Текст книги "Месть Монтесумы"

Автор книги: Гарри Гаррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 4

Воздух был напоен чадом прогорклого жира, ароматами давно почившего картофеля и капусты, запахом легионов кур, промаршировавших через это заведение навстречу участи быть съеденными. Тони сидел на высоком табурете, поставив локти на чисто выскобленную деревянную стойку и прихлебывая последнюю чашку кофе. Свет единственной лампочки под потолком отбрасывал по всей кухне длинные тени и играл пластиковыми бликами в парике Хиггинсона. Тот сидел напротив Тони, глодая холодную куриную ножку. Тони кивнул ему поверх чашки, жалея, что не потратил эти часы на сон, вместо того чтобы хлебать весь тот кофе, который влил в него Хиггинсон.

– Без трех три, – негромко проронил цэрэушник. – Приготовьтесь.

– Да готов я, готов, – пробормотал Тони, уже не в первый раз возжаждав, чтобы все это поскорей кончилось и можно было отправиться в уютную постельку. А еще лучше обратно в Вашингтон, на свою старую работу, подальше от всех этих скверных дел.

– Вот он…

Ровно три. Незапертая задняя дверь беззвучно раскрылась, и на пороге показался мужчина – очевидно, гамбит с незапертой дверью в этих кругах в порядке вещей. Обритая голова, сломанный нос, сабельные шрамы на скулах и выпирающая бульдожья челюсть новоприбывшего выдали его национальность задолго до того, как он раскрыл рот.

– Который из вас специалист по картинам? – сказал он, а вернее, попытался. Но его «из» прозвучало скорее как «исс», «вас» приближалось к «was», а «р» заменял гортанный клекот.

– Ваше имя? – осведомился Хиггинсон, пропустив вопрос мимо ушей.

– Можете звать меня Ганс.

– Или Куртом, так будет куда лучше. Курт Робл, рожден в Гштадте, в Германии, в тысяча девятьсот десятом, вступил в национал-социалистическую партию в…

– Я знаю, что я в вашем verdammte[11]11
  Проклятом (нем.).


[Закрыть] справочнике ЦРУ, так что перейдем к делу, Хиггинсон. Это и есть спец по искусству?

– Он.

Робл сосредоточил внимание на Тони, внимательно смерив взглядом с головы до ног, прежде чем заговорить снова.

– Вы знакомы с этой картиной? – спросил он, показывая снимок.

– Несомненно. Одна из наиболее претенциозных работ художника. Завершена в 1503 году, задний план наверняка написан подмастерьями, но фигуры, а особенно великолепная фигура коня на переднем плане принадлежат кисти мастера. Беренсон ставит ее в ряд лучших работ да Винчи, и я с ним согласен. Далее…

– Хорошо. – Робл снова повернулся к Хиггинсону. – Вот что мы сделаем. Через пять минут подъедет моя машина и остановится у фонаря через дорогу. Мотор будет работать. Один – и только один – человек выйдет через эту заднюю дверь и перейдет улицу. У него в руках будет этот электрический фонарик, который будет включен. Он откроет багажное отделение машины, которое будет не запертое, и с этим фонариком осмотрит картину внутри. Две минуты, не больше. После он придет обратно сюда. Если будут любые отклонения в этом плане, шофер немедленно уедет. Больше одного человека, что-нибудь не так, и сделка отменяется. Остальные тоже могут себе позволить заплатить за эту картину, я уверяю вас. – Он передал Тони фонарик с последним напутствием: – Картина закрыта бронированным стеклом и прикручена болтами, так что даже не думайте разбить и схватить, как у вас сейчас проносится в голове.

– Да у меня и в мыслях не было!

Услышав этот невинный ответ, отнюдь не страдающий наивностью Робл лишь презрительно ухмыльнулся. Потом, поглядев на часы, махнул рукой в сторону двери.

– Приготовьтесь. И наденьте вот это. – Он извлек из бокового кармана тирольскую шляпу с длинным кудрявым пером и вручил ее Тони. – Вы без этого, и водитель уезжает.

Шляпа пришлась Тони почти впору, прильнув ко лбу сырой, засаленной кожаной лентой. Держа включенный фонарик наготове, Тони встал у дверей. Робл смотрел на часы. Тони вдруг охватила ужасная тревога. Впрочем, слишком поздно идти на попятный или пытаться увильнуть в сторону, как бы этого ни хотелось.

– Пора!

Дверь распахнулась, и он шагнул на улицу.

На улице царило полнейшее запустение, фонари отстояли друг от друга весьма далеко, и в промежутках между ними залегла глубокая тьма; по поперечной улице пронесся автомобиль, громко взвизгнув шинами в тишине. Под фонарем на условленном месте стоял черный «Мерседес»-седан с тихо рокочущим мотором. Тони медленно зашагал к нему, видом своим демонстрируя куда больше решимости, чем находил в душе, прекрасно сознавая, что на заднем сиденье темным силуэтом вырисовывается человек, не сводящий с него глаз. Багажник был не заперт, ручка повернулась без труда; сделав глубокий вдох, Тони поднял крышку. Внутри обнаружился прямоугольный предмет, аккуратно укутанный красочным мексиканским одеялом. Полотно. Наклонившись, Тони ухватил уголок одеяла и потянул.

Внезапно голову чуть ниже правого уха прошила боль, столь невыносимая, что в груди зародился хриплый вопль, но сорваться с губ так и не успел, ибо Тони рухнул в черное забытье, даже не набрав в грудь воздуха. Последнее, что он запомнил, – удар о бампер стремительно рванувшего прочь автомобиля. А дальше – пустота.

Как бы он ни поворачивал голову, мука не прекращалась. Незатихающая боль в затылке накатывала мерной пульсацией, а вот боль в лице вспыхивала и гасла, но избавиться от нее не удавалось. Через некоторое время Тони осознал, что глаза его закрыты, но, если их открыть, будет легче разобраться с болью. Открыл. Все вокруг выглядело как-то расплывчато, зато боль в щеках схлынула. Мало-помалу до рассудка дошло, что какой-то человек одной рукой держит его за шиворот, а второй крепко бьет по щекам.

– Прекратите… – промямлил Тони, а мучитель ударил его снова.

– Haben Sie etwas zu verzollen? Schnell!

– Не понимаю… – Опять пощечина.

Тони замахнулся кулаком на обидчика, но тот ловко парировал его свинг. Как только зрение прояснилось, Тони разглядел, что сидит на койке в ярко освещенной комнате, заставленной картонными ящиками. Молодой человек с суровым взором все еще держал его за шиворот. Рядом стоял еще один, загорелый и светловолосый, очень походивший на первого.

– Знаете, я думаю, вы делаете большую ошибку, – вымолвил Тони.

– Я тоже так думаю, – произнес голос позади этих двоих, и они расступились, чтобы пропустить новоприбывшего. Этот являл собой полную противоположность им: пожилой, благообразный и румяный, как Санта-Клаус. Пришедший остановился, безмятежно заложив большие пальцы за бретели белого фартука, опоясывающего обширную талию.

– Просто назовите нам свое имя, молодой человек, бояться вам нечего.

Улыбка у него тоже была, как у Санты, – веселая и ободряющая.

– Я Тони Хоукин, американский гражданин. Не будете ли вы добры объяснить, что это такое вы затеяли со мной?

– Хоукин, американец. Да, действительно, говорите вы и в самом деле как американец.

Улыбка его погасла. Повернувшись к молодым людям, он заговорил с ними на другом языке, содержащем гораздо больше гортанных звуков, чем немецкий, но ни одного умляута. За считанные секунды взвинтив себя до нужной степени, он грозил пальцем и, судя по всему, задавал перцу по полной программе этим двоим, корчившимся под шквалом упреков и выглядевшим, будто нашкодившие подростки. Затем старший отослал их, указав перстом на дверь, и те с явной радостью удалились.

– Угощайтесь. – Толстяк удобно устроился на большой коробке, протянул Тони пачку сигарет, после чего угостился и сам. Тонкие, черные, они источали сильный аромат. – Крепкие, но приятные. – Он чиркнул деревянной кухонной спичкой о седалище собственных брюк. – Позвольте представиться. Меня зовут Яков Гольдштейн.

– Рад познакомиться, мистер Гольдштейн… – Чад горящих табачных листьев вдруг опалил легкие Тони, и он зашелся кашлем. При этом в голове зазвенело, будто ее охаживали кувалдой. Гольдштейн доброжелательно смотрел на него, невозмутимо выдыхая дым ноздрями.

– Фамилия вам о чем-нибудь говорит?

– Извините, нет… сигареты чересчур крепкие. Вы не возражаете?.. – Не дожидаясь разрешения, Тони растер дымящийся цилиндрик подошвой.

– Тогда, быть может, и другая фамилия вам ничего не скажет. Субъект по имени Вильгельм Ульрих Фогель.

– Конечно же, Фогель Стервятник, – с недоумением произнес Тони. – Захвачен израильскими охотниками за нацистскими преступниками в Бразилии, контрабандой переправлен обратно в Германию. Я читал об этом… – Навязчивая кувалда не способствовала мышлению, но его синапсы мало-помалу снова начали функционировать и выдавать результаты. – Фогеля выследил величайший охотник из всех. Гольдштейн?!

Яков Гольдштейн легонько кивнул и глубоко затянулся. На миг в глубине его глаз вспыхнули искорки. Тони вздрогнул, даже не заметив этого, потому что вдруг осознал, что под личиной старого толстячка таится настоящий тигр.

– Итак, теперь мы представились друг другу, вам известно, кто я такой, так не будете ли добры поведать мне, какое вы имеете отношение к Курту Роблу.

– Сегодня ночью я встретился с ним впервые, честное слово.

– Прошу вас, будьте честны, это я ценю. Вы встретились с человеком впервые, однако надели его шляпу, так что мои не в меру горячие сабра[12]12
  Сабра – израильтянин, рожденный на территории Израиля.


[Закрыть] приняли вас за него. Что с ними поделаешь, мальчишки, сила есть – ума не надо, поверьте. Вы надели его шляпу, у вас был ключ от багажника его машины… – Фраза окончилась невысказанным вопросом.

– Я честен. Это дело, ну, несколько запутанное. Просто сделка, вот и все, а шляпа вместо пропуска, ничего более. В багажнике кое-что лежало, он был не заперт, чтобы я мог взглянуть на… нечто важное, и, должен сказать, ваши сабра сорвали сделку и чуть не снесли мне голову. Они напросились на неприятности, Гольдштейн, можете не сомневаться.

Ничуть не смущенный этой угрозой охотник на фашистов прикурил новую сигарету от окурка первой.

– И какого же рода сделка?

– Это секрет.

– Еще бы! Три часа ночи, свидание с хорошо известным военным преступником, организованное через хорошо известного цэрэушника. Закон относится к подобным махинациям не очень приязненно.

– Дело совершенно безвредное, уверяю вас.

– Трудновато мне в это поверить, поскольку у вас было вот это. – Достав пистолет и портсигар-нож, Гольдштейн приподнял их для обозрения. Пистолет невероятно смахивал на револьвер Дэвидсона, который Тони давеча сунул в карман и позабыл. Он с трудом подавил острейшее желание испустить стон.

– Я вам объясню. Средства самозащиты, и только.

– А зачем это вам средства самозащиты? Что это за безвредное дело, если оно требует подобного арсенала?

– Боюсь, этого сказать я не могу. Вопрос национальной безопасности, если точнее. – Хотя бы это можно открыть, раз собеседнику известно, что в деле замешано ЦРУ.

– С каких это пор похищение итальянского национального достояния фашистскими мошенниками стало вопросом американской национальной безопасности?

Тони открыл было рот, снова захлопнул, начал вставать, но передумал и сел. Гольдштейн тепло улыбнулся.

– Здорово, правда? В старые добрые дни такой вопрос на липовых телевикторинах назывался вопросом на шестьдесят четыре тысячи долларов. Подумайте об ответе. Я приготовлю небольшой nosh,[13]13
  Перекус (идиш).


[Закрыть] подкрепимся. Добрый горячий сандвич с pastrami[14]14
  Копченая говядина с пряностями (идиш).


[Закрыть] и стаканчик чаю.

Он вышел, мыча под нос какую-то мелодию, оставив дверь открытой. Через миг Тони встал, стараясь не шуметь, на цыпочках подошел к двери и поглядел в щелку. Гольдштейн за стойкой трудолюбиво нарезал копченое мясо на стрекочущей машинке. Нет ли тут другого выхода? Тони принялся заглядывать за картонные коробки и ящики, пока не наткнулся на дверь, без замка, но с большим засовом. Хорошо смазанным, как выяснилось, когда Тони его отодвинул, затем повернул дверную ручку. Самое время уходить. Дверь открылась так же бесшумно, как и засов, и Тони уставился в холодные зеленые глаза одного из сабра. Поспешно захлопнул дверь, задвинул засов, вернулся и снова уселся на кровать. Гольдштейн возвратился, неся поднос с толстыми сандвичами, обрамленными зелеными ломтиками нарезанных пикулей, а рядом – два стакана чаю, исходящих паром, каждый с кружочком лимона на краю. В желудке сразу заурчало, Тони озарило, что у него маковой росинки во рту не было со времени полета. Он набросился на еду.

– Очень вкусно. И чай тоже.

– Как и следует. Мясо доставляют по воздуху раз в неделю прямо от поставщика из Бруклина. Итак, у вас было время поразмыслить, так что теперь можете поведать, какие у вас дела с Роблом.

Тони пораскинул умом и решил, что некая доля откровенности все-таки нужна, ведь Гольдштейн и без того знает немало. Тони вляпался по уши отнюдь не по своей вине, и если ради собственного освобождения надо нарушить секретность – что ж, значит, секретности нравится нарушаться.

– Я сказал правду, до сегодняшней ночи я его не встречал. Я прибыл в Мексику прямо из Соединенных Штатов, по поводу вышеупомянутого полотна. Я, ну, искусствовед. – Бакалавр искусствоведения, Государственный университет Сан-Диего, хватит с них и этого. – Я должен был взглянуть на картину и опознать ее, ничего более, а Робл сказал, что картина находится в багажнике его машины. Что было бы дальше, я и понятия не имею, клянусь, это чистая правда.

Медленно кивнув, Гольдштейн шумно отхлебнул чаю.

– Искусствовед, а? Возможно. Скажите-ка мне, мистер Эксперт, в каком году родился Микеланджело?

– Микеланджело? Вообще-то с датами у меня туговато. Конечно, в пятнадцатом веке. Умер он почти в девяносто, где-то около тысяча пятьсот шестидесятого, откуда получается, что родился где-то в тысяча четыреста семидесятых. Верно?

– Не исключено. А кто написал «Толедо в грозу»?

– Эль Греко. Мы что, играем в двадцать вопросов и ответов?

– Нет, остался только один вопрос. Где Хохханде?

– Ладно, ваша взяла. Не знаю. Правду говоря, не знаю даже, картина это или живописец, поскольку слышу это имя первый раз в жизни.

– Почему-то я вам верю, мистер Хоукин. Но хочу, чтобы вы запомнили последнюю фамилию и поразмыслили о ней. Уже поздно, вам надо немного отдохнуть. Наум, которого вы встретили у задней двери пару минут назад, отвезет вас на машине назад. До свиданья. – Когда Тони уже переступал порог, Гольдштейн добавил: – Мы еще встретимся.

«Если это от меня зависит, то не встретимся», – подумал Тони, когда израильтянин с ледяным лицом жестом пригласил его в машину. Допрос был нелегкий, и он держался отнюдь не лучшим образом. Быстро прокрутив в голове происшедшее, Тони осознал, что Гольдштейн вытянул из него куда больше информации, чем предоставил. В благодарность за удар по голове Тони выложил все, что знает об операции «Лютик». Ничего не скажешь, славное начало карьеры в роли секретного агента. Единственное, что он не разболтал, – смерть Дэвидсона.

Покойник. В пылу событий Тони напрочь позабыл о нем, а теперь снова впал в глубочайшую депрессию. Что предпринять дальше? Войти в контакт с цэрэушником Хиггинсоном и спросить дальнейших инструкций? Связаться с ФБР? А как насчет коротенького полетика в Вашингтон, чтобы получить приказы на месте? Вроде бы неплохая идея, лучшая из выданных за сегодняшнюю ночь, и Тони все еще лелеял ее, когда автомобиль остановился за углом отеля. Так и не проронив ни слова, израильтянин умчался прочь, а Тони, озаренный холодным сиянием занимающегося утра, побрел к отелю.

Правда ли, что ночной портье посмотрел на него с подозрением, протягивая ключ? Или нервы натянуты до той степени, когда подозреваешь всех и каждого? Тони уже стосковался по мягкой постели. Лифт долго не шел, а затем, поднявшись всего на этаж, остановился. Коридорный – и не просто коридорный, а тот самый коридорный – с радушной улыбкой вошел в лифт и сделал нечто эдакое с панелью управления, что двери закрылись, но кабина не тронулась.

– У меня имеется бесплатная информация для вас, – доложил коридорный.

– Очень мило. Нельзя ли ознакомиться с ней, пока лифт будет ехать вверх?

– Разумеется, нет, а то узнают, что я с вами беседовал. Вы были добры ко мне, так что я буду добр к вам. Вас в комнате дожидается полицейский офицер.

– Да, Господи, это очень любезно с вашей стороны. Эта новость и вправду интересует меня. Пожалуй, лучше мне просто спуститься и мирно удалиться.

– Подобный курс не рекомендуется, поскольку в вестибюле сидит другой офицер, видевший, как вы пришли.

– Что ж, полиция меня не беспокоит! – Вот уж воистину пустая бравада. – Так что пускайте лифт наверх, чтобы я наконец-то покончил с этим и отправился в постель.

– Через коротенькую секундочку. Полагаю, что сперва вы с радостью вознаградите меня за неустанную заботу о вашей безопасности. Когда полицейские прямо-таки кишмя кишат поблизости, мое молчание наверняка придется вам по душе.

– Да, и полагаю, сто песо придется вам по душе.

– Мне бы пришлось по душе на две сотни больше.

Молча заплатив, Тони проводил взглядом благодарного служителя. Лифт снова пошел вверх, зато сам Тони пал духом и в номер шел, как на казнь.

Отперев дверь и переступив порог, он увидел человека, вольготно развалившегося в кресле, человек перелистывал паспорт Тони и копался в содержимом его «дипломата». Заранее заготовленное фальшивое изумление тут же сменилось неподдельным гневом.

– Кто вы такой, черт возьми, и что тут делаете, а?!

Пришелец – симпатичный темноволосый мужчина в деловом коричневом костюме – дружелюбнейшим образом кивнул, положил бумаги на стол и поднялся.

– Конечно же, вы мистер Тони Хоукин, судя по фото на паспорте. Рад познакомиться. Я Рикардо Гонсалес-и-Альварес, лейтенант полиции.

– А что, звание лейтенанта дает вам право вторгаться сюда и копаться в моих бумагах без ордера на обыск?

– Да, совершенно верно, в Мексике звание дает такое право. Особенно когда личность постояльца ассоциируется с известными иностранными шпионами.

Какое преуменьшение! За считанные часы пребывания в Мексике Тони встретил больше шпионов, чем мексиканцев.

– Весьма серьезное и голословное обвинение, лейтенант, да притом совершенно ложное.

– Боюсь, что все-таки правдивое. Уважаемый нами свидетель – назовем его информатором – сообщил, что Джордж Хиггинсон сегодня ночью приходил к вам в номер, притом не единожды, и вы ушли с ним вместе.

– Хиггинсон никакой не иностранный шпион, он американец.

– Мистер Хоукин, я вас умоляю. В нашей стране любой американец – иностранец. А ЦРУ – иностранная секретная служба. Не будете ли теперь любезны открыть мне, какие у вас дела с Хиггинсоном? Будьте лаконичны и, главное, правдивы.

– У меня нет ответа на ваш вопрос.

– Конечно, нет. Как и у нас нет желания терпеть вас в нашей стране.

– Да, совершенно верно, прошу прощения. Ночка выдалась долгая. Я порядком выпил, совсем не спал. Мы выпивали, вот и все. У меня и в мыслях не было, что Хиггинсон – агент ЦРУ, это для меня большая новость. Отец с ним дружит, просил заглянуть в гости и всякое такое.

Гонсалеса это ни капельки не убедило; надув губы, он побарабанил кончиками пальцев по бумагам.

– Не любопытно ли, что он работает на ЦРУ, а вы – агент ФБР? Подобная взаимосвязь пробуждает подозрения, не так ли?

«Вы забрасываете удочку наугад, лейтенант. Понимаете, что нечто затевается, но не знаете, что именно».

– Вообще-то нет. Дело в том, что население Вашингтона состоит почти из одних государственных служащих, они знакомы между собой, навещают друг друга за границей, все очень просто. А если вы действительно просматривали мои бумаги внимательно, как мне кажется, вы наверняка обнаружили, что я не агент ФБР, а работник агентства, управляющий сувенирным киоском. У вас все?

– Пока что. – Встав, Гонсалес направился к двери. – Еще один вопрос. Где ваш сосед по номеру, мистер Дэвидсон?

Тони дожидался этого вопроса, и небрежность тона не застала его врасплох.

– Честное слово, не знаю. – Истинная правда! – Он взрослый человек и вполне способен позаботиться о себе. У нас с ним просто шапочное знакомство, а номер мы сняли вместе из соображений экономии. У нас с ним разные планы на отпуск, уверяю вас.

Лейтенант Гонсалес долгую минуту пристально смотрел Тони в глаза, после чего неспешно кивнул.

– Пока все, мистер Хоукин. Наверно, мы еще свидимся. И ради вашего же блага надеюсь, что вы не впутались ни в какие дела, входящие в конфликт с нашими мексиканскими законами.

– Доброй ночи, лейтенант.

Вот и все. По крайней мере, на время. Закрывая дверь на замок и засовы, Тони обнаружил, что руки у него явственно трясутся. Мысль о глотке виски в качестве средства от трясучки застила от него свет. Тони щедрой рукой плеснул спиртного в бокал, осушил почти до дна, после чего сбросил пиджак и направился к гардеробу, чтобы повесить его. Усталость навалилась на плечи непомерной тяжестью.

Человек, уставившийся на него из шкафа, держал в руке нацеленный пистолет.

– А теперь и мы можем потолковать, сеньор Хоукин, – провозгласил он.