Текст книги "Ричард Длинные Руки – бургграф"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– И что, – поинтересовался я, – предсказывает судьба?

Я старался сделать голос как можно менее заинтересованным, но сам ощутил, что попался на крючок: все мы страстно жаждем заглянуть в будущее хоть одним глазком, увидеть грядущее пусть туманно, расплывчато, искаженно, но все же увидеть, чтобы как-то истолковать и получить преимущество над остальными.

Он всматривался в карты так, словно они могли подпрыгнуть и вцепиться ему в лицо. Медленно пошевелил губами:

– Большинство считает, что карты выпадают случайно… Вы, похоже, тоже так думаете.

Я кивнул:

– Не стану спорить.

– Однако же… вы можете себе представить, что вы, взяв в руку камень и закрыв глаза, бросаете его изо всех сил и… попадете в единственный камешек в пустом поле? А потом, все еще с закрытыми глазами, поворачиваетесь вокруг несколько раз, снова бросаете и снова – в тот же камешек? И так десять раз?

– Маловероятно, – согласился я. – Весьма.

– Так вот, эти выпавшие карты… еще невероятнее! Начиная с того, что вы взяли карты… такой же набор выпал королю Мердоку, он закончил жизнь восемьсот лет тому назад самым ужасающим образом.

– Каким?

– Ужасающим. Не будем вдаваться в детали, главное в том, что больше никто такие пять карт не вытаскивал. В колоде их сто! А уж чтоб еще и выпало на каждую такое… гм… такое, то, простите великодушно, любой поверит в предначертанность и предзаданность!

Я сказал вежливо:

– Но только не для христиан. Но вы продолжайте, мною движет интерес этнографа.

Он развел руками:

– Я даже не знаю, как и толковать…

– С одной стороны, – сказал я, – хорошо. Мне не надо будет платить. С другой… я разочарован. Хоть что-то надо наплести благородному лорду насчет взятия замков, спасения принцесс и побивания драконов. А вы как-то совсем ушли в сторону.

Он огрызнулся с отчаянием:

– Я не шарлатан! Я занимаюсь этим серьезно и смею думать, что мои предыдущие предсказания основывались… да-да, основывались! А сейчас я даже и не знаю… так просто не может быть!

– Этого не может быть, воскликнул один фермер, увидев жирафу… это такое животное, но, что делать, жирафа стояла прямо перед ним. Так что, дорогой магистр звездных наук, видать, выпали карты, которые надо смотреть магу другой квалификации…

Он буркнул уже со злостью:

– Намекаете, что я недостаточно сведущ? Знали бы вы, у кого я учился и каких вершин достиг! Но различные происки недругов, превратности судьбы и прочие лишения заставили меня бежать из одних королевств, искать счастья в других, переезжать все дальше и дальше… Я сведущ, в том-то и дело. Другой бы вам наговорил всякого, лишь бы получить монету, а мне все золото ваше сейчас не надо, мною движет совсем другой интерес…

Я поднялся:

– Интерес исследователя, понятно. Только я не подопытная дрозофила. Спасибо за исчерпывающие данные о моем будущем. Честно говоря, это даже лучше, чем знать его наперед.

Он вскинул брови:

– Почему?

– Я не пленник, – сообщил я. – Не зная своего будущего, я сам его творю. Я – хозяин!

Он посмотрел с великим уважением.

– Это кто сказал?

– Я, – ответил я гордо. Подумал, что легко выглядеть умным, изрекая банальности, осточертевшие еще с первых классов школы. – Не похоже?

Он смотрел с сомнением, но кивнул, ответил очень вежливо:

– Что вы, как могу сомневаться?

– А надо, – ответил я сварливо. – Я что, похож на умного?.. Оскорбительно даже… Ладно, я пошел, пошел, пошел.

Глава 13

Он проводил меня до дверей, я чувствовал, как в великой озадаченности смотрит вслед. От бессонной ночи и неумолчного веселья гудит голова, я выбрал тихую улочку и плелся по ней, вот сейчас приду и завалюсь спать, еще сутки долой, Юг на той стороне океана станет ближе.

Мне показалось, что за мной кто-то идет, но, как ни прислушивался, не оглядываясь, чтобы не насторожить преследователя, шагов не услышал. Чутье подсказало, что, если даже оглянусь, все равно ничего не увижу.

Холодок растекался по груди сперва едва слышно, потом начал окатывать волнами. Кто-то догоняет, укрытый настолько надежно, что, не будь я таким чувствительным…

Я старался идти так же беспечно, только на ходу задействовал все зрение, несколько секунд почти вслепую шагал в диком мире двигающихся предметов и плывущих по воздуху цветных волн ароматов, ранее вообще не замечаемых. Часть этих цветных струй шероховатые, часть в острых рунах, но, главное, теперь не нужно оглядываться, чтобы видеть такой же мир и за спиной. А там…

Шагах в десяти следует человек, уверенно настигая. Я увидел, как он неспешно достал из-за пазухи нож. Остро блеснуло лезвие, он провел пальцем по металлу, но зачем-то спрятал обратно и ускорил шаг. Лица не рассмотрю, для теплового и запахового зрения это несущественные детали, одно в первую очередь показывает, где больше всего скопилось горячей крови, другое – сильно пахнущие места, но человеческую фигуру вижу отчетливо, хотя от простого взгляда он защищен, защищен…

Собака у калитки дома проводила нас равнодушным взглядом. Она видит нас обоих, а то, что один догоняет другого и от него веет агрессией и жаждой убийства, – ей безразлично, это не грозит ни ей, ни охраняемому дому.

Я тащился усталой походкой нагулявшегося беспечного дворянина, мне хорошо, вон взошло яркое солнце, воздух здесь, куда не достигает волна с моря, теплый, как свежесдоенное молоко. Преследователь идет неспешно, руки в карманах, и по тому, как держит, можно не сомневаться, что сжимает рукоять ножа или чего-то не менее опасного. Например, уже вдел пальцы в кастет.

Я хотел остановиться, якобы рассмотреть вывеску на доме, как вдруг правая рука чужака начала подниматься из кармана. Я увидел блеснувшую сталь, инстинкт бросил в сторону, тут же мимо пронеслась сверкающая рыбка, посыпалась каменная крошка. Второй нож дернул за рукав рубашки и ожег кожу.

Я бросился в узкий переулок, свернул за угол, а там, прекрасно помня, что дальше будет тупик, подпрыгнул и уцепился за металлическую трубу между двумя домами, я заметил ее, еще когда вышел на прогулку, а память у меня теперь идеальная.

За спиной послышался топот. Мужчина ворвался в переулок, на бегу напряженно всматриваясь прямо перед собой в полумрак. Голова его прошла прямо подо мной. Был соблазн сделать удушающий захват ногами, но я не из тех, кто владеет приемами, да и вообще приемы хороши с невооруженным противником, а не с тем, у которого в руке еще один нож.

Я обрушился ему на спину, сразу же хватая за руки и выворачивая за спину. О землю ударились с такой силой, что захватило дыхание, я слышал как у незнакомца треснуло в грудной клетке.

Выдрав нож, я поспешно повернул обмякшее тело. Лицо темное, из пробитого острым обломком камня лба мощными толчками хлещет кровь. Я беззвучно выругался, что за невезение и как по-дурацки устроен белый свет, где то и дело приходится рубить руки, а то и убивать, хотя мне всего лишь надо тихо и мирно перебраться на ту сторону океана.

Ножи я оставил на месте, неслышно выскользнув с места схватки, а на улочке снова принял вид подгулявшего дворянина, без приключений добрался до постоялого двора. Даже не успел спросить, кто послал за мной. Вообще-то у меня только один противник здесь… не считая короля, но, думаю, Адальберт не стал бы действовать так примитивно.

Пес, зачуяв меня, выбежал в коридор, прыгает так, будто хотел вскочить мне на плечи и там свернуться эдакой кошечкой. Я приласкал зверюгу, сообщил, что люблю, в самом деле люблю, ну как не любить такого красавца. Он визжал и катался от счастья по полу, молотил по воздуху всеми четырьмя, до безумия счастливый, что его любят, что кому-то нужен, что наконец-то не один…

– Не один, – подтвердил я. – И никогда больше не будешь один. Ну как я могу оставить такого преданного верблюда с клыками?

Он счастливо лизнул мне руку, язык в самом деле размером с лопату, но нежный и шелковистый, как у всех собак. Я почесал ему пузо, Пес вообще от счастья раскрыл пасть и растопырил лапы, но я уже поднялся и потащился в комнату.

Заклятие, которым прикрыл свое нехитрое, но безумно дорогое имущество, не тронуто. Если кто и заходил в мое отсутствие, то разве что прибрать пыль, но не рылся в моих вещах.

Бобик посмотрел на меня укоризненно. Мне стало стыдно.

– Прости, – сказал я искренне, – как-то не подумал. Даже колдун не сунется в комнату, которую охраняешь ты.

Он повилял мне хвостом, принимая мои извинения. Собрав вещи, я спустился вниз, переговорил с хозяином, а через полчаса на играющем Зайчике въехал в ворота усадьбы госпожи Амелии Альенде.

Над морем застыли, как диковинные воздушные айсберги, волшебные облака. Кровавый восход полил их красным и багровым, они выглядят, как раскаленные куски металла в жарком небесном горне.

Амелия нарядилась в целомудренно-голубое платье, так контрастирующее с ее загорелым лицом и руками, черными волосами и крупными карими глазами. Я сидел на веранде за столом в одиночестве, если не считать Бобика под столом, а Амелия счастливо хлопотала на кухне. На столе появлялись блюда из морской рыбы, сладкие пироги, мед и печенье, наконец она принесла и в нерешительности водрузила на середину стола небольшой кувшин с вином.

– Понравился город?

– Очень, – ответил я. – Вольный такой, раскованный. Не без перегибов, конечно, но при демократии как без них? Еще заметил, в городе очень много волшебников.

– Ну, не так уж и много…

– А они в самом деле волшебники?

Она мягко улыбнулась:

– В основном это люди, которые отыскали в руинах какие-то талисманы. Обычно они могут делать что-то одно. Например, Жан Ильманд, он сейчас стал уважаемым торговцем, может вызывать Стража… Правда, только в солнечные дни, но этого достаточно, чтобы его караваны могли проходить даже через Золотые Пески, где все еще разбойничают люди Дэна…

– А если дождь?

Она посмотрела с уважением.

– На этом он и прогорел. Рискнул, но разбойники не все попрятались от грозы. Заметили караван и… разграбили. С той поры Ильманд всегда сверяется с погодой. А перед опасным местом старается убедиться, что небо будет ясным. Сейчас он уже в доле с купцами, сам выбирает, с кем идти, Страж у него один…

– Богатый у вас город, – согласился я. – Хоть археологическими древностями, хоть деловой хваткой…

Она насторожилась, внезапно побледнела. Вид у нее был такой, словно наконец-то стряслось несчастье, которого давно ждала, но все равно сделать ничего не может.

Я услышал далекие голоса, выскочил из-за стола. Перед домом бурлит толпа горожан, настоящее народное возмущение, но почему-то пахнуло настолько знакомым, что на миг я ощутил головокружение, будто перенесся в свой прежний мир… а затем обратно.

Так вот когда еще зародились эти технологии «тюльпановых», «оранжевых» и «картофельных» революций. Эти люди не сами пришли, их привели солидные финансовые вливания некой сильной, богатой и весьма заинтересованной стороны. Слишком уж все одинаковые как по возрасту, так и по сложению, даже по одежде. И лица у всех ликующе-радостные, как у людей, которым на халяву свалились хорошие деньги, а нужно всего лишь побузить, поорать и разве что поломать какой-нибудь забор или бросить камни в окна. Это всегда с удовольствием, ломать – не строить…

Я торопливо подошел к окну. Амелия уже стоит на верхней ступеньке крыльца, голос ее звучит громко и решительно, но я уловил в нем панический страх и безнадежность:

– Вы зачем сюда пришли?.. Кто позволил ломать в моем дворе?

В ответ слышался хохот, улюлюканье, морды довольные. Как сладостно чувствовать себя ублюдком, вести себя, как последнее говно, и прекрасно знать, что ничего тебе за это не будет.

Кто-то заорал весело:

– А нам нравится здесь ходить!

– А неча закрывать дорогу к морю!

– А мы прямые дорожки топчем!

– А мы все здесь разнесем, если будете нам препятствовать!

Я смотрел, слушал, все это знакомо, и видел тысячи раз: из зарубежных благотворительных организаций поступают денежные суммы «на культуру и образование, на свободные выборы», и вот начинаются бесчинства, называемые «шелковой» революцией. А эти вот, подогретые неожиданно свалившимися деньгами и разогретые дармовым вином, сперва выкрикивают, как водится, лозунги, затем начинают бить витрины, поджигать автомобили, грабить магазины, оскорблять и насиловать женщин, избивать тех, кто попытается их остановить…

А здесь будут не только избивать, напомнил я себе. Чего заниматься такой ерундой, как избивать, если можно сразу нож под ребро? Или топором по дурной башке. Демократия не сразу научилась носить костюмы и галстуки.

Я благоразумно не показывался, еще неизвестно, кто организовал, выйду сдуру, а в толпе могут оказаться и подготовленные для одной-единственной цели люди. Если это от Вильда, которого обидел на глазах его людей, – одно, если от Адальберта – уже серьезнее и намного опаснее.

Издали слышен треск: гуляки сломали забор, окружающий сад, и устроили пикник. Для костра рубили яблони, десятка два крепких мужиков быстро и умело расчистили полянку, куда прибыли бродячие торговцы горячим мясом, вином, свежеиспеченным хлебом. Веселье разгорелось с новой силой.

Амелия в полной беспомощности рыдала, глядя, как эта науськанная кем-то толпа с большим удовольствием, даже с наслаждением, разоряет ее сад, топчет клумбы с цветами. Народ, привлеченный слухами, прибывает и прибывает. Подлым людям нравится смотреть на чье-то падение, это вызывает смех и злорадство, а в разрушении участвуют даже те, на кого бы никогда не подумали, глядя, как они поучают детей жить правильно.

Я в личине исчезника давно вышел из боковой двери и сразу увидел, как в сад прямо на коне въехал Вильд. За ним еще двое конных, Вильд оглядел хозяйским оком веселящуюся толпу, кивком подозвал одного из конных.

– Скачи к нашим, – велел он, – пусть приведут еще человек двести.

– Будет сделано!

– Направишь их ближе к дому, – распорядился Вильд. – Пусть эта сучка увидит, кто здесь настоящие хозяева.

– Сделаю… Вина им выдать?

Вильд заколебался на миг, кивнул нехотя.

– Они уже и так разогреты, но… все окупится. Выкати им одну бочку и скажи, что сюда, в сад, прикатят еще две.

Всадник захохотал:

– Да они здесь все разнесут за такое угощение!

Вильд мрачно улыбнулся:

– Что нам и надо. Через два-три дня здесь будем только мы!

Всадник унесся, Амелия плакала, заламывая руки. Я слышал, как Гансик, не по-детски серьезный, спросил:

– Мама… а не уйти ли нам отсюда?

Она ответила в слезах:

– Куда? Это наш дом, здесь наш сад.

– Нас растопчут, мама.

– Не растопчут, – ответила она, хотя со всей ясностью понимает, что да, растопчут. Что-то странное здесь происходит. Похоже, весь город или немалая его часть хочет отнять у нее этот дом и сад. А что она может предъявить, кроме бумаги, что это ее земля? Никто ее и не отбирает. То, что пьяные горожане нечаянно забрели в ее сад и сломали пару веток, так что с пьяных возьмешь, и не такое случается… Тем более когда всем заправляет Бриклайт, сын которого сейчас ясно сказал своим подручным, что выживет хозяев. И сказал нарочито громко, чтобы слышали все и пересказали ей.

Затаившись рядом с домом, я прикинул, что в саду пирует около тысячи горожан. Уже без всякой надобности рубят плодовые деревья и бросают в костер. Не столько для того, чтобы что-то поджарить или чтобы пламя выше, а просто приятно рубить то, что другой любовно взращивал долгие годы. Это как расписать стены в лифте, разбить зеркало и выломать плафон.

Надо отдать должное Вильду, он нашел способ выжить Амелию и отобрать землю, не прибегая к крайним мерам. Эти вот сотни демократов не догадываются вовсе, что сейчас они не почтенные горожане, а простые ублюдки, и воюют за него не хуже наемников. А то и лучше, потому что у беснующихся сейчас в саду горожан репутация в целом не криминальная, нормальные граждане. Они как бы не способны ничего делать противопоказанного, в отличие от головорезов Вильда.

Прибыла еще одна группа, у этих с собой уже заранее заготовленные дубинки. И разогреты вином тоже загодя. Я поспешно отступил в дом, надо что-то предпринять, но ничего умного в череп не лезет.

По сути, этот город, как и вообще все города такого типа, абсолютно самостоятелен в политическом смысле. Городской совет имеет свои вооруженные силы, заключает договоры с соседями, даже если те принадлежат к другому королевству, начинает и ведет войны, подчиняет себе окружающие территории.

Насколько я помню, короли и даже императоры не раз посылали войска для подчинения таких городов, и по большей части горожане успешно отражали все атаки и добивались независимости, закрепленной королевскими указами. Раззадоренные своей властью, такие горожане нередко срывали на фиг рыцарские замки, чтоб и намека не оставалось на возврат к прошлому, подчиняли соседние города помельче, а то и основывали колонии, как совсем уж заправские государства.

Так что я наблюдаю просто первый росток будущего мира. Чему я должен бы радоваться. В самом деле должен, ведь это шаг к прогрессу из мракобесия средневековости.

Я вытащил из мешка лук, показываться на глаза пока не стоит, но комнаты здесь просторные, отступил в самую дальнюю.

Эти новые ворвались с дубинками в руках, один с маху ударил по маленькому столику, тот разлетелся вдребезги, а глиняная ваза рухнула на пол. Он ликующе захохотал, еще больше опьяненный сладостью разрушения, мимо него с воплями пробежало еще пятеро.

Глава 14

Мои руки замелькали, как лопасти вентилятора: шесть стрел просвистели, догоняя одна другую, и шестеро рухнули на пол, сжимая в руках дубины и ножи. Из других комнат слышались крики, я торопливо выбежал и плотно закрыл за собой дверь. По коридору бегут еще пятеро, я вскинул лук и уложил всех пятерых. Если бы хоть один в доспехах, пришлось бы труднее, а так стрелы пронзали их, как гусей на подворье.

Еще в двух комнатах слышится треск ломаемой мебели. Я видел через распахнутые двери, как беснуется этот простой народ, получивший свободу, настоящие демократы, и, встав на пороге, вскинул лук. Десяток стрел сорвалось с тетивы, с зачатками демократии было покончено. По крайней мере, в доме.

Прислушался, в доме тихо, только снаружи все еще крики и вопли. Как и рассчитал, никто Амелию с ее детьми тронуть не осмелился на виду у всех: даже самые разогретые вином проскакивали мимо в дом, чтобы оторваться на мебели, так что здесь она в относительной безопасности…

Я выскользнул из боковой двери в сад. Огромная серая толпа беснуется, размахивают горящими факелами. Вдруг один отделился от толпы и побежал в сторону кузницы. За ним последовали еще двое с воплями и криками.

Я перебегал за деревьями, и хотя влез в личину исчезника, но кто знает – кто в толпе, здесь обязательно и те, кто незаметно руководит ею. Должны быть те, кто заводит, не дает угаснуть народному волеизьявлению. Любой энтузиазм надо чем-то подпитывать, эти неведомые кукловоды могут уметь больше, чем простые люди…

Человек с факелом вбежал в кузницу, за ним те двое, через пару секунд он выбежал с радостным воплем, а в кузнице вспыхнуло пламя.

– Хорошо, – сказал я тихо, – нам нужны вещдоки…

Стрела ударила его в раскрытый рот, он дернулся, сделал шаг и упал лицом вниз, крепко сжимая древко горящего факела. Из кузницы выбежали двое, один несет, прижимая к груди, полоски металла. Оперенный кончик стрелы возник у него в глазу. Этот рухнул навзничь, но награбленное не выпустил. Третий получил стрелу в живот и упал, перегнувшись и ухватив оперенное древко, но не решаясь выдернуть.

В толпе наконец поняли, что происходит не совсем то, что им обещано, да и я, прячась за деревьями, начал стрелять быстро и беспощадно: в спину, в голову, просто в пробегающие тени. Раздались вопли ужаса. Толпа начала шарахаться, топча друг друга, наконец с диким воем ринулась обратно, забыв о страстном желании насадить демократию и разграбить награбленное.

Я шел следом, мои пальцы одеревенели, а кисть распухла от частых ударов тетивы. Идиот, забыл надеть кожаную рукавичку, приходится гасить боль и заживлять рассеченную кожу, зато стрелы идут как пунктир, я то и дело переступаю через дергающиеся в агонии тела. Последние из убитых рухнули в распахнутых воротах, а уцелевшие мчались дальше, растеряв факелы, дико воя в смертном ужасе.

Я выпустил еще с десяток стрел вдогонку, вернулся в дом и торопливо упрятал лук в мешок. Амелия рыдает, обхватив столб на крыльце, Ганс и Фриц жмутся к ней, уговаривают не плакать, но у самих по щеках бегут слезы.

Она подняла ко мне испуганное лицо, на щеках мокрые дорожки.

– Они… убежали?

– Я ничего не рассмотрел, – сказал я, – мельтешили, потом как-то враз исчезли. Похоже, что-то их спугнуло.

– Не что-то, – возразил Гансик. – Вон сколько их лежит! И в каждом – стрела.

– Наблюдательный, – сказал я одобрительно. – Да, тебе от армии не откосить!

Амелия проговорила через рыдания:

– Не могу поверить… Господь спас нас… Спасибо Ему!

– Не за что, – ответил я скромно. – А вон, кстати, сюда спешит городская стража. Как и положено, когда все закончено. Вы видели, как пьяная толпа ворвалась и бесчинствовала, но не видели, кто их перебил…

Она смотрела расширенными глазами, я усмехнулся и скрылся в доме. Во дворе послышался конский топот, властные голоса.

Я сидел на своем ложе голый до пояса, зевал и тер кулаками глаза, когда на пороге вырос рослый человек в легких доспехах с большой золотой бляхой на груди, означающей, что он – начальник всей городской стражи.

Свет из окна упал на его суровое, обветренное и обожженное солнцем лицо, блеснули злые глаза. Я зевнул и сказал сонно:

– А, это вы, капитан Кренкель!.. Чё это вам не спится?

Он прорычал:

– Не прикидывайтесь! Кто там столько народу угробил?

– Там, – спросил я медленно и все еще сонно, – это где? На Каталаунских полях или при Фермопилах?.. Да, я там повоевал, не спорю… И пирамиды повалил по пьянке…

Он рыкнул громче:

– Я говорю, кто убил столько народу в доме? И за домом?

За его спиной возникли двое крепких стражников и уставились на меня, готовые хватать и вязать, но во взглядах я заметил почтительную осторожность. Акселерация свое слово сказала, и хотя это не моя заслуга, но я выше обоих на голову, шире в плечах в полтора раза и намного тяжелее.

Я спросил с изумлением:

– Вы с ума сошли? Я спал себе преспокойно. А тут какой-то шум. Не успел проснуться, как вы на пороге… А что, кто-то убит?

Стражники даже не переглянулись, много всякого вранья слышали, а Кренкель прорычал злее:

– Не прикидывайтесь!

Я сказал надменно:

– Если моя вина доказана… именно доказана, вы можете со мной разговаривать подобным образом. А пока что у вас есть только предположения, не так ли? И потому обращайтесь со мной соответствующим образом.

Он поморщился.

– Благородный да еще и образованный. Хлебнем с вами горя. Итак, вы спали и ничего не слышали?

– Точно, – подтвердил я, глядя ему в глаза.

Он неожиданно усмехнулся. Это выглядело устрашающе, словно волк оскалил клыки.

– Ничего, потруднее случаи распутывали.

– А что случилось? – настаивал я.

Он прямо посмотрел мне в глаза:

– Да тут куча пьяных пыталась побуянить. Кто-то поджег кузницу, а другие в доме изломали мебель.

– Какой ужас! – воскликнул я. – Надеюсь, вы, как представитель закона, примете меры к буянам?

Он скривился:

– Кто-то уже принял. Я не указываю на вас пальцем, заметьте. Но сейчас ловят уцелевших, а уж они дадут показания.

За его спиной наконец переглянулись, ухмылки широкие. Я сказал осторожно:

– Ну вообще-то тот, кто перебил эту шваль, защищал дом, семью и все имущество, что является… э-э… собственностью. Неотъемлемой и неотчуждаемой, вроде так. Священное право собственности. И кто посягнет на нее – должон умереть. Мол, протянешь руку – протянешь ноги.

Начальник стражи наконец-то посмотрел на меня с некоторым интересом, как на человека, хоть и перебившего кучу народу, а не как на загнанного в угол волка.

– Вообще-то да. Даже беглый взгляд…

Он запнулся, я спросил:

– Первые выводы уже есть?

– Да, – ответил он неохотно. – Поджигатель лежит с факелом в руке почти на пороге подожженной им кузницы. Еще двое грабителей остались прямо с награбленным в руках… так что убившему их ничего не грозит… Даже спасибо скажут.

Я проигнорировал сладкого червячка на крючке, сказал с прежним возмущением:

– Какой ужас!.. И это в нашей цивилизованной стране! За что налоги платим?

Он дернул щекой:

– Выродки везде бывают.

Из коридора вбежал, отстранив помощников, молодой парень тоже с бляхой, сказал возбужденно:

– В доме полно убитых! Начали было крушить мебель, но…

– Сколько убитых? – оборвал Кренкель зло.

– Много, – ответил парень с восторгом. Он смотрел на меня блестящими глазами, как на героя. – Еще не подсчитали. Какой облом у… гм… тех, кто их привел!

Кренкель посмотрел на него строго, перевел горящий взгляд на меня. Я смотрел смирно, как зайчик, жующий травку. Кренкель поколебался, наконец прорычал:

– Вы из благородных, так что я поверю вашему слову, если скажете, что в течение суток никуда не скроетесь.

– Даю слово, – ответил я с готовностью. – А что, во мне будет необходимость?

– К вам еще будут вопросы, – буркнул он. – Да и не только у меня.

– А у кого?

– И повыше меня есть власти, – ответил он нехотя. – Так что будьте здесь.

– А в город мне выезжать можно?

Он поколебался, молодой парень и стражи смотрели на меня с удивлением, наконец ответил хмуро:

– Можно. Но я бы не советовал.

– Думаете, сбегу?

Он оглядел меня с головы до ног:

– Нет, вы ж из благородных! Честь дороже… Но в городе у вас не будет той защиты, что здесь.

– Спасибо, – ответил я. – В самом деле спасибо. Я все это приму к сведению. Кстати, если не трудно, передайте местным мебельщикам, пусть привезут хорошие столы и кресла взамен разбитых. Я все оплачу.

Он мгновение смотрел ничего не выражающим взглядом, затем кивнул. За ним вышли и его помощники. Я слышал голоса во дворе и в саду, народу прибавилось, трупы выносили и укладывали на телеги.

Появилась Амелия, в глазах страх и недоумение:

– Вы здесь?

– А где же еще, – ответил я легко. – Вы же сами мне выделили эту комнату. Дети в саду?

– Нет, я велела им не выходить из их комнаты. И не выпускать оттуда собачку.

– Она не выйдет, – сказал я. – Очень послушная. Сказал: жди – будет ждать. Тоталитарная собачка. Вы все сделали верно. Надеюсь, они детей допрашивать не догадаются.

– Как вы?

Я сказал успокаивающе:

– Со мной в порядке. А кузница не так уж и нужна, если честно… И отстроить ее нетрудно. Мебель взамен побитой привезут сегодня же.

– Шутите?

– Начальник стражи обещал.

Ее глаза округлились:

– Сам господин Кренкель?

– Ну да, – ответил я легко. – Мы только защищались. Вот город и восполняет все наши убытки.

Она смотрела все еще неверяще.

– Город?

– Городские власти, – пояснил я. – Они ведь отвечают за любые проявления в городе? Как за хорошие, так и не совсем?

Ее лицо стало задумчивым.