Текст книги "Феодора. Циркачка на троне"

Автор книги: Гарольд Лэмб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

«Шло время, но только небольшая часть урожая взошла. В Эмилии жители покинули свои дома и отправились на берег моря, думая, что найдут там пропитание. В Тоскане люди уходили в горы собирать дубовые жёлуди, чтобы перемолоть их в муку и испечь хлеб.

Те, кто должен был вскоре умереть, худели и бледнели, кожа становилась сухой и натягивалась на скулах. На их лицах было выражение изумления, а в душе таился безумный страх. Некоторые умерли от переедания, когда нашли пищу. Многие так обезумели от голода, что если где-нибудь видели пучок травы, то кидались к нему и пытались выдернуть траву из земли. Если у них на это не оставалось сил, они ложились на землю и закрывали траву руками».

Другой историк, Павел Дьякон, кратко сказал: «Здесь вы увидите страну, вернувшуюся к первобытным временам».

Шли месяцы, и Юстиниан слышал в церквах молитвы: «Трижды августейший, дай хлеба своему народу!»

На этот раз голод можно было побороть подвозкой на кораблях зерна из нетронутых чумой Африки и Египта. Но вместе с голодом росли волнения, и старые фракции венетов и прасинов возобновили свои встречи. У этих людей были новые жалобы на то, что запасы продовольствия изымаются имперскими чиновниками и стекаются в Константинополь. «Богатые магнаты, – заявляли ораторы, – не так страдают, как простые люди, они грабят запасы зерна и мяса и охраняют их с помощью наёмных солдат».

Волнения усиливались из-за того, что император, старый и помешанный на Священном Писании, делал вид, что не замечает сложившейся ситуации. Он не собирался менять своих намерений или делать перестановку в правительстве. Постепенно народные страсти настолько накалились, что люди стали ждать чуда, которое бы спасло их. Но в это время в самом Константинополе произошло нечто ужасное.

После подземных толчков обрушился купол Великой церкви.

Дворцовый чиновник, спавший недалеко от Юстиниана, был убит мраморной плитой. Желающие посмотреть на тело говорили, что землетрясение выбрало в жертву всего лишь одного человека, который, очевидно, вёл неправедную жизнь. «Сомневаюсь, – произнёс Агафий, один из свидетелей, – что землетрясение может отличать злых людей от добрых. Если бы могло, то это было бы превосходно».

Юстиниан, посетив своё сооружение, обнаружил, что в круглое основание купола виднелось небо, а алтарь стал открыт всем дождям. Его прислужники перешёптывались о якобы наказании гордым строителям, попытавшимся, как и в случае с Вавилонской башней, возвести здание против воли Бога.

Анфемий, возведший купол, был мёртв. Но Исидор, глава каменщиков, уцелел. Осмотрев со своими архитекторами развалины, он признал купол слишком плоским и поэтому не выдерживавшим такой внешней нагрузки: его центр провалился под натиском землетрясения. Если купол сделать более округлым, то его основание будет постоянно поддерживаться гигантскими внешними подпорками. Юстиниан приказал возвести новый купол именно таким. «Это не гнев Божий, а ошибка строителей уничтожила купол», – заявил император.

Возможно, слухи о беспорядках и землетрясении в Царском городе достигли северных областей, перейдя границы Дуная; возможно, авары, наступающие на приграничные крепости, передали слухи на юг, но ещё более вероятно, что они услышали от купцов о богатстве, стекающемся в город, и нехватке солдат для защиты. Но что бы это ни было, гунны перешли замерзший Дунай зимой 558 года и направились к Константинополю.

Эти кутригурские гунны степей были страшнее герулов с границ. На этот раз их были тысячи, и армию возглавлял хан. Они не шли по дорогам, избегали крепостей и укреплённых городов, кружили, как стаи волков, по сельской местности, собирая лошадей, стада, пленников и трофеи.

Растаявший на реках лёд и грязь помешали идти, и кутригурские гунны остановились. Это дало Константинополю надежду, что они повернут обратно со своей добычей, как и прежде, чтобы уйти на новые пастбища в степи. Но когда дороги подсохли и в полях появился урожай, гунны разделились. Одна армия повернула на запад, на родину Юстиниана, чтобы высадиться в Греции, вторая – заняла горы Траса. Главная армия хана направилась на юг, мимо города Адриана, к Константинополю. Около семи тысяч всадников быстро следовали за ханом.

«Не встречая сопротивления, – пишет свидетель Агафий, – они прочёсывали сельскую местность, безжалостно грабя. Уводили знатных женщин. Беременные рожали детей уже в пути. Не в состоянии скрыть схваток или запеленать новорождённых они продолжали идти вперёд, несмотря на страдания. Несчастных детей оставляли там, где они появились на свет, на съедение псам и птицам-падальщикам».

Белизарию, получившему вести с севера, казалось, что это настоящее нашествие. Гунны шли туда, где не было никаких гарнизонов, они пытались построить лодки из ветвей и брёвен. Две колонны на западе, по-видимому, ставили своей целью грабёж, но сила во главе с ханом двигалась к Константинополю.

«Невозможно было оттеснить варваров, – вспоминает Агафий, – не было ни военных гарнизонов, ни оружия, ни обученных людей. Римская армия уменьшилась до невероятно маленького размера, не подходящего для нужд огромного государства. Общая численность армии должна составлять 645000 солдат, но в Константинополе не набралось бы больше 150000. Из них некоторые были в Италии, Африке, Испании, Колхиде, Александрии и вдоль Нила, кое-кто на персидской границе, где требовалось всего лишь несколько солдат по причине установленного мира».

Оставалась Длинная стена вдоль полуострова и огромные тройные стены самого города. Поскольку на улицах находились тысячи людей, можно было надеяться на оборону города. В течение жизни нескольких поколений ни один враг не доходил до ворот города, защищённых самим Богом.

Вначале Юстиниан не верил новостям с севера. Римская армия, охраняющая северную дорогу, была уничтожена. Не имелось вестей о гарнизонах, императорских стражниках и добровольцах из фракций прасинов и венетов. Командующий Сергий, начальник армии, попал в плен. Преследуя беженцев, гунны приближались к городу. Длинная стена не сдержала их. Ужасные всадники просто проезжали сквозь бреши в стене, сделанные землетрясением и увеличенные крестьянами и студентами военной академии, которые выходили из города по приказу Юстиниана. После этого ничто не отделяло Константинополь от гуннов.

Сначала медленно, но потом быстрее на улицах воцарилась паника. Поток беженцев в ворота превратился в человеческую лавину из семей с нагруженными тележками, скотом и домашней утварью. Жители деревень шли в город. С собой беженцы несли рассказы о смертях и пожарах, ещё более устрашающих, чем в действительности. Собираясь в полуразрушенной Великой церкви, они в испуге искали защитника и вдруг вспомнили о Белизарии.

Вскоре в воротах дворца собрались сенаторы и офицеры, призывая императора. Когда он не вышел, они нашли силентиариев, чтобы передать сообщение. Они молили: цезарь должен призвать Белизария на защиту города. Но Юстиниан не хотел этого делать. Несмотря на отставку, первый гражданин города был всё ещё героем. Наверное, семидесятисемилетний император ни в чём не подозревал талантливого полководца, просто не любил его. Юстиниан всё ещё был тщеславен. Из окна он глядел на толпу взволнованных людей в Августеоне, взбирающихся на пурпурное мраморное основание медной статуи своего императора, умоляя его призвать Белизария. Казалось, что они не ждали помощи от самого цезаря, который в течение тридцати лет вёл войны.

Юстиниан упорно игнорировал мольбы своих патрициев и солдат. Он ошибочно приказал перевезти в город и отправить на азиатский берег сокровища из всех сельских церквей от Золотого Рога до побережья Эвксина. Но при виде судов, покидающих гавани, началась паника. Распространились слухи, что обитатели дворца покидают город. В Августеоне слышались крики: «Дай нам Белизария! Трижды Августейший, пусть командует Белизарий!»

В ужасе толпа помнила, что их почётный гражданин каждый раз выходил победителем из войн с варварами. Беженцы, покинувшие свои дома под натиском гуннов, были больше озлоблены, чем жители города, которые ещё не понесли никакого ущерба. Как их защитил император, император римлян, который запёрся в своём дворце с золотом и стражниками, готовясь бежать на кораблях?

Это было несправедливо по отношению к старику, который не собирался делать ничего подобного. Он пытался объяснить, что с ним нет охраны, приказав создать новую армию для защиты города. Для защиты стен он созвал сенаторов, и все патриции присоединились к его стражникам. Однако этот приказ не успокоил толпу. Люди не верили, что стражники и сенаторы смогут сражаться. На крышах домов разжигались костры, чтобы дым был виден на много миль вдоль побережья. Дым расстилался вдоль горизонта на северо-запад. Гунны приближались к городу, сжигая и грабя деревни. Они разбили лагерь у Мелантиадума, на берегу моря.

После этих вестей Юстиниан послал за Белизарием. В диадеме и наплечной драгоценной пряжке старик, словно сам сидел на троне, заговорил с полководцем: «Ты всё ещё констебль. В этой ситуации, пока из-за моря не прибудут наши армии, мы приказываем тебе защищать город».

Слова были тщательно ревниво взвешены и давали только небольшую власть на короткое время по воле цезаря. Белизарий принял эти слова так же, как принимал их в течение тридцати лет, – как приказ, который нужно выполнять.

Старый полководец, конечно, не мог собрать армию за один день: последний отряд был разгромлен за Длинной стеной. Городские арсеналы пустовали. Выйдя из дворца, Белизарий не обратил внимания на взволнованную толпу патрициев, которые послушно вытянулись по струнке перед императором. Вместо этого он приказал глашатаям бегать по улицам с криками: «Белизарий собирает людей под знамёна. Кто будет служить с ним?»

Место встречи людей – площадь Стратегиума. В дополнение ко всему следовало захватить лошадей, запряжённых в повозки и упряжки, и даже из неприкасаемых конюшен ипподрома. Белизарий хотел собрать по домам мечи, в театрах – копья, всё оружие, висящее в залах дворцов, особенно шлемы с перьями своего старого полка, а также дротики, метательные орудия и луки. Потребовались доски из корабельных доков, столбы, топоры, моряки и крестьяне. Хотя ему было почти шестьдесят лет, Белизарий всё ещё хорошо выглядел в шлеме и кирасе под выгоревшим красным плащом. Когда он ехал верхом к Стратегиуму, в руках держал знамёна. Из всех улиц к нему сбегались люди, бросая фартуки сапожников и наплечники носильщиков. Люди выползали из таверн, с волос капала вода, потому что они успели окунуться в большие бочки, некоторые скакали верхом на украденных конях.

Белизарий едва помнил их лица, а ветераны напоминали о себе знакомыми именами: Дарас, десятимильный верстовой столб и Милвианский мост. Проходя среди них, Белизарий смотрел, говорил с ними, рассказывал, как он собирается вытеснить гуннов.

Один бледный и массивный купец с гордо поднятой головой положил руку на плечо взволнованному полководцу. «Могущественный, – произнёс он, услышав голос своего командира, – я Фота, фланговый полка иллирийцев».

Изучив лицо солдата, Белизарий провёл рукой перед его глазами и заметил, что они не двинулись в орбитах. Решив, что Фота слеп, он покачал головой и быстро ответил: «Ты Фота, которого ранили у акведука в Ариминиуме. Подожди здесь. Хочу, чтобы ты рассказал об этом рекрутам».

Казалось, он насмехался над своим окружением перед лицом своих солдат. Поняв это, солдаты подхватили шутки. «Галеты червивы. Хозяин, этот конь может только обежать вокруг столба. Если мы напугаем гуннов, то никогда не схватим их. У нас есть повара или мы будем есть из горшков хана?»

Своим офицерам Белизарий объяснил, что ему нужны вещи, производящие шум и огонь. Один из солдат в новенькой форме рискнул предложить встретиться пятерым против одного, как при Трикамароне.

– Нет, – ответил Белизарий, – это всё равно что переходить Евфрат там, где мы бросали дротики и охотились на зайцев.

Белизарий не говорил о тактике или своих планах. Очевидно, он готовился к новой игре с семью тысячами гуннов. На самом деле он осознавал безнадёжность противостояния гуннам и подбадривал свою разношёрстную команду, говоря, что придумал что-то новое и неожиданное. С помощью обмундирования и шуток он собрал подобие армии.

На следующий день триста вооружённых ветеранов взобрались на коней, изображая полк, ещё у пятисот были лошади, копья и мечи. Большая часть пеших воинов могла пользоваться дротиками и луками и выполнять приказы. Более крепкие крестьяне и моряки получили топоры и трещотки, сделанные из досок. Хотя это была просто толпа, но на расстоянии выглядела как армия.

Во главе своего нового полка почётный гражданин выехал за Золотые ворота к берегу Мраморного моря. Белизарий не раздумывал об удержании горожанами тройной городской стены, потому что она простиралась на четыре с половиной мили к гавани. Флейты играли, и полководец решил встретить гуннов на открытой местности.

За первыми верстовыми столбами он заставил людей разбить лагерь у деревни Хеттус и укрепить его ветками и брёвнами. Некоторые поля расстилались на многие километры вокруг деревни до лесов, через которые шёл главный путь. Ночью Белизарий разжёг множество костров и следил, чтобы его новые когорты двигались вокруг огня. До самого рассвета он не расставлял разведчиков около лагеря.

У Белизария было только одно преимущество. Зная гуннов по опыту, он полагал, что от удивления они могут повернуть вспять и бежать. Они повиновались инстинкту, как животные, учуяв опасность. Поскольку его подобие армии не могло противостоять стрелам или атакам степных всадников, он намеревался устроить для них ловушку, правда очень ненадёжную. Полководец уже был уверен, что гунны послали своих разведчиков посмотреть на его лагерь, но он не был уверен в том, что заметили зоркие глаза кочевников или к каким выводам они пришли. Разведчики вернулись к Забергану, хану кутригуров, с докладом, что на дороге в лагере их ждала маленькая и слабая римская армия. Гуннский вождь выслал треть своего отряда вперёд, чтобы расчистить дорогу.

После полудня Белизарий отправил метателей оружия к другой стороне дороги, спрятал среди деревьев, разбив их на две группы. «Что бы вы ни делали, после того как бросите первые копья, – предупредил он, – делайте это с шумом». Когда первые группы солдат скрылись за деревьями, командующий разместил армию перед деревней, в произвольном порядке расставив свой полк с всадниками позади, а толпой в тылу. Эти ряды можно было принять из-за деревьев за огромную армию. В любом случае первые всадники сразу бы заметили её.

Случилось так, как и думал Белизарий. Передовой отряд гуннов в тёмных кожаных доспехах и кольчугах осторожно выехал на дорогу, ожидая оставшуюся колонну. Римская кавалерия не представляла большой угрозы и скорее удивила, чем обеспокоила гуннов, которые с презрением отнеслись к римским солдатам. Внезапный шквал дротиков и стрел из кустов на другой стороне дороги отогнал отряд гуннов. В некотором смятении враги взялись за луки. Вокруг них лес гудел от громких криков. Белизарий улучил момент и выступил вперёд со своими самыми надёжными воинами. За ними скакали всадники, взметая пыль, а толпа шумела деревянными трещотками и дула в трубы.

Скаковые кони ипподрома, обезумевшие от волнения, бросились в лес, словно обходя препятствие. Была одна минута, когда могло случиться что угодно. Ветераны пошли в атаку, а гунны, инстинктивно пытаясь образовать круг, запутались в ветвях и попали под римские дротики. Лес превратился для них в ловушку. Гунны обратились в бегство по дороге и понесли большие потери. Солдаты преследовали их на отборных скаковых лошадях, запряжённых в колесницы.

«Удача Белизария», – говорили они. Побег передового отряда смутил хана, подумавшего о ловушке и присутствии отборной римской армии, с которой ему совсем не хотелось встречаться. Он поспешно увёл свой лагерь к северу.

Но удача была здесь ни при чём. Битва подобна приступу страха: люди, которых боятся меньше других, в какой-то миг начнут атаку, повергая врага в бегство. Два дня назад сотни тысяч людей в Константинополе из-за сильной боязни искали лодки, чтобы спастись бегством по Босфору. Белизарий посмеялся над ними, и после этого тысячи стали думать о другом и позабыли о бегстве. Затем он сделал ставку на мужество трёхсот немолодых солдат, встретившихся лицом к лицу с двумя тысячами ужасных гуннов. Триста человек пошли в атаку, а две тысячи обратились в бегство.

Начав отступление, гунны уже не могли остановиться. Они взяли достаточно добычи, и сам хан Заберган считал непостижимым ломиться через стены императорского города. Таким образом, цивилизованный солдат превзошёл могущественного варвара.

Белизарий неуклонно шёл вперёд. Беженцы, скрывающиеся на холмах и в лесах, присоединились к его войскам. Полки рассеянных прасинов и венетов тоже вступили в погоню теперь, по безопасной дороге, а гуннский лагерь в Мелантиадуме должен был вскоре подвергнуться нападению. Было безопасно и радостно преследовать убегающую армию.

Зная своего врага, Белизарий небрежно организовал погоню, гораздо небрежнее, чем ловушку у деревни Хеттус. Меньше всего он хотел подвести свою армию под стрелы кочевников. Поскольку разведчики Забергана могли наблюдать за армией с тыла, Белизарий перестроил свои ряды, чтобы они стали похожи на отряды обученных воинов. Маленькие эскадроны взбирались на холмы, пересекающие дорогу, трубы звучали, не переставая. Крупные серебряные тарелки, захваченные крадущимися солдатами, отражали солнечные лучи; толпа двигалась по дороге тесными рядами, как сомкнутые полки, и гуннские разведчики были потрясены силами врага.

У Мелантиадума, повернув к морю, Белизарий собрал нечто вроде армии, готовой к битве, пока гунны убегали. Полководец выслал вперёд быстрое судно, чтобы собирать проходящие галеры и транспортные суда в помощь армии. Он получил больше помощи на море, потому что суда прибывали из Салоник, где удалось оттеснить вторую армию гуннов, после того как те опрометчиво попытались выступить против имперского флота в своих дощатых лодках. Когда регулярные войска высадились в Мелантиадуме, для воинов Белизария наступил звёздный час. Разглядывая трофеи, собранные в гуннском лагере, они спросили регулярных солдат, что делала римская армия, пока они, ветераны, отражали натиск гуннов.

Через неделю почётный гражданин всерьёз приготовился преследовать захватчиков вниз по течению Дуная. Но приказ императора остановил его. Когда опасность миновала, Юстиниан не хотел, чтобы Белизарию досталась вся слава победы. Неожиданно сам император прибыл на место битвы. В праздничном одеянии, на белом коне, со свитой вельмож и стражников Юстиниан проехал сорок миль к Длинной стене. Разбив лагерь недалеко от деревни Хеттус, он принял на себя командование войсками. Удерживая Белизария в Мелантиадуме, Юстиниан приказал толпе чинить бреши в стене, а сам следил за процессом. Далее приказал морским судам поторопиться к Дунаю и отрезать гуннам путь к отступлению. Втайне император послал золота своему племяннику Юстину, который командовал войсками на Дунае, приказав ему выкупить Сергия, пленного командующего, и остальных, но ни в коем случае не подвергать риску жизни людей, пытаясь остановить гуннов, когда те начнут переправляться через Дунай. Правитель верил, что они так и поступят, когда увидят флот. Всё случилось, как он и предполагал.

Когда кампания закончилась, Юстиниан победителем вернулся в город. Ранним августовским утром он при полном параде въехал в Золотые ворота. Любопытная толпа заполонила Мезе. Усталый император величественно возвышался на белом коне. Люди закричали: «Приветствуем Юстиниана! Живи долго, наш император, дарованный Богом!»

И снова Юстиниан сделал нечто неожиданное. Повернув к старому Дому Феодоры, он слез с коня у церкви Апостолов. Войдя в неё без диадемы, он зажёг две свечи у могилы жены и опустился на колени.

Однако и Белизарию досталась слава. Это произошло почти случайно. Он просто вернулся по побережью во главе своей нелепой армии. Но когда, проезжая мимо башен Золотых ворот, мимо своего дворца, он свернул на знакомую улицу Мезе, то увидел, что тротуары забиты людьми, беженцами у своих повозок и женщинами, машущими с крыш домов. Студенты университета забрались на памятники, епископы в одеяниях вышли из дверей церквей благословить его, а дети бросали цветы и бежали за его конём. Толпа ревела: «Белизарий, ты победил!» Люди обезумели от облегчения и радости, оттого что все остались живы, а дома и собственность были спасены.

На этот раз Белизарий не поехал на ипподром. Юстиниана во дворце не было видно. У статуи горгоны, где пекари бросали свежий хлеб солдатам, Белизарий свернул с Мезе и остановился на площади Стратегиума. Наступил странный момент, когда он сидел в седле, а уцелевшие солдаты с незнакомой доселе болью ждали, когда их отпустят. Возможно, они смеялись: шутка окончена, они должны идти домой.

Подумаем о них с наших сегодняшних позиций. Они перестали быть римскими легионами уже давно, но были свободными воинами, защищающими город. Белизарий – уже не командующий армией, а констебль императора. Через каких-нибудь два века крещёный франк Роланд будет служить своему королю Карлу таким же образом, а затем перья и плащ Белизария будет носить рыцарь Байард, сочетающий искусство меченосца с кодексом чести.

Однако в настоящее время механизм империи работал довольно хорошо, чтобы покончить с опасностью в лице гуннов. Первую и, по-видимому, самую сильную колонну этих энергичных варваров, направлявшихся к греческим городам, остановили у знаменитых Фермопил. Именно там командовал Александр Ножницы, или, по крайней мере, участвовал в битве. Затем, чтобы предупредить дальнейшее вторжение, Юстиниан и экономист вместе с министерством иностранных дел вызвали волнения в степях, пустив слухи к противоборствующему хану утигуров на другом берегу Фетидского моря о том, что его заклятые враги кутригуры забрали в империи золото, приготовленное для него. Это была ловушка для несгибаемых варварских мозгов. Два гуннских племени вступили в противоборство из-за добычи, которую кутригуры переправили через Дунай.

Даже в своём кабинете Юстиниан не мог избавиться от осознания того, что Белизарий в представлении толпы стал ещё большим героем. Существовала опасность, будто полководец может претендовать на императорский трон. Не нужно было особых усилий, чтобы сорвать с плеч стареющего человека пурпурный плащ и облачить в него популярного воина. Белизарий разбил гуннов, а Юстиниан был только правителем, который отказался уменьшить налог в монетах или натурой.

Через год или два контраст между двумя известными людьми, по мнению народа, стал ещё более резким. К бывшему командиру можно было обратиться в любое время суток на улице, он раздавал всем нуждающимся деньги, каждый солдат, служивший под его началом, мог рассчитывать на еду и постель в его дворце. С другой Стороны, император скрывался во дворце, словно сказочный Циклоп, заставляя самых знатных вельмож распластываться перед ним на полу и целовать алую сандалию. Приветствуя Белизария, толпа начала думать о Юстиниане как о враге.

«Теперь, когда римляне установили мир со всем миром, Юстиниан, то ли жаждая крови, то ли не зная, что ещё делать, продолжал сталкивать варваров друг с другом. Он раздавал огромное количество монет гуннским вождям, чтобы они отправляли отряды грабить римские земли и продавали мир этому человеку, который заплатил огромную сумму золотом Хосрову за мир и изобретал новые способы пролития крови на земле и изъятия денег у своих подданных».

Этот слух распространился из тайных записей известного Прокопия, уже почившего после роскошной жизни на пенсию Юстиниана. Эти заметки, эпизоды из жизни знаменитых людей, как их называли греки, Прокопий хранил в секрете, разрешая только близким друзьям взглянуть на них.

Поскольку он был спутником первого гражданина Белизария и заявлял, что лично знал Феодору, его тайные записи читались с жаром.

«Юстиниан, варвар в душе, был неряшлив как в речи, так и в одежде, и навлекал бедствия на всех людей. Им словно руководил демон; правитель проявлял интерес к природе Бога, но те, кто засиживался с ним допоздна, видели демона, который правил во дворце вместо императора».

После смерти Прокопия зависть, ослеплявшая его, запятнала и правителей. Они не знали о его тайной склонности. Таким образом, прекрасный писатель Прокопий навсегда остался связанным с образом монарха.

В возрасте восьмидесяти лет у Юстиниана осталась лишь крупица былой жизненной силы. «Он стал враждебным от частых войн», – вспоминает Агафий, занявший место Прокопия.

Однако убеждения Юстиниана остались неизменными. Осознавая народные волнения и неприязнь к себе, он снова издал указы о реформах тридцатилетней давности. Теперь их было больше сотни, но на них не обращали никакого внимания. Сам Агафий жаловался на сборщиков налогов, которые удерживал проценты солдатской платы «с помощью нечистой науки арифметики».

В городе находились формирования, которые слышали истории о демоне-императоре и всерьёз помышляли о его убийстве. В отличие от заговора недовольного армянина Артабана, эти закулисные интриги могли быть опасны. Шпионы дворца вовремя прослышали про них и доложили императору, который неохотно обратился к этим свидетельствам. Но когда он увидел имя Белизария, то начал читать более внимательно. Вооружённых заговорщиков схватили прямо в Священном дворце. Некий Павел, слуга Белизария, был замечен в сговоре. На допросе, а Юстиниан знал, что пытки делали допрос более эффективным, Павел признался, что Белизарий знал о заговоре и не возражал.

У Юстиниана появилась возможность избавиться от человека, который мог занять его место. Каждая часть дворцовой церемонии была теперь мила старому императору. Как и Анастасий, он отказывался назвать имя наследника. В то же время в его памяти всплыло, что Белизария обвиняли и прежде, но безосновательно. Против солдата не было настоящего обвинения даже теперь. Тогда его хотела унизить Феодора.

Юстиниан сделал нечто необычное. Созвав сенат, который в последнее время почти не считался с ним, он выложил перед этим древним органом управления свидетельства о заговоре. Когда сенаторы, взвешивая все за и против, решили, что названные в документе виновны, Юстиниан провёл долгое время в раздумьях. Теперь, пытаясь принять решение, он мог и задремать. Правитель поступил также как и Феодора. Он отстранил Белизария, конфисковав его богатство и дворцы и оставив ему лишь титул констебля. Звание первого гражданина не являлось титулом и не могло быть отменено. Белизарий не протестовал и выехал из своего дворца (у него осталась лошадь). Он превосходно себя чувствовал на скамьях Стратегиума или в любом другом месте, где проводил ночь. Все двери в городе были открыты для победителя при Хеттусе. Если Белизарий появлялся на улицах, старые солдаты обязательно предлагали ему часть улова или приглашали поохотиться на Босфоре.

Юстиниан понимал, что ему не удастся опозорить старого солдата. Что касается собственности, беззаботный Белизарий никогда не обращал на неё внимания, зато часто делал подарки. Антонина обожала рабов у ворот и дворики в саду. Белизарий продолжал оставаться патрицием. Совершенно несправедлива легенда, появившаяся с течением времени, что бывший полководец в последние годы был ослеплён безжалостным императором и просил еду на улицах у солдат, некогда служивших под его началом.

Через семь месяцев Юстиниан с раздражением вернул Белизарию богатства. Но солдат жил уже в нереальном мире, далеко отсюда. В его памяти снова всплывали сцены штурма барьера на реке Тибр перед войсками Тотилы. Умер Белизарий в 565 году. У него не осталось последователей, кроме его солдат. Он так и не понял высших целей империи, которой служил. Он просто выполнял приказы, но никто не мог так блестяще импровизировать на поле битвы. Его имя олицетворяло что-то непостижимое, отрицающее саму мысль о поражении.

Один из его солдат сказал: «Армия переживёт, но что император будет делать без Белизария?»

Юстиниан ощущал потерю человека, которого недолюбливал, которому завидовал и на которого полагался. Белизарий был предпоследним из сообщников сына Саббатия. В их число входили Феодора, Трибоний, Иоанн из Каппадокии и архитектор Анфемий. Нарсес жил в Италии, правя там, как ожившая мумия, не тронутая годами, и отказываясь вернуться во дворец и стать Великим казначеем. Нарсес торговал и ссорился с франками, казнил герулского хана, чего бы Юстиниан никогда не позволил, и воссел на старый трон Теодориха в Равенне. В те годы Юстиниан редко вспоминал о Нарсесе, потому что хитрый евнух не беспокоил его. Два старика оставались неизменными, как мозаичные портреты в их дворцах. Юстиниан, желающий быть творцом своей собственной судьбы, довольствовался ежедневной рутиной.

Впервые за много лет своего правления он начал подумывать о путешествии. Он хотел пройти путём паломника к часовне в Галации, где мог узреть святые реликвии христианства. Но на улицах снова начались столкновения прасинов и венетов. И Юстиниан так и не отправился в путешествие. Лежа без сна на рассвете, он слышал шаги ключника и призывал к своей постели силентиариев в белых одеяниях помочь ему одеться и отвести в часовню Дафны помолиться перед иконой.

Сидя в большом зале за закрытым занавесом, в то время как далёкая музыка и запах ладана доносились до него, Юстиниан являл собой зрелище невиданной доселе смиренности, когда водяные часы показали третий час, императора водрузили на трон за занавесом, а чиновники падали перед ним ниц и рассказывали о выполнении его приказов по всей империи.

«Он был первым царём Константинополя, – заметил Агафий, – абсолютным монархом как по титулу, так и в реальности». Никто не воспринимал его как Флавия Юстиниана, цезаря и победителя. О нём говорили как об автократе.

Когда он подписал пятидесятилетний мир с Хосровом, по которому за большую плату золотом увёл солдат с восточной границы, сохранил несколько привилегий в области торговли и защитил христиан, живущих в Персии, то с восторгом читал приветственные слова персов: «Божественный Хосров, Царь царей с древних времён, Юстиниану Цезарю, нашему брату».

Юстиниану казалось, что он сравнялся со своим могущественным соперником, восточным деспотом, в течение одиннадцати веков следившим за византийским троном. Люди, говоря о Хосрове Великом, упомянут имя Юстиниана Великого. Император едва ли обращал внимание на другое. На сирийском побережье началось развитие шёлковой культуры, берущей начало от первых червей, тайно завезённых из Страны шелка. Он упорно продолжал вести спор с патриархом Константинополя, ставившим под сомнение его указ, касающийся всех церквей.