Текст книги "Кандидат наук (Повесть, отчасти сатирическая)"
Автор книги: Гавриил Троепольский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Глава четырнадцатая
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Давно мы расстались с Карпом Степанычем Карлюком. Как вы помните, мы расстались с ним тогда, когда он лег спать после трудового дня, опустив три конверта в почтовый ящик. Он выполнил все, что задумал, Егоров теперь не опасен: «Личное дело» осталось чистым, как слеза грудного ребенка.
Карлюк был уверен в том, что Егорову уже никто не поверит: опороченный человек теряет веру в глазах других. Карлюк победил. Благодаря Каблучкову борьба с Егоровым была теперь уже пройденным этапом.
За этот прошедший год Карп Степаныч собрал массу материалов для докторской диссертации и предполагал в ближайшие дни сделать на ученом совете сообщение об итогах исследований в своей теме. А предварительное сообщение, если оно принято с одобрением, – уже половина дела. Теперь требовалось предварительное угощение, ибо предварительное сообщение без предварительного угощения Карп Степаныч себе представить не мог. Такая уж у него была щедрая натура. В этом не могло быть никакого сомнения. Вот почему, когда Изида Ерофеевна пробовала возразить против расходов, он и повторил супруге любимое изречение:
– Из всех подражаний самое трудное – быть щедрым.
Изида Ерофеевна возражать в данном случае не стала и согласилась.
Каждый понимает, что нельзя же просто так сделать: позвал и угостил. В науке еще не дошли до той милой «простоты», как, скажем, в ином колхозе. Там так: кликнут в окно бригадира – и ставят на стол «полмитрича». Войдет бригадир, поздоровается, увидит бутылку и спросит: «Чего просишь?» Ему отвечают тут же: «Подводу – в лес». Тогда он выпьет пару стаканов и скажет вежливо: «Можно». И все. В науке же на этот счет имеются свои законы, правила, никем не писанные инструкции. Тут полагается делать так: придумывается какая-то знаменательная дата в семействе и приглашаются нужные люди. Лучше всего подходит для таких случаев день рождения – отца, матери, любого из детей, внуков, племянников, сестер, дедушек, бабушек, если таковые имеются в наличии. Но войдите в положение Карпа Степаныча: его день рождения уже отмечался официально (с теми же лицами), день рождения Изиды Ерофеевны тоже достаточно известен. Чей, спрашивается, день рождения праздновать? Не мог же Карп Степаныч родиться дважды! Да и кто позволит?
Трудное получалось положение у Карпа Степаныча. В поисках решения задачи он ходил из угла в угол, а супруга сидела, прислонившись щекой к комоду.
– Момент упущен, – сказал Карп Степаныч, как и обычно, приходя в отчаяние. – Послезавтра предварительное сообщение делать. Остается только один день.
– А ты бы, Карик, на свой день рождения и договаривался бы.
– Интересно! За полгода вперед! Да они и за две недели забыть могут… Люди же. И люди занятые.
– Правда… Ну что же придумать? Что придумать? – ломала голову Изида Ерофеевна.
Так они и легли спать, ничего не решив окончательно.
И только глубокой ночью Изида Ерофеевна придумала. Она толкнула мужа в бок и спросила:
– Спишь?
– Нет. Не до сна.
– Не придумал?
– Нет.
– А я придумала.
Карп Степаныч поднялся на локоть и приготовился слушать. Но вместо посвящения в свои мысли Изида Ерофеевна сказала так:
– Все будет хорошо. День рождения будет. Да еще как все обернется хорошо. Это будет очень интересно! Ах, как все будут довольны! Давай скажу на ушко. – И она прошептала ему что-то так тихо, будто боялась, что их подслушают и перехватят секрет.
– Тут что-то… не то, – запротестовал сперва Карп Степаныч.
– То! Именно то! И не думай возражать. Я знаю людей лучше тебя. Это будет очень интересно!
А утром началась лихорадочная подготовка к вечеру.
Приглашены три нужных человека.
Вечером стали собираться гости.
Первым вошел Чернохаров и сказал:
– Приветствую вас, дорогой! Приветствую вас, дорогая! И поздравляю вас и… гм… этого, именинника. Гм… – Он оглянулся по сторонам и, не увидев никого кроме, сказал еще раз: – Гм… – И сел за стол. Затем развернул журнал «Крокодил» и стал рассматривать картинки, слегка потряхивая животом, то есть улыбаясь.
– Насчет именинника, Ефим Тарасович, это сюрприз, – кокетливо сказала Изида Ерофеевна.
– Что ж… Интересно… Гм… – А рассмотревши бесцеремонно кругленькую и приятную фигуру хозяйки, еще раз повторил: – Гм…
И Изида Ерофеевна улыбнулась, потупив очи. У нее это получалось очень здорово!
Вторым вошел доцент Святохин. Скажем по душам: смирнейшая личность! Личико у него маленькое, остренькое и весьма скромненькое, с просвечивающим носиком и часто моргающими глазками. Он всегда улыбался и был в высшей степени почтительным везде и всегда. Рассказывают про него такое: когда воры потребовали у него на темной улице часы, он им сказал: «Будьте любезны! Я вас понимаю отлично и отношусь с уважением к личности. Пожалуйста!» На научных убеждениях Святохина мы остановимся несколько позже – не время и не место говорить о делах, когда люди пришли отдыхать. Итак, вторым вошел Святохин. Он шаркнул ножкой, подошел к хозяйке дома и поцеловал ручку. Затем по возможности крепче пожал руку хозяину, потом, наклонивши почтительно голову, чуть-чуть пожал руку Чернохарову, будто боясь причинить ему боль своей немощной ручечкой. И только после такой процедуры произнес тихо-тихо:
– Уважаемые Карп Степаныч и Изида Ерофеевна! Я весьма польщен приглашением. Поздравляю вас с именинником. И разрешите преподнести ему…
Изида Ерофеевна перебила его восклицанием:
– Ах, ах! Это после, после! – И, подморгнув ему, пояснила: – Здесь маленькая шутка. Игра в сюрприз.
– Не поним… То есть будьте любезны! Пожалуйста!
Рассыпаться ему в вежливых выражениях не пришлось, так как вошел Столбоверстов. Это был сильный на вид и крепкий духом человек, Он был прям и высок фигурой, что сочеталось с прямотой характера и высокими принципами. Он не знал различия между инициативой и ловкачеством, напористостью и нахальством, а, смешав эти понятия в одно, шествовал по научному миру с вытянутым вперед указательным перстом, безапелляционно указуя им на противников науки. Но об этом опять же после. Личность Столбоверстова как профессора и как человека представляла следующее: брит кругом, кругл головой, сух, морщины не омрачали лица ни в одном месте, а глаза, будучи навыкате, казалось, видели и спереди, и сбоку, и чуть-чуть позади; голос – могучий бас, но говорил Столбоверстов сдержанно, тихо, как в пустую бочку; очков не носил, что тоже представляло собой исключение из правил в научном мире; не стар – лет сорока пяти, что тоже исключение, так как быть профессором в сорок пять лет – явление не очень частое: в этом возрасте подавляющее большинство ходит в доцентах. Здесь он далеко-далеко обогнал Карпа Степаныча Карлюка, но сочувствовал ему и помогал достигать.
Столбоверстов не спеша поцеловал руку у Изиды Ерофеевны, пожал слегка руки мужчинам, отчего бедняга Святохин чуть не взвыл, но стерпел и сказал:
– Будьте любезны! Пожалуйста!
– Поздравляю! Поздравляю! – пробубнил вошедший. – Рад, Рад. Рад увидеться. Очень рад.
В общем все гости пришли точно к назначенному времени. Стол был накрыт заранее. По приглашению хозяйки все сели. Но гости обратили внимание на то, что один стул остался пустым.
– Кого нет? – спросил Чернохаров.
– Почему пустой? – ткнул пальцем в пустое место за столом Столбоверстов.
– Не обижаем ли мы кого-либо, садясь – простите! – заранее? – скромно осведомился Святохин.
Карп Степаныч ответил на все три вопроса разом:
– Вот… Она руководит. Она и речь скажет. – И указал на супругу.
Изида Ерофеевна так старалась казаться симпатичной, так старалась, что буквально вылезала из собственной кожи. Она держала оба мизинца оттопыренными, вздрагивала плечами, поправляла на груди кофточку и обаятельно улыбалась, растягивая губы возможно шире, как это делают красавицы на фотографиях.
– Милые наши друзья! – начала Изида Ерофеевна, встав за столом. – Вы люди ученые, умные и занятые. И вам надо отдыхать. Встряхивать нервы. Я хочу, чтобы вам было весело. И мы придумали отметить необычный день рождения. – Тут она обвела всех чуть прищуренными глазами и сообщила главное: – Ровно тринадцать лет тому назад Карп Степаныч вступил в науку и прочными ногами стал топтать по ней дорогу. В тот день он стал кандидатом наук. Сегодня день рождения научного работника.
При этом умный старик Джон вскочил на стул позади хозяйки, повилял хвостом и с размаху лизнул Святохина в щеку.
– Ох! – воскликнул Святохин. Но немедленно поправился: – Пожалуйста! – И вежливенько кивнул головой хозяйке.
– Ну что ж! – гаркнул Столбоверстов. – Нальем за рождение научного работника, дорогого Карпа Степаныча.
– Пожалуйста! – откликнулся Святохин на призыв коллеги. – За рождение научного работника! Это весьма оригинально. Каждый ученый должен бы отмечать день своего научного рождения.
Тем временем Изида Ерофеевна уже налила стаканы, и гости выпили, поддержав тост. Сперва молчали, ели, а потом «пропустили» по второй, потом – по третьей и так далее. И вдруг Святохин вежливо, но уже чрезвычайно весело спросил у всех:
– Друзья! А как же подарки? Мы ведь думали…
– Любой подарок приятен от таких дорогих гостей, – сказал Карп Степаныч.
– Да! – воскликнул Столбоверстов. – Поздравляю! – Он положил перед Карпом Степанычем коробку шоколадных конфет и фарфоровую статуэтку балерины.
– Приветствую! – пискнул Святохин. И преподнес тоже коробку конфет.
– Поздравляю вас, дорогой! – сказал Чернохаров и подарил фигурку шелковистой собачки. – Я лично тоже люблю собак. Гм…
– За рождение кандидата! – вскричал басом Столбоверстов, поднимая стакан.
– За Карпа Степаныча! – пропищал Святохин.
– За рождение того, кто хозяин стола! – разразился тостом Чернохаров. – За вторжение его в науку.
Карп Степаныч кланялся. Изида Ерофеевна тоже кланялась, улыбалась и гладила Джона, сидевшего позади нее.
– Пей, Карпо! – кричал Столбоверстов панибратски.
– За науку и для науки! – чуть не плача, вопил Святохин.
– Сам-то пей до дна! – обращался Чернохаров к Карпу Степанычу.
И Карп Степаныч исполнял желание учителя: пил до дна так, что забыл даже говорить о деле, о завтрашнем предварительном сообщении. Наоборот, запел «Шумел камыш». Все подхватили и тоже пели по мере своих талантов в вокальном искусстве. Джон подвывал. Все шло хорошо и весело. Святохин сыграл даже дробь на двух ложках (к чему у него был большой талант), Чернохаров сплясал, не вставая со стула и выделывая кадрили ногами под столом. Изида Ерофеевна спела «Ой, кумушка».
– Нет! До чего же приятно! – умилился Святохин. – Истинное наслаждение! Умилительно! Душа моя поет вместе с вами, дорогая Изида Ерофеевна!
– Спасибо вам, милая! Спасибо и за вечер и за песни! Спасибо! – восторгался Столбоверстов, обнимая хозяйку за талию и не обращая внимания на ревнивое ворчание Джона.
– Ух! Гады! – вдруг рявкнул Чернохаров и ударил кулаком по столу так, что подпрыгнули рюмки. – Засоряют науку всяким дерьмом!
– Это вы… про кого? – спросил оторопевший Святохин.
– О чем вы? – насторожился Столбоверстов, стараясь сквозь хмель понять.
– Ефим Тарасович! – воскликнул Карп Степаныч.
– Ой, ой! Дорогой мой! – умильно воскликнула Изида Ерофеевна и обняла рядом сидевшего Чернохарова. – Что с вами?
– Противников науки надо не просто выгонять, а… сажать! Сажать! В тюрьму! В тюрьму-у! – И Чернохаров выкрикнул несколько бранных, весьма крепких слов.
Вполне возможно, что после этого и завязался бы ученый разговор о науке и предварительном сообщении Карлюка, так как Чернохарова, может быть, все и успокоили бы, согласившись с его вескими доводами, выразившимися в разбитии трех тарелок. Так что разговор о науке мог быть. Но тут произошло совершенно неожиданное и никем не планированное событие.
Когда Чернохаров ударил третью тарелку, Джон не выдержал: он рванул за рукав буйного профессора так сильно, что вырвал клок материи шириной в ладонь.
Все встали как по команде.
Чернохаров, покачиваясь, подошел к собаке, схватил ее за шиворот, поднял в воздух и зарычал:
– У, гадина! Св-волочь! – Он поволок Джона за дверь, потом на улицу, а там трепал несчастного пса и кричал: – Я ученый, черт возьми! Соб-бака и наука! На-у-ка-а! Карлюк, мой ученик, позорит науку! Ненавижу собак!
Хозяин и гости выскочили на улицу, уговаривая взбунтовавшегося вновь Чернохарова.
А когда кое-как развезли гостей на такси по домам, Карп Степаныч обхватил голову руками и, поникнув на стол, простонал:
– Я… так… и знал. Знал, что-то получится. Что мы наделали!
– Карик! – плакала Изида Ерофеевна. – Карик! – И ничего не могла досказать.
– Я знал: тринадцать – чертова цифра! Так и есть. И как это я не догадался?!
– Карик! – рыдала супруга. – Все обойдется, Карик! – Она, всхлипывая, предложила: – Может быть, нам второй раз сделать день рождения?
– Второй раз – это уже не рождение!! – взревел Карп Степаныч и замахнулся кулаком, будучи весьма хмельным. – Ух!
Вот тут-то и проснулось самолюбие жены. Она уперла руки в бока, сжала зубки и, наступая на мужа, зачастила:
– Ах ты мразь! Дурень безмозглый! Ты перед кем рассыпаешься? Кто они? Они сами пролезли в науку через черный ход, а потом растолкали других и изображают. И пусть! Пусть Джон им выложил свои соображения. Не боюсь! К черту! Плевать я хотела на твоего Чернохарова! – визжала она, нарочно уродуя фамилию уважаемого учителя.
Карп Степаныч сперва опешил от такой пулеметной очереди, но потом со злобой сказал:
– Как ты была баба, так и есть баба. Тьфу! – Он плюнул в сторону.
– Что-о?! А ну повтори, безмозглый! – Изида Ерофеевна вдруг начала молотить мужа кулаками, потом книжкой по голове, так что он и руки ее не успевал отвести, бедный.
Потом Карп Степаныч уснул, так и не раздеваясь.
А ночью Изида Ерофеевна тихонько раздела его, накрыла одеялом и плакала. Плакала над ним, как над покойником. Потом тихонько звала, крадучись по комнате:
– Джон! Джон! Где ты? Замучила нас с тобой чертова наука. Господи, неужели же тебе трудно сделать Карпа Степаныча доктором? Ты все можешь – сделай! – молилась она на ходу и снова звала: – Джон! Где ты?
Бедный Джон! Он забился в угол, вздрагивая всем телом. Вызвать его оттуда не было никакой возможности, так напугал его Чернохаров.
Настало утро. Карп Степаныч встал поздно, в одиннадцать часов дня. Голова была тяжелая, на душе было скверно – так скверно, будто сам черт ходил там своими когтистыми лапами. Карп Степаныч умылся. Молча сел пить кофе. Супруга тоже молчала. Неизвестно, чем бы вся эта тягость кончилась, если бы неожиданно не вошел – кто бы вы думали? – вошел Чернохаров в сопровождении Святохина.
Карп Степаныч встал и согнулся в поклоне. Изида Ерофеевна растерялась. А Чернохаров сказал:
– Приветствую вас, дорогой!.. Вчера я… Гм… Накуролесил. Уж как-нибудь… Гм… Извините.
– Дорогой Ефим Тарасович! – воскликнул Карп Степаныч и обнял Чернохарова. – Что вы, что вы! Я, только я считаю себя виноватым. Только я!
– Говорил вам когда-то: не надо мне… Гм… Давать много питья. Гм…
– Все хорошо, – шептал Святохин. – Все хорошо. Ну, выпили, ну, отдохнули. Кто ее не пьет? Все пьют. С кем грех не бывает? Бывает, простите, со всеми. Будьте лю…
– Ну как же? – перебил его Чернохаров, обращаясь все так же к Карлюку. – Мир?
– Мир! – патетически воскликнул Карп Степаныч, тронутый великодушием учителя.
– И ничего не было? Гм…
– Ничего не было. И не вы кричали на улице, а кто-то другой.
– Я, например, ничего не слышал, – подтвердил Святохин.
– Ну… пойду… Желаю сегодня успеха. Гм…
– А вы будете там? – спросил Карп Степаныч Чернохарова, бросив взгляд и на Святохина.
– Обязательно, – сказали оба. – До шести!
– До шести вечера! – попрощался и Карп Степаныч. – Надеюсь.
И ушли.
Изида Ерофеевна бросилась к мужу в объятия и говорила:
– Вот видишь, как все обошлось. Я говорила?
– Говорила. Умница. Даже лучше сделалось, чем мы хотели.
– Как так?
– Да ведь он же чувствует себя в какой-то степени виноватым. Понимаешь?
Карп Степаныч тут же, немедленно, сел за стол и записал еще одно правило защиты диссертации:
«Если намеченный тобою официальный оппонент чем-либо тебе обязан, или в чем-либо виноват перед тобою и тяготится этим, или (что то же) чем-либо напакостил тебе и не знает, как искупить вину, то бери его обязательно: сделает».
День прошел хорошо. А к шести Карп Степаныч пошел делать сообщение. И все-таки было очень боязно: как-никак предстояло сообщение об исследованиях материалов и сводок. Это – начало докторской диссертации. Пробный камень!
И когда все эти опасения Карп Степаныч высказал Изиде Ерофеевне перед выходом из квартиры, супруга произнесла:
– Господи, благослови!
Глава пятнадцатая
СМОТРЯ С ЗАТЫЛКА, ИЛИ РАЗНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ В СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОЙ НАУКЕ
В тот самый день, когда Карлюку предстояло делать сообщение, в городе появился Филипп Иванович Егоров. Он вернулся из вторичной поездки в Москву, куда ездил по вызову ЦК партии.
Было пять часов дня. С вокзала немедля направился к профессору Масловскому. Дома его не оказалось. Мария Степановна сообщила Филиппу Ивановичу, что профессор ушел на научный совет – слушать доклад Карлюка. Недолго думая, Филипп Иванович отправился туда же, оставив у Марии Степановны чемоданчик.
Филипп Иванович чуть-чуть опоздал – заседание ученых началось. Он остановился перед дверью малого зала и прочитал объявление, прикрепленное кнопками:
«Сегодня состоится очередное собрание научных работников, на котором кандидат с/х наук Карлюк К. С. сделает предварительное сообщение о дополнительных исследованиях в области кормодобывания.
Приглашаются все научные работники и все желающие.
Начало в 18 часов».
«Значит, можно и мне», – подумал Филипп Иванович и вошел в зал. Свободное место осталось в самом заднем ряду. Он тихо, на цыпочках, прошел туда и сел. На соседнем с ним стуле сидел… Ираклий Кирьянович Подсушка и по обыкновению поедал глазами кафедру. откуда докладывал его непосредственный начальник, Карлюк Карп Степаныч. Как мы уже сообщали, товарищ Подсушка от рождения и до настоящих дней был тощ. Посему шея его отстояла от воротника на весьма почтительном расстоянии и поворачивалась бесшумно по первому требованию начальства. Такова была у него конструкция тела. Подсушка слушал глубокомысленно.
Карп Степаныч читал интересное для производства сообщение: «К вопросу о проблемах замены овса тыквой и помидорами для скармливания конскому поголовью и расчеты потребности тыквопомидоропродукции для центрально-черноземной зоны в кормовых единицах». Все шло как полагается. Стояла тишина.
Поскольку Филипп Иванович очутился в самом заднем ряду, перед ним во множестве расположились затылки ученых. Филипп Иванович подумал в удивлении: «Какие бывают затылки! Громадный ассортимент! Смотришь человеку в затылок и толком не знаешь, какой у него там ум и есть ли там ум вообще». Подобные не очень-то уж серьезные мысли завладели им полностью. Так иногда бывает, когда неудобно засыпать, как говорится, с ходу. О проблемах тыквозамены он еще не слышал ни разу, но особого интереса к этой теме не проявил. И рассматривал затылки. Конечно, подавляющее большинство затылков были обыкновенными, но были здесь и особые, выдающиеся. Так Филипп Иванович обвел взглядом всех и наконец остановился на отдельных личностях, на тех, что знал отлично, и стал их рассматривать с тыловой стороны. Из множества голов он отметил только пять. Зато каких!
У ученого Чернохарова затылок очень похож на печной чугун: бей кочергой – не прошибешь! Филипп Иванович очень хорошо знал, что в одной стороне этой головы уместилась вся травопольная система земледелия целиком, а вторая половина ничем не замещена. Именно поэтому Чернохаров не признавал никаких сельскохозяйственных культур, кроме трав.
У профессора Плевелухина, наоборот, затылок изрезан мелкими складками. Он выдвинул лозунг: «Только пары спасут лицо земли нашей! Вперед-назад к трехполью!» В общем, никакой середины Чернохаров и Плевелухин не признавали. По сему случаю все подчиненные этих ученых и все диссертанты и даже студенты шарахались от одного профессора к другому, стукаясь иной раз лбами, а выходя из института, толком не знали – что же, собственно, осталось в голове. Как известно, мыслительная способность битого лба резко понижается, и человек в таком случае успокаивается либо на одной шишке, либо на второй, смотря на стечению обстоятельств.
На затылке доцента Святохина – смирнейшего из ученых – Филипп Иванович не стал долго задерживаться: голова его была настолько свежа и чиста, что ни единой волосинки на ней уже не осталось. Это очень уважительный человек, соглашающийся со всеми, в том числе и с Плевелухиным и Чернохаровым одновременно. Очень приятный человек! Его лба никогда никто и нигде не бил, и он достиг научных степеней без особых волнений. О лысине Святохина, вообще-то говоря, ходили разные слухи в научном мире. Одни говорили, что ему за правду, выражающуюся в особой почтительности к авторитетам, бог головы прибавил; другие, наоборот, говорили, что пустой шалаш и крыть нечего. Филипп Иванович в данном случае стал на принципиальную точку зрения самого Святохина и в вопросе оценки его лысины решил: «Вероятно, правы и те и другие».
Больше других остановил внимание затылок доктора сельскохозяйственных наук Столбоверстова. Редкие коротенькие щетинки-шипики на бритой голове создавали такое впечатление, будто весь затылок усижен мушками дрозофиллами, о коих он успешно когда-то защитил докторскую диссертацию и достиг всего, чего следует достигать в таких случаях. А с очень глупой головой это, конечно, невозможно. Взять хотя бы его карьеру. На «кариотипической структуре мушки дрозофиллы» он сидел прочно несколько лет подряд. Но когда понял, что ветер шевелит волосы не с той стороны (тогда у него еще был редкий пушок на голове), он ощетинился, и на затылке появились короткие шипы. А что означает «ощетинился» на языке такого ученого? А это значит, что он проклял несчастную малютку, мушку дрозофиллу, не выполнил клятвенного обещания поставить ей памятник, отказался от нее публично, признал ее главным тормозом в науке, обругал черным словом, как самую обыкновенную поганую зеленую муху. И стал после этого называть всех противников своего нового убеждения менделистами, или морганистами, или менделистами-морганистами, или просто врагами прогресса. Зато он получил четвертое место – по совместительству. Да, он не глуп! Указующий перст его еще не раз ткнет кого-нибудь из молодых или строптивых старых, и он произнесет безапелляционно и неукоснительно: «менделист!» или какое-либо новое слово, которое вполне может народиться в научном лексиконе. И горе тому, кто начнет мыслить не так, как думает Столбоверстов, ибо он тоже не знал спорной середины в науке, а шарахался от одного авторитета к другому вот уже дважды. Где-то мы увидим его в третий раз?! Тем не менее лба своего он не портили ходил по земле без шишек на мыслительной части тела. Над затылком его стоило призадуматься. Это настоящая тыльная сторона настоящей науки! Дунь на него иным ветром – и все: запах и цвет всей личности меняется на глазах.
И еще один удивительный по своей конструкции затылок задержал внимание Филиппа Ивановича. Он как бы обрублен, то есть фактически самого затылка-то и нет, а есть место, где полагается быть затылку. Место это – бритое или лысое, не поймешь. Голова эта принадлежала Барханову – человеку с некоторым именем, известному и даже не совсем действительному члену Академии сельскохозяйственных наук. А что означает звание «не совсем действительный член академии»? Объясню. Перед выборами он разослал множество писем знакомым ученым. В этих письмах он считал себя вполне достойным избрания в члены академии и просил поддержать его кандидатуру; но так как все же его не выбрали в члены, то за ним так и осталось звание «не совсем действительного». Барханов ничего не открыл сам, но до сих пор ни разу не согласился с чужим открытием. Он немилосердно критиковал все, на что направлял свой нос. Его все боялись и обращались с ним в пределах научной вежливости.
Таким манером Филипп Иванович пробовал отыскать еще подобные затылки, но не нашел больше ни одного хотя бы отдаленно похожего на какой-либо из тех пяти затылков, что рассматривал.
Потом Филипп Иванович долго смотрел на профессора Масловского. Седые, ставшие за последние годы совсем белыми, густые волосы зачесаны назад; затылок широкий, как говорят – двухмакушечный, на котором волосы никогда не лежат спокойно, а все упрямо топорщатся. Казалось, эта голова, слегка наклоненная вперед, всегда готова к драке. Любил эту голову Филипп Иванович. Очень любил! И сейчас он представил себе сосредоточенный и нахмуренный взгляд Масловского и жесткие руки, сжатые в кулаки. «Будет и сегодня драться!» – подумал он.
Но что это? Профессор Масловский передернул плечами и поежился, будто к его спине прикасался червяк. Вероятно, сквозь дрему и до его слуха доходили отрывки речи Карпа Степаныча. Это движение заставило и Филиппа Ивановича вслушаться в речь докладчика, и ему сразу стало скучно. Потянуло в сон. И он занял обычную позицию спящего на заседании ученого, а именно: наморщил лоб, опустил в задумчивости ресницы, выпрямился, подставил кулак под подбородок и задремал. Со стороны казалось, что он глубоко задумался, а фактически он добросовестно пытался дремать. Все нормально мыслящие на подобных докладах спали таким же образом еще и раньше Филиппа Ивановича. И это никогда не считалось зазорным, как явление обычное.
Но не спал Ираклий Кирьянович Подсушка. Он усиленно пытался думать. Даже более того: мучительно пытался думать. Что же заставило его думать в такой момент, когда вообще можно не думать ни о чем? Оказывается, это – дело случая. Кто-то из ревнителей науки задал спросонья докладчику бесцеремонный вопрос:
– Какой сорняк порождает тыква?
Карп Степаныч Карлюк отвлекся от сообщения и, поскольку вопрос касался его темы, ответил так:
– Если мы уверены, что овес порождает овсюг, то вполне можем быть уверены, что кормовая тыква порождает сорняк. Какой? Наукой еще не достигнуто, Но почему бы и тыкве как заменителю овса априори не родить что-либо подобное или в этом роде? В этом вопросе открыты широчайшие горизонты в науке, и этот вопрос необходимо изучить, что представляет непосредственный интерес для производства, так как в борьбе с проникновением вредного влияния менделизма это будет еще одним плюсом… – И Карп Степаныч был удовлетворен собственным ответом настолько, что внутренне улыбнулся. (Внешне он улыбался очень редко).
Неожиданно Масловский встал. Он попросил слова и сердито заговорил:
– Это профанация исследований академика Лысенко! Вопрос о происхождении новых видов – серьезный, весьма важный вопрос агробиологии. Есть много фактов, благодаря которым возможно предположить, что гипотезе Лысенко принадлежит будущность. Может быть, со временем что-то из этой гипотезы будет исключено в результате последующих исследований и фактов. И это вполне естественно, ибо любое исследование может не только утверждать предположения или подтверждать чьи-то мысли, но может и отрицать. Да, отрицать. Многие не согласны с Лысенко. Наука развивается в противоположностях, в спорах. Вот так… Люди же, подобные докладчику, готовы всегда любую научную идею, любую гипотезу сразу же превратить в инструкцию. Карлюк превратил в инструкцию гипотезу о происхождении новых видов. Сам Лысенко никогда не утверждал, что сорняки рождаются от всех культурных растений. Вы, Карлюк, не понимаете того, что вы опошляете науку.
Карп Степаныч, прежде чем продолжать сообщение, некоторое время стоял, выпучив глаза. А Масловский при общем молчании иронически заключил:
– Можете продолжать.
Вот что заставило некоторых отвлечься от дремы. В зале зашевелились, выражая свое сомнение в ответе Карлюка. Вот что и заставило думать Ираклия Кирьяновича.
Мы уже знаем и о том, что он не принадлежал ни к кандидатам, ни к докторам, а был наукоруком по призванию. Это обстоятельство заставило его продумывать кое-что, для того чтобы вовремя успевать менять течение мыслей, убеждений и проблем для улавливания момента в научной ситуации. А для этого требуется тоже большое искусство.
И вот сейчас ему, Подсушке, почему-то вспомнились слова священного библейского писания, каковое он постигал еще в гимназии. Думал он так:
«Авраам роди Исаака. Исаак роди Иакова. А Иаков в свою очередь роди… Кого же роди Иаков? Забыл. Неважно: хрен с ним, с Иаковом. Нет, постой, постой… Кажется, есть какая-то связь… Значит, овес роди овсюг. Так. Понятно. А кого роди овсюг? Ведь и он кого-нибудь роди обязательно… Пшеница роди рожь, а рожь, обратно, роди пшеницу – это понятно: и тот роди и тот роди… Но кого же роди овсюг?..»
Он, по возможности незаметно, все-таки высунул кончик языка, но… ответа все равно не нашел. Он лишь искал себе объяснение, чтобы при случае не ударить лицом в грязь и объяснить другому. Сам же он действительно верил совершенно искренне в то, что сорняки рождаются от всех культурных растений. Верил просто, как верит истый христианин в то, что отрок в пещи огненной хотя и должен был сгореть в пепел, не сгорел все-таки и даже не потерял волос. Верил Ираклий Кирьянович и в то, что яровую пшеницу надо сеять именно там, где она не родится: важно – не урожай, а важно, чтобы она сеялась по пласту многолетних трав и вне зависимости от местонахождения этих трав, даже в Архангельске или на Новой Земле.
После воспоминания о библейских предках мысли все-таки не покинули Подсушку. Он продолжал думать так:
«Что это за наука у Масловского?.. „Гипотеза“, „отрицание“, „не все растения рождают сорняки“… Надо же! Как это так – не все? Вот у Карпа Степаныча действительно наука: если тыква не родила пока сорняки, то родит вскоре. „Априори“ – обязательно родит! Раз Карп Степаныч сказал – родит, то, значит, родит».
И это была глубочайшая вера в науку. Так Подсушке легче. А главное – думать гораздо меньше придется.
Филипп Иванович все-таки не уснул. Он украдкой посматривал на соседа, Подсушку, задумавшегося над вопросами науки. И Филиппу Ивановичу пришла мыслью «Сколько таких верующих помогали, помогают и – кто знает! – будут помогать двигать вперед генетику, селекцию, агротехнику, животноводство! Благо тому и бремя того легко, кто верует в непогрешимость инструкций и приказов наукоруков».
А подумав так, Филипп Иванович смотрел на самого докладчика, Карпа Степаныча Карлюка, каковой, как нам известно, был, в противоположность Подсушке, настолько кругл и толст, насколько может быть круглым и толстым человек. Сейчас он казался еще более толстым. До сих пор Филипп Иванович знал, что Карлюк всегда умел выглядеть весьма ученым. Теперь, казалось, вырос он еще больше. До сих пор Филипп Иванович знал, что Карлюк в свое время соискал кандидатскую степень. Теперь же было ясно, что начинается соискание докторской степени. Сейчас он читал уже заключение своего предварительного научного сообщения:
