Текст книги "Короткий триллер"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Ричард Мэтисон (Матесон),Генри Каттнер,Роберт Альберт Блох,Роальд Даль,Роберт Артур,Тэлмидж Пауэлл,Деннис Уитли,Роберт Шпехт,Уильям Бриттен,Нигель Нил
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Роульд Даль
Джеки, Колд и мистер Фиси

Тот день был особенным, и поэтому мы оба проснулись рано. Я отправился на кухню бриться, а Клод сразу же оделся и вышел из дома, чтобы позаботиться о соломе. Кухня помещалась рядом со входом, и из окна видно было, как солнце поднимается из-за деревьев, растущих на вершине горного хребта.

Каждый раз, когда Клод, неся охапку соломы, проходил мимо окна, я глядел на него поверх зеркала и видел запыхавшуюся напряженную физиономию, большую, конусообразную, наклонившуюся вперед голову и наморщенный глубокими, бегущими за линию волос складками лоб. Подобное выражение раньше я видел у него лишь раз – в тот вечер, когда он делал предложение Клариссе. Но сегодня он волновался до такой степени, что даже ходил как-то странно, ступая чересчур мягко, будто бетон вокруг заправочной станции был горячее, чем выдерживали подошвы. Одну за другой он укладывал в заднюю часть автофургона охапки соломы, устраивая удобное местечко для Джеки.

Затем Клод пришел на кухню, и я смотрел, как он ставит на плиту котелок с супом и начинает его помешивать. У него была длинная металлическая ложка, которой он непрерывно помешивал, едва лишь жидкость собиралась закипать. Чуть не каждые полминуты он наклонялся и совал нос в противный, сладковатый парок, поднимавшийся над варившейся в котелке кониной. Вот он принялся опускать в котел приправу – три очищенные луковицы, несколько молодых морковок, горсть жгучих крапивных макушек, ложечку мясного соуса, двенадцать капель масла тресковой печени… И все это проделывалось очень нежно, лишь кончиками больших и толстых пальцев, будто имеющих дело с венецианским стеклом. Взяв из холодильника немного фарша из конины, он отмерил одну порцию в миску Джеки и три порции в другую и, как только суп сварился, поделил его между мисками, наливая поверх фарша.

Именно эту процедуру я наблюдал каждое утро в течение последних пяти месяцев, но никогда она не проделывалась столь напряженно и сосредоточенно. Ни слова, ни единого взгляда в мою сторону, а когда он повернулся и вышел за собаками, казалось, что даже затылком и плечами он шепчет: «О Господи, пусть все обойдется – не допусти, чтобы именно сегодня я сделал что-то не так, как нужно».

Я слышал, как он тихо разговаривал с собаками в закутке, надевая на них поводки. На кухне псы запрыгали, натягивая ремешки и стараясь поскорее добраться до завтрака, перебирали лапами и размахивали здоровенными, будто плети, хвостами.

– Порядок, – произнес, наконец, Клод. – Говори, который?

Обычно по утрам он предлагал пари на пачку сигарет, но сегодня на карту ставилось слишком многое, и я знал, что сейчас ему нужна лишь капелька дополнительной уверенности.

Он смотрел, как я обхожу двоих прекрасных, одинаково высоких, с бархатистой шерстью псов, затем шагнул в сторону, держа поводки на вытянутой руке и давая мне лучший обзор.

– Джеки! – сказал я, применяя старый трюк, который никогда не срабатывал. – Эй, Джеки!

Две идентичные, с одинаковым выражением морды рывком обернулись ко мне и уставились четырьмя яркими, темно-желтыми, одинаковыми глазами. Было время, когда мне казалось, что у одного из псов глаза чуточку темнее по оттенку, чем у другого. А еще было время, когда я считал, будто могу угадать Джеки по более впалой грудине и более мускулистым ляжкам. Но это не оправдалось.

– Ну! – скомандовал Клод. Он надеялся, что именно сегодня я обязательно не угадаю.

– Вот этот. Это Джеки.

– Который?

– Тот, что слева.

– Ага! – вскричал он сияя. – Ты снова ошибся!

– Не думаю, что ошибся.

– Ошибся – да так, что дальше некуда. И послушай-ка, Гордон, я тебе кое-что скажу: все эти последние недели, каждое утро, когда ты пытаешься угадать его… знаешь что?

– Что?

– Я вел этому счет. И результат таков, что ты даже в половине случаев не был прав! С большей удачей ты мог бы подбрасывать монету!

Он хотел сказать, что если даже я, видя их рядышком каждый день, не мог различить собак, то какого же черта мы должны бояться мистера Фиси? Клод знал, что мистер Фиси славится умением распознавать двойника, но знал и то, что невозможно определить разницу между собаками, когда ее просто нет.

Он поставил миски на пол, давая Джеки ту, где мяса было меньше, потому что Джеки сегодня побежит. Отступив, он наблюдал, как они едят, – на лицо вновь легла тень озабоченности, и его большие, светлые глаза смотрели на Джеки тем восторженным, тающим взглядом, который раньше принадлежал только Клариссе.

– Знаешь, Гордон, – произнес он. – Ведь я всегда тебе говорил: за последнюю сотню лет попадались какие угодно двойники – хорошие и плохие, но за всю историю собачьих бегов никогда не было именно таких.

– Надеюсь, ты прав, – ответил я, уносясь воспоминаниями в прошлое, в тот морозный предрождественский день четыре месяца назад, когда Клод попросил на время фургон и, не сказав, куда едет, отправился в сторону Эйлсбери. Я предположил, что он поехал повидать Клариссу, но он возвратился в тот же день, попозже, привез с собой этого пса и объявил, что приобрел его у одного человека за тридцать пять шиллингов.

– Он что, быстро бегает? – спросил я, в то время как Клод глядел на пса, держа его на поводке; мы стояли на площадке, а вокруг падали снежинки, оседая на спину собаки. Двигатель фургона все еще работал.

– Быстро? – произнес Клод. – Да это же самый медленный пес, которого я когда-либо встречал!

– Тогда зачем было его покупать?

– Ну, – буркнул он, сострив хитрую и загадочную мину на грубоватом лице, – мне сдается, что он, пожалуй, немножко похож на Джеки. Как ты думаешь?

– Вроде бы похож, в самом деле…

Он отдал мне поводок, и я повел нового пса в дом обсушиться, а Клод, обогнув дом, зашел в сарай за своим любимцем. Когда он вернулся, и мы в первый раз поставили их рядом, то, помню, он отступил и выпалил «Господи Иисусе!», замерев, будто перед ним встал призрак. Дальше он действовал быстро и спокойно – опустился на колени и принялся сравнивать собак, осторожно и методично. С каждой секундой в нем нарастало волнение, и от этого казалось, что в комнате становится все теплее и теплее. Он продолжал осмотр долго и молчаливо и при этом сличил по масти все пальцы на лапах, включая рудиментарные, а таковых у каждой собаки – восемнадцать.

Наконец он поднялся:

– Послушай, прогуляй-ка их несколько раз туда-сюда по комнате, ладно? – и Клод простоял пять-шесть минут, прислонясь к плите и наблюдал за ними, склонив набок голову, покусывая губы и хмурясь. Потом, будто не веря собственным глазам, опять опустился на колени – проверить еще раз, но посреди осмотра вдруг вскочил и уставился на меня. Лицо у него напряженно застыло, а вокруг глаз и носа кожа странно побелела.

– Ну ладно, – произнес он дрогнувшим голосом. – Знаешь что? Порядок. Мы разбогатели…

А потом начались долгие тайные совещания на нашей кухне; план был разработан во всех деталях, и мы выбрали наиболее подходящий беговой трек. Каждую вторую субботу, два раза в месяц, мы закрывали мою бензоколонку и, невзирая на потерю дневной клиентуры, везли двойника в Оксфорд. Там на поле, неподалеку от Хеддингтона, имелся небольшой паршивенький трек – ничего особенного, лишь цепочка стареньких столбиков со шнурами, обозначавшими дорожки, перевернутый вверх тормашками велосипед, тянущий ложного зайца, и загородка с шестью дверцами. Миновало шестнадцать недель: восемь раз мы привозили туда двойника и зарегистрировали его у мистера Фиси. Сколько же пришлось простаивать в толпе, под леденящим дождем, ожидая, когда на грифельной доске мелом напишут имя нашего пса. Мы назвали его Черная Пантера. Когда наступал его черед, Клод всегда вел его к дверцам – я же ожидал на финише, чтобы не дать добраться до него файтерам – собакам, которых втихомолку приводили на бега цыгане, чтобы разорвать на куски какого-либо пса по окончании состязаний.

Но было, пожалуй, во всем этом и нечто грустное: если призадуматься о том, сколько раз нам пришлось возить пса в такую даль, а потом смотреть и молиться, чтобы он пришел последним – невзирая ни на какие случайности. Конечно, молиться при этом было необязательно, а если говорить всерьез, мы и на минуту не поддавались беспокойству – ведь старина просто-напросто не мог бежать галопом. Он бежал точь-в-точь как краб. И не был последним лишь раз – когда желтовато-коричневый пес по кличке Янтарная молния попал лапой в ямку, получил перелом и финишировал на трех ногах. Но даже и тогда наш побил его еле-еле. Вот таким-то образом мы и добились того, что он расценивался как совершенно безнадежный, а в тот день, когда мы привезли его туда последний раз, все букмекеры, выкрикивая его кличку, упрашивали игроков ставить на него, обещая выплату от двадцати до тридцати к одному.

И вот пришел этот солнечный апрельский день, и настал черед подменить его на Джеки. Клод сказал, что двойника гонять больше не следует, потому что мистеру Фиси это может надоесть и тогда он просто вышвырнет его с состязаний. Клод считал, что наступил точный психологический момент и Джеки должен победить где-то на тридцать-пятьдесят корпусов.

Джеки он получил еще щенком, и сейчас псу было лишь пятнадцать месяцев, но бегун он был хороший, быстрый. В бегах он никогда не участвовал, но мы знали, что скорость у него есть, потому что с семимесячного возраста Клод каждое воскресенье возил его на маленький частный трек в Эксбридж, где и гонял на время, – Джеки пропустил гонки только раз из-за положенных прививок. Клод сказал, что, может быть, ему и не хватит скорости, чтобы победить собак, идущих у мистера Фиси по первому разряду, но в той компании, где он числится сейчас, он сможет выиграть двадцать или минимум десять-пятнадцать корпусов, даже кувыркнувшись разок через голову.

Итак, нынешним утром мне следовало сходить в местный банк и снять со счета пятьдесят фунтов для себя и пятьдесят для Клода – их я ссужу ему под аванс к зарплате. Затем в двенадцать часов нужно будет закрыть бензоколонку и повесить на одну из помп уведомление «Закрыто на весь день». Тем временем Клод запрет двойника в заднем сарайчике, посадит в автофургон Джеки, и мы тронемся в путь. Не могу сказать, будто я волновался так же, как Клод, но ведь для меня-то не решались такие серьезные задачи, как покупка дома и возможность жениться. Да и нельзя сравнивать меня с Клодом – ведь тот чуть ли не в конуре родился, рядом с борзыми, и ни о чем ином целыми днями не думал, кроме домика, разве что по вечерам о Клариссе. У меня же было свое занятие – карьера владельца бензоколонки, не говоря о торговле подержанными автомобилями; но если Клоду захотелось повалять дурака с собаками, я ничуть не против, особенно в таком деле, как сегодняшнее – если оно выгорит. Но, по правде, каждый раз, когда я думал о том, сколько денег мы ставим на это и сколько можем выиграть, у меня в животе что-то вздрагивало…

Наконец псы позавтракали, и Клод вывел их на короткую прогулку в поле неподалеку, а я оделся и поджарил яичницу. Потом отправился в банк и взял все деньги однофунтовыми банкнотами; оставшееся до полудня время пролетело за работой по обслуживанию клиентов.

Ровно в двенадцать я закрылся и повесил на помпу объявление. Из-за дома показался Клод, он вел Джеки и нес красновато-рыжий чемодан.

– Зачем это?

– Для денег, – ответил Клод. – Ты сам говорил, что никто не в состоянии унести в карманах две тысячи фунтов.

Стоял прекрасный весенний день, все было окрашено в желтые тона, живые изгороди взрывались почками, а солнце сияло сквозь бледно-зеленые листья старого бука, растущего напротив, через дорогу. Джеки выглядел отлично, шкура у него блестела, как черный бархат, а мускулистые ляжки выпирали, будто дыни. Пока Клод укладывал в фургон чемодан, пес продемонстрировал короткий танец на задних лапах, затем взглянул на меня снизу вверх и улыбнулся, будто знал, что отправляется на бега, чтобы выиграть две тысячи фунтов и покрыть себя славой. Джеки обладал самой широкой и очеловеченной ухмылкой из всех, какие мне довелось видеть: он не только приподнимал верхнюю губу, но и ухитрялся растягивать пасть так, что виден был каждый зуб, кроме, может, одного-двух коренников. Каждый раз, когда он улыбался, я невольно прислушивался, словно ожидал, что он ко всему прочему еще рассмеется.

Мы влезли в фургон и отправились: я сел за руль, Клод рядом, а Джеки стоял сзади на соломе и поверх наших плеч глядел сквозь ветровое стекло. Клод то и дело оборачивался, пытаясь заставить пса лечь, иначе его могло выбросить на крутом вираже, но тот был слишком возбужден и лишь скалил зубы в ухмылке и размахивал огромным хвостом.

– Ты получил деньги, Гордон? – Клод курил сигареты одну за другой и никак не мог усидеть на месте.

– Да.

– Мои тоже?

– Всего у меня сто пять фунтов: пять, как ты говорил, для заводилы – чтобы он не остановил зайца и не вышло фальстарта.

– Годится, – и Клод жестко, как на сильном морозе, потер ладони. – Годится, годится, годится…

Мы проехали по узенькой Хай Стрит посреди поселка Грэйт Мисенден и заметили старика Рамминса, бредущего в пивную «Конская голова» за своей утренней пинтой; на выезде из деревни мы свернули влево и перевалили через холмистый Читтерс в направлении Принсес Рисборо, а уж оттуда до Оксфорда оставалось миль двадцать с небольшим.

Наступила тишина, и тут оба мы вдруг оказались под воздействием какого-то внутреннего напряжения: мы продолжали спокойно сидеть и молчать, но каждый переживал в душе свои сомнения и опасения, не давая им выхода наружу. Клод продолжал курить, выбрасывая недокуренные сигареты в оконце. Обычно в подобных поездках он болтал как заведенный и всю дорогу в оба конца трепался о собаках – какие штуки он с ними проделывал, что за работенки ему подворачивались, какие места он повидал и сколько денег выиграл. При этом выплывали всякие разности о людских ухищрениях с собаками, о воровстве и жестокостях на собачьих бегах. Но сегодня, как мне показалось, он был не в состоянии болтать, то же происходило и со мной. Я следил за дорогой и пытался не думать о ближайшем будущем, вспоминая разные байки, поведанные Клодом из его практики собачьих бегов.

Клянусь, нет ныне человека, знающего об этом больше, чем Клод, ну а поскольку мы приобрели двойника и решили провернуть это дело, Клод посчитал своей задачей просветить и меня в этом бизнесе. Поэтому к тому времени, по крайней мере теоретически, я знал почти столько же, сколько он.

Начало было положено на первой же нашей «стратегической конференции», проходившей на кухне. Помню, случилось это на следующий день после того, как привезли двойника; мы сидели и поглядывали в окно, ожидая клиентов, тут же Клод растолковывал мне свой план, а я пытался как можно внимательнее следить за ходом его рассуждений. Наконец, мне пришла в голову мысль, которую я и высказал Клоду:

– Не понимаю, зачем вообще использовать двойника. Разве не безопаснее сразу же выставлять Джеки – только приостанавливать его на первой полудюжине бегов, чтобы он приходил последним? И тогда, подготовившись как следует, мы даем ему возможность бежать. Конечный результат тот же, если все проделать с умом, ведь так? И нечего бояться, что нас поймают…

Похоже, то, что я сказал, здорово достало Клода. Он сердито посмотрел на меня:

– Э, ни в коем случае! Я, знаешь ли, против того, чтобы останавливать собаку. И что на тебя нашло, Гордон?

Видно было, что его искренне огорчили мои слова.

– Не вижу в этом ничего плохого.

– Послушай, Гордон: останавливая хорошего бегуна, ты разбиваешь ему сердце. Хороший бегун знает свою скорость – и когда он видит остальных впереди и не имеет возможности их догнать, его сердце разбито. И больше того: ты не предлагал бы подобное, если б знал, какие трюки проделывают некоторые ребята, чтобы остановить своих бегунов.

– Скажи к примеру, какие именно? – попросил я.

– Да любые, какие могут прийти в голову, лишь бы приостановить собаку. А хорошую борзую притормозить не так уж просто: они чертовски храбры и страшно бесятся – нельзя даже позволить им смотреть на бега, чтобы не вырвали из рук повод. Много раз я видел, как пес пытается финишировать со сломанной ногой.

Он помолчал, задумчиво поглядывая на меня большими, светлыми глазами. Видно было, что он дьявольски серьезен и погружен в глубокие раздумья.

– Пожалуй, – продолжал он, – на тот случай, если мы соберемся проделать эту работу как следует, мне нужно тебе кое-что рассказать – тогда ты лучше поймешь, во что мы с тобой ввязываемся…

– Давай, валяй. Я хочу это знать.

С минуту он молча и пристально глядел в окно.

– Главное, о чем следует помнить, – мрачно изрек он, – это то, что все парни, участвующие в бегах, очень изобретательны. Даже больше, чем ты можешь себе представить. – Он запнулся, подыскивая подходящие слова.

– Возьмем, к примеру, различные способы придерживания бегуна: первый и самый обычный – стрэппинг.

– Стрэппинг?

– Да, то есть стяжка. Это самое простое – затягивают, понимаешь, ошейник так, что пес еле дышит. Умник точно знает ту дырочку в ремне, которой следует воспользоваться и на сколько именно корпусов она притормозит собаку. Обычно, пара лишних дырок годится для пяти-шести корпусов. Затяни как следует – и пес придет последним. Я знавал многих бегунов, околевших в жаркий день прямо на треке из-за сильной стяжки. Это мерзость – настоящее удушение. Ну и еще: некоторые владельцы просто увязывают черной лентой два пальца на собачьей лапе. После этого она уже не бежит как следует – это мешает ее балансу.

– Звучит не так уж страшно.

– Есть и такие, что прилепляют им под хвост, поближе к тому месту, где он переходит в туловище, жевательную резинку. Тут уж совсем невесело, – слова Клода звучали возмущенно. – У бегущей собаки хвост чуть движется вверх-вниз, а жвачка держит волоски в самом нежном месте. Нет пса, которому бы это понравилось… Еще применяют снотворные таблетки, сейчас это в ходу. Ориентируются по весу, будто врачи, и отмеривают порошок, исходя из того, на сколько корпусов хотят замедлить собаку – на пять, десять или пятнадцать… Но это лишь самые обычные уловки, в общем-то ерунда. Абсолютная ерунда в сравнении с другими штуками, особенно, если говорить о цыганах. О том, что творят они, противно даже рассказывать – такого злейшему врагу не пожелаешь.

И он рассказал мне об этом, и это действительно страшно, так как связано с насилием и болью… Затем Клод перешел к тому, что делается, когда от собаки требуется выигрыш.

– Чтобы подхлестнуть бегуна, существуют не менее страшные способы, – тихо сказал Клод, и лицо его стало загадочным. – И, быть может, самое простое из этих средств – травка зимолюбка. Если увидишь когда-нибудь собаку с голой спиной или плешинами по всему телу – это и есть зимолюбка. Перед самыми бегами ее сильно втирают в кожу. Иногда пользуются мазью Слоуна, но чаще берут зимолюбку – жжет она ужасно. То есть так сильно, что пес из всей мочи стремится бежать и бежать, лишь бы избавиться от боли… Бывают и особые составы, вводимые через иглу. Возьми на заметку – этот способ новейший, и большинство жуликов на треке им не пользуется из-за собственного невежества. Зато уж парни из Лондона, которые приезжают в больших лимузинах и привозят отборных бегунов, взятых у тренера на денек за наличные, – они-то и пользуются иглой.

Как сейчас вижу Клода – сидящим за кухонным столом, со свисающей с губ сигаретой и сощуренными, чтобы уберечься от дыма, глазами. Он поглядывал на меня и продолжал:

– Тебе необходимо помнить следующее, Гордон: когда им надо заставить пса выиграть, они не остановятся ни перед чем. С другой стороны – ни одна собака не в состоянии бежать быстрее, чем позволяет ее сложение, – что бы с ней ни делали. И если нам удастся записать Джеки в безнадежные, то наше дело выгорит. Ни один бегун из этого списка никогда его не догонит – даже с травкой или с иголками. Хоть бы и с имбирем…

– Имбирь?

– Ну да. С этим самым имбирем все просто, делают они вот что: берут кусочек сырого имбиря величиной примерно с каштан и минут за пять до старта запихивают в собаку.

– В пасть? И пес его съедает?

– Нет… Не в пасть.

Вот так оно и продолжалось. Поочередно мы совершили восемь долгих поездок на трек с двойником, и я все больше узнавал об этом «очаровательном» виде спорта, особенно о том, как замедлить или подстегнуть собаку и о способах применения различных препаратов. Я услышал о «крысиной обработке» – это делалось, чтобы заставить небеговую собаку преследовать ложного зайца, для чего на шею ей привязывали консервную банку с крысой внутри. В крышке банки имеется дырка, по размеру достаточная, чтобы крыса могла просунуть голову и покусывать собаку. Но та не в состоянии ухватить крысу и, естественно, носится будто безумная и получает крысиные укусы – тем чаще, чем больше трясется привязанная банка. Наконец, крысу выпускают, и пес, ранее совершенно послушный и не обидевший даже мышки, в ярости набрасывается на крысу и рвет ее в клочья.

– Проделаешь это несколько раз, – объяснял Клод, – хотя, заметь, я не сторонник этого, – и пес станет настоящим убийцей и погонится за чем угодно, хотя бы и за фальшивым зайцем…

Мы уже миновали Чилтерс и понеслись под уклон, выезжая из буковой рощи на поросшую вязами и дубами равнину, к югу от Оксфорда. Клод сидел рядышком, покуривая и с головой погрузившись в воспоминания; каждые две-три минуты он оглядывался, проверяя, в порядке ли Джеки. Пес, наконец, улегся и, как бы в ответ на то, что нашептывал ему, оборачиваясь, Клод, тихонько шуршал хвостом по соломе, будто понимал слова хозяина.

Скоро мы въедем в деревню Тэйм, с ее широкой Хай Стрит, где в рыночные дни размещают коров и свиней, а когда раз в году в деревне открывается ярмарка, то здесь, в центре, появляются качели, карусели со спаренными автомобильчиками и цыганские фургоны. Клод родился в Тэйме и упоминал этот факт буквально каждый раз, как мы его проезжали.

– Так, – заметил он, едва показались первые дома, – это Тэйм. Я здесь родился и вырос, Гордон, да будет тебе известно.

– Ты уже рассказывал.

– Ух и забавные штуки мы тут проделывали, когда были мальцами, – в голосе его проскользнули ностальгические нотки.

– Ну еще бы.

Он помолчал, потом заговорил о своем детстве, скорее всего, чтобы снять избыток внутреннего нервного напряжения.

– Был у соседей мальчишка, по имени Гилберт Гомм: остренькое личико, как у хорька, да одна нога чуть короче другой. Дикие вещи мы с ним творили, когда собирались вместе. Знаешь, что мы делали, Гордон?

– Что?

– По субботам, когда папаша с мамашей были в пивной, мы отправлялись на кухню и отсоединяли трубу от газовой плиты. Потом забулькивали газ в наполненную водой молочную бутылку, садились и пили ее из чайных чашек.

– Это что, вкусно, что ли?

– Вкусно! Абсолютная гадость! Но мы подбрасывали сахарку, и тогда это казалось не столь противным.

– А зачем вы это пили?

Клод повернулся и недоверчиво уставился на меня:

– Ты хочешь сказать, будто сам ни разу не пил змеиную воду?

– Не могу сказать, что пил…

– Я-то думал, все мальчишки делали это! Это опьяняет совсем как вино, даже хуже – зависит от того, как долго пропускаешь через воду газ. Мы вдвоем по субботам так напивались на кухне, что чуть с ног не валились, и это было восхитительно!.. Пока однажды папаша не поймал нас, придя домой пораньше. Ту ночь я, пока жив, не забуду. Держу я, эдак, молочную бутыль с булькающим газом – красота; а Гилберт уперся в пол коленками и ждет моей команды, чтобы выключить газ. И тут входит отец.

– И что он говорит?

– Господи, Гордон, это было ужасно. Он ни слова не вымолвил: встал возле двери и начал нащупывать поясной ремень. Очень медленно расстегнул пряжку и постепенно потянул его из брюк, при этом не сводит с меня глаз. Был он здоровяком: ручищи, как паровой молот, черные усы, а щеки в лиловатых жилках… Так вот: хватает он меня за курточку и выдает на всю катушку, как только может, используя конец с пряжкой, и честно, Гордон, как перед Господом, я думал, он собирается меня убить. Но он все-таки останавливается и снова медленно и тщательно надевает и застегивает ремень и заправляет рубаху, при этом от него сильно пахнет пивом. А потом, так и не сказав ни слова, выходит прочь и снова направляется в пивную… Самая зверская порка в моей жизни.

– Сколько тебе тогда было?

– Да около восьми, пожалуй, – ответил Клод.

Мы приближались к Оксфорду, и он опять затих, но часто крутил головой, проверяя – как там Джеки, то касаясь, то гладя его по голове, а один раз обернулся и оперся коленями о сиденье, чтобы подгрести к собаке побольше соломы, при этом бормоча что-то насчет сквозняка. Мы миновали окраины Оксфорда, въехали на одну из многих узеньких сельских дорог и вскоре свернули на ухабистую улочку, по которой и устремились, обгоняя немногочисленный ручеек бредущих пешком и едущих на велосипедах мужчин и женщин. Некоторые из мужчин вели с собой борзых. Перед нами ехал большой лимузин, в заднем окне его виднелась собака, помещавшаяся между двумя пассажирами.

– Приезжают отовсюду, – мрачно заметил Клод. – Вот эта скорее всего из самого Лондона – наверное, стащили ее на денек из конуры какого-нибудь большого стадиона. Можно даже предположить, что она с Дерби.

– Надеюсь, она не побежит против Джеки.

– Не беспокойся: все новенькие автоматически включаются в высшую категорию. Именно это правило мистер Фиси соблюдает с особой щепетильностью.

Перед самым полем находились открытые ворота, и жена мистера Фиси выступила вперед, чтобы принять от нас входную плату раньше, чем мы въедем.

– Он бы и чертовы педали заставил ее крутить, если б у нее сил хватило, – сказал Клод. – Старина Фиси не держит ни одного лишнего работника.

Я проехал вдоль поля и остановился в конце цепочки автомобилей, разместившихся вдоль высокой изгороди.

Мы оба вылезли из фургона, и Клод побыстрее обошел машину, чтобы извлечь из него Джеки. Поле для рэйсинга было очень просторным и шло под уклон; мы находились на вершине, и вдали можно было различить шесть стартовых загородок и ряды деревянных колышков, обозначающие беговые дорожки. Трек тянулся по низине, затем круто, под прямым углом, поворачивал и поднимался вверх по склону – туда, где толпился народ и виднелся финиш. В тридцати ярдах за линией финиша стоял перевернутый велосипед для перемещения зайца. Для этой цели обычный велосипед очень удобен, поэтому его и применяют на собачьих бегах. Устройство представляет собой непрочную деревянную платформу футов восьми высотой, опирающуюся на четыре вбитых в землю столбика. На платформе, колесами вверх, закреплен старый велосипед. Заднее колесо находится впереди и направлено в сторону трека: шина с него снята и оставлен лишь металлический обод, к которому крепится один конец шнура, к которому прикреплен заяц. Сзади, как бы верхом на велосипеде, стоит «заводила» и крутит педали руками – колесо вращается и наматывает шнур на обод. Благодаря этому заводила может двигать чучело зайца к себе с любой желаемой скоростью, вплоть до сорока миль в час. После каждого забега кто-нибудь относит зайца вместе с прикрепленным шнуром вниз по склону, к стартовым загородкам, – шнур разматывается с обода, и все готово к новому старту. Заводила, со своей высокой платформы может наблюдать за гонками и регулировать скорость зайца, держа его чуть впереди лидирующей собаки; кроме того, он может в любой момент остановить зайца, сделать фальстарт в том случае, если ему покажется, что побеждает не та собака. Для этого нужно крутануть педали назад и шнур намотается на втулку колеса. То же самое можно сделать и по-другому: внезапно, хоть на секунду приостановить зайца – лидер чуть тормознет, чтобы не потерять «добычу», и тогда его смогут догнать другие собаки… Все-таки важная фигура этот заводила.

Я увидел его уже стоящим на платформе; мощное тело обтягивал синий свитер – опираясь на велосипед, он поглядывал вниз, на толпу, дымя сигаретой.

В Англии существует некий странный закон: подобные состязания можно устраивать на одном и том же участке земли лишь семь раз в год, вот почему все оборудование у мистера Фиси было передвижным. После седьмого раза хозяин просто переходил на очередное поле. Закон его совершенно не тревожил…

Тем временем уже собралась приличная толпа, и справа, в одну линию, начали устанавливать свои будки букмекеры. Клод вытащил Джеки из фургона и повел к группе людей, окруживших невысокого плотного человека, одетого в бриджи для верховой езды. Это и был сам мистер Фиси. Каждый из находящихся рядом с ним людей держал на поводке собаку, и мистер Фиси, не отрываясь, заносил имена бегунов в записную книжку, держа ее в сложенном виде левой рукой; делая вид, будто прогуливаюсь, я подошел поближе.

– Кто у тебя тут? – спросил мистер Фиси, нацеливаясь в записную книжку карандашом.

– Полночь, – ответил мужчина, державший черную собаку.

Мистер Фиси отошел на шаг и внимательнейшим образом оглядел пса.

– Так. Полночь. Я записал.

– Джейн, – произнес следующий владелец.

– Дай-ка глянуть. Джейн… Джейн… да, порядок.

– Солдат. – Этого пса привел долговязый парень с длинными зубами, одетый в темно-синий, лоснящийся от носки костюм. Едва назвав кличку бегуна, он принялся неторопливо почесываться прямо сквозь брюки свободной от поводка рукой.

Мистер Фиси нагнулся, чтобы осмотреть собаку. Долговязый уставился в небо.

– Убери его, – сказал мистер Фиси.

Парень мигом опустил глаза и перестал чесаться.

– Живо убери его.

– Послушайте, мистер Фиси, – чуть шепелявя сквозь длинные зубы, сказал парень. – Уж вы бы не говорили мне эдакие глупости… пожалуйста.

– Отваливай отсюда побыстрее, Ларри, и не отнимай у меня время. Ты все прекрасно понимаешь – я тоже. У Солдата на правой передней лапе два белых пальца.

– Послушайте, мистер Фиси, – повторил владелец. – Вы уже добрых полгода не видели Солдата.

– Хватит, Ларри, перестань. Мне с тобой спорить некогда. – Казалось, мистер Фиси ничуть не сердится. – Следующий! – произнес он.

Я увидел, как держа Джеки на поводке, вперед выступил Клод. Его массивное туповатое лицо будто окаменело, а глаза впились в какую-то точку, эдак ярдом повыше головы мистера Фиси, рука же так вцепилась в повод, что костяшки пальцев напоминали ряд маленьких белых луковиц. Я и сам в ту минуту чувствовал себя не лучше, а тут еще мистер Фиси принялся смеяться.

– Эй! – вскричал он. – Вот и Черная Пантера, вот и чемпион!

– Верно, мистер Фиси, – проговорил Клод.

– Вот что я тебе скажу, – все еще улыбаясь, изрек мистер Фиси. – Можешь забирать его домой, откуда и притащил, мне он не нужен.