Текст книги "Сочинения в двух томах. Том второй"

Автор книги: Ганс Гейнц Эверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Ян отказался.

– Оставьте это! Мы больше не нуждаемся в иконах. Мы живем в нынешнее время, а не тысячу лет тому назад, как вы. Мы в жизни создаем чудеса, которые вы знаете только по книгам и иконам.

Но старик усомнился:

– В жизни? Будет ли она действительно жить? Или же, прибитая к кресту, жалким образом погибнет?

Ян быстро вышел. Покачивая головой, старик смотрел ему вслед.

Ян шел через Соборную площадь, далее – по узкой улочке к беседкам. Какая-то женщина заговорила с ним. Да, торговка старьем, у которой он кое-что купил, когда был здесь в последний раз. Не желает ли он пойти к ней: дня два тому назад она приобрела множество всяких вещей, быть может, кое-что ему понравится? Он согласился и последовал за нею.

Старые картины и кружева, стаканы, фарфор, оружье, подсвечники и деревянные изображения святых. Все это лежало в беспорядке на столах и стульях, было наполовину распаковано. Красный мешок, наполненный цепочками, безвкусными брелоками, монетами и кольцами. Он невнимательно рылся в этом хламе, подымал вещь, чтобы лучше рассмотреть ее, и тотчас же клал обратно. Взял небольшую блестящую вещичку – это был сапожок, маленький золотой сапожок! Золото плохое, обильно обложенное серебром. Но вещь была изящна, и работа не без искусства.

Что за женщина могла на браслете или ожерелье, носить этот золотой башмачок – кто и Почему?.

Он купил эту вещь. Попросил дать ему бумагу и конверт. Написал: «Это ты можешь подарить бедному маленькому скрипачу!» Затем адрес: «Эндри Войланд, Ильмау у Бармштедта. Тюрингия».

– Отнесите это на почту, – сказал он торговке, – отправьте ценным пакетом.

Глава десятая
ОБ ИФФИ И ИВО

В зале Парк-Отеля в Гамбурге сидели Ян Олислягерс и его спутники. Юный венец сиял весельем и жизнерадостностью. Поездка в спальном вагоне была для него событием. Когда же в Мюнхене они поехали на аэродром и заняли свои места в аэроплане, его воодушевление не знало границ. Доктор Фальмерайер был не столь восхищен. Он страдал воздушной болезнью, проклинал и отплевывался, клялся никогда в жизни более не доверять даже своего трупа проклятому воздушному экипажу. Уже к полудню они были во Франкфурте. Ян катал юного венца по городу, свез его в дом Гете. Затем в автомобиле они отправились в курорт Гомбург.

– У меня с собой смокинг, – сказал Прайндль, после того как швейцар указал им комнаты, – мне надо надеть его к ужину?

– Глупости! – проворчал Фальмерайер.

Ян засмеялся:

– Надевайте преспокойнейшим образом, Прайндль. Доктор Фальмерайер может остаться, как он есть, но мы оба приоденемся по случаю нашего знакомства… Знаете, кого мы здесь надеемся встретить?

Венец с живостью закивал головой:

– Ну, конечно, знаю. Я в курсе всего, что предстоит. На меня вы можете рассчитывать.

Все трое принялись за свой кофе в большом зале, устроенном под зимним садом. Музыка уже играла. Несколько пар танцевали.

– Вон там он сидит! – сказал Фальмерайер и указал на противоположный угол. – Белокурая дама рядом с ним – несомненно, его партнерша Ифигения, Иффи.

Ян и Прайндль посмотрели в ту сторону. Танцор как раз поднялся, подошел к столику, поклонился одной даме и повел ее танцевать. Ян внимательно рассматривал его. Удивительно красивое создание – врач не преувеличивал. К тому же его темные глаза светились чем-то меланхолическим и в то же время надменным, что подчеркивалось легким, почти страдальческим подергиванием губ. Каждое движение, каждый взгляд этого человека говорили: я не то, чем являюсь здесь.

Ян наблюдал его в течение этого танца и многих других: ни разу танцор не вышел из этой роли, по-видимому, составлявшей его натуру. У дам, приглашаемых им на танцы, было, вероятно, такое же ощущение, и они испытывали некоторое стеснение с этим человеком. Они не считали его кавалером и все-таки не могли с ним говорить как с профессиональным танцором, то есть со слугой. Они чувствовали себя с ним не свободно, что заставляло их принимать более скромный вид. Только две или три его партнерши держались просто и естественно. Но они – это мог заметить и слепой – поклонялись ему, любили его и летели на исходивший от него эротический огонек.

Танцор был неутомим. Он танцевал и танцевал, помогая в то же время и музыкантам. Когда играли особо пошлую вещь, при которой публика должна была подпевать музыке, он вскакивал на эстраду, брал у скрипача инструмент и сам начинал пиликать. При этом он пел убедительно и соблазнительно, чтобы внушить черни в смокингах простейшие настроения, наполнявшие, на радость улыбающемуся хозяину, столы бутылками шампанского:

 
Ребенком ты купался слишком горячо!
Оно тебе, конечно, повредило!
Мой милый друг, скажу тебе в лицо:
Ты мне не интересен!
Ребенком ты купался слишком горячо!
Оно тебе, конечно, повредило!
А потому мой искренний совет:
Когда купаешься, не делай слишком жарко.
 

– Я бы тоже потанцевал! – воскликнул Прайндль.

– За чем же дело! – поощрял его Ян. – Пригласите барышню Иффи, которая сидит совсем одиноко в своем углу. Почти никто из кавалеров не танцевал с ней. Подружитесь с ней! Кто знает, может быть, это пригодится.

Юный венец сделал, как ему сказали. Оркестр играл танго. Во время этого танца Иво со своей дамой скользил мимо их стола. Впервые его взгляд упал на доктора Фальмерайера. Иво, казалось, был изумлен, на секунду задержался, поклонился. Врач ответил на поклон. Когда музыка замолчала, танцор отвел свою даму на место, затем подошел к столу, поздоровался.

– Вы здесь, доктор? Вот неожиданность!

Фальмерайер не подал ему руки, но предложил сесть. Танцор отказался: теперь неудобно, так как он обязан танцевать все танцы. Но скоро уже конец. Клиенты, как правило, ложатся спать рано. Может он придти позднее со своей партнершей?

– Мы будем очень рады! – сказал врач.

Иво поблагодарил, поклонившись. Подошел к оркестру, на этот раз сел за рояль и к великому удовольствию публики площадным тоном запел:

 
Мой попугай не ест крутых яиц.
На редкость глупая он птица.
Красивее других он попугаев.
Но никогда не ест крутых яиц.
Он жаден до пирожных и конфет,
Икры и сельдерей-салата.
Его прельщает лукутата,
Но он не ест крутых яиц.
 

– Тьфу, дьявол! – сплюнул врач, – это еще хуже, чем ездить по воздуху. Кишки переворачиваются в животе, когда приходится слышать такие пошлости. От этого тошнит! Я на все согласен ради науки, но это уже чересчур! Обожди-ка, молодец, я тебе за это отплачу!

– Вы как будто не очень хорошего о нем мнения, – заметил Ян. – что он вам сделал?

Фальмерайер сморщил губы:

– Он утащил у меня девушку. Это случилось почти без его вины. Она за ним убежала. Роман из тех, какие у него случаются ежедневно. Ее отец – школьный учитель в Бриксене. Бедная мещанская семья. Он умер, мать была давно в могиле, денег – никаких. Несколько друзей старика сложились, чтобы воспитать его дочь. Я был из их числа. Девочка росла, как молодая травка, свежая, с высоко поднятой головой. Было радостно на нее смотреть. Я все более и более подумывал: она может стать моей женой. И вот в Инсбруке в кабаре она увидала этого молодчика, бросилась к нему и поехала с ним. Не было никакой возможности отговорить ее вернуться назад. Ничто не могло ее заставить отказаться от красавца Иво. Он держал ее, пока она ему не надоела. Хотел от нее отделаться, но Цилли прилипла, как репейник. У него постоянно были долги – она отдавала ему все, что зарабатывала. А чем она могла зарабатывать? Не прошло и полугода, как она превратилась в его девку. Где она теперь – не знаю, в какой-нибудь канаве. Я не богослов, а медик. Я не упрекаю ни парня, ни тем более – девушку. Обстоятельства – случай – судьба! Но тогда меня это сильно задело за живое, когда она бросилась ему на шею и посмеялась надо мной. Даже теперь рана еще не зажила и, пожалуй, никогда не заживет. И потому – назовите это, если вам угодно, детской злостью с моей стороны – мне доставит удовольствие видеть этого молодого человека у себя под ножом.

Он взял своими узкими белыми руками кофейную ложечку и стал играть ею, как скальпелем.

– Не радуйтесь преждевременно, доктор, – заметил Ян. – дело еще не зашло так далеко. Почему, однако, вы думаете, что он примет наше предложение? Врач разрезал воздух своей ложечкой:

– Я знаю его историю. Собрал тогда сведения ради Цилли. Он из богатой семьи. Его покойный отец был председателем земского суда. Он стал военным нуворишем, вырос во время инфляции. Юноша учился. По крайней мере, должен был это делать. Бросал деньги налево и направо, делал глупость за глупостью. Мотал, пока не промотал все состояние матери. Нынче она голодает и побирается со своими остальными тремя детьми, которые лет на десяток моложе этого. Мать верила ему, его обещаниям. Может быть, верит и поныне. Он неплохой парень, любит свою мать. Он у меня часами плакал о ней. Если он получит сумму, которая снова поставит на ноги семью, если усилит огонь, который сможет разжечь очаг его матери, тогда, пожалуй, моль и полетит на блестящее пламя…

Еще один, последний танец. Прайндль покачивался с танцовщицей. Красавец Иво дул в саксофон, затем протанцевал с какой-то костлявой бледной дамой – так, что ее острый подбородок почти буравил ему манишку. Галантно поклонился, остановился и пропел ей:

 
Не пожелаешь ли ты
Пойти со мной в мою комнатку?
Есть ли у тебя время около десяти
Повидаться со мною?
Зайди и взгляни:
Там под крышей
Живет холостяк,
И ясно светит луна
В его кровать!..
 

Малокровная девица сделала невинное лицо, но посмотрела на него двусмысленным косым взглядом. Если бы это было правдой, если бы только ее красивый танцор в самом деле имел в виду ее! Она вздохнула: ах, он всего лишь под музыку, пел только потому, что ему за это платят, пел каждой женщине, которая именно в этот момент с ним танцевала.

Иво доставил ее обратно к ее столу. Танцор закрыл крышку рояля, другие музыканты укладывали свои инструменты, собирали ноты. Зал быстро пустел. Танцор подошел к ним и представил свою партнершу.

Ян спросил обоих, что они будут пить.

Высокая блондинка быстро взглянула на часы.

– Еще нет двенадцати! – воскликнула она. – Кухня, значит, еще открыта. Могу я заказать что-нибудь поесть?

Она позвала лакея, потребовала холодного ростбифа и яиц. Затем присела.

– Простите, господа, – начала она снова, – мы после завтрака ничего не ели. Это нам полагается даром, как и комнаты. Великолепная плата за нашу работу, не так ли? Обеда мы не имеем права требовать. Танцоры должны сохранять изящество! Вечером кое-что дают, но сегодня мы так язвили друг с другом, что ни к чему не притронулись.

Иво беспокойно вертелся на своем стуле:

– Ну, Иффи, не так уж скверно было! Ты только немного нервничала…

Она резко перебила его.

– Начнем снова! Сколько раз я указывала тебе, что ты не должен говорить мне «ты» в присутствии посторонних. Скажите сами, господа, если молодец так себя ведет, будто ты ему принадлежишь, то как можно рассчитывать на выгодные знакомства?

Лакей поставил тарелку перед Иффи и положил ей с блюда. Она тотчас же начала есть, потом оглянулась и позвала лакея:

– Еще один прибор для господина Иво. А если вы, господа, хотите пить, то заказывайте, что угодно. Нам это безразлично. Мы все глотаем.

Они ели. Она выискивала себе лучшие куски, танцор брал то, что ей не нравилось. Доктор Фальмерайер ухмылялся. По каждому взгляду, по каждому движению Иво видно было, в какой степени этот человек находится в подчинении у своей партнерши и как она командует своим рабом.

– Так… так, хорошо! – думал врач, – эта заставит его дорого платить за всех остальных девушек, которых он топтал ногами.

Он обратился к танцору:

– Итак, дела ваши здесь, кажется, не очень-то блестящи?

Она громко рассмеялась:

– Совсем плохи, ни к черту не годятся! Сезон уже прошел. Теперь здесь только серьезные больные и никаких кавалеров. Только люди, сидящие на диете. Глотают воду и моют свои туловища в углекислых ваннах. Жалованья мы не получаем, поэтому должны давать уроки танцев любому желающему. Притом мы должны еще радоваться, что приплелись хоть сюда, иначе пришлось бы валяться на улице!

Красавец Иво положил ей руку на плечо.

– Прошу тебя, Иффи, возьми себя в руки. Что подумают о нас эти господа?

Она стряхнула его руку, язвительно засмеявшись ему в лицо:

– Ну что они еще могут подумать? Дурачок, ты думаешь, что они не знают, какой мы сброд?

Она повернулась, провела рукой по волосам венца:

– Тебя, мой Буби, с твоими серьезными глазами, пожалуй, еще можно в случае нужды убедить, что я – целомудренная девица, а? Но те два братца не способны принять лошадиное дерьмо за елочное украшение!

Доктор Фальмерайер хлопнул танцора по плечу.

– Зайдемте-ка ко мне в комнату, господин Иво, – предложил он ему. – Мне надо с вами поговорить. Хотел бы вам сделать одно предложение. Собственно, мы сюда приехали ради вас.

Иво нерешительно поднялся.

– Не пойдешь ли ты спать, Иффи? – попросил он. – Тебе крайне необходимо выспаться. Вчера…

Она грубо перебила его:

– Избавь меня от твоих добрых советов! Я рада, когда мне не надо видеть твою идиотскую физиономию. Убирайся!

Врач взял танцора под руку и увел его. Иффи подмигнула им вслед, вскочила и подняла крышку рояля. Сыграла Шопена – изумительно хорошо.

Медленно вернулась к их столику.

– Прошло? – спросил Ян. – Это помогает от дурного настроения?

Иффи кивнула головой и, не отвечая, села против него. Она была чрезвычайно высока. Слишком длинны кости, но ни малейшей диспропорции в формах. Благородный подъем ноги. Тело гибкое, немного костлявое. Слишком велики руки, но красивы предплечья и плечи, шея и затылок. Цвет кожи очень нежный – этой женщине не нужна была никакая пудра. Очень красивая грудь, не слишком полная, колеблющаяся под легким шелком. Волосы – белокурые, ровные, короткие, расчесанные пробором – сзади никак не хотели лежать в порядке. Под черно окрашенными бровями и ресницами светлые глаза. Они могли бы быть несколько больше! Рот чересчур велик, но великолепны белые правильные зубы. Слегка изогнутый нос красиво очерчен. Лоб открытый и прямой. Благородный разрез накрашенных губ. Сильный волевой подбородок.

Ян предложил ей папиросу.

– Да, фрейлейн, – начал он, – если ваш партнер вам так противен и мешает, то почему бы вам не отпустить его. Или имеются тайные нити, которые связывают?

Она щелкнула языком.

– Всегда одно и то же! – сказала она. – Похоже, кавалеры, то есть джентльмены, ничего другого не могут из себя выдавить. Всегда надо выспросить: в каких отношениях я со своим партнером, не нахожусь ли я с ним в связи? Тайные нити, так? Где я родилась, кто были родители? Давно ли я так прыгаю? Что еще угодно знать? На что вам все это, милостивый государь? Но если уже вы так хотите все узнать, суньте в автомат деньги – получите ответ. Двадцать марок, впрочем, для вас только десять!

Ян полез в карман, дал ей денег. Она засунула бумажку в свою сумку, закурила папиросу.

– Благодарю! – сказала она. – Итак, развесьте уши и наслаждайтесь этой пошлой историей, скучной, как земляничная вода. С Иво я познакомилась около года тому назад, в Ганновере, на танцульках. Я полетела на него, как делают все эти дуры, сходила по нему с ума целых две недели. Затем у меня это прошло. Все, значит, катилось как по маслу, но представьте себе мою беду: этот скакун влюбился в меня. Не так поверхностно, нет, нет и нет, у него настоящая небесная любовь, знаете, как это бывает в книжках для взрослых дочек. Я не верила, что это еще случается в наши дни. Теперь сама ощутила этот нарост на собственном теле. С тех пор, как я однажды закатила ему пару здоровых пощечин, с той минуты все пошло, как по рельсам, никак от него не освободиться! А такое чудо, говорю вам, мне вовсе не по душе. Я сама нуждаюсь в таком, кто бы мне засунул удила в рот и хорошенько меня пришпорил. Тогда я делаюсь послушной, как ягненок, и хорошо бегаю в манеже. Что мне было делать? Мне было жалко его. Все женщины испытывают жалость. Поэтому я подумала: может быть, наладится и с ним. Партнер мне был все равно нужен. А он – парень красивый. Такой, с которым всюду можно показаться. Итак, попыталась приспособить его к танцам. Я ведь, знаете, танцовщица-эксцентрик. Кое-что я знаю – работала в лучших варьете вторым номером после антракта! И возилась же я с ним! Но ничего не помогало. Он оказался совершенно бездарным. Умеет танцевать только дерьмо, салонные танцы. Тут он – великий мастер, элегантный Иво… А я к этому мастерству подхожу, как еж. Вы уже знаете! Наша компания – идиотство! Каждому директору становится страшно, когда он видит мой длинный скелет. Поэтому мы не находим ничего первоклассного. Всегда торчим там, где сезон закончился – для затычки. Сотни раз я ему говорила: мы должны разойтись, но он не желает. Не может. Он мне послушен, лизать будет пол, где я пойду. Нет ничего, чего бы он для меня не сделал. Только мне это не нужно. Противно!

– Так бросьте же его, – воскликнул Ян, – просто уйдите!

– Когда-нибудь я с этим покончу, – медленно произнесла она. – Но тогда и он покончит… с собой. Я знаю, что он так сделает, что это у него не пустая болтовня. Он повесится, как уже однажды из-за него повесилась какая-то бабенка. Другая утопилась потому, что он ее бросил, – к сожалению, ее выудили. Еще одна, Цилли Швингзгакль – что за красивая фамилия! – недавно прислала ему тридцать марок из Буэнос-Айреса. Я уплатила ими свой счет прачке.

– Из Буэнос-Айреса? – быстро спросил Ян. – Где она там торчит, эта Цилли?

Иффи засмеялась.

– Где может торчать девушка в Буэнос-Айресе? Но уж таковы женщины – каждая делает что может для красавца Иво!

Она бросила папироску в бокал от шампанского, взяла стакан юного венца и осушила его.

– Я совсем погибла за это время, – продолжала она. – Счастье покинуло меня! Когда вышла из балетной школы, всегда зарабатывала хорошие деньги, а теперь вот очутилась здесь. У меня когда-то была подруга, имевшая такого же раба. Но тот был крупным купцом и почтенным отцом семейства – торговал шерстью. Тогда это окупалось. Она вытягивала у него целые пакеты акций, и он еще был при этом счастлив. Но Иво? Мои платья превратились в лохмотья, белье в заплатах, мы не всегда сыты. Уже давно я дошла до того, что стоит кому-нибудь мигнуть – и я иду с ним, лишь бы платил! Это бывает, конечно, редко. Мужчины пресытились тонкими дамами моего типа. Никто не набрасывается на такой скелет, если не нуждается в плетке.

– Ну, дела еще не так страшны, фрейлейн Иффи! – вмешался в разговор юный венец. – Мне вы сразу понравились. В вас есть породистость, честное слово! Вы мне нравитесь гораздо больше, чем все дамы, бывшие здесь сегодня вечером.

Она взглянула на него и потрепала его по щеке.

– Это очень мило с твоей стороны, малыш! Если ты даже не думаешь этого, все же приятно услышать любезное слово – хотя бы раз в год.

Прайндль разошелся:

– Но, фрейлейн, я вполне искренне так думаю. Высказал то, что чувствую!

– В самом деле, буби? – спросила она. – Как тебя зовут?

Он встал и поклонился:

– Доктор Прайндль, практикующий врач.

Она громко рассмеялась.

– Врач? С каких это пор экзамены сдают в пеленках? Сначала надо ведь научиться не марать пеленки, не так ли? Но мне ты можешь спокойно кое-что приврать, я ведь не рассержусь на тебя. Я хотела бы знать твое имя…

– Феликс, – представился венец.

– Феликс, – повторила она, подняла стакан, отпила. – За доброе знакомство, Феликс, мой буби!

Она встала и обратилась к Яну.

– А теперь спокойной ночи, милостивый государь! Собственно говоря, я должна бы вам вернуть деньги. Мне было полезно один раз по-настоящему выболтаться. Надеюсь, вы завтра еще будете здесь – тогда до свидания. Покойной ночи, Феликс, дитя мое, кто знает, может быть…

Она махнула рукой и пошла через длинный зал.

Ранним утром Ян с Феликсом Прайндлем бродили между родником и ключами. Взад и вперед прогуливались пациенты со своими стаканами в руках. Играла музыка. Солнце сияло в курортном парке, принимавшем осенний вид.

Оба ждали доктора Фальмерайера, но тот не приходил. Поэтому они прошли через парк в лес, а оттуда вернулись в отель. Врача все еще не было внизу. «Он еще спит», – заявила горничная.

– Разбудить его? – предложил Прайндль.

Ян отверг предложение.

– Оставьте его. Хотите, пойдем поиграем в гольф?

Они пошли к площадкам. Ян стал учить юного венца, еще никогда не державшего в руках палку для гольфа. Вернулись они к полуденному завтраку. Ели одни. Только когда они кончили, появился врач.

– Выспались наконец, шеф? – приветствовал его Феликс. – Ну, выкладывайте, иначе я лопну от нетерпения.

Но доктор Фальмерайер покачал головой:

– Сначала я хочу позавтракать.

Он подозвал лакея, ел и пил, не произнося ни слова. Его спутники молча смотрели на него. Покончив с едой и вытерев рот, он сказал:

– Так! Не сыграть ли нам теперь одну партию в шахматы?

– Хоть десять! – заявил Ян. – Все послеполуденное время, если вам угодно. Но сначала вы должны представить нам отчет.

– Вряд ли я много расскажу! – ответил врач. – Так быстро дела не делаются. Я продержал юного танцора у себя всю ночь. Лишь около семи он ушел. Я хорошо зажал его в щипцы. Если души могут потеть и пищать, то, конечно, его душа нынешней ночью это делала.

– Вы передали ему наше предложение? – спросил Ян.

– Конечно, – сказал Фальмерайер, – в общих чертах. Я пока избавил его от подробностей. Но он знает, что при этом может выиграть и что потерять. Он по горло в грязной воде и не может оттуда выбраться. Иначе он не выслушал бы так спокойно мои слова. Всякий другой не дал бы мне даже выговорить, завопил бы, не сошел ли я с ума, дерзнув на это. Закрыл бы уши, убежал бы. Мой же Иво сидел, как девочка-сиротка на конфирмации, бледнел и дрожал, глядя на меня своими стеклянными глазами. К счастью, я взял с собой бутылку Эннеси, иначе бы его вырвало, как меня в воздушном экипаже. Я вливал в него одну рюмку коньяка за другой, и он раскрыл мне свое сердце. Его мать содержится в больнице для бедных. Сестры помещены в общественные воспитательные дома. У самого – ни одного геллера. Повсюду мелкие долги: швейцару, лакеям, горничным, и они ежедневно напоминают. Он сделал несколько неверных шагов, чтобы добыть денег: подложные чеки, мелкие мошенничества. Боится попасть под суд и познакомиться с тюрьмами, если не сможет скоро расплатиться. Конечно, он попытался кое-что выкачать из меня. Я отказал наотрез. Вероятно, он попытается получить денег у вас. Не давайте ему ни одного пфеннига, господин Олислягерс. Чем туже будет у него веревка на горле, тем скорее мы его заполучим. Он так разбит, в таком отчаянии, что, вероятно, еще вчера согласился бы, если бы не одно обстоятельство. Это его подруга Ифигения. Он отдался этой женщине целиком, с кожей и волосами. Он рассказал мне об этом до последних подробностей, именно…

Прайндль перебил его:

– Не трудитесь, доктор, мы знаем эту историю. Стоило десять марок. За эту цену фрейлейн Иффи нам ее продала.

– Тогда вы можете судить, – продолжал Фальмерайер, – где висит крючок, на который попала рыба. Молодой человек околдован этой женщиной, как гейневские гренадеры императором Наполеоном. Его семья – что ей до этого?! Пусть нищенствуют, если голодны! Ну, и красавцу Иво – точно также! Ничего другого он не чувствует, ничего нет в его маленьком мозгу, кроме танцовщицы и ее оплеух, заставляющих его хрюкать от блаженства. Тут уже прекращается всякое мышление, всякая логика. Боюсь, что нам придется отказаться и обратиться за лекарствами в другое место. Но теперь сыграем. Это будет разумнее. Поищите, пожалуйста, шахматную доску, коллега Прайндль!..

Вечером они были в театре. Ужинали в курзале. Когда вернулись в отель, зал был уже почти пуст. Иффи танцевала со стариком вполовину меньше ростом, чем она. Тот нагибался и с восхищением смотрел на ее подошвы, отбивавшие параличный чарльстон. Она закусывала губы, вытягивала их снова. Казалось, она хочет плюнуть своему кавалеру в лысину. Иво стоял у оркестра, дул в саксофон и время от времени пел. Голос его звучал хрипло.

Музыка умолкла. Лысоголовый распрощался с танцовщицей. Иво отдал инструмент. Тапер задержал его и что-то горячо говорил. Танцор старался его успокоить. Очевидно, музыкант требовал обратно данные взаймы деньги.

– Завтра, – успокаивал его Иво, – самое позднее – послезавтра.

Танцовщица подошла к их столу.

– Можно присесть?

Не дожидаясь ответа, она села.

– Где же ты пропадал, мой буби? – продолжала она. – Мог бы хоть раз показаться. – Она повернулась к Фальмерайеру. – Доктор, возьмите Иво снова к себе! Он сегодня никуда не годен, выл, хотел забить мне уши неслыханными вещами, которые вы от него требовали. Но ничего положительного не сказал – будто бы слишком страшно. Я уже подумала, не собираетесь ли вы конкурировать с теми дурами, что летят на красоту Иво? Если вы из таких – желаю счастья! Я охотно отпущу его. Только закутайте вы Христова ребеночка в вату и бумагу, запакуйте его в коробочку с шелковыми лентами и возьмите с собой!

Врач казался взбешенным. Но Ян опередил его…

– Вы ошибаетесь, фрейлейн Иффи, доктор Фальмерайер не из таких. Но верно то, что мы хотели бы взять с собой Христова ребеночка, красиво упакованного, как вы желаете. И хорошо за это заплатим…

Как раз в эту минуту Иво с робостью подошел к столу. Заикаясь, произнес приветствие.

– Ты слышал, Иво, – смеялась Иффи. – они хотят заплатить за тебя! Почему ты мне ничего не сказал? Сколько же он стоит по вашей оценке?

– О! Несколько тысяч, – воскликнул Ян, – об этом можно поговорить. Во всяком случае, достаточно, чтобы…

Танцовщица приподнялась, перебила его:

– Тысяч? Я не ослышалась? Вы – вербовщики? Хотите продать его в иностранный легион? Я не знала, что там так дорого платят. Но мне это подходит: завтра рано утром ты едешь, Иво, даже сегодня ночью. Может быть, тебе это и понравится. Побои ты получишь уже там, в Марокко!

Лицо танцора исказилось.

– Нет, нет, – застонал он, – не то! Гораздо хуже. Они собираются заживо изрезать меня!

– Ну, ну, – воскликнул Ян, – вас снова починят. Речь идет об одной операции. При этом, к сожалению, не обойдется без ножа. Научный опыт, для которого требуется молодой здоровый мужчина. Вы ничего не почувствуете. Все делается под наркозом.

– А когда меня наконец выпустят из клиники, – стонал Иво, – что будет тогда со мной? Мои… мои…

Слова его становились неразборчивыми. Он стонал и всхлипывал. Бросался на стол, закрывал голову руками. Громко плакал. Сорвался, выпил залпом стакан вина и пробормотал:

– Этого я не сделаю, не сделаю!

Все смолкли. Смотрели на него. Даже танцовщица не открывала рта. Потом юный венец произнес:

– Он трус. Боится, жалкий парень. Оставьте его в его болоте, господа. Вам не надо искать… Я предлагаю себя для опыта!

Ян уставился на него:

– Вы, Прайндль, вы?..

Но танцовщица бросила него быстрый взгляд:

– Смотрите-ка на маленького Феликса! Я не считала тебя таким хитрым, мой прекрасный буби! Ты хочешь заработать много денег?

– Нет, – ответил молодой врач, – мне наплевать на деньги. Я это делаю ради науки.

Он встал и отодвинул свой стул:

– Пойдемте, господа, нам здесь больше нечего делать!

Но Иффи схватила его за руку.

– Не так быстро, малыш, воскликнула она, – я хотела бы сказать еще словечко!

Она обратилась к Яну:

– Один вопрос: вы берете назад свое предложение?

– Я оставляю его в силе, – ответил Ян. – Иво выше, сильнее. Короче, он более пригоден для наших целей.

– И вы хотите много заплатить? – продолжала она свои вопросы. – Сколько?

– Ваш партнер сможет избавить от нищеты свою семью, – сказал Ян.

Она насмешливо воскликнула:

– Свою семью! А я? Я при чем? Я что – могу позволить себе роскошь заниматься благотворительностью? Назовите, господа, сумму! Мы уже сами будем знать, что делать с деньгами! Итак, поторгуемся! Предлагайте, милостивый государь!

– С удовольствием, фрейлейн, – заявил Ян. – К сожалению, мы собираемся приглашать не вас, а…

– Иво! – перебила она. – Я продаю его. Вы можете его иметь. Но заключить сделку вы должны со мной.

Танцору не сиделось спокойно в кресле. Он то откидывался назад, то приподымался. Лицо его нервно подергивалось.

– Замолчи, Иффи! – крикнул он. – Ты ведь не знаешь, чего эти господа от меня хотят…

– Чего же, чего? – настаивала она. – Чего же они от тебя требуют, эти господа? Голову – не может быть! Руки, ноги?..

– Ни в коем случае, – сказал врач. – Иво сможет так же хорошо танцевать, как и до того.

– Итак, чего же? – спрашивала она. – Пару литров крови? Ухо или глаз? Или, может быть, нос?

Ян отрицательно покачал головой.

– Никто не посягает на его лицо. Его красота будет сохранена.

Танцовщица разразилась звонким смехом.

– А! Понимаю! Вот о чем идет речь! И за этот хлам вы собираетесь платить? Радуйся же! Мерин всегда послушнее жеребца, каплун вкуснее старого петуха. Точите ножи, ребята!

Танцор вскочил, замахал руками в воздухе. В отчаянии он закричал:

– Оставьте меня в покое… я этого не сделаю! Ты не понимаешь, Иффи, чего эти…

Она беспощадно оборвала его.

– Достаточно, понимаю! Этот свежий юноша – приличный парень, врач. Несмотря на свою молодость, он согласен отдать себя на опыт. Без денег, только ради науки, которой он одурачен! А тебе предлагают много денег! Твоя больная мать, состояние которой ты промотал, погибает в общей палате для бедных! Клопы и вши заедают твоих братьев! Мои платья превратились в отрепья! Скоро я не буду годиться и в уличные девки! А ты все еще кобенишься, дурачок! Один раз, один единственный раз в жизни тебе представляется возможность сделать доброе дело, а ты, подлец, осмеливаешься упираться?

Ее голос доходил до визга. Она вскочила, плюнула на танцора, ударила его кулаком справа и слева по лицу. Прайндль схватил ее за талию, пытаясь оттащить, но она его оттолкнула:

– Больше года я пыталась с ним жить. На него работала. Он превратил меня в дерьмо, как и все, до чего ни прикасался! Что ты обещал мне сотни раз? Что нет ничего, чего бы ты для меня не сделал! Я должна только ждать – случай уж наступит. Так вот он наступил, а ты на попятный? Теперь я рву с тобой навсегда! Исчезну, и ты долго меня будешь искать!

Танцор не шевелился, уставившись на нее помрачневшими глазами. Его руки бессильно повисли.

– Сотрите, по крайней мере, плевок с лица, – сказал Ян.

Иво этого не расслышал. Губы его медленно задвигались. Едва можно было разобрать слова:

– Я… согла… сен…

Он сидел, как изваяние, со взглядом, прикованным к ее глазам. Только когда она отвела их и снова села, он ослабел, повалившись, как мокрое полотенце, на спинку кресла. Озноб и дрожь пронизали его тело, зубы стучали.

Фальмерайер встал и с помощью Прайндля приподнял его.