Текст книги "Босс"
Автор книги: Гарольд Роббинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
Внезапно фламандец что-то прокричал и указал на небо. Потом вывернул руль и погнал «мерседес» по полю озимой пшеницы. Автомобиль бросало из стороны в сторону. Остановил он «мерседес» только в тени тополей, росших в сотне метров от дороги. Шофер выскочил из кабины и попытался заползти под днище. Джек присел на корточки за дверцей «мерседеса» и прикинул, пробьют ее пули крупнокалиберного пулемета или нет. Решил, что пробьют, а вот двигатель – нет, поэтому он перебрался к переднему колесу. Джек приподнялся и увидел два двухмоторных самолета. Прежде чем до него донесся треск очередей, он заметил череду желтых вспышек на срезе пулеметных стволов.
Оба самолета на бреющем полете пронеслись над дорогой, окатывая беженцев свинцовым дождем. Джек видел, как вставали на дыбы и падали лошади. Как пули сшибали людей с ног. Как лилась кровь и в стороны летели куски человеческой плоти. Он слышал крики.
Немецкие самолеты прошлись над дорогой только один раз и скрылись вдали.
Шофер поднялся с земли, отряхнул пыль и что-то сказал Жан-Пьеру. Тот передал слова шофера Кертису, а последний перевел их Джеку.
– Он говорит, мы должны ехать дальше. Этим людям мы ничем не сможем помочь.
– Но мы же не можем оставить их умирать на дороге! – воскликнул Джек.
По цепочке эти слова передали фламандцу, потом тем же путем его ответ Джеку: «Он тут не останется. Раненых слишком много. К тому же боши могут вернуться. Мы должны держаться подальше от беженцев. Они привлекают самолеты».
Джек понимал, что фламандец прав. Он и его спутники не могли помочь умирающим бельгийцам: лекарств и бинтов у них нет, навыков оказания первой помощи – тоже. Даже если бы они попытались отвезти кого-нибудь в ближайший город, где есть врач, в машину они могли взять одного, максимум двоих. И шофер не хотел рисковать своей жизнью и автомобилем.
Спорить с ним они тоже не могли. Если он уедет на своем «мерседесе»…
3
Чуть дальше фламандец остановился, чтобы укрепить на «мерседесе» белые флажки. По обеим сторонам капота имелись никелированные пазы, в которые он и установил древки квадратных белых флажков.
Все четверо мужчин молчали. Каждый по-своему переживал увиденное. Говорить было не о чем.
Поток беженцев заметно поредел. Те же, что встречались, двигались словно в забытьи, ничего не соображая, ничего не видя перед собой. Фламандец яростно жал на клаксон и объезжал их по широкой дуге.
– Ту же тактику немцы применяли и в Польше, – обрел голос Кертис. – Сгоняли беженцев с второстепенных дорог на главные магистрали, чтобы те мешали продвижению войск. Хладнокровные убийцы.
На участке дороги, свободном от беженцев, над ними пролетел штурмовик, но не обстрелял их из пулеметов и не сбросил бомбу. Возможно, из-за того, что фламандец помахал пилоту рукой, или из-за белых флажков, или потому что автомобиль был сработан в Германии и катил он на восток, а может, пилоту не захотелось тратить время и боеприпасы на одинокий автомобиль. Причины они так и не узнали.
Еще до полудня они добрались до реки Маас в районе Динана. Остановились перекусить, и Кертис склонился над радиоприемником, слушая информационные выпуски. Комментаторы все как один твердили, что французская и бельгийская армии выдвигаются к Маасу, чтобы создать оборонительный рубеж на западном берегу реки. Немецкие танковые колонны выдвигались вперед через Арденны. Ожидалось, что решительное сражение состоится именно на Маасе.
В последнем выпуске, услышанном Кертисом, говорилось, что немецкие танки замечены в сорока милях восточнее Мааса.
На мосту через Маас бельгийский офицер попытался остановить их: дальше, мол, ехать опасно, они могут оказаться в зоне боевых действий. Кертис спросил офицера, намерена ли бельгийская армия перейти на восточный берег Мааса, заранее зная ответ: не намерена. Что же касается опасности, добавил Кертис, то он и Джек – граждане нейтральной страны, американцы, поэтому немцы не могут причинить им вреда, особенно увидев, что едут они на автомобиле с белыми флажками.
Бельгиец, однако, указал, что Жан-Пьер Бельвиль и шофер-фламандец – граждане воюющей страны и должны остаться в Динане. Фламандец не хотел, чтобы американцы уехали на его автомобиле, поэтому Джек купил у него «мерседес», заплатив наличными, с условием, что по возвращении фламандец купит у него машину за те же деньги.
Бельгийский офицер высказался в том духе, что они круглые идиоты, но задерживать их не стал.
Джек ехал медленно, чтобы никто, не дай Бог, не подумал, что он послан на разведку. Им потребовалось полчаса, чтобы добраться до Рошфора, маленького городка, практически покинутого жителями. Магазин разграбили, часть товаров валялась на тротуаре. Кафе работало. Двое мужчин лежали на полу, мертвецки пьяные. Еще трое сидели на стульях, но только потому, что накрепко вцепились в стойку бара. В углу за столиком одинокая женщина, судя по всему, проститутка, стаканами глушила вино.
Хозяин, тоже изрядно набравшийся, стоял за стойкой. Он снял с полки две бутылки красного вина, протянул Джеку и Кертису.
– Бесплатно. – Язык у него едва ворочался. – Сегодня все бесплатно. Завтра работы у меня не будет. – Он мотнул головой в сторону проститутки. – А вот у нее будет. Та же самая, что была у ее матери. В прошлый раз.
Они взяли вино и положили бутылки на пол у заднего сиденья. Садясь в «мерседес», впервые услышали орудийные раскаты.
На выезде из городка Кертис попросил Джека остановить автомобиль.
– Как насчет того, чтобы повернуть обратно? – спросил он. – Бельгийский офицер скорее всего прав. Мы действительно два круглых идиота.
– Штурмовик пролетел над нами, даже не удостоив нас взглядом.
– Может, второй удостоит.
– Ответь мне на один вопрос. Если бы ты был один, без меня, ты бы повернул?
– Я военный корреспондент. Ехать дальше – моя работа. Но не твоя.
– Другими словами, раз я нанял тебя, то имею право послать навстречу опасности, а сам могу ретироваться. – Джек включил первую передачу и поехал на северо-восток, к Маршу.
Магистраль Бастонь – Намюр проходила через Марш, и на окраине города они столкнулись с немцами.
Джек повернул за угол и увидел стоящий одной гусеницей на тротуаре, чтобы не блокировать улицу, немецкий танк. Как потом выяснилось, это была «Пантера-4». Двое мужчин в пилотках и в черной форме с закатанными выше локтей рукавами, стоя на танке, разговаривали с двумя пехотинцами в серой форме и в касках. Неподалеку стоял мальчик школьного возраста в коротких штанишках, с любопытством поглядывая то на немцев, то на танк.
Один из мужчин в черной форме, командир тапка, повернулся на звук мотора. Когда он увидел белый «мерседес», выражение его лица разительно изменилось. Словно он забрел на арену цирка и оказался лицом к лицу с двумя клоунами. Потом он резко взмахнул рукой, приказывая Джеку подъехать к танку.
Мужчина заговорил с ними по-немецки. Джек понял, что он спрашивает, кто они такие.
– Мы американцы, – ответил Кертис на английском. – Граждане нейтральной страны.
– Что вы тут делаете?
– Мы журналисты, иностранные корреспонденты.
Командир танка спрыгнул на землю и подошел к автомобилю.
– Пожалуйста, ваши документы.
Кертис протянул ему паспорт. Немец внимательно просмотрел его, потом взял паспорт Джека.
Оглядел белый «мерседес», усмехнулся. Это был высокий, мускулистый блондин лет тридцати.
– Военные корреспонденты, – пробормотал он, возвращая паспорта. – Подождите.
Он вернулся к танку, взобрался на броню. Изнутри ему подали радиомикрофон, минуту-другую он с кем-то говорил.
Джек и Кертис ждали. Через десять минут к ним подъехала машина, из нее вышел офицер.
– Я капитан Ганс Риттер, – представился он. – Абвер – военная разведка. Мы знаем, кто вы, мистер Лир и мистер Фредерик. Вы поездом выехали из Парижа, где вы, мистер Лир, останавливались в отеле «Руайаль Монсо», в Аррас, оттуда на автомобиле добрались до Динана и…
– Вы много знаете, – перебил его Джек.
– Мы знаем кое-что еще, мистер Лир. Нам известно, что вы еврей. И мы собираемся показать вам, что приписываемое нам жестокое обращение с евреями – не более чем вымыслы наших врагов.
4
В тот вечер Джек и Кертис отобедали в Нешато, хлебом и супом из полевой кухни да двумя бутылками красного вина. Компанию им составили капитан Риттер и полковник абвера Кассель.
Типичный немецкий профессиональный военный, Кассель не говорил по-английски, Джек же недостаточно владел немецким. Смог только сказать, что родители его отца приехали в США из Германии.
Через Риттера Кассель сообщил им следующее: «Прошу меня извинить, но я очень занят. Нет нужды говорить вам, что должно произойти у нас на глазах. В ближайшие тридцать шесть часов мы или победим, или потерпим поражение. Но я заверяю вас – победа будет на стороне Германского Рейха».
Джек не упомянул о расстреле беженцев. У него возникла одна идея, и он не желал настраивать немцев против себя.
– Мы хотели бы стать свидетелями вашего наступления на Маасе и транслировать прямой репортаж о ходе сражения на Соединенные Штаты.
– Вы хотите рассказать о нашей победе? Я могу это устроить.
– И еще, полковник, – продолжал Джек. – Мы оставили в Динане француза и бельгийца. Они сотрудники «Лир бродкастинг». Я буду вам очень признателен, если вы доставите их из Динана в то место, откуда будет вестись наша передача.
Капитан Риттер заулыбался:
– Фламандец, у которого вы арендовали автомобиль, работает на нас. Ваш незаменимый мсье Бельвиль об этом не знает. Динан уже в наших руках. Люди, о которых вы говорите, задержаны. Их доставят к вам. Нет проблем.
За руль белого «мерседеса», теперь украшенного германскими флажками, сел лейтенант Хантзингер. За «мерседесом» следовал штабной автомобиль с техниками и оборудованием. Для трансляции выбрали вершину холма в востоку от Седана, с которой открывался прекрасный вид на реку, город и лесистые холмы на другом берегу, где французские войска готовились отразить немецкое наступление.
Сигнал на армейской частоте должен был поступать на ретранслятор в Бастони, а оттуда – на Norddeutsche Rundfunk в Гамбурге, ту самую радиостанцию, через которую на Кейп-Код передавались интервью Гитлера и его речь во Дворце спорта в 1938 году.
Лейтенант Хантзингер объяснял, что происходит. Наступление началось многочасовой артподготовкой, поддержанной бомбардировкой с воздуха. Раз за разом «юнкерсы» пикировали на французские позиции, уделив особое внимание артиллерии, развернутой в лесах за городом. К тому времени, когда немецкая пехота на больших резиновых лодках начала форсировать Маас, дым и пыль от разрывов бомб и снарядов густой пеленой затянули город и реку, так что французы смогли увидеть и потопить лишь несколько надувных лодок. Пехота штурмом взяла Седан и окрестные холмы, вышибив с позиции артиллеристов, которые еще могли бы спасти французов. К вечеру стало ясно, что немецкая армия практически без потерь перешла Маас у Седана.
Кертис работал в прямом эфире. Час за часом перед слушателями «Лир бродкастинг» разворачивалась картина сражения в далекой Европе. «Здесь, у Седана, второго сентября тысяча восемьсот семидесятого года французский император Наполеон Третий сдался немецкой армии после одного из самых сокрушительных поражении в истории Франции. Сегодня, тринадцатого мая тысяча девятьсот сорокового года, Франция стоит на пороге катастрофы не меньших масштабов…»
Немецкая армия одержала победу на поле боя. «Лир бродкастинг» – в эфире.
5
Даже после того, как Франция пала под немецкими ударами, Кертис Фредерик мог продолжать работать в Париже. Его самого и сеть радиостанций, которую он представлял, немцы считали скорее друзьями, чем врагами. Кертис не сумел отправить Бетси в Америку до того, как немцы заняли Париж, но опасность им не грозила. И не только им. Летом сорокового года Париж оставался Парижем, во всяком случае, для граждан нейтральных стран. Однако любые радиорепортажи подвергались жесткой цензуре.
Джек приказал Фредерику перевести информационное бюро «Лир бродкастинг» в Лондон. Кертис взял с собой Жан-Пьера и его жену, но, предчувствуя, что немцы попытаются высадиться на Британских островах, отправил Бетси домой. Она собиралась пересечь Атлантику на «Кунардере», но лайнер потопила немецкая подлодка. Поэтому Бетси отплыла на более современном американском корабле.
В Штатах Джек выступил на трех десятках обедов, рассказывая об увиденном в Бельгии.
– Плевать они хотели на жизни тех людей. Детей. Беременных женщин. Стариков. Без всякой жалости они расстреливали из пулеметов беженцев, чтобы те запрудили дороги, по которым передвигались армейские части, подвозились боеприпасы и продовольствие. Я видел людей, лежащих в крови. Я слышал их крики. Но я не увидел и намека на сожаление в глазах и поступках немецких офицеров, которые с готовностью помогали нам донести до американского слушателя подробности их победы.
Комитет «Америка прежде всего»[46]46
был создан в 1940 г . для организации кампании против вовлечения США во вторую мировую воину. Прекратил свое существование после Перл-Харбора.
[Закрыть] обвинил Джека в том, что он использует принадлежащие ему радиостанции, чтобы помочь Рузвельту втянуть нацию в войну.
«Тайм» напечатал его портрет на обложке и подробно изложил приключения Джека Лира в Бельгии в мае 1940 года.
В «Тайм» не прознали и, соответственно, не упомянули, что Джек пригласил Соломона Вейсмана заехать к нему и присоединился к Бнай Брит.
Глава 11
1
1941 год
Мужчина, который переехал в Бостон вместе с Кертисом Фредериком, в действительности не был его братом. Звали его Уиллард, но не Уиллард Фредерик. Более того, не работал он и над биографией Уильяма Ллойда Гаррисона. Уиллард плакал, когда Кертис женился на Бетси, и плакал вновь, когда тот уехал в Европу и сказал, что не может взять его с собой. В кембриджской квартире Кертиса Уиллард продолжал жить до января 1941 года, пока Кертис не прислал ему из Лондона телеграмму, предлагая выехать в Англию и поселиться вместе с ним.
Понимая, что Бетси в Лондоне делать нечего, так как город постоянно бомбили, Кертис Фредерик решил, что пора вспомнить об Уилларде.
Собственно, двое мужчин не прекращали встречаться. Женитьба Кертиса не оборвала их отношений, как он и обещал Уилларду. В Бостоне они не жили вместе, но не реже раза в неделю утоляли свои плотские страсти.
Квартирка Кертиса в Кенсингтоне не шла ни в какое сравнение с теми апартаментами, которые он обычно занимал, но лондонцы почли бы за счастье иметь такое жилье, да еще в районе, который не привлекал внимания немецких летчиков. Ранее квартиру занимали вышедший в отставку генерал-майор и его жена. Но генерала вернули на службу, и он отправил жену в Кент, к ее сестре, на время войны. Квартира состояла из одной спальни, гостиной с нишей, служившей столовой, кухни и ванной. На окнах висели желтые кружевные занавеси, на спинках кресел и дивана лежали салфеточки.
Уиллард, по жизни Уиллард Ллойд, звал своего активного партнера Керт, произнося это имя как Курт. Кертис называл Уилларда Коки[47]47
от английского cock – мужской половой орган.
[Закрыть].
Коки и внешне ничем не походил на Кертиса. Хрупкого сложения, невысокий, с остатками светлых волос на голове. Все прочие волосы, растущие на теле, он тщательно сбривал. Одевался он неприметно, но, когда спускал брюки и трусы, на свет Божий появлялся внушительный агрегат, и Коки с радостью демонстрировал свое единственное достоинство.
Коки взял за правило в присутствии Кертиса ходить по квартире в чем мать родила, за исключением очень уж холодных дней. И старался почаще повернуться к Кертису передом, чтобы тот лицезрел пенис, благодаря которому Коки получил свое прозвище. Пенис длиной восемь дюймов и диаметром в два с половиной дюйма. Коки нравилось, когда Кертис восхищался и гладил его «игрунчика». Если холод заставлял Коки одеваться, он вытаскивал пенис из штанов, словно хвост, да так и ходил, выставив его напоказ.
Каждый вечер начинался с рассказа Коки Кертису о том, что ему удалось купить за день из еды и питья. Практически все свое время Коки проводил в поисках вкусненького, дабы разнообразить ту скромную диету, на которой лондонцы просидели всю войну. Он находил спекулянтов и за большие деньги покупал мясо, овощи, спиртное – продукты, вкус которых большинство англичан уже забыли.
У них существовало разделение труда: Кертис зарабатывал деньги, а Коки вел домашнее хозяйство.
Горячая вода для ванны тоже была проблемой, но Коки мыл Кертиса каждый вечер. Весь день вода стояла у него в ведрах, нагреваясь до комнатной температуры. Потом он согревал ее на газу. Кертиса Коки не только мыл, но и вылизывал, уделяя особое внимание ушам, пальцам ног и, естественно, промежности. Потом пенис Кертиса оказывался у него во рту, и Коки сосал его, покусывая, пока Кертис не достигал оргазма. Иногда, когда Кертис приходил совсем вымотанный, Коки приходилось потрудиться. Он не возражал. И никогда не просил Кертиса ответить ему тем же. Кертис и не отвечал. Лишь иногда снисходил до того, чтобы погонять Коки шкурку. Тот ни на что большее и не претендовал.
Эгоизм, чувство собственности были чужды Коки. От своего любовника он ждал лишь одного: нежности и ласки. Ему нравилось сидеть на диване рядом с Кертисом, когда тот читал или слушал радио. А если при этом пальцы Кертиса поглаживали конец Коки, тот просто млел от восторга.
Но потерять Кертиса он боялся и жаждал подтверждения прочности своих позиций.
– Ты не играешь в наши игры с другими мужчинами, не так ли, Курт? Пожалуйста, обещай мне, что не будешь играть, – стоя на коленях, молил Коки, не выпуская из рук член Кертиса.
– Единственный мужчина, на которого я мог бы клюнуть, – это Джек Лир, но гарантирую тебе на все сто процентов, что с таким предложением я к нему никогда не обращался и не обращусь.
– Если обратишься, я убью вас обоих, – обещал Коки.
2
Кимберли кружила по спальне. Джек полностью ее игнорировал, отчего – и он это знал – она злилась еще сильнее.
– Ты выставил себя на посмешище, – вырвалось у нее. – Половина наших знакомых смеются над тобой.
– Да пошли они к черту, – пробормотал Джек.
– Пошли они к черту? Ты посылаешь к черту наших друзей? Посылаешь к черту людей, занимающих важные посты, которые столько делали для нас?
Джек потер глаза.
– Мне без разницы.
Он устало плюхнулся в кресло, даже не сняв галстук-бабочку, и вытянул ноги.
Кимберли швырнула платье в угол, оставшись в черной грации с длинными резинками для чулок. Она пришла к выводу, будто тело у нее стало более дряблым, и решила, что использование грации – лучший способ сохранить фигуру.
– Я могу процитировать твои слова. – Она всплеснула руками. – Это могут сделать все, кого мы знаем. И они цитируют! «То было прекрасное весеннее утро. Женщины, толкающие перед собой тележки, вызывали бы улыбку, если б мы не знали, что заставило их покинуть свои дома и идти прочь в надежде найти безопасное место…» А потом у тебя по щекам покатились слезы. Люди не могли понять, то ли ты пьян, то ли нет. Я знаю, ты не можешь без содрогания вспоминать, как беженцев расстреливали из пулеметов. Все это знают. Но мы не обязаны слышать это снова, снова и снова.
– Пусть кто-то из них станет свидетелем такого расстрела, тогда посмотрим, как скоро они об этом забудут. К тому же я не хочу забывать и не хочу, чтобы об этом забывали другие.
Кимберли остановилась, зло глянула на мужа:
– Знаешь, что они говорят о тебе? Они говорят, ты патологически ненавидишь Гитлера, потому что ты еврей!
Джек откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза.
– Я патологически ненавижу Гитлера, потому что стал свидетелем бесчеловечности нацистов. Свидетелем одного маленького проявления бесчеловечности нацистов.
– Все так. Но надо же знать меру! Сколько можно говорить о бельгийцах, которых расстреливали на дороге, и евреях, которых пинают только за то, что они евреи? Все знают, что ты еврей, но они приняли тебя в…
– Несмотря на это, – сухо вставил Джек.
– Я положила столько сил на то, чтобы нас приглашали в лучшие дома города! Джек, я прошу только одного, будь тоньше, не надо переть напролом.
– Будь джентльменом…
– Ты уже джентльмен… Почти. Ты этим недоволен?
– Отнюдь. Но моя реакция на тот кошмар, который я видел на бельгийской дороге, никак не связана с тем, джентльмен я или нет, еврей или гой.
– Да, конечно. Kristallnacht и все такое.
Джек глубоко вдохнул и шумно выдохнул.
– А как я, по-твоему, должен реагировать?
– Как реагирует мой отец, – холодно ответила Кимберли. – Как гражданин мира. Как гуманист. Не как фанатик.
– А нельзя ли конкретнее, Кимберли?
Она отступила к кровати, села.
– Мы с тобой очень разные. Твои отец и брат не хотели, чтобы ты женился на мне. Мои подруги не могли поверить, что я выхожу за тебя. Ты просил, чтобы я сделала тебя… достойным меня. Это твои слова, Джек, не мои. «Кимберли, сделай из меня мужчину, достойного тебя». Хорошо. На это у меня ушло десять лет. И теперь ты не тот, что раньше. Лучше. Черт побери! Стал ты лучше или нет?
Джек кивнул, но ответил вопросом:
– Все зависит от шкалы ценностей, не так ли?
Лицо Кимберли застыло.
– Джек, джентльмены не остаются в стороне от борьбы между добром и злом. Но их поддержка правого дела по-джентльменски сдержанна. Если ты хочешь помогать Бнай Брит, помогай. Я не против. Но не допускай, чтобы тебя отождествляли с этой организацией. Мой отец оказывает поддержку ирландским фондам, но не кричит на всех углах, что он католик! Чувствуешь разницу?
Джек молча кивнул.
Кимберли подошла к нему.
– Муж мой… Я старалась изменить тебя к лучшему только потому, что ты сам этого хотел и попросил меня об этом. Зачем же теперь давать задний ход? Подумай о том, чего мы достигли. Дом на Луисбург-сквер! Такого нет даже у моих родителей. Не отказывайся от всего этого! В одиночку тебе с Гитлером не справиться! Не отождествляй себя с…
– С кем или чем?
– С Эф-Де-Эр[48]48
так называли в Америке (по инициалам) Франклина Делано Рузвельта.
[Закрыть]! Люди, к которым я отношу и нас, рациональны. Такие уж мы есть, рациональные люди. Будь рациональным, Джек, умоляю тебя!
3
Четвертого июня Джек получил письмо от Гарри Гопкинса, помощника президента. Гопкинс сообщал, что президент собирается создать новый комитет, его задачей станет выработка мер, благодаря которым американцы будут получать более полную и достоверную информацию о войне и действиях президента, направленных на повышение безопасности Соединенных Штатов. Гопкинс спрашивал, согласится ли Джек войти в состав этого комитета.
Джек ответил телеграммой, что сочтет за честь работать в Информационном стратегическом комитете.
Время не прошло бесследно и для «Коммон-клаб». Десять лет тому назад после шести вечера все мужчины были в смокингах и белых галстуках. Даже пять лет тому назад преобладали белые галстуки, а черный считался дурным тоном. Теперь же царствовали деловые костюмы. Не выделялись среди других посетителей бара и Джек с Харрисоном Уолкоттом.
После того как Белый дом объявил о включении Джека в состав ИСК, он появился в клубе впервые, и несколько человек подошли, чтобы поздравить его. Некоторые, кого он знал и кто мог бы тоже поздравить, не поздравили, причем нарочно.
Последнее не ускользнуло и от Харрисона Уолкотта.
– Некоторые члены нашего клуба активно сотрудничают с комитетом «Америка превыше всего». Кое-кто из них ненавидит Эф-Де-Эр лютой ненавистью, а потому переносит свои чувства и на тех, кто хоть как-то помогает ему.
Джек поставил стакан на стойку.
– И черт с ними.
– Хочу тебя предупредить: Кимберли очень расстроена.
– Из-за моего участия в Комитете?
– Кто-то прислал ей номер «Дирборн таймс». Ты знаешь, это газеты Генри Форда[49]49
Перед второй мировой войной Генри Форд активно выступал за сотрудничество с Гитлером. В выпускаемой им газете (в Дирборне, штат Мичиган, располагалась штаб-квартира корпорации «Форд моторс») постоянно печатались антисемитские статьи.
[Закрыть]. Там написано, что создание Комитета – часть общего плана, цель которого – втянуть Соединенные Штаты в войну, чтобы спасти евреев Европы от антисемитизма нацистов. – Уолкотт пожал плечами. – Там так пишут.
– Кто-нибудь воспринимает всерьез эту точку зрения?
– Никто, кроме малограмотных антисемитов. Кимберли знает, что в этой статье нет ни грана правды. Но она расстроена из-за нападок, которым ты неизбежно подвергнешься.
– По ее мнению, джентльмен должен держаться в тени, чтобы его, не дай Бог, не отождествили с той или иной идеей.
– Мне очень жаль, Джек.
– Мой отец тоже недоволен, – признался Джек. – Прислал телеграмму. Хочет знать, в своем ли я уме.
4
Информационный стратегический комитет собирался лишь дважды. В своей текущей работе члены Комитета ограничивались обменом письмами и рассылкой служебных записок, изредка перезванивались. После второго заседания, которое прошло в Вашингтоне в сентябре, Джек задержался в столице на день, сняв «люкс» в «Мейфлауэре».
В Вашингтон он приехал не один, «люкс» делила с ним Бетси. Они лежали в кровати, и Джек рассказывал ей о работе Комитета, признавая, что собирается он впустую, поскольку никто из влиятельных сотрудников администрации президента ни на одно из заседаний так и не явился.
Бетси приподняла член Джека и пристально посмотрела на него. Потом обхватила пальцами, словно замеряя диаметр.
– Есть у тебя чем похвалиться. Жаль, что у Кертиса не такой большой.
Джек улыбнулся:
– У него есть другие достоинства.
– Да, конечно. Он хороший человек. Верный. Мне следовало бы находиться с ним в Лондоне, а не лежать с тобой в постели в Вашингтоне. Тебя это не беспокоит? Я хочу сказать, не предаем ли мы твоего друга, моего мужа и просто хорошего человека?
– Давай разберемся со всем по порядку. Ты говоришь, что Кертис – хороший человек. Так оно и есть. Он также мой друг и твой муж. Но вот насчет «предательства»… Не слишком ли крепко сказано? Ты одинока. Время от времени тебе необходим мужчина. Этим мужчиной могу быть я. Вот тут никаких осложнений возникнуть не может, потому что наши отношения не приведут меня к разводу с Кимберли, а тебя – с Кертисом.
– Со мной все понятно. Мне одиноко. Мой муж в Лондоне. Но ты? Твоя жена в Бостоне.
– Мне так же одиноко, как и тебе, Бетси.
– Она не пускает тебя в свою спальню?
Джек заулыбался:
– Отнюдь. Она теперь экспериментирует. Хочет, чтобы я лупцевал ее. Поверишь ли, на полном серьезе предложила, чтобы я выпорол ее кнутом для верховой езды.
– Господи! Но тогда…
– Бетс, отношения у нас сложные. Скажем так: она хочет меня, но я ей уже не нравлюсь. Мы любовники, это точно, но я не уверен, что мы остаемся друзьями.
– То есть?
– Десять лет мы потратили на то, чтобы что-то создать. Свое, общее. К примеру, полностью выйти из-под контроля моего отца. И нам это удалось. Такое вот созидание я и называю дружбой супругов. Но теперь я не думаю, что мы по-прежнему идем по жизни рука об руку. Ее шкала ценностей…
– Я знаю, Джек, – вздохнула Бетси. – Если б мы с тобой могли…
– Если б не дети, смогли бы.
– Ты серьезно? Если бы не дети, ты бросил бы ее ради меня?
– Мне с тобой спокойно, Бетс. Спокойно и уютно. А вот рядом с Кимберли покоя не обрести.
Бетси мягко сжала ему мошонку.
– Я бы обеспечила тебе покой, – прошептала она.
– Ты бы гордилась мною, Бетси. От нее я этого не дождусь никогда, не будет она гордиться мною, хоть тресни. Что бы я ни сделал, все не по ней. В этом году я купил еще две радиостанции. Она все равно не гордится мною. Мой гребаный отец тоже мной никогда не гордился, но мне на это плевать. А вот от того, что не гордится Кимберли, больно.
Бетси скатилась с кровати и прошла в ванную. Дверь закрывать не стала, поэтому он услышал, как полилась в унитаз моча. В свои чуть ли не сорок лет, на четыре года старше Джека, Бетси оставалась игривой, как девчонка. Вот и теперь она села в поезд не в Бостоне, а на первой остановке после железнодорожного вокзала, в Дедхэме. Зайдя в купе и получив от кондуктора билет, Бетси тут же разделась догола и в таком виде доехала до самой Пенн-стейшн. А для Джека словно повторилась поездка в «дузенберге» из Бостона в Уайт-Плейнс, когда она задрала юбку, да так и не опускала ее. Бетси любила поразвлечься, не слишком обращая внимание на приличия.
Она была куда полнее Кимберли или Конни, но ее нижнее белье не предназначалось для того, чтобы делать тоньше фигуру, наоборот подчеркивало те места, где всего было много. Бюстгальтеры поднимали и выпячивали грудь. Бетси и не пыталась скрыть округлость живота и носила обычные нейлоновые трусики. Вот и сейчас ее наряд состоял из таких трусиков и кружевного белого бюстгальтера.
– Итак… – Бетси вышла из ванной и плотоядно улыбнулась, – …значит, ей нравится, когда ее шлепают по заднице?
Губы Джека разошлись в улыбке.
– Не следовало мне этого говорить.
Бетси присела на кровать у самого изножия.
– Мне хотелось бы услышать от тебя честный ответ на прямой вопрос. Я хочу знать, нравится ли тебе лупцевать Кимберли.
– Ну…
– Не виляй. Говори правду. Ты получаешь от этого удовольствие?
Он помялся:
– Пожалуй, мне нравится. В некотором роде.
– Опиши мне все. Я хочу знать, как это делается.
– Бетс!
– Выкладывай как на духу, если хочешь что-нибудь получить от меня сегодня вечером.
– Что ты хочешь знать?
– Давай начнем с того, как она… Как она, скажем так, готовится к этому. Ложится тебе на колени?
– Нет. Она встает в кровати на четвереньки, опираясь на локти и колени, утыкается лицом в подушку или две, а задницу поднимает вверх.
– Ты сильно ее бьешь?
– Достаточно сильно. Если нет, она остается недовольна.
– И она кончает?
– Иногда.
Бетси, усмехаясь, покачала головой:
– Господи! Элегантнейшая Кимберли Уолкотт Лир на четвереньках, с откляченной задницей, ждущая, пока ее отшлепают. Верится с трудом!
– А ты поверь. – Джек закурил. – Поверь.
Бетси хохотнула.
– А меня ты отшлепаешь?
Он нахмурился и покачал головой.
– Ты же этого не хочешь, Бетси. Совсем не хочешь.
– Ты прав, – согласилась она. – Не хочу. Мой папашка однажды отшлепал меня. До чего же это было противно! Даже вспоминать не хочется. Мне исполнилось двенадцать, и я считала, что так со мной обращаться уже нельзя. А он задрал мои верхнюю и нижнюю юбки, спустил панталончики, тогда мы еще носили панталончики, и отшлепал меня по голой заднице на глазах у матери, брата и сестры. Дело не в боли, ее бы я вытерпела, а в унижении. Я ему этого так и не простила, до самой его смерти.
– Я не собираюсь лупцевать тебя. Бетс.
– Я тебе этого и не позволю. Но я скажу тебе, что ты сейчас сделаешь. Вытащишь из брюк ремень и вытянешь меня по заднице.
– Забудь об этом.
– Нет. Я помню, как отец шлепал меня. Боль эта… если б он проделал все это в отдельной комнате, где мы были бы вдвоем, а не перед всей семьей, я, возможно, сделала бы что-то такое, отчего он действительно разозлился бы.
– Бетс, брось, хорошо?
– Что я сброшу, так это трусики. Вытяни меня только раз. Я хочу посмотреть, как я на это отреагирую. Должна же я знать, возбуждает меня это или нет.
– Бетси, пожалуйста, не будем больше об этом.
– М-м-м, ты единственный мужчина, которому я могу довериться, так что не спорь со мной. Давай. У тебя отличный широкий ремень. Он меня не поранит.
