Текст книги "Парижский оборотень"

Автор книги: Гай Эндор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Да поговори же ты со мной! Ответь мне! Или ты онемел? – Эмар вскочил и прокричал это в бесстрастное лицо воспитанника. Галье размахивал руками, увещевал, умолял.

Затем смахнул со лба пот. «Я сам схожу с ума, – подумал он. – Видно же, что бедный мальчик витает где-то далеко».

Эмар вышел в коридор и позвал санитара.

– Прощай, Бертран. Кто знает, увидимся ли мы вновь.

Бертран, больше не взглянув на дядюшку, покорно позволил отвести себя наверх.

Эмар постучался в кабинет Дюма. Доктор с улыбкой приветствовал его.

– Входите, месье Галье. Располагайтесь. Выпейте со мной стаканчик портвейна.

Эмар был счастлив для разнообразия посидеть и поговорить с нормальным человеком. Доктор Дюма действительно казался добрым и умным, с ним было по-настоящему легко.

– Как там ваш племянник, месье Галье?

Эмар пригубил портвейн и печально ответил:

– Боюсь, его состояние оставляет желать лучшего. – Он покачал головой и вздохнул.

– Что поделаешь, – сказал врач, – сами понимаете, такие случаи чертовски тяжело лечить. Необходимо подавить животную сторону пациентов, мешающую им наслаждаться жизнью. Они же, в свою очередь, начинают злиться на весь мир, мрачнеют или смеются над вами, стоит лишь отвернуться… Позвольте-ка наполнить ваш стакан.

После нескольких стаканчиков портвейна Эмар размяк.

– Меня чрезвычайно беспокоит, нет, ранит в самое сердце то, что он не желает даже поговорить со мной. И почему он не отвечает на мои письма?

– Ох, месье Галье, с этим нужно просто смириться. Благодарности и среди здоровых не сыщешь. На меня он и вовсе волком смотрит. Однако вы сами понимаете, сколько сил и заботы мы здесь вкладываем в своих подопечных. Какую жизнь ведем – забываем о себе, жертвуем всем, стремясь облегчить страдания…

– Дорогой мой доктор, вам надо гордиться своим благороднейшим занятием. Избавлять тем или иным способом мир от зла… К слову сказать, я скоро приму сан.

– Неужели? – поразился доктор, но мгновенно поправился: – Тогда позвольте мне вас поздравить. Могу ли я поднять бокал за ваше будущее? Нет ничего лучше пути священнослужителя. Сам я не из породы наглецов-медиков, бесстыдно поносящих Церковь. Будучи ученым, я стараюсь смотреть на все без предубеждения, а как человек, исследующий души, я не сомневаюсь в истинном могуществе религии.

Эмар был польщен. Он столько времени тайно лелеял подобные мысли. Неужели он может довериться доктору Дюма?

– Мне вот что интересно. Конечно, я знаю, что перед вашими пациентами, если они того пожелают, служат мессу, но насколько… упорядоченно вы пытаетесь открыть их сердца Богу? Ну, к примеру, вы учите их молиться?

– Вам, месье, удалось затронуть одну из волнующих меня тем. Я медленно, но верно работаю над этим.

– В былые дни я сам пренебрегал делами духовными, – продолжал Эмар, – но ужасы последнего года убедили меня в необходимости вернуться к простой вере наших предков, к тому, что в нынешней премудрости и гордыне нашей зовется грубыми предрассудками.

Доктор Дюма понимающе кивнул и наполнил стаканы.

– Мне хочется кое о чем вас спросить, – обратился к нему Эмар.

– Пожалуйста.

– Вы внимательно наблюдаете за моим племянником?

– Откуда сомнения, месье?

– Я спрашиваю это не в порядке критики, – поспешил заверить Эмар, – но вам, конечно, известно, что он долгие годы находился под моим попечением.

– Да.

– Вы когда-нибудь видели, как он меняется?

– Меняется? О чем вы?

– Превращается в волка.

– В волка?

– Ну да. Вы же, безусловно, поняли, что он страдает ликантропией?

– Определенно, но ликантропия – это только название психического заболевания.

– Простите, однако это настоящее превращение.

– Оставьте, месье Галье. Ваш племянник просто находится в плену самообмана. Надеюсь, вы не пытаетесь меня убедить в обратном? Видите ли, его заболевание довольно распространено. Я, честно говоря, изучал его. Перевернул кипы свидетельств, оставшихся после средневековых судов над оборотнями. И все они подтверждают одно: никому и никогда не доводилось увидеть вервольфа собственными глазами, в то время как обвиняемые признавались, что лишь чувствовали себя волками.

– Что бы там ни писали, – ответил Эмар, – я не готов с вами согласиться, потому что тоже углублялся в изучение вопроса и ничуть не сомневаюсь, что мой племянник как превращался в волка, так до сих пор в него и превращается.

– Вы сами видели, как он это делает? – улыбнулся доктор.

– Нет. Но все равно убежден, что так оно и есть.

– Вы видели волка? – не сдавался доктор Дюма.

– Нет, но…

– Тогда вы, кажется, отличаетесь легковерностью.

Раскрасневшиеся от выпитого собеседники постепенно повышали голоса. Доктор больше не мог притворяться, что уважает религию – и принялся ругать католическую церковь за сожжение оборотней. Эмар Церковь защищал, настаивая, что костры были чем-то вроде санитарной обработки во время распространения инфекции. Каким-то образом разговор перескочил на Д. Д. Хьюма[158]158
  Знаменитый американский спиритуалист и медиум (1833–1886). Его сеансы посетил лорд Крукс, прославленный физик, и посчитал себя убежденным в способности Хьюма левитировать и т. п. (Прим. авт.). Сэр У. Крукс (1832–1919), английский химик и физик, был президентом Лондонского королевского общества по развитию знаний о природе.


[Закрыть]. Доктор Дюма вспомнил, что тот давал сеансы императрице Евгении[159]159
  Императрица Евгения (1826–1920) – жена Наполеона Третьего, последняя императрица Франции.


[Закрыть], и они немного отвлеклись на обсуждение сего факта. Хьюм заставлял губную гармонику подниматься в воздух, и та сама собой наигрывала мотив.

– Вы верите в это? – спросил доктор.

– Церковь говорит, что сие есть происки лукавого, хотя подобные явления описаны в житиях святых. В любом случае, я бы предпочел увидеть это своими глазами.

– Хорошо, – согласился доктор Дюма. – Все именно так. Но мы-то с вами тоже обсуждаем явление, которое никто не видел своими глазами. И вы не видели!

– Верно, волка мне увидеть не довелось. Но у меня имеется сколько угодно доказательств. К примеру, у меня есть, точнее была, серебряная пуля, которую выпустил в волка наш деревенский лесничий, после чего я извлек ее из ноги племянника. Я видел, что Бертран творил. Знал про его сны. Собственными глазами смотрел на оставленные им отпечатки лап – и не я один. Слышал его дыхание и фырканье.

Есть и более необычные вещи. Хотите, расскажу об одной из них? Стоит ему сорвать с себя одежду, когда он ощущает, что вот-вот перевоплотится, он чувствует непреодолимое стремление помочиться. Он сам поведал мне об этом. Посему я вас спрашиваю: неужто мой больной ликантроп читал Петрония и иные, менее распространенные источники, из которых узнал об этой общей для вервольфов черте, предшествующей метаморфозе, и откуда появилось его желание соблюдать описанный иными людьми порядок? Чепуха получается.

– Я не совсем понимаю, к чему вы ведете, месье. Не отрицаю, делюзия и ее симптомы присутствуют у всех жертв заболевания. Даже не так: симптомы у всех одинаковые. Если мочеиспускание считать одним из них, то, конечно, все больные будут мочиться, как тряслись бы в лихорадке, будь у них дизентерия. Сам же акт мочеиспускания легко объясняется тем, что обнажившийся человек сразу начинает мерзнуть. Понижение температуры естественным образом приводит к желанию организма избавиться от излишнего количества жидкости, какое требовалось бы в тепле. Это сродни внезапной конденсации паров в атмосфере, приводящей к выпадению осадков.

– А почему бы не свести это к внезапному стремлению избавиться от излишка жидкости по причине того, что в волке ее вообще меньше? Господи, доктор, вы полагаете, что я двадцать лет прожил бок о бок с этим созданием и не рассмотрел каждую мелочь со всех сторон? Десятилетия не хватит, чтобы вкратце пересказать всю историю происхождения и таинственной природы сего существа. Я, как и вы, всей душой противился фактам. Я по натуре недоверчив.

– Приму это утверждение, не требуя доказательств. Только я никак не возьму в толк, что именно могло вас столь сильно изменить. С чего вы вдруг решили, что он действительно превращается в волка? Это абсурдно per se![160]160
  Само по себе (лат.)


[Закрыть]

– Решил по определенным причинам. Многим, иногда малоприметным, но все вместе они слились в неопровержимое доказательство, заставившее меня изменить точку зрения. Взять хотя бы его появление на свет в канун Рождества.

– Не сомневаюсь, статистические данные покажут, что тысячи людей, рожденных в этот день, ничем не отличаются от остального человечества, – охотно подхватил мысль Дюма. – Может, еще и к астрологии прибегнете?

– Пока нет, – ответил Эмар. – Но наука до сих пор не в силах объяснить множество особенностей человеческой личности и эмоций.

– Так вы желаете установить границы для науки? – возмутился Дюма. – Человек состоит из химических элементов, и когда-нибудь ученые выведут химическую формулу любви!

– Вздор! – огрызнулся Галье. – Человек – это союз духа и материи. Скажите, что именно покидает тело в тот миг, когда человек находится между жизнью и смертью? Неужто химический элемент?

– Нет, но химия тела при этом изменяется.

– Ха, ха! Здесь мы сталкиваемся с существенным изменением формы.

– Что вы имеете в виду?

– То, что переход человеческой формы в волчью недалеко ушел от изменений при переходе из жизни в смерть.

– Месье, это пустая риторика!

– Вам нечего больше ответить? Не можете привести научные доказательства?

– Приятель, – взревел Дюма, – подумайте, что вы несете: человек может превратиться в волка! В волка, поймите, в животное без потовых желез, чьи кости и зубы, то есть твердые тела, построены совершенно по-другому, как и каждая клеточка, каждый волосок и нерв…

– Почему не может? – сказал Галье и взмахнул бокалом. – Разве подобных перемен нет в природе? Вы никогда не видели, как вода превращается в лед?

– Ох, хватит уже.

– Вам не доводилось наблюдать, как два газа неожиданно преобразуются в снежную взвесь?

– Да, но…

– А как гусеница становится прекрасной бабочкой?

– Да, но на это требуется целый месяц.

– Неужели время тут имеет значение? И разве его бесконечность неделима? Если колесо способно вращаться один раз в год, неужели не сможет оно совершить миллион оборотов в секунду? Жизнь некоторых созданий длится мгновение, тогда как другие живут и по сотне лет.

– Тут я с вами спорить не буду, – медленно произнес Дюма, – однако вы упомянули бабочку. Вы когда-нибудь видели, как она опять превращается в гусеницу?

– Нет, но если, как вы сказали, жизнь – это химическая реакция, то имеются ли у нас доказательства, что эта реакция необратима?

– Нет, – протянул доктор, начиная вспоминать правила профессиональной осторожности. Никогда не стоит спорить с пациентом. Он принялся медленно менять позицию, постепенно начиная соглашаться с Эмаром.

– А еще у него сросшиеся брови, – настаивал Галье.

– Да, я заметил, но принял это за признак наследственного сифилиса.

– Это не сифилис, – сказал Эмар. – А его ногти?

– В этом точно ничего необычного нет.

– Зубы плотно пригнаны друг к другу и даже заходят один на другой.

– Есть такое, но строение челюстей человека весьма разнообразно.

– А волосатые ладони?

– Вот это и вправду странно.

– Однако не должно нас удивлять, если посмотреть не на каждый признак отдельно, но на все вместе. Кажется, что из него то тут, то там проглядывает зверь. Хотя убедительнее всего не внешность, а его поведение.

– Хм, знаете, месье Галье, вы говорите невероятно интересные вещи. Ваша теория необъяснимых проявлений темной и выходящей за грани психологии обладает размахом и новизной. Вторжение, полное или частичное, низших форм жизни в человека. Однако, пусть ваши идеи и выглядят весьма привлекательными, я не моту безоговорочно согласиться с вашими выводами. Но я намерен изучить этот вопрос.

С этой минуты диалог начал принимать все более и более односторонний характер и все больше льстил Эмару. Наконец он, оставив всякие сомнения в том, что лечебница доктора Дюма является идеальным местом для Бертрана, собрался уходить. Однако же, он вдруг слегка испугался за самого врача.

– Надеюсь, доктор Дюма, у вас получится излечить его, но хочу дать вам маленький дружеский совет. Будьте осторожны. Он опасный преступник. Не теряйте бдительности. Если захотите к нему подойти, не забудьте перекреститься.

– Благодарю за рекомендацию, – ответил доктор. – Обязательно ею воспользуюсь. Желаете ли вы получать известия о результатах моих наблюдений?

Он стоял на пороге кабинета, глядя, как Эмар, хромая сильнее обычного, уходит прочь.

– В этой семейке пациентов-то двое, – тихо хмыкнул он вслед посетителю.

В те минуты, когда ярость или дурманящие средства не застили разум Бертрана, он находил радость жизни лишь в двух вещах – в пении Софи и в надежде отомстить Полю. Но вот о жалобах дядюшке теперь не стоило мечтать даже во сне. Стало ясно, что Эмара ни за что не пустят на верхний этаж, как и ему не дадут спуститься вниз без лекарства, которое либо подмешают в пищу, либо введут уколом. Написать письмо тоже не было никакой возможности: у него не имелось ни пера, ни бумаги, ни чернил. И даже если удастся что-то написать, то как отправить?

Нередко, когда Бертран принимался горевать о своей несчастной судьбе, из-за стены раздавалось тихое пение Софи. И тогда его печаль светлела. Глаза наполнялись слезами. «Софи, – повторял он про себя, – Софи». И бросался на голый матрас, лежащий теперь на полу, потому что ни мебели, ни белья в палате уже не было, и представлял Софи в своих объятиях. Ее черные кудри щекотали ему лицо, мягкие, влажные губы прижимались к его губам, тонкие руки ласкали его тело. Видение исчезало, как только смолкало пение. И тогда он молил: «Спой еще, Софи. Спой опять». Случалось, властные, протяжные ноты начинали звучать вновь, и Бертран почти не сомневался, что девушка знает о его присутствии в соседней комнате, знает, как сильно он хочет услышать ее пение.

Вскоре ему стало мало лишь слушать, лишь мечтать о Софи. Он был просто обязан пробраться к ней. Но как? В голове его роились сотни дерзких планов, но он отверг их все. У него, однако, вдруг получилось прыгнуть к овальному окошку, зацепиться за подоконник и почти сесть на него, упираясь пальцами ног в стену. Жаль только, что на стене не нашлось поддержки для них. И он процарапал штукатурку ногтями и обломком кости. Двух маленьких выемок оказалось достаточно, и наконец Бертран уселся на подоконник.

Ему сопутствовала удача. Рама и решетка окна были плохо закреплены. По всей видимости, рабочий, делавший над окном щель для постоянной вентиляции, чуть расшатал раму и поленился исправить свою ошибку. А может, само дерево ссохлось от времени. Во всяком случае, у Бертрана появилась возможность схватиться за прутья и вытащить переплет оконца целиком, как пробку. Убедившись, что окно поддается, он принялся лихорадочно ждать ночи.

Справа от оконца Бертрана находился скат крыши с выступающим мансардным окном. Оно, очевидно, вело в комнату Софи. С другой стороны тянулась глухая стена. Перелезть через нее вряд ли удастся, но до мансардного окна он добраться сможет. Крыша крутая и опасная, но он справится.

Дрожа от нетерпения, Бертран начал готовиться: скатал матрас длинной стороной в рулон и стал проталкивать его в окошко, пока тот не упал на землю в саду. «Мы спрыгнем на него, – решил он. – Либо угодим на матрас и сбежим вместе, либо вместе погибнем – недаром мы столько раз говорили о самоубийстве».

Так вышло, что ту ночь Полю захотелось провести с женщиной. К несчастью, пациентку, к которой он уже несколько лет наведывался, родственники недавно забрали из лечебницы. На этаже остались только две больные, но они считались, так сказать, собственностью других санитаров. Поль погрузился в раздумья: то ли предпочесть столкнуться с ревностью и гневом товарища, то ли тайком выбраться из заведения в деревню. И тут ему на ум пришла карлица. Он счел, что это будет забавно. Поль знал, как она любит конфеты. Он прихватил с собой сладости, не ожидая встретить сопротивление, – и, конечно, не встретил.

Однако его счастье оказалось быстротечным. За окном раздался шум. Едва Поль обернулся, как на него кинулось что-то черное. Борьба длилась мгновение. Из разорванной артерии санитара мощной струей брызнула кровь, растекаясь по полу. Потом давление спало. Кровь сочилась из шеи все более медленными толчками.

Насытившийся Бертран в неистовом восторге обессиленно лежал на полу. Наконец он поднялся и, с трудом приходя в себя, оглядел темную комнату. В свете луны он заметил странную смуглолицую голую карлицу с седыми космами. Она сидела на кровати и сосала леденец, и был он такой вкусный, что лакомка мычала от удовольствия.

Разум Бертрана отказывался это принять.

– Софи! – изумленно воскликнул он. – Что они с тобой сделали?

В коридоре послышались голоса. Без долгих размышлений, Бертран подхватил карлицу на руки, воскликнув:

– Давай же, Софи, умрем вместе!

Крепко сжимая ее в объятиях, он вскочил на подоконник и спрыгнул вниз, на матрас в саду.

– Самая прибыльная моя пациентка, – вздохнул доктор Дюма.

Расследования – вещь по меньшей мере досадная, и потому доктор Дюма, пока позволяло время, скрывал тройную смерть. В конце концов он заполнил соответствующие бумаги, проставил в них разные даты и похоронил покойников с промежутком в неделю. Церемоний провели только две. Дюма давно хотелось вскрыть умственно отсталую карлицу, и он испросил разрешения у маркиза, пообещав заплатить за труп обычную цену: «Старый скряга будет счастлив заработать пару франков».

Но старый скряга не согласился. «Останки маркизы де ла Рош-Ферран должны покоиться в семейном склепе», – гордо и твердо ответил он. И если подумать, то почему бы и нет? Живя в родовом замке, она доставляла бы одни неудобства. Но кого она могла потревожить или смутить в родовой усыпальнице?

Барраль де Монфор, разыскивавший Бертрана, опоздал в лечебницу всего на неделю – нужно было подлечить глаз. Услышав, что Бертран скончался, Барраль принялся проклинать судьбу. О, он так жаждал отомстить!

– Смерть, – горестно воскликнул он, – украла у меня мою любовь и мою ненависть!

Он захотел увидеть могилу. Санитар, соблазнившийся на взятку, отвел его на кладбище и указал на холмик.

Барраль склонился над свежим дерном и, разъярившись от постигшего его разочарования, злобно пробормотал:

– Вот бы тебя, пса, выкопать и плюнуть в лицо.

На этом наши пояснения к рукописи Галье завершаются.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Приблизительно в описываемый здесь период, то есть в 1875–1880 годах, особую важность приобрел вопрос городской санитарии. Великие открытия в микробиологии и лучшее понимание причин возникновения заболеваний, а также достижения санитарно-технического строительства предъявили новые требования к муниципалитетам, обязав их следить за гигиеническими условиями в густонаселенных районах.

Среди прочих проблем бурно обсуждалось захоронение мертвых. Привычные процедуры были объявлены негигиеничными, и сторонники кремации тел требовали от государства не просто законодательно разрешить ее, но сделать единственно возможным вариантом. Давно сложившаяся и практиковавшаяся традиция бросать мертворожденных и эмбрионы в отхожие места и избавляться от них частным образом стала чуть не повсеместно считаться преступной.

История городского управления показывает, как мало внимания уделялось этим предметам до девятнадцатого века – хотя одни из первых попыток продемонстрировать, насколько вредоносны расположенные в пределах городской черты кладбища в больших городах, были предприняты еще докторами Фернелем и Улье Парижским[161]161
  Ж. Ф. Фернель (1497–1558) – математик, астроном, лейб-медик Генриха Второго и Екатерины Медичи; Ж. Улье (1498/1504-1562) – французский врач-гуманист, преподаватель, в 1546-7 гг. глава медицинского факультета Парижского университета.


[Закрыть], заявлявшим об опасности Кладбища Невинных, где с 1186 года хоронили парижских покойников. Там были огромные ямы, куда плотными рядами слой за слоем укладывались гробы, и яму не засыпали землей, пока в ней не погребали, точнее, складировали тысячи две мертвецов.

За время своего существования это кладбище, распухшее от прироста в два миллиона тел, поднялось на три метра над уровнем окружающей территории, а местами стало выше собственной ограды. Старые ямы частенько разрывали, кости выкидывали наружу, сгребая в большие кучи. Позже часть этой невероятной горы человеческих останков перенесли в парижские катакомбы, сеть подземных карьеров, где некогда добывался камень.

Хуже того, это поразительное кладбище окружала вместительная выгребная яма, в которую жители окрестных кварталов привыкли выбрасывать отходы. В те дни уборные располагались по большей части лишь на верхних этажах; когда их чистили, то сливали находившуюся в них массу в ров у кладбища, а тот крайне редко подвергался обработке.

Эта часть Парижа задыхалась от миазмов, и жители жаловались, что им даже птичку в клетке не завести – приносишь в дом, и бедняжка гибнет через неделю. В погреб невозможно было спуститься со свечой или лампой: пламя сразу гасло в отравленной атмосфере подвала. Там частенько располагались мастерские бочаров и других ремесленников, и у работающих в них людей случались сильнейшие приступы, едва не доводившие их до смерти. Постепенно население покинуло прилегающие к кладбищу улицы, особенно после того, как выяснилось, насколько ядовита скапливающаяся на стенах влага: от одного соприкосновения к ней на коже вздувались дурнопахнущие гнойные волдыри.

Несмотря на это, город всегда полнился бедняками, которые могли найти приют лишь около этого ужасного кладбища. Многие их них выкапывали там землянки, где и жили, хотя несложно представить, как это сказывалось на их здоровье.

Не исключено, что обычай хоронить людей в церквях был еще пагубнее. Ограниченность пространства и алчность, нередкая среди служителей культа, приводили к тому, что тела извлекались из склепов ранее их полного разложения и помещались где-нибудь в соседних помещениях, например, на чердаке.

В 1870 году работа де Фрейсине[162]162
  Л. Ш. де Фрейсине (1828–1923) – политик, четырежды возглавлявший кабинет министров Франции.


[Закрыть] по жилищно-коммунальной санитарии вкупе с необходимостью расширить парижские кладбища вызвала оживленную дискуссию по поводу создания безопасных захоронений. Недавно окончившаяся франко-прусская война также оставила после себя проблему гигиеничного погребения многочисленных жертв.

Нантский архитектор месье Купри-младший, среди прочих, запатентовал système Coupry[163]163
  Система Купри (фр.).


[Закрыть], проект гигиеничного кладбища, и собирался построить собственное Cimetière de i'Avenir[164]164
  Кладбище будущего (фр.).


[Закрыть]. Его метод испробовали на одном участке кладбища в Сен-Назере. Некоторое количество тел захоронили там над особой конструкцией, позволяющей воздуху циркулировать под гробами и не дающей подземным водам затапливать их. Такое же количество покойников похоронили рядом так, чтобы это позволяло сравнивать результаты в течение нескольких лет. В системе Купри ядовитые газы проходили по подземным трубам и попадали в печь, где сгорали. Для большей эффективности покойников хоронили в простых деревянных гробах без применения антисептиков, бальзамирующих веществ и добавления стружек и угля, так как основным назначением системы было быстрое превращение трупа в скелет с полным исчезновением подверженной разложению плоти.

Конечно, широко известно, что Французская революция ввела практику запрета церковных захоронений, издав 23 прериаля XII года Республики[165]165
  11 июня 1804 г.


[Закрыть] особый закон; также было запрещено устраивать новые кладбища в черте города. Стало нельзя ставить один гроб на другой, а за постоянное место начали требовать немалые деньги, иначе через пять лет в могилу помещали другого покойника. Власти вдобавок установили определенную глубину могилы, чтобы вредоносные газы не выходили на поверхность и не отравляли воздух.

С той поры во Франции, особенно в департаменте Сены, не прекращали заботиться об улучшении кладбищ и практически сразу создали комиссию по проверке системы Купри. Доклад с подробным отчетом был опубликован доктором Бруарделем и господином Дюменилем[166]166
  См. экземпляр в библиотеке на 42-ой улице в Нью-Йорке (Прим. авт). Речь идет о кн.: Brouardel P., Du Mesnil. Assainissement des cimetières. Ville de Saint-Nazaire (Loire-Infèrieure): Système proposé par M. Coupry fils, architecte à Nantes. Paris, 1890. П. Бруардель (1837–1906) – президент французского общества судебной медицины.


[Закрыть].

Для этих целей члены вышеупомянутой комиссии, назначенной Commission d'Assainissement[167]167
  Санитарной комиссией (фр.).


[Закрыть] отдела здравоохранения департамента Сены, эксгумировали десять тел: пять, похороненных по системе Купри, и пять из контрольной группы – и произвели полный осмотр.

Вот отрывок из отчета:

«Господин С… (Батист), 53 года.

Умер 20 марта 1876 г. Похоронен 21 марта 1876 г. Эксгумирован 25 мая 1881 г. Эксгумирован повторно 9 июня 1891 г.

Длительность погребения – 5 лет. На неподготовленном участке кладбища.

Тело (см. фотографию)[168]168
  Мы не воспроизводим фотографию здесь. Читатель может увидеть ее в оригинальном издании доклада (Прим. авт.).


[Закрыть] в полной сохранности. Плоть превратилась в трупный жир. Зловонный запах.

Вскрытие произведено профессором Бруарделем.

Все внутренние органы в районе груди и живота истончились и сплющились. Лишь сердце сохранило некоторый объем и осталось узнаваемым.

Процесс разложения, судя по всему, прекратился. Очевидно, тело останется в таком состоянии на неопределенный срок.

В гробу обнаружено единственное насекомое из семейства стафилинидов[169]169
  Стафилиниды – коротконадкрылые жуки, крупнейшее в мире семейство животных.


[Закрыть] – Philonthus ebeninus».

Сравним с состоянием тела, извлеченного из экспериментального захоронения, где оно пребывало в течение года:

«Господин Б… 66 лет (см. фотографию)[170]170
  Не воспроизведена здесь. Читатель может увидеть ее в оригинальном издании доклада (Прим. авт.).


[Закрыть].

Умер 21 мая 1880 г. Похоронен 22 мая 1880 г. Гиперемия головного мозга. Длительность погребения – 1 год 18 дней.

Тело не было завернуто в саван.

Запах отсутствует.

Скелет практически освободился от плоти.

Голова отделена от тела.

Разложение плоти и мягких тканей завершено.

Внутри гроба многочисленные насекомые. Anthomysides, Ophira cadaverina и Lemostoma. Одна мушка, вполне жизнеспособная, только что вывелась из многочисленных личинок Ophira».

Впрочем, читателю этой книги едва ли интересны такого рода подробности[171]171
  Исследователи не скрывали, что вопрос финансов здесь не менее важен, чем вопрос санитарии. Если тела, захороненные по системе Купри, превращались в скелеты за год, то пятилетний срок погребения можно было бы сократить до однолетнего, тем самым обеспечив более скорый оборот на кладбищах и, следовательно, приток средств в казну (Прим. авт.).


[Закрыть]. Мы же привели отрывок из отчета, поскольку он имеет некоторое отношение к нашему повествованию.

Среди извлеченных из земли тел было и такое:

«Господин К… (Бертран). Внутримозговое кровоизлияние. (Фотография отсутствует).

Умер 9 августа 1873 г. Похоронен 10 августа 1873 г. Эксгумирован 10 июня 1881 г.

Длительность погребения – 8 лет и 2 месяца.

О данном случае сообщено кладбищенскому смотрителю, известившему отдел уголовной полиции. По всей видимости, имело место разграбление могилы или мрачная шутка fossayeurs[172]172
  Могильщики, землекопы (фр.).


[Закрыть].

Тела господина К… в гробу не обнаружено. Вместо него лежит собачий труп, разложившийся лишь частично, несмотря на восемь лет пребывания под землей.

Плоть и шерсть со шкуры превратились в сплошную жировую массу неопределенного состава (трупный жировоск), от которой исходит удушливый запах.

Насекомые отсутствуют».