Текст книги "Парижский оборотень"

Автор книги: Гай Эндор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Бертран кричал, пока не охрип и голос его не истончился до фальцета. Потом он просто хныкал, тихо и прерывисто. В конце концов умолк. И Эмар остановился.

Пошатываясь, смутно понимая, где он и что наделал, Галье покинул комнату. В коридоре лежала Жозефина, Франсуаза суетилась вокруг нее с бутылочкой нюхательной соли. Жена Гиймена громко причитала внизу:

– Господи! Что же такое творится-то?

– Ce n’est rien. Allez! Vaguez a votre besogne![60]60
  Ничего особенного. Ступайте! Занимайтесь своими делами! (фр.).


[Закрыть] – Эмар грубо отмахнулся от нее, быстро прошел в кабинет и затворил за собой дверь.

На несколько дней дом погрузился в тишину, исполненную невысказанной злости. Лишь раз Жозефина, потрясая кулаками, крикнула в лицо Эмару:

– Ты убил его!

– Заткнись! – оборвал ее Эмар.

– Чем же он вам так насолил? – спросила она с ноткой угрозы в голосе.

– Не твоего ума дело.

– Но вы ему почти как отец.

Эмар презрительно хмыкнул.

– Увидишь, умрет он, я и тебя убью! – опять сорвалась она.

Но возведенные им вокруг вспышки гнева стены праведности постепенно начинали осыпаться, и Эмара все сильнее терзали раскаяние и сочувствие.

Кончилось тем, что он поднялся в комнату Бертрана. Мальчик робко посмотрел на дядюшку карими глазами. В них не было ненависти, не было желания отомстить, а лишь мольба и затаившийся ужас.

– Не надо…

«Похож на побитого пса, – подумал Эмар. – Может, трепка его излечила».

– Дай поглядеть на спину, – приказал Галье.

Кожа Бертрана была исчеркана желтыми, красными, фиолетовыми и зелеными полосами. Эмар испугался.

– Как ты себя чувствуешь?

– Уже лучше, – тихо ответил Бертран.

– И ты точно не повторишь свою – как бы это назвать? – эскападу?

– Точно не повторю, дядюшка, – пообещал мальчик.

– Ты уж не повторяй. – Эмар собрался уходить, но Бертран окликнул его:

– Дядя, я правда сделал то, что мне приснилось? То есть…

– А что тебе приснилось?

Бертран замешкался. Говорить мешали робость и скромность.

– Я… кусал и царапал… ее.

– Да, похоже, так и было. А мне пришлось за все платить. Забудь и больше об этом не заговаривай.

Бертран чуть поразмыслил.

– Я часто вижу во сне, как кусаюсь и царапаюсь, а люди в меня стреляют. – Он умолк.

– И?.. – Эмар ждал продолжения.

– Но ведь это только сны.

– Конечно. Но ты уж постарайся держаться подальше от дурных компаний.

– Обещаю… – Он опять помолчал. – Вы сказали маме, что не пустите меня в Париж.

– По-моему, не стоит оставлять тебя одного, по меньшей мере сейчас, – сказал Эмар и решительно вышел из комнаты.

В последующие дни Галье намеренно не позволял себе смягчиться. Спина Бертрана зажила, но Эмар все еще не разрешал ему покидать спальню. Когда Жозефина принималась жаловаться и просить, Эмар сразу прерывал ее.

– Всему свое время, – повторял он и, если она продолжала настаивать, просто уходил. Он решил, что не даст подобному повториться.

Вскоре умер давний сосед, старый скряга Вобуа, и на похоронах ожидали всех обитателей поместья Галье. Бертран, выпущенный по этому случаю из заточения, тоже отправился в церковь, торжественно пообещав следить за собой. К слову, юноша действительно вел себя отлично, как всегда на людях. Он весьма учтиво и любезно поговорил с мадам Брамон.

– Ты болел? – спросила она.

– Да, – ответил Бертран.

– Жак оставил твои учебники у нас дома. Кто-нибудь из моих младших тебе их занесет.

Бертран поблагодарил, но призадумался, что именно знает Жак и что рассказал своей матери.

– Когда в Париж едешь? – продолжила она.

– Дядя пока молчит об отъезде.

– Знаешь, Жак возвращается двенадцатого числа следующего месяца, то есть августа. Приходи на прощальный ужин. А рано утром он уйдет пешком в Париж. Почему бы вам, мальчикам, не отправиться туда вместе?

– Я спрошу дядю, – уклончиво сказал Бертран.

Лесничиха осталась недовольна: «Немного денег в кармане – и они уже вообразили, что могут задирать нос. Ладно уж, его мамаша деньжата эти заработала. Зуб даю, Галье ей не за просто так платит».

А Бертран обрадовался тому, что она, слава Богу, не успела засыпать его каверзными вопросами.

Похоронная церемония начала сказываться на юноше. Он весь напрягся, и ему было не по себе. По какой-то неясной причине долгие и неторопливые действия священника и скорбящих стали так раздражать, что хотелось крикнуть: «Да побыстрей же, заканчивайте!». Он чуть ли не с радостью предвкушал скорое возвращение к себе в комнату. И сам понимал, насколько это странно. Но он отличался от других. Те могли позволить себе открытость и свободу. Он же был полон секретов, и их тяжесть давила на него, когда он оказывался среди людей, которые могли прознать о его несчастье. Да, дома было безопаснее.

Но вечером, впервые за несколько недель сидя на кухне за ужином, он уже не считал возвращение в спальню столь привлекательным. Напротив, его потянуло в поля, где поднимающийся летний ветер сулил прохладу.

Вошел Эмар.

– Пора тебе в комнату, – сказал он.

Бертран промолчал, угрюмо вперившись в тарелку.

– Почему не ешь?

– Не голоден.

– А сырое мясо от анемии будешь?

– И его не хочу.

– Тебе когда-то нравилось. Но в последнее время, я погляжу, ты к нему не притрагиваешься.

– Не хочу, – мрачно повторил Бертран.

– Тогда марш в комнату! – отрезал Эмар.

Бертран не ответил. Слышавшая перебранку Жозефина встала в дверях.

Эмар подумал: «Не голоден, говоришь? Значит, опять накатывает. Конечно, теперь-то он знает, какова на вкус человеческая кровь…»

– Я тебе покажу! – Эмар повысил голос. – Где там кнут?

И снова бросился в амбар.

Жозефина подскочила в Бертрану и обвила его руками.

– Мальчик мой милый, – зашептала она, – делай, как он говорит. Он же тебя убьет. Быстро иди к себе. Он уснет, а я тебя выпущу.

Эмар вернулся, и Жозефине удалось успокоить его, сказав, что Бертран поднялся в свою комнату.

– Что бы он там ни натворил, вряд ли он такого заслуживает. Не думайте, что я не знаю о его проделках. Он мне все рассказал. Мальчиков всегда на такое тянет. Вы сами тоже не ангел. Как будто я не помню.

– Ничего-то ты не знаешь, – набросился на нее Галье.

– Я знаю, что если это не прекратится, мне прямая дорога к старосте.

Эмар испугался, но скрыл это.

– Я все делаю для его же пользы. И перестану, когда пойму, что он усвоил урок. Если хочешь, собирай вещички – и скатертью дорога вам обоим, препятствовать не стану. – Он повернулся и ушел наверх, чтобы запереть дверь Бертрана.

Утром в кабинет постучалась Франсуаза.

– Вы слышали, что могилу Вобуа ночью раскопали, а тело покалечили? Вся деревня об этом говорит. Арестовали пастуха Кроте. Болтают, что он позарился на золотые зубы хозяина и зубы-то эти у него в комнате нашлись; а сам Кроте уперся, мол, Вобуа, тот еще сквалыга, как помирать собрался, есть все равно не мог, потому и зубы свои отдал Кроте, вроде как за работу расплатиться, потому что ему-то они уже не были нужны.

– Хм… пожалуй, похоже на Вобуа, – проговорил Галье.

Франсуазе явно хотелось сказать кое-что еще, но она продолжала стоять молча и лишь с вызовом откидывала седые пряди со лба.

– Ну давай же, выкладывай, – подбодрил Эмар.

– Думаю я, месье нужно знать, что вчера ночью Бертрана дома не было.

– Чепуха! Куда бы ему деться?

Она пожала плечами.

– Может, он себе отмычку завел. В любом случае, я видала, как он, едва свет забрезжил, крался вдоль аллеи. Ошибиться я не могла.

– Ох, как же я устал от этого, – пробормотал Эмар и вернулся к книгам по политической экономии. Он не на шутку увлекся учением Карла Маркса, немца, чьи труды в те дни наделали немало шума.

Но и в разгар работы, когда он продирался сквозь сложные немецкие предложения, в голову невольно лезли мысли о подсознательно сложившейся в уме взаимосвязи. Бертран – Кроте – Вобуа… Почему бы и нет? Да, почему бы и не Бертран? Неужто Франсуаза намекала на это? Ну, вряд ли! Однако, если даже она ничего не имела в виду, вероятность оставалась. У зверя появилась непреодолимая тяга к человеческой плоти, ведь он попробовал ее на вкус! А что до двери, так ее отперла Жозефина со своей глупой отговоркой про пожар.

Эмару стало до того любопытно, что он даже не почувствовал злости. Он поднялся в комнату Бертрана. Хотя был десятый час, юноша все еще спал. Лицо раскраснелось, рот обмяк, грудь высоко вздымалась. Он выглядел точно так же, как в то утро, когда грузная хозяйка лупанария явилась требовать компенсацию.

«Отсыпается после оргии», – с ужасом и отвращением подумал Эмар.

С этого момента он больше не сомневался.

– Ты открыла сыну дверь, – сказал он, отыскав Жозефину. – Я пытался щадить твои чувства, но пойми, твой ребенок опасен. Отныне я буду носить ключ от его двери с собой, и плевать на пожары. Если тебя это не устраивает, можешь обращаться в полицию.

– Так я и сделаю, – заявила Жозефина.

– В результате твой сын окажется за решеткой в государственном учреждении, а не запертым дома. Выбирай! – Произнеся это, он велел ей уходить.

Жозефина сразу бросилась к Франсуазе, но та оказалась скупа на слова.

– Слушайся месье Эмара или попадешь еще в большую беду, – предупредила она Жозефину. – Месье делает все возможное, лишь бы помочь Бертрану, и если ты от него отстанешь, то он мальчика и в Париж ради тебя пошлет.

Положение, конечно, стало невыносимым. По деревне поползли слухи, разнесенные Гийменами: Бертран сошел с ума, и теперь его вынуждены держать под замком.

Жозефина, встречаясь с деревенскими кумушками, стойко отражала все вопросы. Ее бедный Бертран снова болен. У него такие хрупкие нервы. Но ему, безусловно, станет лучше, когда спадет жара, и тогда он сможет отправиться в Париж. Впрочем, не будь войны, сельские сплетники ни за что не оставили бы Кайе в покое; но Бертран, как они выяснили, вскоре уехал в Париж, а на передний план вышли более насущные и страшные события.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Бертран, долго пребывая в вынужденном бездействии, обдумывал случившееся с ним, но так и не смог прийти к определенному заключению. Временами казалось, что ему стало бы легче, если бы он мог свободно гулять по полям. А болеет он от заточения в четырех стенах. В них нечем дышать. В душе поднималось свирепое негодование. Вот войдет к нему дядя Эмар в следующий раз – и он его убьет! Но иногда, особенно по утрам, когда в памяти был свеж сон, в котором он, спасаясь от смерти, убегал что есть мочи от огромного белого пса, или после подобного этому кошмара, его не раз переполняла радость от того, что он дома и в безопасности. Напряжение покидало тело, дыхание, бурно вздымавшее грудь, медленно успокаивалось.

Памятуя, что дядя как-то намекнул на учебу в Париже, Бертран брался за книги и рассеянно листал их. Когда дядя Эмар приносил еду или выводил его на короткую прогулку, хотелось о многом спросить. Но Галье всегда менял тему и говорил о войне или об экономике, государственном страховании и прочих предметах, к тому же нередко принимался экзаменовать ученика по латинскому и математике. Бертран не блистал. Его подводила память. Эмар пришел к выводу, что волк опять взял верх.

Большую часть времени Бертран проводил в мечтаниях. Ему нравилось думать о Терезе, и он спрашивал себя, согласится ли она опять увидеться с ним. Он снова и снова застывал у окна и смотрел на двор. Там частенько проходила Франсуаза, но никогда не поднимала взгляд. Нередко внизу оказывалась его мать, чистая и опрятная; она быстро озиралась и, если рядом никого не было, посылала ему воздушный поцелуй. Его всегда глубоко трогал этот жест. Или же на глаза ему попадалась мадам Гиймен: она нагибалась к колодцу, и ее огромный круглый зад топырился под красной юбкой, огнем горевшей на солнце. Каждый раз, глядя на женщин, Бертран думал о Терезе. Он не мог забыть, как она стояла перед ним в одной сорочке и поддразнивала: «Стяни ее зубами». С каким безумным восторгом сорвал он с нее тот последний кусок ткани!

Бывало, мать останавливалась у его двери, и они разговаривали.

– Я вытащу тебя отсюда! – неизменно обещала она. – Ты уедешь в Париж. У меня есть на это деньги.

Не так давно Тереза сложила и подсчитала все, что сумела скопить за годы жизни на ферме.

Однажды, будучи в деревне, она узнала, что Жак вернулся и, прежде чем отправиться пешком в Париж, собирается дать прощальный ужин.

– Нет, вряд ли мы сможем прийти, – ответила она мадам Брамон. – У Бертрана вечером поезд из Арси. Но, конечно, в Париже они с Жаком встретятся.

Жозефина торжествовала. Бедняжка Жак пойдет пешком. А Бертран поедет на поезде. Тогда мадам Брамон, почувствовав укол в ее словах, заметила:

– В списке сдавших экзамен имя Жака стояло выше имени Бертрана. – Она надеялась уязвить соперницу, хотя ей объяснили, что список составлялся по алфавиту и фамилия Брамон, естественно, шла перед фамилией Кайе.

Фальшивая стрела достигла цели, и Жозефина, уходя, выглядела недовольной, отчего у лесничихи появился еще один повод для радости: эта невежда понятия не имеет, что в списке имена идут не по достоинствам соискателей, а по начальным буквам фамилий.

Теперь Жозефина не сомневалась, что Бертран должен уехать сегодня же вечером. Она тайком собрала сумку с одеждой и едой, положила туда деньги и с нетерпением ожидала наступления темноты. Зная, что Эмар носит ключ от комнаты Бертрана в кармане жилета, она решила стащить его, как только Галье уснет. Дело было рискованным, но ее это не волновало. Ей удалось шепнуть сыну:

– Жди меня ночью. Ты едешь в Париж.

«Париж», – повторил про себя Бертран. Правда, в тот момент он бы с большей радостью увиделся с Терезой. Но потом ему подумалось, что и без Терезы в Париже женщин хватает, и он промечтал об этом весь день до самого вечера.

После полуночи, лежа в постели, он почувствовал на щеке поцелуй. Ему как раз снилась Тереза, и он не сразу понял, что к нему пришла мать. Она, в одной ночной сорочке, склонилась над ним и между поцелуями шептала:

– Мальчик мой милый. Вставай и уходи, пока дядя не увидел, что я украла ключ.

Бертран сонно отвечал на ее поцелуи.

– Малыш, просыпайся. В сумке все, что тебе нужно. Деньги тоже там. Быстро! Тебе надо далеко уйти от своей темницы. Дорогой мой, хороший. Когда же мы теперь увидимся? Вот бы мне сбежать с тобою.

Она присела на краешек кровати, заставила его приподняться и прижала к своей груди. Он обвил Жозефину руками и крепко обнял, отчаянно сражаясь с остатками сна. Но все вокруг ощущалось словно сквозь тонкую дымку. Он сжимал в объятиях Терезу, а она дразнила его, уговаривая сорвать с нее сорочку.

– Драгоценный мой… Ох, Бертран! Ты что делаешь? Перестань! – все еще шептала Жозефина, не решаясь повысить голос. – Бертран, хватит! – Она отбивалась от его молодых мускулистых рук, но вдруг затихла и прекратила сопротивляться. Ее переполнило осознание собственной жертвенности, и лицо озарила восторженная улыбка. Годы ее жизни слились в неразрывное целое – Питамон, Эмар, Бертран. Они стали едины. Сплавились в неразделимое тело с множеством рук, но лишь одним лицом.

Бертран очнулся несколько часов спустя и с ужасом увидел, что рядом, разметавшись на постели, лежит обнаженная мать. Обуреваемый беспокойством, он тихо встал, оделся и открыл дверь. В коридоре было тихо и темно, особенно после залитой лунным светом комнаты. Бертрана опять переполнило знакомое желание бежать в лес. Пора выбираться. Он лишь смутно помнил, что произошло, но чувствовал страх и стыд, от которого, как он надеялся, его избавит побег из дома.

Когда он вышел из комнаты, дорогу ему неожиданно преградил дядя, одетый в ночную рубашку.

– Ты почему не в спальне? Как ты оттуда выбрался? Быстро обратно!

Бертран оскалил зубы.

– Вы не можете вечно держать меня под замком! – выкрикнул он. – Я уезжаю в Париж! Отпустите, говорю! Дайте мне уйти! Я здесь умираю!

– Быстро в свою комнату! Ступай!

Бертран опустил голову и рванулся вперед. Он услышал, как дядюшка охнул от толчка, но не стал выяснять, не пострадал ли тот. Просто побежал вниз. Входная дверь оказалась заперта, но в ближайшей от нее комнате, кабинете Галье, был открыт балкон, впуская ночной бриз. Бертран проскочил туда, перепрыгнул через перила и, пролетев почти два метра, мягко приземлился на ноги. Не понимая, что делает, он свернул на большак и помчался прочь.

Шум в коридоре разбудил Жозефину. Мгновенно сообразив, что произошло, она встала и решила спрятаться у себя. Подбирая лоскуты от разорванной сорочки, она увидела забытые Бертраном вещи и подумала: «Он мне напишет, я ему деньги отошлю», – после чего подняла сумку и проскользнула в свою спальню. Проходя мимо двери сына, она успела вытащить ключ из замочной скважины и уже в спальне выбросила его в растущие под окном кусты.

Бертран, тяжело дыша, огромными скачками несся по дороге. Наконец он кинулся ничком на заросшую травой росистую обочину, наслаждаясь успокоительной прохладой. Травинки щекотали лицо. Он непроизвольно начал ловить их ртом.

Но вдруг вздрогнул. Тело напряглось. По большаку кто-то шел. Бертран осторожно поднялся и спрятался за кустарником у поля. Дядюшка преследует его! Но нет. Из скрывающей подробности темноты показалась неясная фигура человека, спокойно шествующего с котомкой за спиной; каждый второй его шаг сопровождался стуком трости о землю.

Бертрана пронзило дикое желание напасть на прохожего, голова запылала от этой мысли. Глаза налились кровью, стало больно моргать. Каждая частичка тела заныла, ощущения обострились так, что стежки на ткани острыми иглами впились в спину. Он, в спешке отрывая пуговицы, сбросил рубаху. Когда вся одежда грудой упала к его ногам, ему полегчало. Холодный ветер вдруг овеял его обнаженное тело, и Бертран обратил внимание на тяжесть в мочевом пузыре. Он аркой послал струю в сторону от снятой одежды.

Сейчас он действительно почувствовал себя на воле, совершенно свободным, и беззвучными длинными прыжками ринулся вслед за исчезнувшим в ночи путником. Он догнал едва видимого в темноте прохожего через несколько минут. Руки чесались схватить незнакомца за горло. С воплем он выскочил из кустов и набросился на человека, который, обернувшись, испуганно и беззащитно попятился от безумствующего врага.

Хотя мгновение назад Бертран только и мечтал сжать его горло, он даже не сделал попытки схватить и удержать жертву руками. В ход пошли не конечности, а лицо, точнее, жевательные мышцы челюстей. Он широко распахнул рот. Зубы, разрывая ткань, вонзились в плоть. Забил теплый фонтан, и Бертран жадно приник к нему.

Потом он поволок добычу в кусты на обочине. Ему даже не пришло в голову использовать руки. Он тянул тело зубами. Стоя на четвереньках, упирался в землю, отталкивался и рывками тащил жертву к краю дороги. Укрывшись в зелени, Бертран начал поглощать куски плоти, выдранные из горла. Ему хотелось мяса с груди, но добраться до нее мешал шерстяной костюм. Несмотря на все усилия, плотная ткань не желала рваться, зубы лишь захватывали плоть под ней. Однако голод он почти утолил. И теперь безумно клонило в сон. Голова Бертрана упала на тело жертвы. Он задремал. Но, как долго проспал, сам не понял.

Пробудившись, Бертран вздрогнул. Он замерз, ему только что приснился кошмар, клубок из крови и мяса, борьбы, криков и прыжков. Рука шарила в поисках одеяла, которое он в горячке сна, конечно же, сбросил. Но укрыться никак не удавалось. Наверное, одеяло застряло в щели между стеной и кроватью. Он потянул еще. Ну и тяжелое же оно. А это что за белый шар, похожий на кочан капусты, обглоданный червями?

Перед глазами возникло истерзанное лицо его друга, Жака Брамона. «Неужели эти кошмары никогда не прекратятся? – пожаловался Бертран про себя и отпустил одеяло. Голова Жака откинулась назад. – Но это совсем не напоминает сон. Как же мне очнуться? Ладно, вылезаю из постели».

Но спустить ноги на пол не вышло. Бертран не спал. Все происходило по-настоящему. В предрассветных сумерках он увидел искалеченное тело. Его собственный рот был измазан липкой кровью.

– Господи, это все наяву? – воскликнул он. – Или я наконец смогу проснуться, ведь кошмара хуже у меня еще не было?

Он слишком явственно слышал свой голос, чтобы отрицать правду.

Бертран упал на труп и разразился горьким плачем:

– Жак! Жак!

Но Жак не отвечал.

«Боже! Я знал, что кошмары реальны, я знал это, знал! Знал, что причина, по которой дядюшка меня запирает, гораздо серьезнее, чем он готов был признать».

Бертран рыдал. Скрипел зубами. Рвал на себе волосы. Чуть успокоившись, он сначала захотел побежать домой, к маме. Но, смутно вспомнив, какой ужас он с ней сотворил, отказался от этой мысли. «И это тоже было наяву? Нет, нет! Ни за что! Но все же…» Да, домой ему никак нельзя.

То, что произошло там, наверняка столь же реально, как случившееся здесь. Он снова расплакался. Что он за чудовище такое! Действительно, его только взаперти и держать. Но постепенно светало, и Бертран стал размышлять о грозящей ему опасности. Надо поскорее куда-то скрыться. Что будет, если на него натолкнется кто-нибудь из деревни или даже сам старик Брамон! Не приведи Господь!

Теперь, когда ужас перед содеянным сменился страхом за свою жизнь, Бертран быстро поднялся и призадумался. Лес недалеко. Что, если затащить труп туда?

Его удивило собственное спокойствие. Он взял мертвеца за плечи и волоком перетянул сквозь прогалину в живой изгороди, а потом через поле к деревьям. «Жак, да ты был упитанным», – подумалось Бертрану. Зайдя поглубже в чащу, он выдохнул. Потом принялся руками разгребать жухлую листву и дерн, пока не получилась неглубокая могила.

Его начала грызть новая мысль. Кажется, стоит снять с Жака одежду: «Домой за своей я вернуться не могу». И тотчас, словно из пелены сна, выплыло воспоминание, как он сбросил рубаху и штаны где-то там, на лужайке за кустарником. «Если все мои видения реальны, – сказал он себе, – то я найду одежду на том же месте».

Он оставил труп и бросился обратно. Нельзя было терять ни минуты. Небо на востоке окрасилось нежно-розовым. Вдали закукарекали петухи. В глубине души Бертран надеялся, что одежды за кустами не окажется: ведь это будет означать, что не все его сны сбываются. Но вымокшие от росы вещи все-таки лежали там, где он сорвал их с разгоряченного тела. Бертран оделся и опрометью кинулся в лес довершить начатое.

С каждой секундой становилось светлее, и задача похоронить старого товарища по играм усложнялась. Было трудно управляться с окоченевшим трупом. Под ноги угодил заплечный мешок Жака. Бертран отодвинул его и подумал: «А ведь это идея! Там может найтись что-нибудь полезное». Он тут же покопался в содержимом. Еда, белье и, чуть не на самом дне, бумажник с деньгами.

Мелькнула мысль выкинуть хлеб, вино и холодную ветчину из котомки и положить вместо них пару кусков человечины. Бертрана едва не вывернуло от отвращения к подобной затее.

– Как мне это в голову-то пришло? – в ужасе вскричал он, после чего торопливо закончил с могилой и скрыл все следы, старательно закидав вскопанный участок листвой. Затем, закинув мешок за спину, поспешил к дороге.

Весь день, лишь изредка позволяя себе передышку, Бертран шел, насколько мог судить, на северо-восток, в направлении Парижа. Людей и деревни обходил стороной. К вечеру он был довольно далеко от дома и чувствовал себя в относительной безопасности.

Когда в полдень голод заставил его ненадолго прервать бегство, Бертран выбрал местечко попрохладнее и более тщательно обыскал мешок Жака. Внутри нашлось приличное количество разной еды – от холодного цыпленка до зайчатины. «Старик Брамон зайчатинку любит», – подумал Бертран. Еще была бутылка вина, несколько ломтей хлеба и пара скороспелых яблок. Из стеклянной баночки он поел паштета, приготовленного вроде бы из печенки и зеленых овощей. Обед удался на славу. Вино оказалось отличным, а мясо очень вкусным. Он поглощал все с изрядным аппетитом.

«Кое-что оставлю на вечер, – подумал он. – Еды тут и на ужин с лихвой хватит». Удовлетворенный как настоящим, так и перспективами на будущее, Бертран немного подремал, а после отправился дальше.

К вечеру он вновь сильно проголодался, но о курятине или зайце даже думать не хотелось. Внезапно Бертран опять поймал себя на странной мысли: «Ну почему я не взял руку Жака? Да, Жак был моим закадычным другом, которого я знал всю свою жизнь, но, в конце концов, он же умер, разве нет? А если ему все равно в могиле лежать, то к чему угрызения совести?» И он бесстрастно подумал: «В следующий раз буду умнее».

Урчание в животе усиливалось, и он невольно старался держаться поближе к деревням, надеясь встретить одинокого ребенка. А еще начал приглядываться к церквям и кладбищам, высматривая венки, ленты или иные приметы недавних похорон. Стемнело, но он все еще неприкаянно бродил близ уснувших ферм, и собаки лаяли, учуяв его запах. Потом он решил найти убежище в лесу. Тело изнывало от голода. Он тявкал и подвывал на луну, видя ее холодный блеск меж силуэтов листьев и ветвей.

Стоило Бертрану покинуть место своего утреннего преступления, как на дороге показался молодой батрак. Он случайно пнул башмаком какой-то твердый предмет, и тот вылетел вперед из-под его ноги. Это была отличная походная трость. «И кто мог потерять такую вещь?» – подумал парень и пошел дальше, изящно размахивая тростью и ударяя ею о землю в такт шагам.

Добравшись до фермы, он показал находку товарищам.

– Глядите, что у меня есть. Здорово, да?

Трость всем понравилась, но один из работников сказал:

– Ты где ее взял? Это палка старика Брамона, нашего лесничего. Лучше ее вернуть.

– Это да, вернуть придется, – немного грустно ответил батрак, жалея, что нужно расстаться с отличной полированной тростью, к которой уже успела привыкнуть рука.

– Обязательно отдай, – посоветовали ему. Однако вещь вернулась к законному владельцу лишь спустя неделю, потому что у парня нашлось много отговорок для отсрочки часа расставания.

– Откуда она у тебя? – удивленно спросил Брамон.

– На дороге валялась.

Брамон недоуменно покачал головой. Затем показал трость жене.

– И что это значит? – поразилась она.

– Хм. Скорее всего, ничего. Помнишь, она ему не понравилась и он просто нес ее, вложив в лямки мешка? Может, выпала, а он не заметил.

– Но пока что мы не получали весточек ни от него, ни от тетушки Луизы. Хотя он, конечно, до Парижа добрался.

– Мать, дай ему время. Сама знаешь, лишних денег у него не водится. У нас еще четыре рта, особо не забалуешь. Он это прекрасно знает. Да и тетя Луиза еще беднее, чем мы. Так что успокойся.

– Не могу. Жаль, не могли мы отправить нашего мальчика, как полагается. Месье Галье сказал мне, что Бертран поехал из Арси на поезде. Он и сам за ним, как только получится, последует. Хоть бы с Жаком все было хорошо!

Батрак, нашедший трость, неожиданно ушел к себе в деревню, затосковав по невесте, оставшейся дома. Он даже решил не дорабатывать неделю, потеряв часть жалования. Это и стало основным доказательством против него на суде, когда, приблизительно через неделю, обнаружили тело несчастного Жака, а батрак превратился в обвиняемого. Рассчитав все по часам, следствие пришло к выводу, что в то утро он должен был встретить Жака на дороге как раз там, откуда было недалеко до могилы в лесу.

Можно было выстроить две версии: либо он трость действительно нашел, либо убил ее хозяина. Не приговорили парня только потому, что других улик против него не обнаружилось. Да и иного мотива, кроме грабежа, на который опиралось обвинение, тоже не усмотрели.

На суде старый Брамон бормотал:

– Если его отпустят, я убью его собственными руками!

Но его жена видела в произошедшем одну трагедию и, качая головой, вновь и вновь повторяла:

– Только представьте, Жак и от деревни отойти не успел. А мы-то думали, что он давным-давно в Париже.

Даже невеста батрака не смогла поверить в его непричастность и бросила парня, и тот, оправданный по закону, вдруг обнаружил, что отринут обществом. Лишь Галье обращался с ним достойно, но, когда парень пришел к нему в поместье, то узнал, что месье отбыл в Париж. Несчастный отщепенец хотел уехать подальше, однако денег на это не было, хотя вся деревня думала, что наличные Жака хрустят у него в кармане. Выходом оставалась армия: в ту пору шел призыв, пруссаки осаждали Париж, – но он так и не записался в солдаты, а просто однажды вечером напился от отчаяния и повесился.

– По крайней мере, стрелять не пришлось, – проворчал Брамон. – Сразу видно, совесть у него была нечиста.

Ему рассказали о посмертной записке, оставленной самоубийцей: «Я невиновен, но даже моя дражайшая Элен не верит в это. Как мне жить дальше?»

Брамон удивленно хмыкнул.

– Надо же, такие наглецы будут продолжать врать и перед судом Господним.

Только Эмар знал правду. В то утро, когда был убит Жак, Бертран бежал из дома. Сам способ убийства, разорванная сонная артерия, увечья и так далее, не оставлял никаких сомнений. Впрочем, доказательства-то где? Первым порывом Галье было сразу ехать в Париж, куда, как он думал, направился Бертран, но он отложил поездку на несколько недель из-за суда над незадачливым батраком. Нужно было проследить, чтобы не вышло несправедливости. Он посетил Осер, город, в котором проходил суд, и поговорил с юристами со стороны защиты, стремясь удостовериться, что парня не приговорят за убийство, после чего, дав бедняге пятьдесят франков и пообещав дальнейшую помощь, если понадобится, посчитал свой долг исполненным.

Затем, уже в Париже, он несколько месяцев спустя узнал о смерти батрака и горько себя корил. «Ну почему я тогда не поджег дом?» – думал он. Правильно ему когда-то написали: Питамоны оставляют за собой шлейф из несчастий, отравляя все вокруг. Ох, если бы он мог заставить себя признаться во всем полиции. Но странный стыд не давал сделать этого. Ужасный позор, ложащийся черным пятном на того, в чьей семье выросло мифическое чудовище – и это в век науки и просвещения!