Текст книги "Сочинения в двух томах. Том второй"

Автор книги: Ганс Гейнц Эверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

Тэкс полез в карман и достал ей платочек размером в ладонь.

– Уже есть! – засмеялся он. – Если не хватит, пожалуйста… – И он вытащил еще два платочка из кармана.

Гвинни вытерла нос и с подозрением посмотрела на платки.

– С каких пор у тебя дамские платки? – спросила она. – Может быть, еще есть?

Она обыскала его, залезла к нему в карман и вытащила их один за другим.

– Что это значит? – продолжала она. – Сейчас же расскажи мне! Ты ведь знаешь, что я отвечаю за тебя!

– Вот тебе раз! – воскликнул Тэкс.

– Ты же наполовину сирота, Тэкс. – заявила она. – Ты поручен твоим покойным отцом моему отцу. Ему и твоей матери я обязана отчитываться за тебя. Это тяжелая ответственность. Не попал ли ты в когти легкомысленных женщин?

Сказала она это с величайшей серьезностью и с полнейшей убежденностью. Одновременно она красила себе губы. Тэкс стоял перед ней, как промокший пудель, широко раскрыв рот.

– Отвечай-ка! – потребовала она. – Оправдывайся, если это возможно.

– Ах, какой вздор! – бормотал тот. – Нам нужны платки для… для… одного театрального представления. Обыкновенно я покупаю их в кассе, но сегодня мы хотели… Ах, наверху их у меня более трехсот…

Гвинни напудрила себе нос. По слогам, как проповедник, она произнесла:

– У тебя триста подобных крохотных платочков? Я ничего не понимаю! Объяснитесь точнее, Тэкс Дэргем.

Эндрис с нескрываемым восторгом смотрел на свою невесту. С величайшим наслаждением он поцеловал бы ее прямо в губы при всем народе. Невероятно комичен был этот контраст между ходульными речами мудрой протухшей гувернантки, между напыщенным тоном воскресной школы в Петерсгейм-Массачусетс и маленькой светской барышней, этой восхитительной, ломкой, пестро раскрашенной фарфоровой куколкой!

– Отвечай! – настаивала она. – Твоя совесть так нечиста, что твой язык стыдится слов? Подойдите сюда, доктор Феликс Прей… Прэ… эту ужасную фамилию я никогда не выучу! Вы его товарищ, спутник его заблуждений. Сознайтесь вы: что означают эти крохотные платочки?

Она бросила последний взгляд в маленькое круглое зеркальце и сделала еще один быстрый взмах оправленной в золото заячьей лапкой.

Доктор Прайндль был не менее смущен, чем Тэкс.

– Это совсем невинная вещь, – пытался он оправдаться, – платочки – только свидетельство признания искусства одной артистки.

– А как зовут эту артистку? – допытывалась Гвинни. – И что она делает? Не пытайтесь меня обмануть, Феликс, я возьму с вас аффидавит, слышите – аффидавит!..

– Что? – пролепетал Феликс.

– Аффида-вит! – отчеканила Гвинни серьезно. – Вы не знаете, что это такое? Увы! Европейское образованье! Справьтесь потом в словаре. А теперь скажите мне всю неприглядную правду – я готова к самому худшему.

Молодой венец набрался мужества.

– Но здесь нет ничего постыдного, мисс Брискоу, – сказал он. – Ее зовут Риголетта и она гоммэз…

Гвинни перебила его:

– Кто она?..

– Гоммэз, – засмеялся Эндрис. – Ты не знаешь, что это такое? Увы! Американское воспитание! Тогда справься в словаре!

Он подумал при этом: «То же самое сказал бы в данном случае мой кузен».

– Она выступает в кабаре, – продолжал Феликс. – Она поет, танцует и при этом вытирает свой нос. Для этого ей нужны носовые платки. Их и дарит ей Тэкс в знак восхищения ее искусством. Вот и все!

– Нет, не все, – заявила Гвинни. – Вы думаете, что вам удастся провести меня. С вашей стороны благородно выступать защитником вашего друга, но это вам не поможет. Я вижу вас насквозь…

Это прозвучало эффектно, и она повторила еще раз:

– Я вижу вас насквозь, как через зер… нет, как через прозрачный кристалл. Триста носовых платков… Кто же их поставляет вам?

– Риголетта, – ответил Феликс. – Она перепродает их ему, оставляет их в кассе или приносит с собой в…

– Договаривайте! – приказал Гвинни. – Куда приносит ему платки утирательница носов?

Феликс, загнанный в тупик, выглядел совершенно подавленным:

– Он встречается с ней в «Курящей Собаке» после представления.

Тэкс бросил на него злой взгляд.

– Но не один! – воскликнул он. – Феликс там тоже бывает, со своей приятельницей Марией-Бертой.

Гвинни взглянула торжествующе:

– Вот все и вышло наружу: его приятельница. Значит, утирательница носов – твоя приятельница, Тэкс?

Она глубоко вздохнула и проговорила, преисполненная сознанием своей высокой миссии:

– Заблудшие души, я вырву вас из пасти этих кровожадных созданий! Мы идем в кабаре!

– Непременно, – поддержал ее Эндрис. – Ты должна вернуть на путь истины этих несчастных. Такова обязанность христианина, Гвинни!

Она покосилась на него недоверчиво, сомневаясь, говорит ли он это серьезно.

Он отвернулся в сторону, чтобы скрыть свой смех. При этом почувствовал: не он сказал эту фразу, не он так думает. Это сделал тот, кто бродит где-то по свету. Его кузен…

– Мы не можем идти в кабаре, оно закрыто, – заявил Тэкс.

Феликс подтвердил:

– Да, на четыре дня, оно перестраивается.

– Тогда пойдем в «Аполлон», – сказала Гвинни. – Наверно, вы там назначили свидание дамам, не правда ли, распутники?

Они переглянулись. Каждый еще надеялся, что, может быть, другой найдет выход. Но Гвинни отрезала всякий путь к возражениям:

– Итак, Тэкс, посмотри, подан ли наш автомобиль? Остальное я беру на себя. Я уж доберусь до дна этой таинственной истории с носовыми платками.

– До глубочайшего дна! – отозвался Эндрис.

Молодые люди заказали в «Грифоне» стол. Едва они успели занять места, как появились их приятельницы. Прежде чем подойти, они на секунду остановились. Мужчины встали, Гвинни вынула из сумки свой лорнет и стала внимательно рассматривать обеих грешниц.

– Смотри, какая она забавная! – воскликнула Риголетта.

Нежная Мария-Берта прибавила:

– Но милая, право, очень милая!

Разговор вначале плохо клеился. Тэкс и Феликс молча хлебали свой суп. Гвинни не спускала глаз с парижанок, сидевших напротив нее. Говорил только Эндрис. Обе девушки, отвечая ему, не лезли за словом в карман. Внезапно Гвинни вытащила крохотный платочек и кинула его Риголетте через стол. Та заметила ее движение, поймала платок и помахала им в воздухе. Она сразу все поняла. Вскочила, поиграла с платком, как на сцене, выбросив из себя уйму быстрых слов. Гвинни едва уловила половину, но достаточно, чтобы понять, что та говорит о ней, осыпает ее веселыми комплиментами. Затем Риголетта сложила платок, подбросила его в воздух, словила зубами, взяла тонкими пальцами и спела свой припев о «маленьком носике Риголетты», смешном, но очень милом.

Она это проделала так комично, что сидевшие за соседними столиками громко расхохотались. Эндрис захлопал в ладоши. Гвинни Брискоу пыталась, насколько возможно, оставаться серьезной. Но когда Риголетта подошла к ней, сделала глубокий реверанс и, проговорив торжественным тоном: «Вот, мадам, небольшой сувенир от Риголетты», вернула ей платок, Гвинни не выдержала и засмеялась вместе со всеми. Она обернулась к Эндрису и сказала ему, как бы извиняясь:

– Я буду теперь обращаться с ними очень любезно.

Эндрис одобрил:

– Да, поступай так, это, наверное, приведет к цели.

Теперь разговор уже лился свободно. Но Тэкс и Феликс, сидевшие на обоих концах стола, едва принимали в нем участие. Они не верили в перемирие и каждую минуту ждали враждебных действий. Эндрис не разделял их недоверия. Пока женщины говорят о шляпках, мир обеспечен. Парижанки спрашивали, а Гвинни рассказывала, что она покупала у той или другой модной фирмы. Она говорила также о платьях, привезенных ею из Нью-Йорка и теперь бесполезно валяющихся. Если дамы ими интересуются, она с удовольствием передаст их им. Только между ними должно быть полное доверие. Риголетта согласилась:

– Да, конечно, так лучше всего жить на этом свете!

Конечно, они не могут взять платья, не отплатив чем-либо за них. Но они знают места, где можно купить вдвое дешевле, чем у Ворта и Пату, даже за треть цены, а по качеству почти не хуже. Гвинни пожалела, что не в состоянии этим воспользоваться, так как не может носить вещи, которые «почти не хуже». Но у Марии-Берты нашелся выход: она знает магазин белья, где можно самое лучшее достать за самую дешевую цену. Ей не нужны никакие проценты, нет, этим она не занимается, только из дружбы она сведет ее туда, поскольку мисс так красива и симпатична. А что касается духов, то ее двоюродная сестра…

С каждым шагом и с каждым выпитым стаканом настроение становилось все более и более приподнятым. Казалось, будто женщин уже долгие годы связывает близкая дружба. Когда подали счет, Риголетта посмотрела его и заявила, что лакеям следует дать по рукам. Она усердно его проштудировала и обнаружила пару персиков, которых никто не ел. У дверей швейцар вызвал их автомобиль, но шансонетка заявила, что два шага до «Аполлона» можно пройти пешком. Подруги пошли вперед, взяв Гвинни под руки.

– Ну и дела! – ворчал Тэкс. – Разберись-ка в этом сердце и в этой душе! Вот она, настоящая Гвинни Брискоу!

– Это же лучше, чем если бы она устроила скандал! – смеялся Феликс. – Риголетта быстро ее приручила.

Он обратился к Эндрису:

– Я получил письмо от вашего кузена, он просит вам кланяться.

– Благодарю вас, – сказал Эндрис. – Где он пропадает?

– В Египте, – отвечал венец. – Но в следующем месяце он вернется. Письмо у меня с собой, могу вам сейчас же дать его адрес.

В «Аполлоне» было так же, как и на улице. Мужчины держались позади, трое женщин шли впереди. Они бросали мячами в кукол, стреляли в тире по глиняным горшкам, пытались набрасывать кольца на ножи. Затем они вскакивали на карусельных лошадок. Риголетта схватилась за завитый колечком хвостик поросенка, которому с большой церемонией почистила нос. Взобрались по шатающейся лестнице для катанья с горы. Летели на санках на животе, визжа и крича. Мария-Берта выражала опасение за дорогой туалет Гвинни, но та смеялась: их еще хватит в магазинах на Елисейских полях! И они снова взбирались наверх, скатывались вниз, налетая одна на другую, кувыркались внизу, вскакивали, крича от удовольствия.

Когда они дошли до русских гор и уже собирались садиться в санки, Гвинни вдруг остановилась и застыла, глядя вниз. Ее маленький ротик искривился, руку она прижала к сердцу. Риголетта поддержала ее, видя, как Гвинни побледнела под румянами и пудрой, чувствуя, как она дрожит.

– Что такое? – спросила она с тревогой.

Гвинни шептала:

– Там… там… увы!..

Шансонетка посмотрела в направлении ее взгляда. Внизу у стола она увидела трех мужчин. Тэкс, несколько в стороне, тянул из стакана абсент. Феликс Прайндль, сидя, что-то писал. Нагнувшись, над ним стоял Эндрис, и его рука дружески покоилась на плече венца.

– Что случилось? – спросила Мария-Берта.

Гвинни испустила крик, вырвалась и сбежала вниз.

Она отстранила Тэкса и стала перед Прайндлем.

– Что?.. Что это значит?.. – крикнула она.

Эндрис выпрямился.

– Что ты хочешь, Гвинни? Он списывает для меня адрес кузена Яна.

Она взглянула на него, сначала покачала головой, а затем с горячностью бросилась в его объятия:

– О!., да!.. – воскликнула она. – Прости меня!..

Парижанки обменялись взглядом.

– Ревнивая! – сказала Мария-Берта.

Но Риголетта пожала плечами и скривила губы.

– Что угодно, – сказала она; – но только не это! Бедный червячок.

Обе женщины сели в санки, съехали вниз по искусственному снегу и подошли к остальным. Гвинни и не пыталась как-нибудь объяснить свое поведение. Даже когда Тэкс дружески прошептал ей: «Что ты делаешь, Гвинни? Мечешься, как сумасшедшая!», она спокойно ответила: «Я знаю, Тэкси». Но в этот вечер она больше не отпускала руки Эндриса.

Они пошли дальше – от одного удовольствия к другому. Лишь постепенно Гвинни пришла в себя, снова обрела свою уверенность, простодушно смеялась вместе с другими. Все же настроение было слегка подавленное. От непринужденности первых часов не осталось и следа.

Гвинни сердечно распрощалась с Риголеттой и ее подругой, пообещав им завтра же послать платья. И она даст знать, когда сможет пойти с ними вместе за покупками. Уже из автомобиля она покивала им головой и подозвала Тэкса:

– Проводите ваших девушек домой, – сказала она. – Они слишком хороши для вас!

Она нервно засмеялась, облокотилась на плечо Эндриса и тихо заплакала. Он дал ей выплакаться и только нежно гладил ее руки.

Остальные четверо поехали в «Курящую Собаку» и были рады снова засесть в свой угол.

– Ты веришь, что она пришлет нам платья? – спросила Мария-Берта.

– Их она, конечно, пришлет, – заявила Риголетта, – но с нами за покупками не пойдет.

Тэкс заявил, что этого нельзя знать, у Гвинни Брискоу все возможно. А нью-йоркские платья он знает: имея их, можно открыть магазин – так их много! Большинство она даже не примерила!

Певица подняла свой стакан и снова опустила его. Она казалась глубоко задумавшейся.

– Тут что-то не так! – сказала она. – Что-то не так!

Затем спросила:

– Как обстоит дело с этим господином, ее женихом?

– Что с ним может быть? – усмехнулся Феликс. – Его имя Эндрис Войланд. Мужчина – как и все другие.

– По крайней мере – здесь, в Европе, и в данную минуту, – добавил Тэкс.

– А прежде? Чем он был прежде? – настаивала Риголетта.

Тэкс уклонился от ответа.

– О, ничем! – сказал он. – Это тайна! – и добавил: – Тайна высочайшего научного значения. Так говорит Гвинни Брискоу, и так оно и есть. А потому не стоит об этом говорить!

Но Риголетта не сдавалась.

– Маленькая мисс приказала, и вы должны слушаться, так? Но ведь она же сказала еще сегодня вечером, что нужно полное доверие – никакого секретничанья! Среди друзей должна быть откровенность. Потому мы, Мария-Берта и я, были с ней вполне откровенны, все ей рассказали, что она хотела знать.

– Что же она хотела знать? – спросил Феликс.

– Вероятно, ее интересовало, даем ли мы вам уроки молитвы или чистки носов? Мы рассказали ей, что вы уже выучились и сдали экзамен. Но вот что я вам скажу: больше никаких уроков, если вы не выложите нам эту тайну, сегодня ночью можете спать одни.

– Собственно говоря, – сказал Феликс, – это уже не тайна. – Весь мир, по крайней мере, научный, ее знает.

– Тогда выкладывайте ее, – настаивала певица, – чего вы стесняетесь?

– Это то, чего вы никогда не слыхали и не так скоро услышали бы в будущем, – сказал Тэкс. – А именно: в Нью-Йорке мистер Войланд был еще мисс Войланд! Был женщиной! Затем она была превращена в мужчину при помощи операций, симбиозов, трансплантаций, длительных внушений и тому подобных средств. Об этом вам пусть лучше расскажет Феликса – он тут принимал участие.

– Ты, дружок? – смеялась Мария-Берта. – Не можешь ли ты и из меня сделать мужчину?

Но Риголетта гнула свою линию.

– А при чем тут мисс? – спросила она.

– Она-то и была причиной всей истории, – заявил Тэкс. – Она влюбилась в мисс Войланд. Я в то время был еще так глуп, что ничего не понимал. Только позже постепенно начал догадываться. Мисс Войланд была равнодушна к ней. Тогда Гвинни приняла яду. Ее спасли, но все вышло наружу. И ее отец – мой хозяин, Паркер Брискоу из Централ Треста, – выдал великую мысль. Женщина с женщиной – это в высшей степени недопустимо и неприлично. Но если бы мисс Войланд стала мужчиной, все было бы в наилучшем порядке. Теперь Гвинни может выйти за него замуж. Они будут счастливы на всю жизнь, как в сказках, счастливы навеки!

– А мисс? – настаивала Риголетта. – Что же с мисс?

– А что с ней может быть? – возразил Тэкс. – Ничего.

Риголетта вытянулась вперед.

– Что с ней произошло, хочу я знать. Она осталась такой же, как была?

Тэкс не понял ее и взглянул удивленно.

– Конечно, она осталась такой же, с ней ничего не случилось. Она любит его – ты это видела сегодня.

Певица покачала головой.

– Она любит его, – сказала она, – любит его? Она лишь воображает, что любит его, вот как я думаю. Но ведь она любила ее, не так ли? А если она такая, если она любит ее, то никогда не сможет полюбить его. Это очевидно. Этого она еще не знает, но однажды это заметит. И тогда прощай «счастливы навеки!». Кончится красивая сказка, и всю твою науку можно будет похоронить!

Она потянула воздух носиком.

– О, я заметила, что тут что-то не так! – воскликнула она. – Потянешь носом: щекочет, будто пахнет гарью. Бедный маленький червячок, маленький дождевой червячок!

Она вздохнула, затем громко засмеялась, подбросила в воздух свой носовой платок и запела о маленьком капризном носике Риголетты, очень смешном, но очень милом, который в воздухе все чует…

В середине февраля Ян приехал в Рим, чтобы снова играть роль проводника, с раннего утра до позднего вечера показывать Ватикан, Форум, собор Святого Петра и Капитолий – так неутолима была жажда маленькой Розы-Марии. Конечно, ему было тяжело целый день просвещать ее. Никто не мог знать всего, о чем она спрашивала. Но он уже привык и отвечал, как человек твердых правил. Чего не знал – о том привирал. Что за важность, сказал он так или иначе! Все равно через несколько недель она забудет. Господи Боже! Свои обязанности по отношению к этому ребенку он выполнил с чрезвычайным усердием. Он заплатил ей, как самый щедрый банкир, деньгами, платьями и драгоценностями. Заплатил, как нежнейший любовник, поцелуями и ласковыми словами. Заплатил, как благодушнейший дядя-профессор, мудростью и образованием… И он все-таки чувствовал, что этого еще не достаточно, что он должен еще прибавить. Перед тем как уехать, она вела себя мужественно и не плакала. Входя в купе, она не сказала ни слова.

– Итак, до свидания, моя маленькая Роза-Мария. Я напишу тебе, когда возьму тебя снова с собой!

Его огорчил ее отъезд. В первое время ему будет ее недоставать. Недоставать, пока…

Пока?.. Что-нибудь уж явится и заставит его забыть белокуро-рыжую сестрицу с ее маленькими и миленькими веснушками.

Он огорчался и одновременно рад был ее отъезду.

Его рот устал от поцелуев и речей. Теперь он мог помолчать.

Каждое утро с восходом солнца он выезжал на дорогу. Не в автомобиле, а в старой извозчичьей пролетке, шагом или легкой рысью. Там было бы преступлением ездить в автомобиле. Ехал дальше, дальше, среди могильных холмов, в Кампанию.

Вечером, когда темнело, Ян приходил к Пантеону. Обходил сзади, останавливался, взбирался и спускался, смотрел со стен, как из ямы устало подымается старый храм. Там рыскало повсюду, вверху и внизу, и среди решеток и по каменным плитам, множество кошек. Большие серые и желто-коричневые кошки, но ни одной белой, ни одной черной. Он бросал им куски мяса, печенку и легкие из мясной лавки, расположенной на углу. Они ели, но медленно и скучно. Затем лежали в сумерках тихо и молча. Он знал их уже двадцать лет. Всякий раз, приезжая в Рим, он ходил к серым кошкам, живущим на задах Пантеона. Они всегда здесь будут, всю вечность вечного города. Они были здесь уже два тысячелетия тому назад, с тех пор, как стоит храм. Это были языческие кошки, души всех богов и полубогов Пантеона.

И наверху, на Санта-Мария-Маджиоре, тоже рыскали кошки. Но то были маленькие животные, черные, белые, леопардовые, бедные, изголодавшиеся кошки, души христианско-католических священников и монахинь. Забитые, трусливые животные, которых пугал каждый шаг, которые прятались за алтарями и в часовнях. У них не было ничего общего с большими серыми благородными тварями Пантеона.

Итак, он был рад, что она уехала, скромная Роза-Мария. Она бы спрашивала: «Что такое Пантеон?». И он ответил бы: «Это храм всех богов. Его построил зять императора Августа Агриппа.[8]8
  В действительности же Пантеон («храм всех богов»), воздвигнутый в 27 г. до н. э. Марком Випсанием Агриппой, другом и соратником римского императора Октавиана Авгурта, сгорел в 110 г. н. э. при пожаре, возникшем от удара молнии. Новый Пантеон, сохранившийся до нашего времени, был выстроен в 115–125 гг. на том же месте более чем через сто лет после смерти Агрнппы.


[Закрыть] Его имя написано на фризе над портиком. А этот коринфский портик – действительно великолепное созданье. Шестьсот лет спустя один папа превратил его в христианскую церковь. Здесь погребен Рафаэль и другие художники. Это случилось через тысячу лет. Тогда еще делали кое-что ради искусства. Да и…» Все это он рассказал бы ей. Но он не свел бы ее на зады, не смотрел бы с нею по получасу неотрывно на кошек.

Он подумал: кого бы он мог взять с собой для этого? Кого бы свел в сумерках на зады Пантеона. Быть может, одну только Эндри…

Но ее уже больше не существовало. Она была мужчиной, как и он, ездила по свету с одной куколкой. Гвинни не будет столь ненасытна, как Роза-Мария, не будет задавать столько вопросов. Ее отец – великий человек с Уолл-стрит, а не школьный учитель. И Ян подумал: «Для Приблудной Птички удобно, что Гвинни Брискоу не очень жадна до имен и дат, картин и старого хлама.»

Каждый вечер, когда он подымался на холм Пинчио к своему отелю, его чувство уплотнялось в конце концов в одно ожидание: сегодня будет письмо. Он улыбался: что за связь? Тихие, серые, сумеречные кошки Пантеона – и письмо? Логика гадальщика по картам: «Десятка пик – вам предстоит путешествие, бубновый туз – получите письмо!» А все же что-то поднялось в нем в эти тихие дни, и это было ожиданием. Не горячее, не лихорадочное, а холодное спокойное ожидание. Он вкушал его, наслаждался этим легким возбуждением, которое пока лишь его задевало. Поэтому-то он уезжал далеко за город, поэтому бродил вокруг стен Пантеона.

Каждый вечер он получал свою почту. Бросал на нее взгляд и небрежно отбрасывал. Объявления магазинов и фирм, получаемые каждым иностранцем, неинтересные сообщения от того, от другого… Письма, которого он ждал, там не было. Не было письма!

Откуда должно было придти это письмо, он не знал. Иногда думал: может быть, от Эндри… От Эн-дриса… От Приблудной Птички – это название годится для всех случаев. Однажды он получил отчет от доктора Прайндля. Больше ни от кого известий не было. Теперь они должны были уже давно пожениться… Где же они?

Однажды пришло письмо с красной печатью и с наклеенным значком экспресса. Конечно, оно пришло не от Приблудной Птички, а из Войланда и было переслано ему из Каира. Всего несколько строк: пусть приедет, когда только может. Адрес на конверте написан дрожащей рукой.

Ян взвешивал письмо своими тонкими пальцами, точно ему надо было проверить его вес. Еще раз раскрыл его, снова прочел. Там не было ни одного тревожного слова. Такие письма он уже получал в своей жизни. Бабушка всегда томилась по нему. Не рука дрожала – это естественно для старой женщины, которой скоро стукнет восемьдесят лет.

И все же что-то кричало из письма. Что именно? Было что-то настойчивое, влекущее. Он не колебался. Позвал швейцара, велел упаковать вещи и потребовал счет. Завтра в сумерки кошки на задах Пантеона будут ждать его напрасно.