Текст книги "Парк-авеню 79"

Автор книги: Гарольд Роббинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

6

В подъезде было темно, пахло кошками. Сверху доносился надсадный детский плач. Мария торопливо застучала каблучками по ступенькам, и чем ближе подходила к своей квартире, тем громче становился крик. Плакал ее маленький братишка. Из-под двери на грязную лестничную площадку выбивалась тусклая полоска электрического света.

Минуту-другую Мария нерешительно топталась у двери, потом шагнула через порог и, жмурясь, остановилась у входа. Крик младенца резал уши.

В глубине коридора скрипнули под тяжелыми шагами половицы – отчим. Как всегда, без рубашки. Жесткие черные спиральки волос топорщились на бочкообразной груди, вываливались из выреза растянутой хлопчатобумажной майки. Мятые брюки не сходились на животе и держались только на жирных ляжках. Отчим молча сверлил Марию недобрым взглядом заплывших темных глаз. Она кивнула в сторону спальни:

– Почему Питер плачет?

Вместо ответа отчим прорычал:

– Где ты шлялась?

– Ездила купаться в Кони-Айленд.

Он выразительно посмотрел на часы:

– До половины одиннадцатого ночи?

Мария пожала плечами:

– Оттуда долго добираться.

Она попыталась проскользнуть в спальню, но отчим схватил ее за руку и резко повернул к себе:

– А предупредить мать ты, конечно, не догадалась? Ей вредно волноваться. Она и так себя неважно чувствует.

Мария смерила его холодным взглядом:

– Не тебе говорить о ее здоровье. Если бы ты пошел работать, мать чувствовала бы себя намного лучше, по крайней мере, не вкалывала бы из последних сил.

Одутловатое лицо отчима побагровело от гнева. Он замахнулся, однако тут же опустил руку и злобно выругался по-польски:

– У-у, курва проклятая!

Мария презрительно ухмыльнулась:

– Ну, ударь! Ударь. Что же ты? Струсил, алкаш? Попробуй тронуть меня хоть одним пальцем, и мать вышвырнет тебя, как тряпку.

Он обескураженно пробормотал:

– Если бы я не был другом твоего отца, давно бы плюнул на тебя: делай что хочешь.

– Не смей трогать отца! Он заботился о семье, а не валялся с утра до ночи, задрав ноги, и не тратил последние деньги на пиво.

Похоже, Мария попала в больное место – теперь оправдывался отчим:

– Когда мы поженились, твоя мать взяла с меня обещание никогда не работать на высоте. Она сказала, что не хочет потерять и второго мужа.

Несколько мгновений Мария в упор смотрела в его лицо прямым беспощадным взглядом, потом жестко проговорила:

– Ты видел, как падал отец. Скажи честно, дома тебя держит не какое-то там обещание, а страх. Обыкновенный страх.

Он отвел глаза и мрачно буркнул:

– Питер плачет... Пойди посмотри, что ему нужно.

Отчим проводил девушку тяжелым взглядом, быстро достал из холодильника запотевшую банку пива, открыл и двумя жадными глотками опорожнил ее. Золотистая жидкость выплеснулась на небритые щеки, потекла с подбородка на майку. Пустая жестянка полетела в пакет для мусора. Захмелевший мужчина опустился на стул, тупо уставился в какую-то точку перед собой.

Сука она, эта девчонка. Сука, и только. Никакого сладу с ней нет. Как бешеная. И все от того, что он женился на ее матери.

Ребенок больше не кричал, дом затих. В отяжелевшей голове шевелились воспоминания. Когда все это началось? Года три назад? Да, через месяц после того, как отец Марии сорвался с лесов. С двадцать третьего этажа. Не глядя себе под ноги. Генри спокойно шагнул туда, где должны лежать перекрытия... А их не было. На короткий миг он застыл, попытался ухватиться за друга, отчаянно вскрикнул: «Питер!», но тут же камнем понесся к земле. Питер глянул вниз: сверкая на ярком солнце, развевались золотые волосы Генри, а сам он все кувыркался, кувыркался в воздухе... Следом за ним плавно снижалась слетевшая с его головы шапка.

Пиво подступило к горлу. Опять эта проклятая тошнота! Питер задержал дыхание, громко рыгнул и проглотил слюну. Фу, отлегло.

Глядя на Марию, он всякий раз видел перед собой весельчака Генри. Те же золотые волосы, высокие скулы, тот же красивый твердый рот. Даже походка напоминала отцовскую: уверенная и легкая, как у кошки.

Да, а ровно через месяц после похорон он пришел сюда свататься к Кэтти – вдове погибшего друга. По этому случаю Питер надел выходной костюм, в котором ходил на воскресные службы, и купил в соседней лавке коробку самых свежих, самых дорогих шоколадных конфет. Он поднялся по лестнице на второй этаж и, робея, постучал в дверь. Негромкий голос Кэтти спросил:

– Кто там?

Питер откашлялся:

– Это я...

За дверью прошелестели быстрые легкие шаги. Щелкнул замок – перед ним стояла золотоволосая девчонка. Широко открытыми глазами она оглядела праздничный костюм гостя и удивленно протянула:

– Добрый день, дядя Питер.

Он натужно улыбнулся, обежал взглядом коридор и кухню, но Кэтти нигде не было видно. На кухонном столе валялись иголки, нитки, какие-то белые лоскута.

– Привет, Мария. А где мама?

– Одевается.

Девочка посторонилась.

– Да вы входите, дядя Питер.

Он неуклюже перешагнул через порог и протянул подарок.

– Вот. Это конфеты.

Мария чинно приняла подарок и водрузила его на стол рядом с шитьем.

– Спасибо. Мама велела проводить вас в гостиную.

Питер взмок от смущения. Он стащил с головы шляпу и теперь крутил ее в руках, переминаясь с ноги на ногу.

– Не стоит беспокоиться... Мне и на кухне неплохо.

Девочка важно покачала головой:

– Но мама сказала, что я должна проводить вас в гостиную...

Не проронив больше ни слова и не оглянувшись на гостя, она исчезла в неосвещенном коридоре. Питер двинулся следом. Светлая фигурка, словно танцуя, легко скользила в темноте. Питер прибавил шагу, однако тут же споткнулся о какой-то выступ. Мария остановилась, и он почувствовал ее руку на своем плече.

– Держитесь за меня, дядя Питер. А то еще упадете... Я этот коридор знаю наизусть. Могу по нему пройти с закрытыми глазами. Правда, могу.

Питер сжал в потном кулаке маленькую теплую ладонь и, неуверенно ступая, словно слепой, пошел за девочкой. Через несколько шагов Мария остановилась.

– Пришли. Постойте, я зажгу свет.

Девочка отошла в сторону и через секунду щелкнула выключателем. В первое мгновение Питер зажмурился, а когда открыл глаза, замер от неожиданности: лампа за спиной Марии высветила сквозь полупрозрачную ткань контуры тонкого, изящно выточенного тела. Под платьем на девочке не было ничего. Словно завороженный, Питер не сводил с нее глаз. Мария перехватила этот взгляд и лукаво улыбнулась:

– Вы разглядываете мое новое платье, дядя Питер? Правда, красивое? Мама как раз дошила его перед вашим приходом.

Не отрываясь от «платья», Питер поспешно кивнул:

– Да, очень красивое.

Девочка гордо подняла голову: платье понравилось папиному другу, но отходить от лампы она не торопилась и, красуясь перед Питером, повернулась другим боком:

– В этом году я кончаю подготовительную школу.

– Знаю. Генри, то есть... твой отец говорил об этом. Вообще, он очень гордился тобой.

Искрящиеся глаза погасли. Питеру показалось, что Мария вот-вот разрыдается, но она ненадолго замолчала и медленно отошла от лампы.

– В следующем году я пойду в среднюю школу.

С деланным удивлением Питер развел руками:

– Ну и дела! Кто бы мог подумать – уже в среднюю школу. А мне казалось, что ты все еще ребенок.

По-видимому, фальшивый тон задел Марию. Она посмотрела на мужчину снизу вверх и отрезала:

– Я не ребенок. Мне почти тринадцать.

Питеру не хотелось спорить. К тому же две минуты назад он увидел собственными глазами, что девочка сформировалась не погодам рано, поэтому с готовностью подтвердил:

– Да, ты уже выросла.

Марии, однако, ответ показался недостаточно искренним.

– Дядя Питер, можно мне поблагодарить вас за чудесные конфеты и... поцеловать? Ведь вы считаете меня не совсем взрослой, поэтому ничего неприличного в этом не будет.

Питер растерялся, покраснел и окончательно смял за спиной шляпу.

– Наклонитесь, дядя Питер.

В тонком голоске прозвучали повелительные ноты:

– Наклонитесь, а то я не могу до вас дотянуться.

Питер покорно нагнул голову, подставив девочке щеку, однако Мария крепко обхватила руками его шею и поцеловала в губы.

О, это был поцелуй не ребенка, а маленькой женщины. На миг Питер замер. Опомнившись, попытался оттолкнуть прильнувшую к нему девочку, но случайно дотронулся до ее груди и так поспешно отдернул руку, словно схватил раскаленную сковородку. Мария отступила на шаг и насмешливо протянула:

– Спасибо за конфеты, дядя Питер.

Он медленно выпрямился:

– Кушай на здоровье.

Девочка спокойно подошла к двери и уже от порога спросила:

– Теперь вы убедились, что я не ребенок?

Питер обескураженно вздохнул:

– Да-а...

Мария гордо вздернула нос, вприпрыжку помчалась по коридору. Из кухни донесся ее ликующий крик:

– Мама! Мама, дядя Питер принес нам коробку конфет!

Питер облегченно перевел дух: слава Богу, ушла. В памяти всплыли слова, сказанные Генри всего за несколько дней до смерти: «Ну и девчонка растет! Вот увидишь, через пару лет парни станут гоняться за ней, как кобели за точной сучкой». Питер тогда сокрушенно покачал головой: ах, Генри-Генри, да ты совсем слепой. Наверняка от парней нет отбоя уже сейчас.

Он вытянул перед собой руку – пальцы еще хранили упругое прикосновение к маленькой груди, и от этого Питер чувствовал необычное беспокойство. Наконец пришла Кэтти. Она сразу заметила, что друг ее покойного мужа выглядит довольно странно и ведет себя, как нашкодивший мальчишка: прячет глаза, краснеет, но не придала этому никакого значения.

Улыбнувшись старому знакомому, она по-мужски протянула руку. Хозяйка и гость обменялись крепкими рукопожатиями.

– Питер, ты балуешь нас. Не следовало бы приносить конфеты. Они такие дорогие...

Питер удержал ее ладонь в своей:

– Мне хотелось вас чем-нибудь порадовать.

Кэтти мягко забрала руку и опустилась на стул.

– Присаживайся, Питер.

Бросив на женщину оценивающий взгляд, он сел напротив.

Видная... С пышной фигурой... Одним словом, настоящая полька. Не то, что эти тощие американки. Морят-морят себя диетой, пока совсем не высохнут. Посмотреть не на что – спички. Вот Кэтти – другое дело. А как стряпает! Пальчики оближешь.

Питер вспомнил изумительные сэндвичи, которые Кэтти давала мужу на завтрак. Питер жевал заветренную колбасу, приготовленную ему неряшливой квартирной хозяйкой и завидовал Генри. Да, завидовал... Тогда он говорил другу, что женился бы на такой, как Кэтти. Но где ее найти? Генри смеялся и называл Питера разборчивым женихом. Напрасно ты смеялся. Генри... Твоему другу давно нравилась твоя жена, но этого никто не замечал.

Хозяйка прервала неловкое молчание:

– Хочешь, я сварю свежий кофе?

– Не беспокойся. Мне неловко тебя затруднять.

– Ну какие же в этом трудности?

Они снова замолчали. Через несколько минут Кэтти спросила по-польски:

– Тебе понравилось новое платье Марии?

– Да, очень. Знаешь, девочка стала совсем взрослой. Настоящая барышня.

– В пятницу у нее выпускной вечер.

– Генри часто говорил о Марии.

Кэтти сдавленно всхлипнула и отвернулась.

Слезы стекали со щек на стиснутые под подбородком руки.

– Извини, я не хотел.

– Никак не могу поверить... забыть. На меня сейчас столько всего навалилось! Не знаю, что и делать. Раньше все решал Генри. Я жила, как за каменной стеной.

Питер встал, еще раз с ног до головы оглядел Кэтти. Вот она – настоящая женщина с его родины. Знает свое место. В Польше все решают мужчины, не то что здесь – в Америке. Такая жена ему подходит. В голове у Питера появилась неожиданная мысль, и он торжественно соврал:

– Кэтти, я должен тебе кое-что сказать. Генри просил меня позаботиться о вас с Марией, если... если с ним что-нибудь случится.

Слезы высохли так же быстро, как и появились. Кэтти изумленно смотрела на гостя.

– Генри просил? Это правда?

Он молча кивнул.

– Так вот почему ты приходишь к нам каждую неделю.

Питер еле слышно выдавал:

– Сначала поэтому, но теперь...

Кэтти опустила глаза:

– А теперь?

– Чтобы увидеть тебя.

Как постылые оковы, с Питера слетела привычная робость. Рядом с Кэтти он чувствовал себя решительным и смелым.

– Поверь, я хочу сделать вас счастливыми. И тебя, и Марию. В комнате стало тихо. Кэтти долго молчала, потом положила свою ладонь на его руку:

– Спасибо тебе за все. Ты очень добр к нам.

Они перешли на прибранную кухню, где переодевшаяся в домашнее платье Мария готовила уроки. На столе рядом с учебниками стояла полупустая коробка. Девочка улыбнулась перепачканным в шоколаде ртом.

– Классные конфеты, дядя Питер.

– Я рад, что угодил.

Кэтти сварила душистый кофе, а когда разливала его по чашкам, будто невзначай, спросила:

– Мария, ну как тебе нравится дядя Питер в роли отца?

Девочка замерла, потом недоуменно покосилась на гостя:

– Что ты этим хочешь сказать, мама? Я не понимаю.

Кэтти радостно улыбнулась:

– Я хочу сказать, что мы с дядей Питером собираемся пожениться.

Неожиданно Мария вскочила.

Коробка перевернулась, конфеты посыпались на пол.

– Нет!

В этом крике было столько боли, что опешившие взрослые молча уставились друг на друга. Девочка заплакала, и мать попыталась ее успокоить:

– Мария, ты не знаешь, как трудно женщине жить одной. Когда-нибудь ты поймешь, что рядом всегда должен быть мужчина, который возьмет на себя все заботы.

Мария захлебывалась слезами:

– Не надо, мамочка. Прошу тебя. Разве нам плохо вдвоем? Ведь мы справляемся.

Она вытерла руками мокрое лицо и горестно выдохнула:

– Никто не сможет занять папино место.

Кэтти ласково погладила Марию по растрепавшимся волосам:

– Никто и не собирается его занимать, глупышка. Просто дядя Питер очень любит нас и хочет заботиться о тебе и обо мне.

Лицо девочки передернула гримаса ожесточения:

– Неправда! Неужели ты поверила этому жалкому, грязному, потному... этому ничтожному человечку? Он обманул тебя! Посмотри, какой он черный! Отец был другим!

В голосе Кэтти зазвенел металл:

– Мария, не смей грубить своему новому отцу!

– Он мне не отец! И никогда им не будет.

Мария повернулась и, хлопнув дверью, выбежала из кухни.

Питер и Кэтти остались молча сидеть за столом.

Он подумал: да-а, штучка! Дикарка. Ну, ничего, пара трепок, и станет шелковой. Придется заняться ее воспитанием сразу после свадьбы. Хорошая дрессировка и не таких обламывала.

Кэтти обошла стол, положила руку на его плечо:

– Не расстраивайся, Питер. Мария плохо себя чувствует. Вчера у нее начались первые месячные. Ты ведь знаешь, какими нервными бывают в это время девочки. Вот увидишь, все будет хорошо.

7

Прохладные утренние лучи прорвались в узкую щель между домами и осветили убогую обстановку небольшой квартирки.

Тихонько отворив дверь, Кэтти заглянула в детскую. Личико спящей Марии казалось мягким и беспомощным, как у маленького ребенка, а тихое дыхание – почти незаметным. Кэтти знала свою дочь именно такой – прелестной доброй девочкой. И вот теперь... что-то разрушилось, что-то сломалось.

Она на цыпочках подошла к колыбельке сына, осторожно ощупала ребенка. К удивлению, пеленки были сухими, но от прикосновения малыш зашевелился и несколько раз пискнул. Кэтти быстро посмотрела на дочь – так и есть, Мария проснулась.

– Доброе утро, мама.

Кэтти обиженно поджала губы. Вчера дочка заставила ее поволноваться, явившись домой в одиннадцатом часу ночи.

Мария отбросила одеяло и потянулась. Оказалось, что она спала совершенно голой. Некоторое время Кэтти завороженно рассматривала удивительно белую кожу на груди дочери, неестественно белую в сравнении с густым загаром плеч, потом стыдливо отвернулась:

– Мария! Сейчас же оденься! Сколько раз говорила, чтобы ты не ложилась в постель без одежды! Это безнравственно!

– Но, мама, сейчас даже без одежды жарко спать! Как в пекле. Да и кто меня может увидеть?

– Может увидеть или нет – какая разница? Запомни, спать голой просто неприлично. Так ведут себя только животные.

Девушка молча поднялась, достала из комода и нехотя надела пижамную куртку. Наряд едва доставал ей до бедер, однако Марию это совершенно не смущало. Она подошла к матери и чмокнула ее в щеку.

– Не сердись, мамочка.

Кэтти попыталась сурово нахмурить брови, но в конце концов не выдержала и улыбнулась:

– Не подлизывайся, лиса. Я знаю твои фокусы.

Беззаботно рассмеявшись, Мария потерлась щекой о материнское плечо.

– А я вчера ездила на пляж. Видишь, какой загар.

– Вижу-вижу.

Кэтти открыла рот, чтобы выспросить подробности, но дочь ее опередила.

– Представляешь, у друзей Фрэнси дом в Кони-Айленде, в Морских Воротах.

Эти слова буквально потрясли Кэтти. Она всплеснула руками:

– О! Морские Ворота! Такой богатый район! Родители этой подружки, видать, очень богатые.

– Да, у них куча денег. А в Нью-Йорке они живут на Парк Авеню.

Мария предпочла не уточнять, кто именно живет в Кони-Айленде: подружка или друг. К счастью, в этот момент заплакал ребенок, и разговор сам собой прервался. Вынув малыша из колыбельки, Кэтти прижала его к груди и поверх пушистой головки строго посмотрела на дочь:

– Все равно ты поступила скверно. Прежде чем куда-нибудь ехать, девочка твоего возраста должна зайти домой и предупредить родителей. Я ужасно волновалась.

– Не было ни секунды, мам. Мы рванули сразу после школы.

– Ну хорошо... А почему ты явилась так поздно?

Кэтти положила младенца в постель, перепеленала.

– Пришлось остаться на ужин...

Кэтти скользнула взглядом по оживленному лицу Марии:

– Больше никогда не делай так. Отец так волновался. Мы оба...

Девушка перестала улыбаться, в глазах появился недобрый блеск:

– Зачем это я ему понадобилась? Пиво кончилось, что ли?

– Мария! Разве можно говорить такие гадости о своем отце?

Девушка спокойно подошла к шкафу, достала вытертый халатик, накинула на плечи, потом повернулась к матери и отчеканила:

– Он – не мой отец. Запомни.

Кэтти тяжело вздохнула:

– Ну что ты все время твердишь: не мой отец, не мой отец. Питер любит нас и мечтает подружиться с тобой. Разве он виноват в том, что ты ни разу не захотела с ним поговорить по-человечески?

Мария словно оглохла. Она молча взяла с комода зубную щетку и на ходу бросила матери:

– Отдохни. Я сама приготовлю Питеру еду.

На кухне девушка налила в кастрюльку воды, поставила туда бутылочку с молоком и водрузила все это на плиту. За несколько минут умылась и с теплой бутылочкой вернулась в детскую.

Мать поднялась с постели.

– Покорми Питера, ладно? И быстрее иди завтракать, а то опоздаешь в школу.

Кэтти вышла. Мария наклонилась к малышу, показала ему бутылочку и ласково пропела:

– Ну, хочешь кушать, Питер? Хочешь? Конечно, хочешь.

В темных глазенках вспыхнул огонек осмысленного выражения. Пухлые ручки потянулись к бутылочке, слюнявый ротик растянулся в беззубой улыбке.

– Ты мой хорошенький...

Надев на бутылочку соску, она сунула ее ребенку. Маленький Питер радостно хрюкнул, сжал резинку голыми деснами и сосредоточенно зачмокал.

Мария внимательно оглядела малыша:

– А ну-ка скажи, свалишься ты отсюда или нет, пока сестра будет одеваться? Я думаю, не свалишься.

Девушка погладила младенца по мягкому животику, достала из шкафа одежду, скинула пижамную куртку. Мурлыча под нос модную песенку, натянула трусики и уже взяла лифчик, но тут почувствовала на себе чей-то липкий взгляд и опустила руку. Медленно подняла глаза к висящему перед ней зеркалу. В тусклом стекле отражалась открытая дверь детской, часть кухни и сидящий возле стола отчим. Он жадно разглядывал девушку. Мария презрительно ухмыльнулась, не торопясь надела лифчик, потом подошла к двери и смерила отчима ненавидящим взглядом. Захлопнула дверь.

Брат и сестра закончили свои дела одновременно: девушка оделась, а младенец высосал положенное ему на завтрак молоко. С малышом на руках Мария вышла из детской. Отчима на кухне уже не было. Девушка отдала ребенка матери и села за стол. Перед ней стояла мисочка с неаппетитной слизистой массой.

– Опять овсянка?

– Между прочим, тебе овсянка очень полезна. Ешь.

Мария уныло сунула ложку в липкое варево. Больше всего ей сейчас хотелось курить, но при матери она этого делать не решалась. Придется потерпеть.

– Спасибо, я не голодна.

На кухню ввалился отчим – обрюзгший и раздраженный. Еще с порога он принялся отчитывать падчерицу:

– Что, овсянка слишком проста для твоего изысканного вкуса? Еще бы – плебейская еда. Может быть, ты предпочла бы яичницу с ветчиной?

Мария бросила на него враждебный взгляд.

– Честно говоря, я предпочла бы именно это.

Отчим неуклюже плюхнулся на стул, повернулся к Кэтти и прорычал:

– Каково, а? Поди, стыдится, что мы бедны и не трескаем по утрам яичницу с ветчиной?

Глаза девушки потемнели от гнева:

– А мы не были бы так бедны, если бы ты перестал лакать свое пиво и пошел зарабатывать деньги.

Питер обиженно вздохнул и заныл, обращаясь будто бы только к жене:

– Вот чего в ней нет, так это уважения к своим родителям. Одни оскорбления! Оно и понятно: где ей набраться чему-нибудь путному, если она шляется по ночам неизвестно с кем.

Мария вскинула голову:

– Своих родителей я уважаю! Но не тебя.

Кэтти хлопнула ладонью по столу:

– Мария! Замолчи!

Девушка раздраженно подвинула к себе миску:

– Пусть он не цепляется ко мне.

Пытаясь успокоиться, попробовала проглотить пресную холодную кашу. Отложила ложку. Кэтти не унималась.

– Отец прав. Ты не имеешь права ему грубить. Он заботится о тебе...

– Враки!

Мария вскочила из-за стола, грязная ложка свалилась на пол.

– Он заботится только об одном человеке – о самом себе. И больше ни о ком. Если бы твой замечательный муженек был мужчиной хоть наполовину, он ни за что не позволил бы тебе работать ночами. Да пойми же наконец – он пиявка. Пиявка!

Кэтти вскинула руку. Звонко хлопнула пощечина. Еще не осознав происшедшего, девушка прижала ладонь к пунцовой щеке. Минуту в кухне стояла мертвая тишина, потом Мария с ужасом выдохнула:

– Ты ударила... меня?

С трудом сдерживая рыдания, Кэтти попыталась говорить твердо, но голос дрожал:

– Да, чтобы научить уважать родителей.

Широко открытые глаза дочери наполнились слезами, и Кэтти умоляюще протянула к ней руки:

– Мария! Мария...

Девушка не заплакала и словно окаменела. Она посмотрела на мать холодно, отстраненно, будто видела впервые, потом отодвинулась, как отодвигаются от чужого человека.

– Мария!

– Извини, мама. Мне очень жаль.

Мария повернулась и тихо вышла из кухни, потом из квартиры. Хлопнула входная дверь.

Кэтти поняла, сердцем почувствовала, что дочь ушла от нее навсегда. Давясь рыданиями, она повернулась к мужу:

– Что я наделала! О, господи, что я натворила! Бедная моя девочка!

Питер не шелохнулся, будто весь этот крик не имел к нему никакого отношения. Он был спокоен, и только недобрая улыбка выдавала его торжество.

– Ты поступила правильно, Кэтти. Давно бы так.

Она перестала плакать.

– Думаешь, это поможет?

Питер глубокомысленно надул щеки:

– Да, конечно.

Кэтти внимательно посмотрела на Питера... В голове забрезжила слабая догадка, но как раз в эту минуту закричал ребенок. Она прижала к себе плачущего сынишку и застыла, глядя в одну точку. Ее раздирали сомнения.

О, как хотелось поверить в то, что она справедливо наказала Марию, в то, что другого выхода не было и ничего страшного не произошло, И чем больше Кэтти убеждала себя во всем этом, тем больнее ныло сердце от тяжелого предчувствия: случилось непоправимое.