Текст книги "Парижский оборотень"

Автор книги: Гай Эндор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Гай Эндор
ПАРИЖСКИЙ ОБОРОТЕНЬ

Эти создания живут без пищи:

Камелеон живет Воздухом,

Потурой, он же Крот, живет Землей,

Сельдь живет Водой,

Саламандра живет Огнем,

К каковым можно прибавить Мушловку,

живущую частью снами,

И Оборотня, чья пища ночь,

зима и смерть.

(Старинное изречение)

Генриетте Португаль

ПРОЛОГ

Как же мне подступиться к этой истории?

Она, не имеющая ни начала, ни конца, подобна невиданному цветку, беспрерывно распускающему лепестки.

Я мог бы, к примеру, начать с Элианы. Запомните, с Элианы, не с Элейны[1]1
  Элейна из Астолата – героиня Артурианы, а также баллады А. Теннисона (1809–1892) «Волшебница Шалот».


[Закрыть]. Но и Элиана не причастна к моему рассказу, разве что волею случая подтолкнула его. Точнее, нечаянно вывела меня на этот путь, ворвавшись как-то в мою комнату. А я-то думал, что она от меня за три тысячи миль, если не больше.

Элиана распахнула дверь и сказала:

– Я туточки!

Милая, бойкая, пышущая здоровьем, без ветра в голове и карманах. Однако ничего сверх этого. Всего в меру. Но для нее в самый раз.

– Добро пожаловать в Париж! – Я, как мог, изобразил радость, хотя, боюсь, не особо преуспел в этом. Дома мы были не такими уж большими друзьями. Но здесь, в знойной атмосфере французской столицы, даже шапочное знакомство быстро перерастает в близость. Во всяком случае, это верно для американцев, недавно приехавших сюда. Себя-то я считал старым парижанином, а Париж – городом тихим, где мне хорошо работалось.

– Хочу в джаз-клуб к Джо Зелли, в «Фоли-Бержер» – и… Ох! Все хочу. И как можно скорее, потому что, понимаешь ли, я здесь только на неделю.

– Да, конечно, – сказал я, не проявив особого интереса, – и не забудь про Лувр.

– А еще хочу пойти в «Ле Дом», в «Селект», поесть в «Динго» и у Фуайо.

– В Musée du Luxembourg[2]2
  Люксембургский музей (фр.).


[Закрыть] заглянуть тоже неплохо, – заметил я. Но она продолжала:

– Я просто обязана попасть в «Мулен-Руж» и в «Мертвую крысу».

– И в Клюни[3]3
  Музей Клюни, или Музей Средневековья.


[Закрыть], – вставил я.

– Ах, я столько про все это читала, – не унималась Элиана. – Монмартр и Монпарнас. Ты идешь со мной.

– Куда это я иду?

– Со мной идешь. Знаю-знаю, денег у тебя нет. И я, конечно, плачу за нас обоих.

– Денег у меня нет, – сурово сказал я, – и времени тоже нет. Я занят.

– Чем это ты занят? – с невинным видом спросила она.

– Что, девочка моя, ты всех этих книг не видишь?

– Вижу, но разве они все уже не написаны? К чему они тебе? Решил их переписать?

– Думай что хочешь, – ответил я, немного обидевшись на ее равнодушие.

Она взяла со стола книгу.

– De Rerum Natura[4]4
  De Rerum Natura («О природе вещей») – дидактическая поэма римского поэта и философа I в. до н. э. Тита Лукреция Кара, в которой излагается учение греческого философа-материалиста Эпикура.


[Закрыть]. «О вещах в природе», – перевела она.

– «О природе вещей», – раздраженно поправил я.

– И в чем разница? Говорю тебе, пошли. Не вредничай. Я в Париже больше никого не знаю. Если ты откажешься меня сопровождать, придется таскаться по экскурсиям вместе со всей группой. А меня от них уже тошнит.

– Но как же работа? – напомнил я ей.

– Подождет, – сказала она. – Кстати, почему ты романы не пишешь? Тогда бы и деньги завелись. На корабле я читала прелестную книжку. «Пламенная юность»[5]5
  Пламенная юность («Flaming Youth», 1923) – роман американского писателя и журналиста С. Адамса (1871–1958), написанный под псевдонимом «Уорнер Фабиан» и посвященный сексуальной революции «Века джаза». Вскоре после выхода в свет был экранизирован.


[Закрыть]. Читал?

– Нет, – отрезал я.

– Прочитай. Она про новое поколение, взращенное свободой. Жалко, маме с папой не покажешь. Но они бы просто ничего не поняли. А ты молод, ты обязан быть с нами. Стань современнее. Не будь ископаемым.

– Сама ты ископаемое! Я вот что тебе покажу.

Я открыл книгу.

– Здесь цитируется древнеегипетский папирус: «Молодые более не слушаются старших. Они попирают законы, которым следовали их отцы. Они думают только о собственных удовольствиях и не чтят религию. Одежда их непристойна, а речи дерзки»[6]6
  Вымышленная автором цитата, которая по недоразумению часто приписывается т. наз. «папирусу Присса» (ок. 1991–1783 до н. э.), хранящемуся в Национальной библиотеке Франции.


[Закрыть]. Узнаешь себя в этом описании? Молодежь всегда была и всегда будет. И тот, кто моложе, не перестанет считать себя умнее и показывать нос старикам.

Но моя высокая мудрость пала пред ее упрямством. Мы отправились к Зелли. Шампанское, как всегда, было отличным, дорогим и так далее, но мне разницы нет. Я люблю пиво. Помню, видел я в одном немецком ресторане надпись: «Ein echter Deutscher mag kein Franzen nicht, dock seine Weine trinkt er gern». To есть, настоящий немец лягушатников не жалует, но французское вино пьет с удовольствием. Со многими французами так же. Немцев терпеть не могут, а пиво попивают. Будем честны, в Париже о пиве говорить не положено, хотя качество у него отменное. У Зелли я заказал пиво. Официант наверняка принял меня за сумасшедшего.

Элиана пила шампанское. Не помню, сколько она тогда выпила. Она потанцевала со мной. Потом с каким-то темнокожим малым, кажется, кубинцем. Затем решила отправиться еще куда-нибудь, когда я уже собрался возвращаться домой, ведь еще немного, и таксисты стали бы запрашивать двойной тариф. Элиану это не смущало. Она только-только начала понимать, как богат Париж на развлечения. И это правда, если денег не считаешь и над диссертацией корпеть не надо.

И мы поехали в одно местечко, потом еще в одно – и еще в одно. Позабыл, где мы в ту ночь побывали. По Парижу можно кататься до бесконечности. Чуть ли не кажется, что в Штатах такого нет. Иначе эти заведения не были бы переполнены американцами. Официанты говорят по-английски, играет американский оркестр, все посетители – прямиком из-за океана.

Стоит ли ради такого ехать в Европу? Вот, к примеру, манускрипта за номером F.2839, являющегося темой моей диссертации, в Америке не найти. И мне пришлось работать над ним в Париже. Но кабаки? Кабаков по всему миру полно. И везде они одинаковые. Потому что грех везде одинаков. И всегда одинаков. Голову целую вечность будешь ломать, а нового ничего не придумаешь.

Около трех я объявил Элиане, что с нас хватит. Но ей кто-то рассказал о ресторанчике в Ле-Але, где в любое время ночи можно отведать лукового супа, и она захотела туда. Конечно, мы там и очутились. К этому часу я тоже был не совсем трезв. За нашим столиком сидели еще двое или трое. Не помню, как они к нам присоединились: может быть, они даже с самого начала были там. Один из них оказался милым парнем, и вскоре мы с ним принялись горячо обсуждать мимикрию. Я когда-то о ней что-то читал, но под влиянием алкоголя мои познания были столь свежи, будто я изучал это явление не далее чем вчера.

– Есть на свете мотылек, который притворяется птичьим пометом: выглядит он, будто птица нагадила, – изрек я. – А еще есть насекомое, имитирующее осу. И жук, как две капли воды похожий на опасного муравь я.

– Когда же вы это прекратите? – вмешалась Элиана. – Господи, из чего только вы, мужчины, сделаны? – А сама тем временем встала и закружилась в танце. Мы продолжили разговор. Мой собеседник поделился несколькими любопытными наблюдениями. Я забыл, какими именно. Вдруг я услышал, что Элиана поет во весь голос.

– Мне жарко, – заявила она, расстегнула платье, которое тут же упало к ее ногам, и начала извиваться в одном шелковом нижнем белье. В зал выбежал хозяин заведения, браня ее и всех нас: «Sales américains»[7]7
  Грязные американцы (фр.).


[Закрыть]. Но Элиану было не так просто остановить. Она кинулась в объятия какого-то незнакомца и произнесла:

– Возьми меня, я твоя. Хочу тебе принадлежать. Одному тебе.

Тот прихватил ее за талию и повел к своему столику. Там она мигом удобно устроилась у него на коленях, крепко обняла незнакомца за шею и слилась с ним в неразрывном поцелуе.

Я подошел к ним с увещеваниями. Элиана, бросив кавалера, сказала:

– Не ревнуй, я буду твоей. Обещаю. Идем же скорей отсюда.

Именно тогда я совершил ошибку.

– Так, Элиана, надевай платье, и я отвезу тебя домой, – выдал я.

Надо было притвориться, что я весь в ее власти. Но вместо этого она услышала призыв к благопристойности. Чего ей хотелось меньше всего.

– Не желаешь меня, достанусь кому-нибудь другому. Кто тут меня хочет? – закричала она. – Кто хочет меня? Хочу мужчину! Я девственна, свободна, белокожа и вообще прекрасна. Сейчас все покажу, – и она принялась стягивать бюстгальтер.

Я попытался остановить ее, но она меня оттолкнула.

– Элиана! – сказал я.

Тут к нам подошел мужчина, на чьих коленях она только что восседала.

– Милая, сама знаешь, ты моя. Идем со мной. Мы с тобой созданы друг для друга. Я всю ночь буду боготворить твое нежное тело. – Он обрушил на нее весь тот вздор, который я сам, признаюсь, не раз нес перед женщинами, но когда такие слова срываются с твоих губ, чепухой они почему-то не кажутся. Со стороны эти речи подслушивать не рекомендуется. Они предназначены для спальни и должны оставаться в ее стенах.

Элиана восприняла незнакомца всерьез и растеклась по его плечу. Буквально растеклась. Вся обмякла и приникла к нему. Он отвел ее в сторонку и уговорил надеть платье. Затем вышел с ней на улицу и остановил такси.

Смутно помню, как я брел за ними и старался образумить ее, беспрестанно твердя про ее родителей. Есть у меня столь же нечеткие воспоминания о том, что за нами увязался мой коллега по обсуждению мимикрии, ни на секунду не прекращая говорить про насекомых.

Я дернулся было сесть в такси вместе с Элианой и ее другом, но он вежливо отодвинул меня, а она – менее вежливо – довершила дело. Ну, таков мир.

– Пока сами насекомых на вкус не попробуете, – продолжал разглагольствовать мой собеседник, – до конца не поймете, как далеко зашла мимикрия: есть одна бабочка из семейства Euphaedra, которая на вкус совсем как другая бабочка из Aletis, а на вид они совершенно разные.

– Вы ничего, случаем, не перепутали? – спросил я. Мы миновали башню Сен-Жак и направлялись к Сене.

Здесь нас остановила девушка и предложила себя.

– Сколько? – сразу спросил мой спутник.

Она ответила.

– Дорого, – сказал он. Она уступила. Он все равно покачал головой.

– Пошли, – наконец произнесла она. На ее бледном лице читалось изнеможение. – Не нужны мне деньги. А вы нужны.

Он достал из кармана часы.

– Время слишком позднее. Прости, как-нибудь в другой раз, если захочешь. – И, подхватив меня под локоть, отвернулся. Девушка тоже вцепилась в меня.

– Бесплатно. Бесплатно, – повторила она с отчаянием в запавших глазах. Ее дыхание стало прерывистым. – Бесплатно. Деньги не нужны. Понимаете, я богата. – Она открыла сумочку, и там была пачка банкнот. Во Франции это ничего не доказывает, однако она могла говорить правду. Я отметил, что платье на ней неплохое. Ничего особенного, но не дешевка. Ее всю лихорадило. От этого ее руки тряслись, и дрожь передавалась мне.

Мой товарищ сумел увести меня от нее. Когда мы отходили, я обернулся и увидел, что она по-прежнему стоит на месте, закрыв лицо руками.

– Зачем вы это сделали? – спросил я. Поведение моего нового приятеля показалось мне отвратительным. Он будто решил просто поиздеваться над ней.

– Занятно было, сколько она сбросит. Мне как-то раз снизили цену до двух франков, но никогда не предлагали бесплатно. Но сегодня не в счет, потому что она не нуждалась в деньгах. Тут явно патология.

– По-моему, довольно жестокое развлечение, – сказал я. И про себя подумал, что пора от этого типа избавиться.

– Настоящая болезнь, – продолжал он. – Ими будто зверь овладевает. Вы слышали, что в психологии появилось новое учение, оживляющее давнюю веру в одержимость?

Он ждал ответа, поэтому я сказал:

– Нет.

Даже если бы я сказал «да», он все равно не перестал бы пичкать меня сведениями.

– Вы, конечно же, слышали про Хислопа?[8]8
  Д. Хислоп (1854–1920) – американский философ, исследователь паранормальных явлений.


[Закрыть] – спросил он. – Думаю, он бы не усомнился, что оба наблюдавшихся нами сегодня ночью примера являют собой случаи одержимости духами животных.

– Неужели вы сами верите в это? – удивился я. Что-то мне подсказывало, что его знание зиждилось на зыбкой основе. Оно кренилось заметнее Пизанской башни.

– Это было подмечено еще в античности. Римляне, например, думали, что ненасытные плотские желания говорят об одержимости волком.

– Всегда считал, что символ сексуальной ненасытности – это козел.

– Вы ошибались. «Волк», wolf, схож с латинским словом «вульва», а латинское lupus, то есть «волк», имеет единый корень с «лупанарием», борделем. Вы же помните римские луперкалии, пастушеский праздник. Он подобен нашим карнавалам, и морали на нем было не место.

– Но не отождествлялся ли бог Луперк с Паном? – спросил я.

– Безусловно, однако само его имя переводится как «защитник от волков». Праздник был некоторым образом связан с волчицей, вскормившей Ромула и Рема[9]9
  Празднование проводилось ежегодно 15 февраля в пещере Луперкал (лат. Lupercal) у подножия Палатинского холма, где, по преданию, волчица выкормила Ромула и Рема, основателей Рима.


[Закрыть], хотя его значимость в сексуальном плане станет явственнее, если вспомнить, что во время жертвоприношения животных женщины, мечтавшие о плодовитости, позволяли хлестать себя окровавленными кусками козлиной шкуры.

– Мне кажется, что подобные теории зачастую поверхностны, – возразил я. – Они похожи на построения Фрэзера[10]10
  Д. Д. Фрэзер (1854–1941) – британский антрополог, этнолог и культуролог, автор 12-томного труда «Золотая ветвь».


[Закрыть], а я отнюдь не его поклонник. К тому же они из той сферы, что меня совершенно не прельщает, и уже неважно, насколько они хороши.

– Вы неверно меня поняли, – ответил он и принялся осыпать меня многочисленными доводами, суть которых я позабыл. Тема не казалась особенно интересной, а односторонние разговоры всегда меня раздражали. К тому же мне никак не удавалось выкинуть из головы Элиану. Когда мы с ней опять увидимся? Что она мне скажет? Так получилось, что наша следующая встреча произошла лишь через несколько лет, когда она уже успела стать замужней дамой. Если не ошибаюсь, она вышла за того самого кавалера из ресторана. Но об этом я не спросил ни его, ни ее. Не позволили приличия. Хотя их брак был бы романтичным завершением ночного приключения, я не осмелюсь утверждать, что события развивались именно таким образом.

Но кое-что из происшествий этой ночи все же возымело последствия. Начинало светать, и мой спутник, которого я надеялся больше никогда не увидеть, обнаружил, что фонтан его красноречия пересыхает, и засобирался к себе на улицу Эколь-де-Медсин. Не по дороге ли нам? На самом деле, я жил недалеко оттуда, но я ответил отрицательно, и мы наконец расстались.

Я пошел по набережной, потом свернул в сквер у реки и сел там на лавочку. Моя голова была пуста, но в ушах еще звенели мириады отзвуков услышанного за последние часы – так иногда гудят ноги, когда остановишься передохнуть после долгого пути.

Вскоре я заметил двоих оборванцев с мешками за спиной. Они сели на корточки неподалеку и принялись перебирать добычу, найденную во время утреннего обхода городских мусорных баков: разбивали электрические лампочки, отделяя латунные цоколи и вынимая вольфрамовую нить; раскладывали бутылки и сортировали обрывки веревок, лоскуты и пуговицы. Вдруг один из них достал свернутые в трубку листы бумаги, перевязанные лентой. Он развязал ленту и развернул находку. Листы были сшиты вместе и исписаны от руки. Издали я больше ничего не мог разглядеть.

Мне стало любопытно, что там может быть. Наверняка какое-нибудь школьное сочинение – гордый труд юного автора с высокими устремлениями. Или деловой отчет, возможно, недавний, ведь многие французские предприниматели до сих пор не знакомы с пишущей машинкой. Но что, если это по-настоящему ценная рукопись знаменитого писателя, которую можно продать за немалую цену?

Подталкиваемый интересом, я поднялся и подошел к моим неожиданным соседям. Они посмотрели на меня снизу вверх и ответили на приветствие. Я сказал им что-то дежурное про то, как сложно нынче достаются деньги. Не стоит забывать, что франк тогда скакал не хуже дикого жеребца, и это беглое замечание быстро расположило их ко мне. Нет на свете нищего, что не валит свои беды на мировые финансы.

Я поднял рукопись с земли и как бы невзначай спросил:

– А это что за machin-la?[11]11
  Штуковина (фр. арго).


[Закрыть]

Один из них поспешно заверил меня, что иногда такие вещи кое-чего стоят. Второй, почуяв, куда ветер дует, затараторил, что Жан Такой-то отошел от дел благодаря единственной находке этого рода. Первый сразу вспомнил еще более поразительный случай. Короче, кажется, никто из парочки не сомневался, что разбогатеет этим утром, и был готов отправиться на покой, который им обеспечит будущая продажа обнаруженных бумаг.

Одного лишь взгляда на манускрипт оказалось достаточно, чтобы я загорелся его покупкой. Я случайно прочитал в нем: «Храмы, посвященные Волчице, позже стали публичными домами, или лупанариями. По сей день итальянское слово lupa переводится как волчица и как блудница».

Я предложил им франк. Они пожали плечами и продолжили отделять железки от тряпок, обменявшись несколькими быстрыми фразами на арго, которые я не понял.

Затем я, с громко стучащим от страха сердцем, совершил смелый поступок – бросил рукопись им под ноги со словами «Bonjour, messieurs»[12]12
  Доброго дня, господа (фр).


[Закрыть] и пошел прочь. Я успел сделать десять шагов, усилием воли заставляя себя не оглядываться, когда услышал окрик:

– On vous le vend pour cinq, monsieur[13]13
  Отдадим за пятерку, месье (фр).


[Закрыть].

Я вернулся, поднял бумаги, сказал как можно спокойнее: «Va, pour cinq»[14]14
  Хорошо, за пятерку (фр).


[Закрыть], – и протянул им банкноту.

Вот так, не без помощи Элианы, я стал обладателем заметок Галье – тридцати четырех мелко исписанных по-французски листов с добровольным свидетельством автора в защиту сержанта Бертрана Кайе, представшего в 1871 году перед военным трибуналом.

Поначалу я намеревался опубликовать эту курьезную находку без изменений, лишь сопроводив ее необходимыми читателю пояснениями по поводу дела Кайе. Но по зрелом размышлении решил придать всему тексту более яркую форму, включив в него результаты собственных изысканий. Признаюсь, партикулярное письмо Эмара Галье заинтриговало меня столь сильно, что я на какое-то время отложил диссертацию и сосредоточился на нем.

С самых первых слов рукопись завораживает. Ее содержание столь же необычно, как теории современных пирамидологов, этих странных ученых мужей, подробнейшим образом доказывающих, что древние пирамиды призваны вечно хранить в себе научные познания, превосходящие всё известное нам сегодня.

Галье пишет:

«Обширные успехи нашего поколения в завоевании материального мира не должны ослеплять нас, заставляя думать, что, когда мы сумеем постичь физический универсум до самых его глубин, мы сможем объяснить всё необъясненное.

В былые времена ученые с жаром стремились измерить глубины духовного мира, но едва ли не все их победы и достижения позабыты.

Кто способен сказать, чем мы обязаны отважным священникам далекого прошлого, что шли в запретные леса друидов, вооружившись лишь колокольчиком, Писанием да кадилом[15]15
  Речь идет о предметах, обычно используемых в католическом обряде предания анафеме.


[Закрыть], и изгоняли лесных духов, уничтожали фамильяров и элементалей, сражались с чудовищами и демонами древней Галлии? Кто сможет оценить наш долг перед ними за то, что они помогли уничтожить всех странных и противоестественных тварей, затаившихся в темных уголках и закутках, под папоротниками и замшелыми камнями, и выжидавших минуты, когда на них, на свою беду, наткнется беспечный, забывший перекреститься путник? Не все те чудовища были одинаково опасны, но все они пагубно влияли на человеческие судьбы.

Неужели сегодня одинокий прохожий может без страха идти в полночных тенях по безмолвным лесам Франции благодаря одной лишь бдительности полицейских? Разве только стараниями ученых мы позабыли веру в призраков и чудовищ? Или все-таки то была Церковь, которой, после тысячи лет сражений, наконец удалось покончить с давящей атмосферой подспудных страхов и таким образом позволить человеческому эго раскрыться во всей своей полноте? Гордыня не должна затмить в нас, воспользовавшихся их наследием, чувство благодарности. Более непредвзятые мыслители будущего обязательно поддержат мое убеждение»[16]16
  В этом месте на полях манускрипта чужим почерком написано: «Quel cauchemar!». «Какой кошмар!» (Прим. авт.).


[Закрыть].

Прежде, чем я углублюсь в содержимое документа, позвольте сказать несколько слов о его авторе. Кем был этот Эмар Галье, отстаивавший столь любопытные взгляды, изложенные выше? Мне не удалось найти ответа на этот вопрос в Национальной библиотеке Франции. Но я случайно заглянул в справочник «Весь Париж» за 1918 год. В нем упоминался некий Эмар Галье, второй лейтенант[17]17
  Второй лейтенант (sous-lieutenant) – первичное офицерское звание во французской армии, присваивается по окончании военного училища.


[Закрыть] и т. д., и т. п. Этого для меня оказалось достаточно. Должно быть, они состояли в родстве.

Короче, я написал ему. В ответ меня пригласили с визитом, и я ухватился за возможность приехать. Не так уж часто французы настолько любезны с американцем.

Итак, я познакомился с Эмаром Галье, теперь уже лейтенантом, приятным и щеголеватым малым с черными усами, ямочками на щеках и темными глазами в ореоле длинных ресниц. Он много улыбался, обнажая ровные зубы цвета и фактуры бланшированного миндаля, но его приветливость никак не давала подступиться к делу.

Наконец я не выдержал (довольно резко оборвав энергичное обсуждение боя Карпантье с Демпси)[18]18
  Бой Демпси с Карпантье – «Бой столетия», боксерский поединок на звание чемпиона мира в тяжелом весе между французом Ж. Карпантье и американцем Д. Демпси (2 июля 1921), победу в котором одержал менее техничный, но более выносливый Демпси.


[Закрыть]:

– Эмар Галье ведь редкое имя, правда?

Он рассмеялся.

– Не думаю, что на свете найдутся два Эмара Галье одновременно.

– Следовательно, недаром я был уверен, что вы родственник Эмара Галье, жившего в прошлом столетии?

– Полагаю, мы говорим об одном и том же человеке. Мы с ним в родстве. Вряд ли вы подразумеваете кого-то другого. Однако мне было бы интересно узнать, откуда вам известно его имя.

Именно это я рассказывать не хотел. Я замешкался и пробормотал нечто невнятное.

– Вы случайно наткнулись на один из его трудов?

– Его трудов?

– Да, он много писал.

– Нет, – промямлил я, а сам подумал, что все-таки после него что-то осталось. Следующая реплика лейтенанта подтвердила догадку:

– В Национальной библиотеке немало его памфлетов, но в каталоге они все обозначены как анонимные. Моя мать мечтает исправить это упущение и постоянно разыскивает подписанные экземпляры, которые он раздавал друзьям. Но как его имя узнали вы?

– Ну… понимаете, я редактировал кое-какую переписку, и оно там встретилось.

– Ясно.

– А так как в мои обязанности входит комментирование материала, я посчитал необходимым сказать несколько слов и о нем.

– Да, конечно. Значит, так: родился он в тысяча восемьсот двадцать четвертом году, а умер в девяностом. В сорок восьмом[19]19
  1848 год – год буржуазно-демократической революции во Франции.


[Закрыть] он был тяжело ранен в уличном бою и с тех пор, по мнению моей матери, чуть-чуть повредился в уме. Он писал многочисленные политические памфлеты, а потом вдруг решил стать священником. Но священник из него вышел далеко не образцовый. Он посещал спиритические сеансы и занимался столоверчением, а когда терпение церковных властей начало подходить к концу, добровольно отказался от сана. Его приход располагался в Орсьере, где он прожил до конца своих дней. Там же похоронен. Вот и все, что я припоминаю. Моя мать знает гораздо больше.

– Этого вполне достаточно, – сказал я. – Весьма вам признателен.

Я убрал в карман листок, на котором делал заметки.

– Не могу ли я узнать, в какой связи упоминалось его имя? Мать наверняка спросит меня об этом.

– Он свидетельствовал в защиту одного человека. Вы когда-нибудь слышали о некоем сержанте Бертране Кайе?

– Впервые слышу.

– Этот человек попал под трибунал, а ваш родственник, по-видимому, пытался ему помочь.

– За что судили того сержанта Кайе?

– Его судили за… – И я замолчал. У меня язык не повернулся бы сказать такое.

Даже если бы я приложил все усилия, я бы не смог выдавить из себя это слово. Есть на свете вещи, на которые не пойдешь. Кому хватит смелости сделать стойку на руках на углу Пятой авеню и 42-ой улицы? Определенные идеи иногда совершенно неуместны для высказывания в обществе некоторых людей, в остальном вполне очаровательных. И я неловко договорил:

– …судили за преступление.

– Какое?

– За изнасилование, – решительно сказал я. Это прозвучало наиболее подобающе в присутствии столь располагающего к себе, вежливого, щеголеватого лейтенанта. Да, изнасилование и никак иначе. Все лучше, чем…