул…

– В чем он одет? – спросил я.

– Да во что-то белое, – ответил таможенник с пренебрежением, – будто купец какой, хотя сложение у него бойца, да и ухватки… А на лбу такой стальной обруч…

– Спасибо, – сказал я, – пойду догонять.

Получив монету неофициально, он не стал брать плату за Пса, все равно те деньги пойдут не ему, а мы проехали под арку ворот.

Обруч на лбу – характерная примета Адальберта, так что таможенник не соврал ради монетки. А в таком большом и шумном, даже чересчур шумном, на мой взгляд, городе затеряться нетрудно. А потом ударить в спину.

У одного из горожан, выглядевшего умнее остальных, осведомился:

– Уважаемый… а как поживает господин Тартарен?

Он опасливо посмотрел на Бобика, но тот сел перед ним и смотрит с ожиданием: будут ли с ним играть. Горожанин наморщил лоб, подвигал бровями, взгляд был сперва задумчив, затем стал совсем озадаченным.

– Гм… а он должен здесь проживать?

– Обязательно, – заверил я.

Он снова впал в задумчивость, наконец со вздохом развел руками.

– Сожалею. Я знаю всех знатных господ, но названного вами господина нет в числе жителей.

– Как нет? – ответил я. – Должен быть! Без Тартарена нет и Тараскона.

Он покачал головой:

– Судя по вашим словам, это довольно известный человек, а я перебрал уже и всех простолюдинов и слуг. Увы, господина Тартарена нет, очень сожалею.

Я почувствовал себя обманутым.

– Тараскон есть, а Тартарена нет?.. Да кому этот Тараскон нужен без Тартарена? Он и держался только на Тартарене… Не удивлюсь, если в один день вдруг исчезнет…

Горожанин побледнел, торопливо сплюнул через плечо, перекрестился и сделал еще несколько жестов, отгоняющих демонов, богов, чужих богов и божков, эльфов, банши и прочих фей.

– Что вы такое говорите? Вас даже слушать страшно!

Я пожал плечами:

– Мне всегда казалось, что одно без другого быть не может. Есть вещи настолько взаимосвязанные… К примеру, если бы вдруг не стало Гамлета, то кому на фиг нужна эта Дания?..

Он остался, озадаченно глядя нам вслед, а я осторожно поехал по людной улице по направлению к центру. Бобик шел рядом, понимая, что пугать народ не стоит, это не гуси на берегу озера. Какой-то слишком торговый город: лавочки гостеприимно распахнули двери чуть ли не в каждом доме. Представляю, что творится в центре или на том месте, где рыночная площадь. Двери трактиров тоже распахнуты, оттуда вопли, песни, музыка, на крыльце подгулявшие вызывающе разглядывают прохожих, выискивая, с кем бы подраться.

Я миновал не больше десятка домов, а мимо проплыли уже два заведения с красными фонарями. И в профессии женщин, что хохочут и строят глазки прохожим, можно не сомневаться.

Слегка озадаченный и заинтригованный, я возвышался в седле, на лице рассеянно-благожелательная улыбка, я самый мирный человек на свете, только иногда подпускаю на лицо суровости, когда слишком уж пристают с предложениями что-то купить или, наоборот, продать: коня, собаку, седло, одежду, меч… что за торговый город!

Тепловое или запаховое зрение я должен, как говорится, включать нехилым волевым усилием, зато чувство опасности бдит на автомате, Адальберта вблизи не замечено, с явной неприязнью на меня никто не смотрит. Можно бы расслабиться, но я из такого времени, где постоянно говорят о расслаблении, но расслабиться никому не удается при сумасшедшем темпе. Здесь темп просто сонный, но мне себя уже не переделать…

Возле одного из домов трое или четверо дюжих мужчин, здорово подвыпивших, остановили женщину, прижали к стене и с пьяным гоготом пытались задрать ей платье. Она отбивалась с неожиданной силой, одному кулаком расквасила нос. Тот с дикой руганью ударил ее ладонью по лицу. Голова женщины мотнулась в сторону, в сторонке кто-то предостерегающе закричал, что позовет стражу. Женщина устояла, только из ноздрей потекли тонкие красные струйки.

Бобик зарычал и с надеждой посмотрел на меня. Зайчик тоже остановился, будто и его раздирают противоречивые чувства. Обязанность рыцаря – защищать всех слабых и беззащитных, особенно женщин и детей. Это вроде бы аксиома, но в то же время на свете столько беззащитных, что всех не наспасаешься. Будешь спасать без сна и отдыха, пока сам от голода и недосыпа не откинешь копыта. Эта мудрость позволяет нам терпеть трамвайных хамов, отворачиваться от наглецов, оскорбляющих женщин на улице, обходить стороной драку, где трое бьют одного.

Вздохнув, я повернул коня в их сторону, сказал негромко:

– Бобик, сидеть!.. А вы, герои, оставьте женщину в покое.

Ударивший женщину вскинул голову, крепкий такой братан, самая древняя и вечная порода. Узкие глазки под нависающим лбом неандертальца сумели как-то выпучиться.

– Эй, благородный… а тебе не все равно?

«Вообще-то все равно», – ответил я мысленно, но вслух из меня что-то сказало:

– Ты меня слышал. Потому повторять не стану.

Он смотрел оценивающе, на лице проступило недоумение. Оглянулся на дружков, их четверо, я один. И хотя бывают случаи, когда один побивает десятерых, но это если колдун или огр, а я не выгляжу ни тем, ни другим. Но все-таки он недаром вожак, такие стремятся к победе, а не к драке, сказал властно, чуть повысив голос:

– Вот что, рыцарь. Ты ведь рыцарь? Езжай дальше.

Второй, ухмыляясь, грубо схватил женщину за волосы. Не меняя выражения лица, я выхватил меч. Блеснуло лезвие, отрубленная кисть повисла на женских волосах, а бандит тупо уставился на обрубок, откуда сразу в три струи брызнул темно-красный поток.

– Последнее предупреждение, – произнес я тем же голосом, хотя сердце уже колотится, а страх холодит кожу в ожидании неприятностей. – Дальше буду снимать головы.

Браток заорал, стал хватать обрубок другой рукой, остальные ошалело смотрели то на меня, то на калеку. Тот наконец повернулся и побежал по улице, задевая стены. Женщина в испуге тряхнула головой, рука отцепилась и упала на землю.

Оставшиеся братки заворчали, но начали отступать, не сводя с меня взглядов. Один прорычал:

– Ты дурак… Не знаешь, с кем связываешься…

– Знаю, – ответил я.

Браток вытаращил глаза.

– Знаешь? А ты… кто?

– Человек, – ответил я. – А ты – говно.

Он отступил еще, злобная улыбка заиграла на губах, и все так же, не сводя с меня горящих злобой глаз, прорычал:

– Ты дурак, чужестранец. И тебе конец. Это мы здесь хозяева.

Он кивнул своим, все разом повернулись и бросились прочь. Женщина вскинула голову, я только сейчас рассмотрел ее лицо: покрытое ровным загаром, темные, как спелый терн, глаза, такие же темные и широкие брови, почти сросшиеся на переносице, недлинные черные смолистые волосы. Она смотрела с испугом и надеждой, я кивнул, молча объясняя, что все конечно.

Она сказала торопливо:

– Спасибо, добрый господин!.. Вы очень великодушны.

Я отмахнулся:

– Пустяки.

– Но не для нас, – сказала она. – Пусть Господь воздаст вам, ибо не в моих силах отблагодарить вас.

Я перекрестился и сказал громко:

– Возможно, это Господь и надоумил меня проехать именно этой дорогой и в этот час, чтобы моей рукой покарать злодеев?

Среди собравшихся зевак пронесся легкий заинтересованный говорок. Я свистнул Бобику, по обе стороны поплыли дома, улица послушно ведет в направлении порта. За спиной народ оживленно обсуждал случившееся, но я выехал на другую улицу, здесь другой люд, хотя все те же лавки, распахнутые двери кабаков, таверн, а также заведений с красными фонарями… Что-то, на мой взгляд, их слишком много. Да и не должны вот так в центральной части. Обычно эти дома прячутся на окраине. А так как это портовый город, то все должны быть там, в порту, или рядом.

Навстречу посреди улицы идут двое стражников. Громко топают, даже нарочито громко, как мне показалось. Перед ними расступаются. Оба рослые, в неплохих доспехах: один в добротной коже, а второй, что постарше, и вовсе в железном панцире и металлических налокотниках и наколенниках.

Завидев меня, остановились, хотя я вроде бы еду спокойно и тихо, никого не задевая. Хотя, понятно, есть на что посмотреть: мои совсем не средневековые размеры неизменно привлекают внимание не меньше, чем мой Зайчик. Да и на Бобика обычно смотрят со страхом и опаской.

Старший внимательно посмотрел на Бобика, потом на меня. Вскинул повелительно руку, я послушно, но словно бы по своей воле, так восхотелось, остановил коня.

– Что случилось? – поинтересовался я. – Я не заплатил в воротах за проезд?

Старший покачал головой, я обратил внимание, что его напарник смотрит на меня со смесью трусости и наглости.

– Думаю, заплатили, – ответил он с рассчитанной ленцой, словно делая одолжение. – Иначе бы вас не пустили. У нас с такими разговор короток…

– Да? – поинтересовался я. – Это как же?

Он ухмыльнулся и ответил с явным удовольствием:

– Постановление городского совета гласит: всякий, не уплативший пошлину, будь он сам герцог, не должен быть пропущен через городские врата. А если кто попробует войти силой, того связать и доставить в тюрьму.

Вокруг нас уже останавливался народ. На стражей, как и на меня, посматривали с боязливым ожиданием.

– Круто, – ответил я, но если ожидают от меня взрыва благородного возмущения, то жестоко просчитались, я вообще-то за соблюдение законов. Особенно тех, которые мне соблюдать ничего не стоит. – Что ж, демократия в действии. Ну ладно, а ко мне какие претензии?

Старший снова смерил недружелюбным взглядом мою рослую фигуру на очень рослом коне.

– У нас мирный город, – сказал он громко. – Здесь сразу вешают воров и разбойников…

Я прервал резко:

– Мерзавец! Думай, что говоришь! Иначе я снесу твою дурную башку, и городской совет меня тут же оправдает!

Он несколько смешался, но не отступил, сказал с тем же вызовом:

– Я хочу сказать вашей милости, что у нас все по закону. И если вы вздумаете размахивать мечом по праву благородного, то увидите, что для городского суда нет разницы… кто перед ним стоит. Только это я и хотел сказать.

Я посверкал глазами, пораздувал ноздри, пусть все видят, что я с великим трудом удержался от вспышки гнева, а стражи тоже люди и не хотят кровавой рубки, во время которой даже не успеют позвать на помощь. Народ переговаривается, уже видны разочарованные лица. Всем хочется звона мечей и брызгающей крови, эти пустячки вносят приятное разнообразие в вообще-то скучную жизнь, но по моему виду понятно: благородному рыцарю просто лень переругиваться с простолюдинами.

Зайчик, ощутив толчок коленом, двинулся вперед, Бобик чинно держится рядом, я с высоты седла стараюсь взирать бесстрастно и малость надменно, все-таки благородного человека безошибочно угадывают уже по его великолепному коню, а благородный и выглядеть должон соответственно.

Из распахнутой двери вылетел кубарем мужик в разорванной одежке. Следом выглянули двое крепышей, отряхнули ладони и одежду, разом повернулись и пропали в ярко освещенном зале, откуда крики, смех, вопли, ругань, песни и топот пляшущих.

Зайчик переступил через распростертого, тот поднялся и, не отряхиваясь, с диким ревом бросился обратно. Я покачал головой, что за город, что за город, куда церковь смотрит, с утра столько пьяных, а вдоль улицы выстроились женщины легкого поведения…