Текст книги "Камень для Дэнни Фишера"

Автор книги: Гарольд Роббинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 13

Чья-то рука сильно тряхнула меня за плечо, и я сел в кровати, сонно потирая глаза. В ушах у меня гремел голос Сэма: «Где она?»

Глаза у меня мгновенно распахнулись. Постель рядом со мной была пуста. Мягкая серость утра уже вползла в домик. Сэм с налитыми кровью глазами сердито смотрел на меня. – Где она? – снова заревел он.

Я глупо уставился на него. Я не знал, что ответить. Сердце у меня испуганно колотилось. В домике кроме нас никого не было, но я слишком перепугался, чтобы лгать.

Он схватил меня за плечи и вытащил из постели. – Не пытайся лгать мне, Дэнни! – грозно сказал он, размахивая кулаком у меня под носом. – Я знаю, что она была здесь. Портье сказал мне, что она не снимает номера, она остановилась здесь. Ты спал с моей девушкой!

Я открыл было рот, чтобы ответить, но оказалось, что в этом нет необходимости. В дверях раздался голос Сейл.

– Кто твоя девушка, Сэм?

Мы оба обернулись и с удивлением увидели ее. Я инстинктивно схватился за простыню и завернулся в нее, когда хватка Сэма ослабла. На ней был купальный костюм, с которого после бассейна все еще капала вода. От ее ног на полу остались мокрые следы, когда она подошла к нам. Она остановилась перед Сэмом и посмотрела ему в лицо.

– Так кто же твоя девушка, Сэм? – спокойно повторила она.

Тут пришла его очередь смутиться. – Ты же сама приехала сюда ко мне, проговорил он.

Глаза у нее стали большими. – Я тоже так думала, Сэм, – сказала она все тем же низким голосом, – но все оказалось не так. – Она отступила на шаг от него и оглянулась. – Но ты все-таки не знаешь, почему я на самом деле приехала сюда, так ведь, Сэм?

Он покачал головой и посмотрел на меня. Я уже натягивал на себя штаны. Он снова повернулся к ней.

Она говорила низким и жестким голосом, не глядя ни на кого из нас. – Я приехала сюда, чтобы сказать тебе, что поверила всем твоим обещаниям.

Что разведусь с Джеффом и буду жить с тобой.

Сэм сделал шаг в направлении к ней. Она подняла руку и оттолкнула его. Снизу вверх она смотрела ему в глаза.

– Нет, Сэм, – быстро сказала она. – Это было вчера. Сегодня же совсем другое дело. Я стояла совсем рядом с телефоном, когда ты разговаривал с Дэнни вчера вечером, и слышала все, что ты говорил. – Губы у нее скривились в горькой усмешке. – И тут-то я впервые все поняла. О тебе, о себе. Впервые я была совершенно откровенна сама о собой. Дело не в том, что ты мне нужен, или я тебе нужна. Дело в том, что мы одинаковы. Мы просто хотели. Точка. Кого? Это не имело значения.

Она взяла со стола сигарету и закурила. – А теперь убирайтесь оба отсюда к чертям, я хочу одеться.

В дверях я обернулся. Я так и не понял и половины из того, о чем она говорила, но некоторым образом я был ей благодарен. Она не смотрела на меня, а просто дымила сигаретой.

В неловком молчанье мы с Сэмом пошли к гостинице, и наши ботинки скрипели на росистой утренней траве. Голова у него была опущена, казалось, он глубоко задумался.

– Извини, Сэм, – сказал я.

Он даже не посмотрел на меня.

– Я ничего не мог поделать. Она была вне себя, – продолжил я.

– Заткнись, Дэнни, – грубо оборвал он меня.

Наши шаги глухо простучали по деревянным ступенькам гостиничного крыльца, и мы прошли к стойке портье. Я зашел за прилавок и взял сводку. – Я уеду, как только подведу итоги, – принужденно сказал я.

Он задумчиво посмотрел на меня. – Зачем? – спросил он.

Я удивился. – Ты же знаешь почему, – ответил я.

Он улыбнулся вдруг, протянул руку и взъерошил мне волосы. – Не бери в голову, чемпион. Никто ничего и не говорил о твоем отъезде.

– Но, Сэм...

К чертям! – громко засмеялся он. – Ведь не думал же я, что ты останешься малышом навсегда. И к тому же, пожалуй, ты мне сделал при этом услугу.

Я уехал на следующий день после Дня труда с шестьюстами долларами в кармане. Положил деньги на кухонный стол, чувствуя себя почти чужим в доме. За это лето все мы очень изменились.

Я вырос еще больше. Я уже больше чем на голову выше отца и матери.

Казалось, что они как-то неопределенно съежились. Они оба похудели по сравнению с весной, круглые щеки отца стали впалыми, а под глазами у него странные голубые круги. У матери волосы стали совсем седыми. На этот раз они и не скрывали своего отношения к деньгам. Нужда была слишком очевидна.

О многом мы переговорили во время первого совместного ужина, но кое-что осталось недосказанным. Да так оно и лучше. Незачем говорить о том, что мы и так знали. Это было написано у нас на лицах и выражалось в том, как мы говорили и действовали.

После ужина я вышел посидеть на крыльцо. Рекси подошла ко мне и растянулась рядом. Я почесал у нее за ухом. – Ты скучала без меня, девочка? – тихо спросил я. Она помахала хвостом и положила голову мне на колени. Конечно же, она скучала. Она была рада, что я дома.

Я посмотрел на улицу. И она тоже изменилась за это лето. Ее заасфальтировали, и от этого она стала ярче и новей.

Вышла Мими и села на ступеньку рядом со мной. Мы долго сидели так молча. Толстяк Фредди Конлон вышел из дома и, увидев меня, поздоровался. Я помахал рукой и посмотрел ему вслед.

Наконец Мими заговорила. – Нынче летом Марджори-Энн обручилась.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Да, – мимоходом ответил я. Я уже не испытывал к ней никаких чувств. Она была объектом моего детства, – С полицейским, – продолжила Мими. – Они поженятся, когда она закончит школу в январе. Он гораздо старше ее. Ему уже за тридцать.

Я повернулся и посмотрел на нее. – Ну и о чем тут беспокоиться? – прямо спросил я.

Она покраснела. – Я просто тебе рассказала о том, что произошло здесь за лето, – обиженно произнесла она.

Я снова отвернулся и стал смотреть на улицу. – Ну и что? – спокойно ответил я. По крайней мере здесь ничего не изменилось. Не прошло и нескольких часов, как мы уже опять ссоримся с Мими.

Голос у нее стал тверже и принял какой-то несносный тон. – Я думала, ты любишь ее.

Я чуть не улыбнулся про себя. – С чего это ты взяла?

Она посмотрела на Рекси, лежавшую между нами, и почесала ей голову. – Я думала, что она тебе всегда нравилась. Она говорила мне..

– Что она тебе говорила? – прервал я ее.

Наши глаза встретились в молчаливой борьбе. Она первой опустила взгляд. Я же по-прежнему смотрел на нее, широко раскрыв глаза и не мигая.

– Она, она говорила мне, что у вас с ней было, – промямлила она.

– Что было? – напирал я.

– То, чего нельзя делать, – ответила она, разглядывая свой маникюр.

– Когда ты уехал в июне, она сказала мне, что боится, как бы у нее не было ребенка.

Я вдруг улыбнулся. – Да она с ума сошла! – взорвался я. – Я даже не трогал ее.

По глазам Мими было видно, что у нее отлегло на душе.

– Правда, Дэнни?

Я все еще улыбался. Я вспомнил, что случилось в деревне. Марджори-Энн совсем спятила. Никто еще никогда не беременел от пальца. Я снова посмотрел на нее. – Правда, Мими, – тихо ответил я. – Ты же знаешь, что я тебе врать не буду.

Она улыбнулась мне в ответ. – Я в общем-то и не верила ей, Дэнни. Она так часто фантазирует. Она слегка коснулась моей руки. – Я рада, что она выходит замуж и уезжает отсюда. Она мне больше не нравится.

Мы молча смотрели вдоль улицы. Начало смеркаться и уличные фонари вдруг вспыхнули желтым светом.

– Дни снова становятся короче, – сказал я.

Она не ответила, и я повернулся к ней. В свете уличного фонаря она была похожа на ребенка, черные волосы падали ей на плечи. Хотя она была старше меня на два года, я чувствовал себя гораздо старше. Может быть это оттого, что у нее такие черты лица. У нее была тонкая кость, а рот неясно выражен. Интересно, ее кто-нибудь уже целовал? То есть по настоящему.

Затем я быстро отогнал от себя эту мысль. Только не моя сестра, она не такая девушка.

– Отец с матерью выглядят уставшими, – сказал я, – меняя разговор. – В городе, должно быть, очень жарко.

– Не только поэтому, Дэнни, – ответила она. – Ничего хорошего нет.

Дела идут плохо, и мы должны по всем счетам. На позапрошлой неделе молочная компания чуть ли не перестала нас обслуживать. Хорошо, что я устроилась работать на полставки в «А и С», иначе было бы еще хуже.

Я вытаращил глаза. Я знал, что дела неважны, но не думал, что все настолько уж плохо. – Я и не знал, – сказал я. – Мама ничего не писала об этом в письмах.

Она серьезно посмотрела на меня. – Ты же знаешь маму. Она никогда и не напишет об этом.

Я не знал, что сказать. Полез в карман и достал пачку сигарет. Сунул одну себе в рот и уже стал было прикуривать, как она прервала меня.

– И мне, Дэнни, – попросила она.

Я протянул ей пачку. – Я и не знал, что ты куришь, – удивленно сказал я.

– И я не знала, что ты куришь, – возразила она. Она посмотрела на дом. – И надо быть поосторожней, чтобы мать не видела, а то нам достанется обоим.

Мы вместе посмеялись и стали держать сигареты в кулаке.

– Как я рада, что кончаю школу летом, – сказала Мими. – Тогда я, может, сумею найти работу и смогу по настоящему помогать.

– Неужели все так уж страшно, а? – задумчиво произнес я.

– Да, – просто ответила она. – Мама даже поговаривает о том, чтобы отказаться от дома. Мы не успеваем платить до закладной.

– Этого нельзя делать! – Я теперь не на шутку взволновался. Это же мой дом! Да поверить в это просто невозможно.

Мими выразительно пожала плечами. – Можно или нельзя – это от нас не зависит. У нас просто кончаются деньги.

Некоторое время я помолчал. Я уже больше не ребенок, и никогда по настоящему и не верил, что это мой дом, как когда-то говорил отец, но я не хотел выезжать из него. Мысль о том, что в доме будут жить другие люди, другая семья будет есть в столовой, кто-то другой будет спать в моей комнате, тревожила меня. Мне здесь нравилось, и я не хотел уезжать отсюда.

– Может мне надо уйти из школы и поступить на работу, – осторожно начал я.

– Дэнни, нельзя! – протестующе воскликнула она. Тебе надо кончать школу. Мама с папой так настроены на это.

Я промолчал.

– Не беспокойся, Дэнни, – утешительно произнесла она, кладя мне руку на плечо. – Все образуется. Я знаю.

Я с надеждой посмотрел на нее. – Ты правда так думаешь?

Она улыбнулась. – Конечно. Она поднялась на ноги и бросила сигарету.

– Пойду-ка помогу мыть посуду, а то мама задаст мне.

Как мне хотелось думать, что она права! Она должна быть права. Мы просто не можем уехать отсюда. Что касается меня, так на свете просто не было другого места, где можно было бы жить.

Глава 14

Меня зовут Дэнни Фишер. Мне пятнадцать лет и четыре месяца. Я учусь в шестом классе средней школы Эразма Холла и хожу в первую смену. Сейчас час дня, и на сегодня уроки кончились. Я стою на углу Флэтбуш и Черч-авеню и смотрю на поток школьников, возвращающихся домой.

Говорят, в школе более трех тысяч учеников, и кажется, что сейчас все они проходят мимо этого угла. Они смеются, некоторые ребята заигрывают с девочками. С завистью в глазах я смотрю на них. Их ничто не заботит.

Их ничто не тревожит до завтрашнего дня, когда надо будет возвращаться в класс. А у меня другое дело. У меня есть дом, который я хочу сохранить во что бы то ни стало. Поэтому мне надо идти работать. Я смотрю на часы в витрине. Уже несколько минут второго. Я тороплюсь, так как мне в половине второго надо быть на работе.

Я иду по Флэтбуш-авеню. Сейчас конец октября, и уже чувствуется первый холодок зимы. Я плотнее запахиваю свою куртку. На минутку я останавливаюсь у кинотеатра и читаю афиши. Кажется, неплохая картина, и пока я там стою, некоторые ребята из школы идут ее смотреть. Мне тоже хотелось бы попасть в кино, но времени нет. Я опять иду дальше.

Прохожу по оживленному торговому кварталу. Лавки здесь поменьше, и они рассчитаны на местного покупателя в отличие от тех магазинов, что расположены рядом со школой. Я ускоряю шаг. Здесь почти что не за что зацепиться взглядом и нечему удержать меня.

Через полчаса ходьбы я добрался до шести углов, где сходятся Флэтбуш и Нострэнд. Здесь конечная станция ветки Флэтбуш линии метро ИРТ.

На этом перекрестке много продовольственных магазинов: «А и П», Бохэка, Роулстона, Даниэля Ривза, Фэер Март. В этот последний я вхожу и иду по длинному узкому магазину.

Мужчина за прилавком поднимает взгляд и орет мне. – Пошевеливайся, Дэнии. У нас куча неисполненных заказов!

Я перехожу на бег и попадаю в подсобное помещение. Кладу учебники на полку, беру с нее передник и бегу обратно в магазин, на ходу одевая его.

Заказы лежат на полу у двери, и я начинаю вытаскивать их наружу к тележке.

Выходит один из клерков и проверяет со мной счета. Он дает мне точную сдачу на доставку, и я отправляюсь. Я с тележкой вплетаюсь в ткань улиц и транспорта на весь день до захода солнца в шесть часов вечера. Затем беру тяжелую швабру и начинаю подметать магазин.

В семь часов я снимаю передник, аккуратно складываю его, кладу обратно на полку, чтобы он был под рукой завтра. Беру свои учебники, выхожу из магазина, а приказчик выпускает меня и тщательно запирает за мной дверь. Я торопливо иду по Нострэнд авеню до Ньюкэрк. У станции метро стоит автобус, и я сажусь в него. Приходится стоять, так как в автобусе много народу, возвращающегося с работы.

Я схожу на своем перекрестке и шагаю по кварталу. Ноги у меня болят, мускулы шеи и плеч ломит от множества поднятых за день коробок, но я забываю об усталости, когда Рекси бежит мне навстречу по улице и приветствует меня. От волнения она машет хвостом, а я смеюсь и треплю ей голову. Вхожу в дом все еще улыбаясь, мне тепло и радостно от нашей встречи.

Я бросаю пригоршню мелочи на кухонный стол. Медленно перебираю пятаки и гривенники. Восемьдесят пять центов. Сегодня хорошие чаевые. Я кладу двадцать пять центов в карман и ссыпаю остальную мелочь в фужер под раковиной.

Все это время за мной следит мама. Теперь она говорит. – Пойди наверх и умойся, Дэнни. Ужин готов.

Отец уже сидит за столом. Он протягивает руку и как бы похлопывает меня по плечу, когда я прохожу мимо. Он ничего не говорит, молчу и я. Мы оба сознаем наши чувства. Я доволен этим.

Каждый день получается небольшой приток мелочи, а по субботам, отработав полный день с семи утра до одиннадцати вечера, я получаю у управляющего зарплату за неделю. Три с половиной доллара. В добрую неделю получается иногда долларов десять вместе с чаевыми.

Хорошо, что мне учеба дается легко, потому что по вечерам я засыпаю над домашними заданиями и приходится доделывать их во время занятий на следующий день. Я валюсь в постель и засыпаю мертвецким сном, но, просыпаясь на следующее утро, я снова полон сил и бодр. На моей стороне неутомимость молодости.

Иногда я наблюдаю, как ребята на улице играют в пятнашки, и мне тоже хочется поучаствовать. Иногда я беру в руки футбольный мяч, который упустил кто-либо из ребят. Я подхватываю его, а пальцы мои инстинктивно ласкают его мягкую гладкую кожу. Я вспоминаю, как мне хотелось попасть в школьную команду. Затем бросаю мяч назад. Я смотрю, как он лениво кружится в воздухе и попадает в руки ловца. Затем я отворачиваюсь.

У меня нет времени играть. Я мрачен и задумчив. Я занят гораздо большей игрой. Я работаю, чтобы обезопасить свой дом.

Но действуют и силы, о которых мне ничего не известно. Холодные бесстрастные механизмы финансов и кредитов, механизмы бизнеса и экономики, которые взвешивают каждую жизнь в любом из слоев общества, и которые для меня лишь пустые слова в учебнике. И есть также люди, которые следят за этими механизмами.

Они очень похожи на отца и мать, на Мими и меня. Они одновременно и жертвы и администраторы. Они так же подчиняется правилам взвешивания, как и те люди, которых они взвешивают. Когда стрелка весов отклоняется слишком далеко, они делают пометку на клочке бумаги. Эту записку затем передают другим людям. Если те согласны с первыми наблюдателями, то заполняются другие бумажки и посылаются дальше, а затем отбрасываются все правила взвешивания. Потому что их действия настолько расстраивают весы, что уже невозможно ничего взвешивать, исходя из прежнего уровня.

Затем мы превращаемся в статистические данные. Эти данные очень строгая штука. Это весы другого рода, которыми заведуют актуарии. По ним определяются многие дела. Из них выводятся всевозможные причины, как источник нашей неспособности сохранить равновесие нашей экономики. Но ничто из этого не суммирует моих эмоций, моих чувств, чтобы научиться на ошибках. Ни моих, ни моей семьи, их интересует только равновесие, а не то, что мы чувствуем.

И конечно же не то, что я почувствовал в тот вечер в конце сентября, когда пришел домой с работы и увидел, что мама плачет.

Глава 15

Меня там не было, когда... мама посмотрела вверх на часы. Через несколько минут будет пора обедать. Она удивилась, как быстро прошло утро.

Проснулась она с таким сильным предчувствием беды и несчастья, что заставила себя работать не разгибаясь. Она вымыла и вычистила все уголки в доме, даже спустилась в подвал и переворошила золу, чтобы выбрать непрогоревшие куски угля, которые проваливались в колосник, когда вытряхивали решетку. Но несмотря на все заботы это предчувствие так и не покидало ее. Оно так и таилось в глубине сознания.

Она заспешила на кухню, налила в кастрюлю на плите воды и зажгла огонь. Тут она услышала какой-то шорох на полу. Рекси встала из-под кухонного стола и подошла к двери, где и остановилась, махая хвостом и глядя назад на маму.

– Хочешь на улицу? – спросила мама собаку, открывая кухонную дверь.

Собака, радостно лая, выбежала вон, а мать вернулась обратно к плите.

Она опустила яйцо в только что закипавшую воду.

Поев, она убрала со стола и сложила посуду в раковину. Устала.

Постояла, глядя на посуду в раковине. Она слишком устала даже для того, чтобы вымыть посуду.

Вдруг она почувствовала, что у нее тяжело заколотилось сердце, так что оно чувствовалось во всем теле. Она перепугалась. Много раз она слышала о том, как без всякого предупреждения с людьми происходят сердечные приступы. Она прошла в гостиную и села на кушетку, откинувшись на подушки. На ладонях у нее выступил пот. Она закрыла глаза и расслабилась.

Постепенно сердцебиение прошло. Ей стало легче дышать, и страх прошел. – Я просто устала, – произнесла она вслух. Слова эти гулко отдались эхом в пустой комнате. Она примет горячую ванну, при этом расслабится, и ей станет легче. Это все нервы, решила она. Она разделась в ванной, пока набиралась вода, аккуратно сложила одежду, положила ее на полку для полотенец и посмотрела в зеркало.

Рука ее нерешительно поднялась и тронула волосы. В них было много седины, а черные волосы, казалось, полиняли и стали тусклыми. Ведь вроде бы только вчера они были живыми и блестящими. А на лице у нее появились усталые морщинки, кожа уже не была такой мягкой и гладкой, какой она помнила ее. Казалось, что это вовсе и не она, а кто-то другой смотрит на нее из зеркала.

Она расстегнула лифчик. Груди ее, освободившись от механической поддержки, выпали из него и бесформенно опустились. Стала рассматривать себя в зеркале. Она всегда гордилась своей грудью. Помнится, как хорошо она была всегда скроена, какой твердой, крепкой и брызжущей жизнью была она, вскармливая детей. Отец бывало наблюдал за ней с восхищением. Он сидел и некоторое время спустя со смехом говорил ребенку: "Эй, ты, сосунок, может хватит? Может оставишь немножко папе?. Она вспыхивала при этом, смеялась, прогоняла его прочь и велела ему не быть свиньей, но тем не менее гордилась. А теперь посмотрите на нее. Она его больше не радует.

Да и кто теперь может польститься на это? Она повернулась от зеркала к ванне. Теперь уж это было неважно. У них обоих не осталось никаких желаний. Борьба последних нескольких лет унесла у них все. Воспоминания об удовольствии лишь тускло мерцали в памяти. Лучше всего оставить все это молодежи и тем, у кого нет забот.

Она осторожно опустилась в ванну. Постепенно тепло воды пронизало ее.

Ей стало легко и свежо. Нежное журчание воды, казалось, отгоняло ее страхи, и снова ей стало легко и спокойно. Она откинулась назад, ей было приятно ощущение струй воды на плечах. Она оперлась головой о кафель над ванной. Ее охватила дрема, и веки у нее отяжелели.

Я становлюсь старой глупой бабой, – подумала она, закрыла глаза и задремала.

И вновь у нее забилось сердце. Она попробовала было двинуть руками, но они отяжелели и стали безжизненны. Надо встать, – отчаянно подумала она, – надо встать. С усилием она приподняла голову, открыла глаза и стала испуганно озираться.

Вдруг ей послышался телефонный звонок. Она сразу проснулась.

Вспомнила, что поднялась наверх, чтобы принять ванну. Она, должно быть, вздремнула, посчитала она, – ведь вода была почти холодной. Телефон внизу звонил так настойчиво, что нельзя было его проигнорировать. Она быстро вылезла из ванны, торопливо вытерла ноги о коврик и, завернувшись в полотенце, побежала вниз отвечать. Подняв трубку и услышав голос отца, она поняла, что случилось что-то плохое. Ведь она весь день ждала этого.

– Мэри, – простонал он нетвердым голосом, – банк вынес решение не в нашу пользу, и они собираются исполнить его завтра!

Она постаралась быть спокойной. – А ты с ними разговаривал? – спросила она, и в ее голосе отразились его страхи.

– Я сделал все, – отрешенно ответил он. – Я просил их, умоляя дать мне больше времени, но они сказали, что больше не могут сделать ничего.

– А ты говорил со своим братом, Дейвидом? – спросила мать. – Может быть, он уделит тебе денег?

– Говорил и с ним, – ответил он. Он немного помолчал и с отрешенностью в голосе произнес : «Мы пропали, все.»

– Гарри, что же делать? – Перед ней мелькнуло видение семьи, бредущей по улицам в лохмотьях. Она сдерживала в себе приступ истерии.

– Сегодня вечером приедет на машине Дейвид, – ответил отец. – Мы попробуем освободить магазин, насколько это возможно. Спрячем товар у него, пока я не найду способ открыть дело где-нибудь еще.

– Но если вас поймают, тебя посадят в тюрьму, – закричала она.

– Что ж, пойду в тюрьму, – ответил он глухим, обыденным голосом.

– Бывает гораздо хуже. – Говоря о том, что случилось, он утратил способность к эмоциям.

– Они присовокупили и дом. – Он перешел на идиш, что с ним случалось довольно редко. – Аллес исс форлорен, сказал он, – все пропало.

Вот в этот вечер я пришел домой и застал мать плачущей у кухонного стола. А Мими, тоже со слезами на глазах, держала ее за руку.

В тот вечер я ушел не поужинав, отправился к отцу в магазин и стал помогать переносить поспешно упакованные ящики с товаром в машину дяди Дейвида.

В эту ночь, в два часа, я стоял на темной улице, а отец мой, горько плача все это время, смотрел на окна магазина и бормотал: «Двадцать пять лет, двадцать пять лет.»

В эту ночь я видел, как отец с матерью, рыдая, упали друг другу в объятья и понял, что у них тоже есть чувства, которыми они не в силах управлять. Впервые в жизни я увидел страх, отчаяние и безнадежность явно выраженными у них на лице. Я тихо прошел в свою комнату, разделся, влез в постель и лежал, глядя вверх в темноту. Их приглушенные голоса доносились снизу. Я не мог уснуть и смотрел, как утро вползает ко мне в комнату, и ничего нельзя было поделать.

Ничего!

В эту ночь я впервые признался себе, что это не мой дом, что в действительности он принадлежал кому-то другому, и что в душе моей больше не оставалось места для слез.